Было у меня еще одно желание. Вернуться на «Охотный» и найти тех трех молодых полицейских, которые «с другой станции». Но почему-то ясно блеснуло: это же бесполезно. Если и найду, то присягнут по-товарищески дружно, что не были на «Библиотеке», меня не видели…
Один из бывших начальников спецслужбы поважнее милиции, побывавший на высоченных постах, учил нас, журналистов: «И не надо обращаться в милицию. Они те же, что и те, на которых вы жалуетесь, только в мундирах. Ну, только в крайнем случае».
Был ли мой случай крайним?
Не опоздав ни на минуту, я доехал до ЦПКиО. В 9.20 машина отошла. Еще через полтора часа меня нашла награда. Вернулось приподнятое настроение. Я был среди своих. Вечером меня поздравляли друзья.
Но засело в памяти не награждение с добрыми словами, а «Библиотека имени Ленина». И даже не вор, его дурной образ испарился без следа. А толпа — вялая, равнодушная, привычно растаптывающая всех и вся, и главное — веру.
Погас солнечный лучик
С уходом великого клоуна Олега Попова из цирка ушла целая эпоха. И из жизни тоже.
Он всегда появлялся на пороге нашей квартиры только по утрам. Здоровался. Аккуратно вешал на крючок свою неизменную кепку. Не ту, в цветастую клетку, что была известна всей стране, а похожую по фасону. Коридор сразу освещался копной длинных светлых, скорее даже соломенных волос — он и вне цирка оставался в своем клоунском образе.
И тут Олег громко спрашивал: «Когда будем завтракать?» или еще короче: «Завтрак готов?» Вообще, он говорил громко. Не стеснялся. Знал себе цену. Понимал, что таких, как Олег Попов, в мире нет.
Не люблю фамильярно называть уважаемых людей, о которых пишу, только по имени. Но, совершенно честно, о том, что отчество нашего доброго знакомого «Константинович», узнал только в цирке, когда к Олегу обратился заглянувший в его гримерку униформист.
«Кушать подано!»
И мы всей семьей усаживались с Олегом за раннюю трапезу. Сначала в гостиной, а потом, когда привыкли к званому гостю, то перебрались на кухню.
1960-е годы, начало 1970-х — особых разносолов не было. Но тогда еще довольно молодой для народного артиста СССР Олег Попов был парнем исключительно простым. Ел все и быстро, а за сахаром лез пальцами в нашу тяжеленную фамильную серебряную сахарницу, каждый раз вслух перечитывая надпись еще с ятями: «Прадеды наши кушали просто, да жили на свете лет до ста». И повторял моему отцу, влюбленному в цирк журналисту: «А ведь правда, а, Михаил Николаевич? И нам бы так. Вот в чем смысл».
Потом оказалось, что мы в некотором смысле соседи. Ехали как-то к нам на любимую дачу в Перхушково, и Олег вдруг попросил остановиться в Одинцове: «Здесь недалеко я родился». Тоже сближает.
А за столом говорили бесконечно долго и всегда только о цирке. Кто какой номер готовит, кого послали — не послали на гастроли «туда», у кого что получается или не получается на манеже. И особенно часто о пристрастиях циркового руководства. Как я понимаю, Олег был уверен, что наверху его не жаловали. По-моему, было у него врожденное недоверие к начальству, всегда делился некими подозрениями, мол, не пускают, зажимают.
Это уж вряд ли. Потому что, когда наш советский цирк отправился на долгие гастроли по Западной Европе, из всей плеяды великолепных в ту пору коверных выбрали именно Олега. И он сделал себе мировое имя, перешагнувшее через частично зашторенные железным занавесом границы.
Цирковые вообще любят (раньше любили) поболтать. Нет, не сплетни, а разговор цирковых фанатиков. А среди них были и генералы, и театральные знаменитости, и миллионы зрителей, которые часами выстаивали очереди, чтобы попасть в цирк. Преставления шли каждый день, но народ валил валом, и по воскресеньям давали аж три. И даже такие, как я, знали, что по праздникам-выходным на Цветной лучше не ходить — там дают не то. Артисты сил зря не тратят.
И Олег возмущался: «Халтурят. Иногда по два трюка выбрасывают. Думают, незаметно. Лентяи, профессию позорят».
Трудоголик в огромной кепке
Ему было искренне обидно. Он-то никогда себе такого не позволял. Вот кто был трудягой. Отец Олега то ли что-то украл, то ли, выпив, нахулиганил. Есть еще версия: был часовых дел мастером, изготовил часы для товарища Сталина, но они быстро сломались, остановились. И семейные отношения разладились. Спрашивать у Попова о плохом у нас дома не решались. Короче, Константина Попова посадили, и пришлось Олегу где-то лет в 13—14, еще во время войны, идти подмастерьем на полиграфический комбинат «Правда», где печаталось в ту пору множество газет.
Нелегко было. Какая учеба. А он вместе с ребятами-слесарями записался в секцию акробатики в теперь кажущемся крошечным, а в послевоенные годы гремевшем Дворце спорта «Крылья Советов» на Ленинградке, в двух шагах от «Правды». Там и познакомился с парнями из Циркового училища, которые пригласили его заглянуть к ним, на соседнюю улицу. Да, в те дальние времена все было близко, Олег заглянул. И стал «цирковым».
Его мама Мария Михайловна восприняла это неожиданно тяжело. Даже ходила в Цирковое училище, умоляла выгнать сына и «не портить жизнь парню из рабочей семьи».
