Приятный женский голос в трубке меня ошарашил: «Николай Михайлович, приглашаем вас на главную роль в двухсерийной картине о Киме Филби». Предложение было невероятным. Но я почему-то сразу почуял: нет, это не глупые проделки пранкеров Лексуса и Вована.
Вот что в жизни моей никак не удавалось. Шло плохо. С никому, кроме меня, не слышным, но сердечным скрипом. Не получалось с кино. Сценарии выходили похожими на прозу. Я не чувствовал, не понимал, на что, на какую приманку взять зрителя. Чукча был не сценаристом, а оставался журналистом, писателем. Или перебарщивал с пафосом, или сочинял нечто понятное для узкой группы лиц, никак не связанных с широченным миром необъятного кинематографа.
Что не дано, то не дано. Но я рвался и пытался. Было интересно, хотелось открыть новое, неизведанное. Однако прочно закрытое для меня на электронный замок кино не открывалось. Я легко превращался в говорящую голову в полутора сотнях документальных фильмов. Без труда консультировал режиссеров, пытавшихся снять правдивые фильмы на непонятные для них темы. Некоторые, как добрейший Саша Иванкин, прекрасный документалист, блестяще чувствовавший зрительскую потребность не в дешевеньком женском детективе, а в настоящем герое, доверялись мне. Я пыхтел, старался. Увы, подводил. И ко мне, и правда мало что сделавшему, кроме своевременной сдачи сценария, потом на две трети переписанного, присоединялись в титрах как минимум две фамилии — настоящего киношного сценариста и, тут уж каждому понятно, режиссера. Все же несмотря, а точнее вопреки всему на Первом канале в серии «Поединки» с главным режиссером Александром Иванкиным были показаны и три художественные двухсерийные документальные драмы, в которых я значился одним из трех авторов.
— Саша, ну зачем ты меня терпишь? — вопрошал я.
И получал неизменный ответ от заслуженного деятеля искусств России:
— Ты знаешь тему, не ошибаешься в хронологии и оценке событий. Изредка мы даже оставляем некоторые твои диалоги.
А остальное переписывалось умелыми киноруками и доводилось до экрана Первого в прайм-тайм, как двухсерийные картины о разведчиках Абеле и Героях Советского Союза и России Вартаняне и Козлове. С большой радостью и некоторым заслуженным чувством стыда я наслаждался гонорарами, не на, а во много раз превосходившими суммы, получаемые за тщательно и годами выписываемые мною книги.
Но пришел момент, когда и я понял: начал слишком поздно, нельзя тратить так быстро пролетающее время на то, что откровенно не получается. Сначала корил себя за шесть выпущенных серий, а вскоре — вычеркнул, забыл, стер, нажав на кнопку «delete». И исчезло чувство стыда, уступив место радости работы над любимыми моими книгами.
Поэтому и ошарашил телефонный звонок по многим известным номеру моего мобильного. Приглашали сыграть главную роль в двухсерийной картине о Киме Филби.
Как это получилось? Сказать трудно. Помнится, задолго до этого ко мне обратились как к биографу Филби с довольно привычным предложением выступить говорящей головой. Тема — знакомая: не зря в серии «ЖЗЛ» «Молодой гвардии» вышла моя книга «Ким Филби». Для меня аристократ Филби — истинный герой и в конце жизненного пути подтвердивший, что если бы ему пришлось прожить жизнь заново, он бы не изменил в ней ничего, разве что работал бы на нашу разведку с еще большим упорством. В качестве эксперта я «отговорил» свое. И забыл о картине «Ким Филби. Тайная война». Прошли съемки, а фильм все не выходил. В силу разных непростых обстоятельств, а когда в кино и на ТВ было просто, создание картины затянулось на три года.
На исходе второго и раздался потрясший меня звонок: режиссер Людмила Михайловна Снигирева приглашала на роль Кима Филби. Я сразу отказался: кастинг, полная нехватка времени, а потом и неизбежное разочарование незнакомого мне режиссера. Я сочинял убогие киносценарии, а актер из меня еще хуже. Людмила Михайловна сразу убедила: «Никакого кастинга и проб». И на мой вопрос, а кто же меня утвердит, получил уверенное: «Я. Точка, главный герой найден».
В фильме с документальными кадрами — постоянная реконструкция событий. В двухсерийной картине Первого канала, идущей около двух часов, сразу четыре Филби: Ким — малыш, потом студент, затем разведчик и, наконец, Ким Филби, проживший 25 лет в Москве. И получилось так, что нежданно-негаданно главного Филби — московского — было предложено воплотить на экране мне, ни разу в жизни ничего подобного не делавшего.
Честно? Сниматься хотелось. В глубине души понимал: дело не во мне, а в типаже. Несколько лет назад, пройдя кастинг, был утвержден на роль американского коммуниста в художественном фильме. Благородный и седовласый, он безвозмездно помогал великому Советскому Союзу, выезжая для этого из Штатов в разные страны.
Я-то был уверен, что все эти выезды будут сниматься понарошку в каком-нибудь подмосковном доме отдыха или отеле «Ритц-Карлтон» на Тверской. Ничего подобного: всё по правде, съемки в трех разных странах, куда киношники отправляются на 17 дней. Чем меня и соблазняла дама-режиссер: получите за роль плюс суточные, для дебюта неплохо. Только с просьбой отпустить меня на такой срок обращаться к главному редактору при нашей работе было невозможно. Тогда я пошел в отказ.
