— Не пытайтесь, не мучьте никого расспросами, — посоветовал Примаков, когда мы возвращались с прогулки. — Добавьте эти штрихи, и Геворк Андреевич предстанет перед читателями несколько иным. Более разноплановым.
Поэтому и хочу добавить.
Геворк Андреевич был теплым человеком. У всех в жизни случается: я заболел. И некоторые, даже казавшиеся близкими, как-то быстро вычеркнули меня из друзей. Почти за три месяца — от иных ни звонка, а если по наивности дозванивался им из больницы я, разговор был предельно краток. А Геворк Андреевич Вартанян звонил, спрашивал. Он никогда в жизни ничем не болел, если и ходил к врачу, то только к зубному. А мне советовал, что-то узнавал, передавал приветы.
Долгожданная выписка совпала с выходом книги о разведке, которую я писал, лежа на боку. О презентации мне сообщили в последнюю минуту. Чтобы показать, что я еще есть, решил обязательно пойти. И пригласил Вартанянов. Они о мероприятии не подозревали. Но моментально, без раздумий и уговоров, согласились. Гоар Левоновна потом перезвонила: «А “звездочку” брать?» И пришли бодрые, веселые, со звездой Героя и принеся хорошее настроение. Тут и до меня дошло: «А ведь я — снова на ногах».
А как-то мы с Геворком Андреевичем работали над статьей, которая, с моей точки зрения, никак не получалась. В принципе поставленную тогда сверхзадачу выполнить было невозможно. Разрешалось приоткрыть неизвестного до того момента разведчика, практически ничего не раскрывая из его многообразнейшей деятельности. Я пыхтел, Вартанян успокаивал. Большой материал вышел в «Российской газете». Вдруг мне позвонил главный редактор, находящийся где-то на встрече вне стен редакции. Уже несколько раз ему пытался дозвониться по «кремлевке» Геворк Вартанян: не знаю ли я, что случилось, не наделал ли ошибок? Через час Геворк Андреевич дозвонился: просил поблагодарить автора за статью. Это поймут только журналисты. У нас получить такую благодарность — редкость, роскошь, а уж услышать ее из уст Вартаняна было лестно не только мне, но и главному.
Но пусть не создается впечатление, будто Геворк Андреевич всегда был вот таким мягким, меньше всего походил он на миротворца или эдакого голубя мира. Однажды присутствовал при профессиональном споре между несколькими асами разведки. Каждый был спокоен, убедителен и доказателен. Только каждый отстаивал собственное, ему близкое. Трудно судить, однако, на мой любительский взгляд, Геворк Андреевич был прав. И когда благодушные аргументы иссякли, он со всей прямотой, резко, хотя и корректно, сурово опроверг все возражения спорщиков, приведя свои и разбив их аргументы. И сидевший рядом со мной старший офицер X осведомился у меня: «Вы поняли, кому возражает и против кого пафос?» Я понял. Не согласиться с Вартаняном, отработавшим, по сложным подсчетам, 118 лет в нелегальной разведке, было никак нельзя.
Неудобно писать «мы подружились». Нет, это было бы чересчур. Разница в возрасте, абсолютно несхожие профессии. Но общий язык был моментально найден. Гадать о причинах? Вероятно, пришлось очень кстати случайное совпадение. Свой диплом Иняза я отрабатывал в Иране и два с половиной года с переменным успехом учил фарси, столь хорошо знакомый Вартаняну и мною не совсем забытый. Иногда несколько простых слов, традиционных приветствий произносились нами и по-персидски.
Он называл меня «Николай, мой биограф». Об этом говорили и по его просьбе до меня дозванивавшиеся — в основном журналисты, хотя и не только. Геворк Андреевич просил меня рассказать тот или иной эпизод из их с Гоар Левоновной жизни представителям самых разных печатных изданий, дать интервью о нем в документальном или телевизионном фильме. Развернулись двухсерийные съемки документально-художественного фильма о Тегеране-43 из цикла «Поединки». Узнав, что в соавторах сценария и «биограф», Вартанян искренне, я это чувствовал, обрадовался. Может, это говорит во мне тщеславие, пусть и оно, но таким доверием я гордился. Я не был придворным певцом, вот уж нет, однако Геворк Андреевич возвел меня в ранг специалиста, которому можно верить.