Никаких генов и благородного наследства. Все своим адским трудом. Начинал эквилибристом, ибо природное чувство баланса было развито чрезвычайно. Потом «работал» (опять цирковое выражение) на свободной, то есть не натянутой, проволоке, что еще труднее, чем на натянутом канате. А потом, в начале 1950-х, в нашем цирке появился новый коверный. Он выходил без принятых тогда парика и яркого грима. Лишь маленькая накладочка на носу, чтобы казаться курносее. Пиджак обычный, только немного мешковатый, брюки широкие — обыкновенный малый с соседней улицы. За все время, а он появлялся в двух отделениях, Олег не произносил и дюжины слов. Пародировал, заменив клоунскую речь жестами. Мог экспромтом изобразить любого артиста, только что выступившего.
Подготовил классные репризы. Вдруг у него переставал удаваться номер на не натянутой проволоке. Даже режиссеры советовали: «Не мучайся, выброси труднейший трюк, потом само придет». А он десятки часов репетировал, падал, мучился, и трюк вернулся. Но не сам собой. В цирке ничего само собой не бывает.
Он выходил на арену поваром и жонглировал разнообразнейшими предметами, что считается в цирковой иерархии особенно трудным. Однажды прямо на нашей кухне принялся одной рукой жонглировать ждущими превращения в яичницу яйцами, перепугав домработницу Клаву, выстоявшую за ними очередь в «Елисеевском». Клава зря волновалась: Олег не разбил ни единого.
Любил спрашивать, какой из всех его номеров больше нравится. Я честно отвечал — «солнышко». Попов выходил один на манеж и пытался поймать лучик уходившего от него солнца. Тот убегал, прятался, а в конце концов Олег его все-таки ловил, трогательно «заворачивал» в пиджак и под гром аплодисментов уносил, прижав к груди, за кулисы.
Уж не знаю, понимал это Олег или, как это людям от Бога талантливым полагается, просто делал задуманное, но в этой сценке многим виделось нечто иносказательное, скрытое. Подумайте: пик строительства социализма, вечная погоня за счастьем — солнцем, которое все время ускользает, уворачивается, не дает к себе прикоснуться. Вот он передо мной — бывший слесарь или кто-то еще в этом роде, который совершает таинство, непосильное и для великого французского мима Марселя Марсо. Мне кажется, что за эти минуты пробегает столько воспоминаний. Ведь Олег Попов не играет — он показывает жизнь. Каждый из нас гонялся за этим солнечным лучиком. Поймали его — единицы. Олег — поймал. И дело не в том, что «академиев» он не кончал. Не нужны ему были эти «академии», как не требовались они практически всем гениальным людям. Он передавал малейшие оттенки чувств с неимоверной достоверностью. И даже выдуманные, срежиссированные ситуации в его интерпретации выглядят абсолютно естественно. В этом и отличие человека, отмеченного искрой Божьей, от трудолюбивого ремесленника.
Слухи и сплетни
В цирковой среде конкуренция еще пожестче, чем в балете. Нет, в цирке не делают друг другу «физических» подлянок типа подрезания натянутого троса. Но лидерство захватывается очень тяжело, и если и отдается, то с настоящим боем. Дружба между представителями одних и тех же цирковых профессий — случай редкий.
Иногда распускались слухи: жонглер слегка склеивает предметы, или канатоходец на туго натянутой проволоке отваживается на рискованное сальто, только когда в цирк приходит начальство. Или вдруг приставало к кому-нибудь прозвище «запойник». Я сам слышал, как народный артист Карандаш (Михаил Николаевич Румянцев) орал на подыгрывавших ему в репризах: уволю, разгоню… И все за то, что парнишка из его номера что-то наболтал. Михаил Николаевич в гневе был страшен: громкий писклявый голос мог напугать кого угодно. По крайней мере меня.
А Олег не воспринимал некоторых представителей своего жанра. Не сложилось с Юрием Никулиным. Слишком разные они были люди. И когда того назначили директором цирка на Цветном, для Олега Попова это стало большим ударом. Шрам остался на всю жизнь, и было ему не зарубцеваться.
Вообще в стране наступило тяжелое время. Перестройка, инфляция, неопределенность. Наш лучший в мире советский цирк перестал быть и советским, и лучшим. Далеко не бедный народ, как и его достойный представитель народный СССР Олег Попов, потерял годами честно накопленное. И Олег на 25 лет уехал в Германию. Как ему там жилось — видел только в документальных фильмах.
Мне же с Олегом Поповым довелось встретиться потом только два раза. В первый раз он спросил меня, где похоронен отец и существует ли еще его любимая сахарница с надписью о людях «живших лет до ста». Я его разочаровал. К тому времени сахарница каким-то образом покинула наш дом. Вторая встреча была заочной. Пошел в цирк — уже новый, московский — в первый раз в жизни по билету и расплакался, увидев игру с лучиком. За кулисы меня не пустили. Я пытался объяснить: знаю с детства, в Старом цирке раздевались мы всегда у директора, скажите, пожалуйста, Олегу. Но никто ничего никому и не думал говорить, кроме разве что «вот вызовем сейчас охрану и надают тебе». С посторонними на «ты» не общаюсь. Да, прежняя эпоха прошла для всех — и для Попова тоже. Наступала новая.
Так мечтают умереть многие
Смерть во время гастролей в 86 лет. Умереть именно так, спокойно, как ушел Олег Попов, в России мечтают многие. Добраться до рубежа старости, не ощутив ее, вкалывать до последнего — что может быть лучше?
Но почему завещал похоронить себя в Германии? Вот уж кто на все сто нашенский. А лежит в сырой земле где-то за Вислой темной.