Тут Снигирева меня перебила: «Мы все знаем, будем снимать только в ваше свободное время». Было лестно, но я расставил все точки: мы даже по воскресеньям в редакции. Если только по субботам или в отпуске. И на это, к удивлению, мгновенно согласились.
Приезжали за мной рано утром домой, вечером в пятницу в редакцию, а когда отступать уже было некуда и время поджимало, то и в подмосковный санаторий, где проводил так называемый отпуск.
Вот он, волшебный мир кино. Каким же идиотом я был, сочиняя свои сценарии, выпендриваясь со сложными диалогами. Нет такой профессии — сценарист. Это лишь очередной подносчик снарядов для режиссера, который, в данном случае — которая, и царица, и Бог, и палач на съемочной площадке. Людмила Снигирева, красивая молодая женщина, скидывала свои туфельки на высоченных каблучках, облачалась в кеды, джинсы с широким ремнем, за который были заткнуты листочки. На них расписаны, иногда и нарисованы, все шаги, жесты, реплики актеров. Короткие, очень точные, заранее продуманные объяснения, скорее приказы, что каждый из нас должен делать. Выверенные репетиции каждой не сцены, а кадра, после которых даже такому чечако (новичку), как я, было понятно, что нужно делать. Показ раскадровок. Часто бесконечные дубли. Очень редко мы заканчивали на первом. Наша импровизация если и допускалась, то лишь с согласия режиссера. Меня поразило, что и солидный оператор Александр Суворов беспрекословно подчинялся Людмиле именно Михайловне, а не какой-то там Люде или ни в коем случае не Людочке. Как-то я спросил что-то мною непонятое у оператора, Александр извинился: «Это не принято. Только к режиссеру».
Казалось, что тут сложного: действие фильма, в котором был использован и я, разворачивалось в Москве в 1970—1980-е. Но как ты, моя столица, с тех относительно недавних пор изменилась, как, родная, похорошела! К примеру, снимали на почте. Нашли, отыскали старую-престарую, но и тут декораторам и художнику Виталию Трофимову пришлось провести огромную работу. Ну никак не подходила она для съемок. Или вроде простой эпизод: Ким и Руфина принимают великого английского писателя Грэма Грина, с которым я, кстати, встречался в Париже и в Антибе. А посуда? А продукты? А конфеты-сладости и сервировка стола? Ни в коем случае не современные. Сколько сил на это потрачено. Стол ломился от яств, но никто из актеров ничего не тронул. Початая бутылка «Советского шампанского» и та осталась недопитой. Не до того. Что-то не выходило, не получалось.
Снигирева была недовольна «подготовкой локации». Актеры нервничали. Гримеры замучились стирать с нас градом катившийся пот. А что было делать, если Грин приезжал к другу Филби московской зимой, а на дворе стояло не по-столичному изнурительное лето.
Меня наряжали в одежды Кима Филби, актер, игравший писателя, был точной копией Грина, сервировка была такой брежневской, что не щедрая на похвалу съемочной группе Людмила Михайловна прямо расцеловала линейных продюсеров и художника. Мы снимали в библиотеке, переделанной в точную копию московского кабинета Кима Филби. Репетиции, установка света, переодевания, никак не удающиеся дубли, старания профессиональных, не чета мне, актеров. И жара все перечеркивала, сводила на нет. Мы, как почти всегда, задерживались. И вдруг, так бывало, неиссякаемый энтузиазм Снигиревой заставил нас, целую команду, сыграть так, что все — режиссер и оператор — закричали: «Снято! Снято!»
Увы, эта сцена не вошла в фильм. Как жаль мне было актера, как две капли воды похожего на Грина. Потому что сцена оказалась чуть похожа на такой же эпизод с английским журналистом Филиппом Найтли, приехавшим после 25 лет просьб и ожиданий на интервью с Кимом.
Или съемки на святая святых — Красной площади, куда Ким приводит приехавшего к нему из Англии сына. Это же надо было получить специальное разрешение, кого-то уговорить, нагнать кинонарод, а толпу экскурсантов и зевак жестко оттеснить, чтобы не лезли в кадр со своими мини и шортами. Мы так старались, массовка, одетая во все из сундуков вытащенное, послушно вышагивала по брусчатке. И в конце, чтобы снять последний наш с моим «сыном» дубль, вся киногруппа сгоняла с площади зевак и прочих туристов. Вышло, по-моему, неплохо. Но лишь крошечная часть вошла в фильм.
Неожиданно тяжело пришлось в любимом парке «Сокольники». Мы снимали и переснимали сцену встречи Кима с юной Руфиной и пробуждения у него чувства к ней. У нас с актрисой, игравшей будущую жену разведчика, никакой любви не получалось. Она, такая молоденькая, и я, седоволосый. Дубль за дублем — и мимо. Даже с березки, у которой мы должны были расцеловаться, начали опадать листья от жары и яркого света софитов. Вдруг с воем подъехала «скорая». Я подумал, как они узнали, что мне тяжело и плохо, вот молодцы, вызвали, успели. Но нет, это упал в обморок от солнечного удара декоратор.