По-моему, несколько он меня переоценивал. Перед встречей с внучкой Черчилля, приехавшей в Москву снимать документальный фильм о деде, попросил на всякий случай сесть за спиной и, если что-то не поймет, не сможет сам сказать, перевести. На третьей минуте разговора с внучкой стало смешно: Вартанян знал английский классно. А еще итальянский, французский, не говоря о фарси и родном армянском. Кстати, каждый раз ставя на стол коньяк, Геворк Андреевич предупреждал: «Николай, не забывайте, мы же армяне».
А я убеждал Геворка Андреевича, что надо работать над откровенной книгой об их жизни: потихоньку наговаривать на магнитофон, день ото дня добавляя новые эпизоды. Ведь кто знает, что в будущем далеком или близком будет можно и что нельзя. Он лишь посмеивался и молчал: только он знал о своей жизни всё. Наверное, понимал, что это знание останется при нем.
Геворк Андреевич ушел неожиданно. Мы общались. Перезванивались. И вдруг, именно вдруг, он исчез. Человек, практически никогда не болевший, занемог. Серьезно. И с тяжелой болезнью он боролся достойно. Кажется, что по некоторым признакам врачи поняли: болезнь не преодолеть. За день до Нового, 2012 года его отпустили из госпиталя домой. Гоар Левоновна вспоминает: встретили спокойно, по-семейному. Посидели, дождались боя курантов. Проснувшись утром, увидела мужа, аккуратно складывавшего вещи. Он снова собирался в госпиталь. Пыталась отговорить. 1 января и врачи отдыхают, можно еще денек побыть дома. Он был тверд: «Надо не сдаваться, лечиться. Поеду. Надо». До последних дней, их оставалось до 10 января так мало, не терял в свои 88 лет веры.
Гоар Левоновна была рядом днем и ночью. Вот эпизод, над которым я долго думал: приводить ли его в книге «ЖЗЛ» «Вартанян»? Очень уж личное, интимное, неимоверно тяжелое. Но решил: надо, чтобы знали, как биться и хранить гордое достоинство до последнего вздоха.
Геворк Андреевич уже уходил. И вдруг он глазами показал жене на тумбочку у кровати, попытался что-то произнести. Она, всегда понимавшая его с полувзгляда и полуслова, поняла и сейчас. Взяла зубной протез, вставила. Он знал, что все заканчивается, и хотел даже тут, в этот самый последний момент выглядеть достойно. И еще хотел, чтобы в часы прощания люди видели его привычным, сильным, таким, каким он был всегда.
Один из коллег Вартаняна, генерал, нелегал и Герой, только более поздней эпохи, мне за эти откровения выговаривал: «Это все она тебе рассказала? Все равно зря. Зачем написал? Очень уж откровенно. Поймут ли?» Поняли. Этот эпизод, как последний вздох. Именно «не прости», а напутствие вечного бойца и навсегда уходящего красиво.
Очень горько. Понимаете? Исчезала незыблемая основа. Даже человеческие глыбы подвластны болезни с коротким смертельным названием. Чего-то стало не хватать. Оставалась ли без него вера, которую он давал нам, его знавшим, естественно и, казалось, без усилий? Нет, не зияющая пустота, но потеря, и теперь, годы спустя, понятно — невосполнимая. Он успел больше, чем выпадало даже самому энергичному, деятельному человеку.
Геворку Андреевичу было много лет, которых никто не чувствовал. 88 — для кого-то предел, но не для него. Мы как-то встречали его с шофером, и тот, впервые увидев хорошо одетого, подтянутого, уверенно вышагивающего Вартаняна, выпалил: «Европеец. Да ему всего-то лет шестьдесят».
Вартаняна не стало. На моем компьютере я поместил фото улыбающегося Геворка Андреевича. Есть же, должны быть люди, остающиеся для тебя примером. Мой покойный отец, работавший до последнего дня, теперь вот Геворк Андреевич…
Я звонил Гоар Левоновне, спрашивал: «Как?» Она отвечала: «Сижу. Пью чай. Что я, когда ушел он». Не хандра, но пустота. Нет Героя, имеющего право поставить свою точку в любом споре. Интересно, как без него? Хотя нет — без него неинтересно.
