Игроком был классным. Уверенная подача, что редко бывает у любителей, легкие передвижения по корту. Удары не слишком сильные, зато обводящие, летящие точно в цель, им заранее намеченную. С таким «ватником», как я, ему и делать было нечего. Но он терпеливо встречал неравное ему по классу присутствие и в знак джентльменства, как это принято у хороших игроков, с незаметной деликатностью позволял брать по гейму в сете, чтобы уж совсем не гвоздить позорным 0:6.
Когда в Париж приехал наш общий друг по теннису с капризной молодой женой и двумя маленькими детьми, тогда еще не обремененный высокими постами, он тактично разделил наши обязанности. Сам встречал, провожал в аэропорт, гоняя туда со своими дипломатическими номерами. Заказал гостиницу, сбросив на меня лишь мелкие повседневные заботы о товарище.
В нашей колонии он был не то что любим, но уж точно уважаем. Ни с кем ни панибратства, ни общих, что тоже сближает, пьянок. Ровные отношения, взвешенный взгляд на происходящие в СССР в эпоху слома перемены. Лишь однажды после партийного собрания, которое в целях глубочайшей и известной всему миру конспирации называлось профсоюзным, подошел ко мне с рукопожатием. Понравилось, что я предложил не бежать впереди паровоза, отдавая симпатии и голоса бывшему секретарю Свердловского обкома товарищу Ельцину, известному тогда разве что сносом исторического дома Ипатьева, куда поместили семью императора Николая II. А он, когда многие загранслужащие в знак вдруг проснувшегося протеста выходили из КПСС, вообще высказался за строгую партийную линию. Да, явный ортодокс.
Был образцовым семьянином. Жена, две дочери. Супруга работала. Причем не где-нибудь, а в посольстве. И, как говорили, на весьма ответственном участке, скрытом от посторонних глаз непроницаемой для прослушки и наблюдения специальной защитой. Тоже была проста в общении, всегда заботливо осведомлялась о здоровье моего маленького, часто болевшего сына и давала советы.
Впрочем, в замкнутом, годами складывавшемся коллективе всем (или почти всем) всё (или почти всё) друг о друге известно. Я не очень-то верю работавшим под посольским прикрытием разведчикам, будто никто из коллег не подозревал о главной цели их пребывания в зарубежье. В небольшой, закрытой и постоянно вынужденной общаться между собой группе посольских многое тайное невольно выходит наружу. Лишнее слово, жест, личная просьба сослуживца, иногда кажущаяся далекому от дел разведки необычной, настораживают. Направляют мысли в определенное русло. Та же замкнутость порой невольно заставляет кому-то довериться, что-то рассказать, поделиться необычной новостью, подчас предназначенной только для сугубо внутреннего пользования.
Да и до какой было бдительности в разгар перестройки. И в Кремле-то не понимали, что происходит и к чему катится. Что говорить о сидевших вдали от родины. Пересуды, обсуждения. Порой потеря элементарной сдержанности, не пишу — бдительности, в разговорах.
Некоторые догадывались, даже точно знали, что уважаемый дипломат, долгие годы до этого отработавший в Великобритании, хорошо знавший английский, выполнял и несколько иные функции. В посольстве занимался политикой, новыми технологиями, был специалистом в сложных областях науки. А молва называла его чуть ли не руководителем — или замом руководителя — этого важнейшего для СССР направления. Короче, наверное, относительно понятно, кем был этот мой знакомец-теннисист.
В июле 1992-го наступила пора его отъезда. Подошел, искренне признался, что было приятно со мной общаться и читать статьи, особенно о теннисе и знаменитом турнире «Ролан Гаррос», где мы порой пересекались. Оставил свой телефон. И мой срок проститься с Францией волею судьбы приближался, поэтому предложил он встретиться вскоре по приезде в нашу Москву и втроем — он, я и наш общий теннисный друг, достигший к тому времени высот не только в спорте.
Почему-то сообщил, что уже отправил домой почти все вещи и машину, на которую копил все эти годы. Особо выделил: накопил на «Волгу». В первые годы после падения советской власти это было уже необычно. Все стремились купить хоть что-нибудь французское. А он — вот какой патриот и молодец. По понятиям отечественного загранработника, отправка машины домой обозначала, что сцена прощания близко.
Но она оказалась еще ближе, чем кто-либо мог предположить. Наш коллега, дипломат и теннисист, пропал. По всем законам жанра это произошло в выходные. Вроде бы собирались они с женой поздним пятничным вечером поехать напоследок на уик-энд отдохнуть в какой-то недалекий французский городок. Или поплавать на пароходике, заглянуть в замки Луары. В субботу и в воскресенье никто и в ус не дул. В понедельник в принципе тоже. Жаркий во Франции июль — время сплошных отпусков, когда все важные и не важные парижские офисы пустуют, встречаться не с кем, а на улицах столь безлюдно, что можно припарковаться чуть не у Елисейских Полей. Во вторник появилось некое беспокойство. Официально осведомились у вежливых французов, не знают ли они о местонахождении дипломата. Те, вроде бы честно, ответили, что понятия не имеют. Начались поиски, новые запросы, снова поиски.
Через неделю полиция обнаружила его «рено» с нашим дипномером, по одним сведениям, на мосту, по другим — в недалеком от Парижа аэропорту Орли. Погиб? Может, утонул? Провокация чужих спецслужб?