И мне, которому, возможно, повезло больше других журналистов, писателей, историков разведки знать Героя Советского Союза Вартаняна ближе, предоставлена честь поведать о нем правду. Люди одной с Вартаняном профессии понимают: это — часть правды, толика. Некоторые уже выражали мне по этому поводу свое сочувствие: будете крутиться вокруг разрешенного Тегерана. И нет смысла отвечать им: «Не только».
Я очень боюсь сфальшивить. Сделать что-то не так. Нарисовать икону. Хотя в разведке он и остался ею.
И еще важное. Хочу, чтобы поняли. Даже то немногое, что было после Тегерана и о чем он разрешил рассказать при жизни, всего лишь островок в море неизвестности.
Я согласился с такими условиями игры. Прошу и вас, дорогой читатель, принять их. Мы с вами будем играть по правилам разведки.
…Уже и время прошло, и с тяжестью утраты, которая уступила место светлой памяти, я свыкся, а боль иногда просыпается. В моем небольшом буфете вот уже сколько лет хранится бутылка армянского коньяка десятилетней выдержки. Этот давний сувенир от Геворка Андреевича я хотел было почать в вечер его смерти 10 января 2012 года. Потом потянуло еще раз, через несколько лет, когда стало что-то совсем горько. А потом я привык изредка смотреть на этот подарок, как смотрят на драгоценность, преподнесенную дорогим человеком. Думаю, коньяку оставаться нетронутым.
И один «Топаз» против НАТО — воин
Повезло. Я встретился с «Топазом» — самым ценным агентом иностранной державы, в данном случае ГДР, когда-либо проникавшим в НАТО. Его настоящее имя — Райнер Рупп.
Место встречи не изменить
Столько слышал об этом доме, хотя никогда здесь не бывал. О нем, спрятавшемся в улочках исконной Москвы, еще давно рассказывал мне старейший чекист России Борис Игнатьевич Гудзь, доставлявший сюда в начале 1920-х годов секретные донесения от агента ЧК Опперпута. Шла знаменитая теперь «Операция “Трест”», и юный Гудзь был связным между Опперпутом, будущим предателем, и жившим как раз в том самом доме Артуром Христиановичем Артузовым — основателем Иностранного отдела ВЧК, предтечи внешней разведки.
Место для встреч очень удобное — совсем близко от Лубянки. К тому же в старинном особняке помимо парадного есть, как тогда говорили, и черный ход: по лестнице — и сразу в извилистые московские дворики.
Предполагают, будто этажом выше жил ненавистный Ягода, возглавивший после смерти Менжинского мощнейшую спецслужбу. Какой трагедией это закончилось — знают все. Сколько чекистов было истреблено — спорят до сих пор.
Артузов с семьей прожил в трех просторных комнатах до 1935 года. Потом наступило тривиальное, житейское — развод с женой, и он съехал, по-честному оставив квартиру семейству. Так что брали его уже не отсюда. Расстреляли, обвинив в преступлениях, которые не совершал. Еще раньше такая же участь постигла Ягоду.
О нем теперь забыли. А Артуру Артузову последователи установили памятную доску, правда, не на фасаде, а внутри, на лестничной площадке — чтобы не светиться. В квартире скромная выставка, посвященная Артуру Христиановичу: фото с семьей, небольшой бюст, стенд.
Бытует легенда, а может, и не легенда, что подвал дома прочно замурован. Раньше отсюда начинался подземный ход. Несколько сотен метров — и руководители ЧК добирались прямо из своих квартир до Лубянки. Что ж, очень практично, ведь работали днем и ночью.
В этом доме мы и встретились.
Смотрите, кто пришел!
— «Бирюза», — представилась худенькая, неброско одетая женщина.
— «Топаз», — протянул руку ее бородатый спутник.
Так началось наше путешествие в относительно недалекое прошлое, в котором 73-летний бородач Райнер Рупп был одновременно и агентом «Топазом» разведки ГДР, и ведущим экспертом НАТО в штаб-квартире в Брюсселе, допущенным ко всем секретам военного альянса. А его жена англичанка Энн Кристиан, оперативный псевдоним «Бирюза», на первых порах помогала мужу, работая секретарем в том же серьезнейшем учреждении до 1980 года, когда у них родился первый ребенок. Тогда ей пришлось оставить разведку.
Немец из Саара, Рупп отлично говорит по-английски. Пригодилось: в беседе затрагивались чисто технические термины, использовались разведывательные жаргонизмы, и «Топаз» спокойно растолковывал мне их значение.
Иногда среди историков спецслужб разворачиваются споры: кто же принес в годы холодной войны наибольшую пользу странам Варшавского договора (или нанес наибольший урон НАТО): «Топаз», завербованный в 1968 году и арестованный в 1993-м, или другой разведчик из ГДР — Гюнтер Гийом, трудившийся с 1972 по 1974 год помощником у канцлера ФРГ Вилли Брандта, затем раскрытый, арестованный и обмененный? На мой, сугубо мой, взгляд, 10 тысяч переданных разведке ГДР суперсекретных документов и долгие годы работы склоняют чашу весов в пользу «Топаза».
Маркус Вольф не собирался уходить
Сначала мы с «Топазом» вспомнили Маркуса Вольфа, как раз и создавшего восточногерманскую разведку, которую именуют «Штази». Самому Вольфу это словечко не нравилось, он его не употреблял, да и мне советовал избегать неверных терминов. Но все же название иногда в разговорах прорывается.
Райнер Рупп познакомился с Вольфом, уже отсидев семь лет в одиночной камере за шпионаж. До этого «Топаз» никогда не видел своего руководителя и даже не представлял, кто именно направляет его работу. Конспирация у Вольфа была поставлена на уровне высочайшем.
А Маркус Вольф, в 1958—1986 годах начальник Главного управления разведки Министерства государственной безопасности ГДР, выйдя из тюрьмы, занимался литературным трудом. Книги генерал-полковника, в которых вся правда о созданной им организации по добыванию секретов и выверенные рассказы о работавших на МГБ агентах, становились бестселлерами.
Единственное, что беспокоило 83-летнего Вольфа, так это ноги: он жаловался Руппу на постоянную боль в коленях, сокрушался, что придется делать операцию. Но как выбрать для этого время, которое у него на месяцы вперед расписано? Много планов, бьющая ключом энергия, поразительный оптимизм, поражавший даже не страдающего от отсутствия оного «Топаза». Маркусу долго, с остановками приходилось взбираться на верхний этаж в снимаемую им квартиру: лифта в доме не было, как не было и загородной дачи с удобными низкими ступеньками. Нашлись люди, как выяснилось из рассказа Райнера Руппа, такие в ФРГ по-прежнему есть, предложившие поставить за свой счет лифт для генерала, но владелец дома отказался. А Маркус Вольф, которого Райнер привычно для русского уха называл «Миша», принял окончательное решение: расправиться со срочными делами, а уж в будущем году заняться второстепенными проблемами типа больных коленей и, возможно, чтобы не тратить драгоценное время, сделать операцию сразу на обеих ногах. И Рупп, понимая чувства товарища, шутил, что пока в распоряжении Миши остаются две мускулистые руки, с коленками можно подождать.
Маркус радовался жизни и особенно новым книгам. С удовольствием встречался с друзьями. Его, как всегда, поддерживала молодая и любимая жена Андреа. На здоровье не жаловался, если бы не ноги…
И мне посчастливилось познакомиться с генерал-полковником во время одного из его приездов в Москву уже во второй половине 1990-х. Никакого зла на Россию Вольф не держал. Но неприятные воспоминания — да, остались. Он хранил их при себе. Потом я звонил ему, получал новые книги с авторской подписью на русском. А когда снимали документальный фильм по моему сценарию о Герое России полковнике-нелегале Алексее Михайловиче Козлове, попросил Маркуса об интервью. Ведь Козлова, как и еще нескольких наших разведчиков, обменивали при помощи коллег из ГДР.
Вольф согласился на съемки. И какой же откровенный, глубокий получился разговор. Это было последнее интервью генерала Маркуса Вольфа.
Райнер разузнал все о последних часах Маркуса. Тот всегда с удовольствием принимал приглашения посольства России. Вот и осенью 2006-го был на ноябрьском приеме. Вернулся в прекрасном настроении. Лег спать. И больше не проснулся. Его лучший агент «Топаз» полагает, что эту легкую смерть друг заслужил всей своей жизнью, отношением к коллегам, добротой и вечной верой в то, что плохое пройдет, отступит.