Все было проще. Виктор Ощенко, так звали предателя, сбежал. А посольскую машину оставил в знак того, что совсем не намерен попадаться на возможные обвинения в краже чужого имущества.
Тут кое-что многим припомнилось. Ведь работал вторым секеретарем в посольстве в Великобритании вместе с точно установленным шпионом Олегом Гордиевским. Тот, находясь под подозрением и обманув приставленную к нему наружку, был дерзко вывезен заботливыми иностранными опекунами прямо из Москвы в одном тренировочном костюме. Может, этот подлец Виктора и завербовал? Или наоборот? Кто знает, вероятно, Гордиевский изучал своего коллегу в Англии еще в 1970-е, а в 1985-м, когда сослуживец по посольству и разведке прибыл в Париж, подал сигнал англичанам о подходящем объекте вербовки. Ощенко пробыл в загранке семь лет. Сколько же и кого предавал, какой вред мог нанести.
И нанес. Стали понятны некоторые неудачи коллег Ощенко по основной, не дипломатической, работе. Вскоре после бегства шпиона англичане поделились с французскими коллегами результатами деятельности перебежчика, и кое-кому из местных ученых среднего звена были предъявлены обвинения, для некоторых закончившиеся гуманно короткой отсидкой.
Исчезновение дало ответы и на некоторые другие вопросы.
Вскоре проводили на родину — подальше от греха — нескольких сотрудников посольства, только недавно приступивших к работе на берегах Сены.
Это дело не получило широкой огласки. Было не до того. 1992 год — большой рассып огромной страны. Столько всего свалилось, не до предателя было. Да и кто скажет, сколько их в ту пору смуты оказалось.
Появились сомневающиеся. Ведь так хорошо трудился Ощенко на наше благо, что перевели его в посольстве из секретарей в советники. Сразу после бегства говорили и писали, будто верного ленинца сломали перемены на родине. Не смог пережить, впал в тяжелую депрессию и в знак протеста покинул всех нас. Это — выдумки, что подтвердили и последующие события.
Ощенко скрылся в английских туманах и на предложение российской стороны встретиться с консулом ответил категорическим отказом: он остался в Англии.
Почему рванул? Чувствовал надвигающееся разоблачение? Ясно, из Парижа переправиться через Ла-Манш было проще, чем вырваться из Москвы. Боялся возвращения и что-то почуял?
Работая на англичан, выслужил их гражданство и покровительство. Или все это болтовня и живет Виктор с семейством где-то по ту сторону океана? Чего гадать… Даже о судьбе старшей дочери мне ничего не известно: дома или дали воссоединиться с родителями и младшей сестренкой?
Точно, что британская «Сикрет интеллидженс сервис» (СИС) объявила кадрового советско-российского разведчика Ощенко своим. А наши признали его английским шпионом, занимавшимся промышленным шпионажем в пользу Соединенного Королевства.
Вместе с Гордиевским тот выступал свидетелем на суде, перед которым предстала семейная английская пара. Этих ученых Ощенко, кажется, завербовал еще в Великобритании в 1970-е. А арестовали Майкла и Памелу Смит, какая же банальная фамилия, гораздо позже. Видимо, не хотела СИС засвечивать советского крота, был он им важнее в действии, в разрушительной своей работе, чем две мелкие научные сошки. Которые тем не менее получили свой срок. С таким свидетелем, как русский экс-полковник, никак не поспоришь.
Никогда бы не поверил, что такой со всех сторон правильный и никак судьбой не обиженный человек стал предателем. Ну ни малейшего подозрения. А что, другие типа того же Пеньковского или Гордиевского публично подавали какие-то знаки — еще немножко попредаю всех вас и сейчас сбегу?
Долго ломал голову, и припомнилась мне лишь одна теннисная штучка, засевшая в памяти. Этот теннисист на каждом турнире «Ролан Гаррос» просил меня покупать ему мячики. Отыграют великие игроки сколько-то геймов на земляных кортах, и судьи меняют мячи, чтобы лучше отскакивали, не садились и не впивались после мощных подач в красный грунт. А мячи, почти новенькие, потом продавали публике за гроши. Можно и сэкономить.
Неужели шпиона можно было вычислить по этому признаку некой жадности?
Шесть жизней полковника Абеля
Полковник Вильям Генрихович Фишер, он же Рудольф Иванович Абель прожил пять разных жизней. И свою собственную — шестую.
Все с чего-то начинается. Вот и мое знакомство с разведкой началось с жизнеописания полковника Абеля, посвященного его девяностолетию, отмечавшемуся 11 июля 1993 года. Прошло больше четверти века, и тема разведки стала не просто любимой — по-настоящему родной.
И если искать какие-то истоки, роднички, пускающиеся откуда-то в свой неизменный, предначертанный путь, то для меня исходной точкой стала дача Абеля, выделенная его отцу, старому большевику, еще в середине 1920-х. Представьте назойливый шум большого города, громкий перестук колес несущихся мимо поездов, громадье высоченных строительных кранов и вдруг возникающий из ниоткуда, утопающий в зелени дачный участок, принадлежащий иному миру и другой эпохе. В глубине, спрятавшись за елями и березами, дом, который еще в 1990-е был немолод, а за эти годы постарел еще больше и быстрее нас.