А ведь этого плохого было немало. Конечно, генерал Вольф тяжело пережил падение Берлинской стены. Был искренне обижен на советских друзей: после исчезновения своей страны добрался до второй родины — СССР. Просил убежища. И кому, как не Маркусу Вольфу, столько для нас сделавшему, было его предоставить. Но из растерзанной проблемами России генерал-полковника, по существу, выставили. Сначала Горбачев боялся обидеть канцлера ФРГ Коля, потом категорически отказал в помощи Ельцин. И Вольф вынужден был отправиться в Австрию, где, конечно, его арестовали и экстрадировали в ФРГ.
Началась долгая сага с тюремными отсидками, залогами, приговором, суровым для его возраста. В 1993-м получил шесть лет. Обвинения были сняты в 1995-м.
Рупп точно знает: второго такого руководителя разведки в ГДР не было. Немного жаль, что еще в 1982 году, как считает «Топаз», генерал Вольф отошел от чисто оперативной работы. Занимался скорее даже не политическими проблемами, а морально-нравственными, философскими.
Арестованного Вольфа в ФРГ допрашивали, ему угрожали. На допросах он не назвал ни единого имени, не выдал никого из агентов. Райнер Рупп благодаря мужеству Вольфа и некоторых других людей продержался исключительно долго — до 30 июля 1993 года.
Арест неминуем
Арест любого разведчика — беда для него и для службы, на которую он работал. Райнер Рупп испытал это на себе. В любой стране разоблачения чужих разведчиков, шпионов, агентов воспринимают болезненно.
Но из всех спецслужб мира «Штази», противники называют ее только так, и сегодня не просто одна из наиболее преследуемых и гонимых. Она больше не существует, а за ее сотрудниками по-прежнему ведется настоящая охота. Поймать, посадить, привлечь к суду человека из «Штази» в Германии, США, да везде, считается и в наши дни особым успехом. Именно ее агенты десятилетиями водили противника за нос. Западным немцам возмездие видится именно таким. Само понятие «Штази» усилиями прессы и общественного мнения превратилось едва ли не в ругательство. Но кто скажет, дожил бы мир до ХХI века, если бы внешняя разведка ГДР не добиралась до секретов, способных разорить, а то и стереть с лица земли государства из другого лагеря. Может, установившийся в холодную войну относительный паритет между Востоком и Западом как раз и есть главная заслуга Министерства государственной безопасности ГДР.
— Не хочу сейчас сравнивать восточногерманскую и советскую разведки, да и западные спецслужбы. Не принесут пользу все эти ассоциации. Каждая выполняла свои задачи. Методы — разные. И на этом фоне разведчики из ГДР выглядят хорошо. Что бы о них ни говорили и как бы их ни проклинали, — тверд в своей оценке «Топаз».
— Райнер, давайте все же обратимся конкретно к вашей деятельности. Маркус Вольф, конечно, рассказывал мне о вас еще в конце 1990-х. К сожалению, не так много, как хотелось бы, в детали не вдаваясь. Объяснял, что через несколько лет ваша работа перестанет быть секретом, но пока надо подождать.
— Может, период ожидания подходит к завершению. То, о чем промолчал Миша, разрешено раскрыть мне! — И мы все втроем дружно рассмеялись. — Гийом, как вы знаете, скончался в 1995-м. Как и удачливая Габи. А Гизелла, еще одна исключительно результативная разведчица, жива, но совсем отошла от политики. Никаких встреч, отказ от любых интервью, ничего, ни слова.
— Вы работали на ГДР с 1968 года, и возможно, благодаря конспирации оставались вне подозрений.
— Для этого делалось всё. На встречи с курьерами выезжал в третьи страны.
Уловив, что я не совсем понял, о каких курьерах речь, «Топаз» пояснил:
— Курьер — это связник. Брюссель небольшой город, напичкан кем и чем угодно. Рисковать нельзя. Разве если приходилось передавать курьерам что-то необычайно срочное. К примеру, документы, только что принятые на совещании министров стран НАТО. Такое случалось, проводил мгновенные личные встречи. Я фотографировал секретные бумаги хорошо освоенной минифотокамерой, закладывал кассеты в банки от пива — они у меня были с двойным дном, передавал курьеру. И всё — никаких объяснений и разговоров. Никогда не использовал почтовые ящики — это точки, в которых оставляют информацию. Не было и рации, по которой выходил бы на связь. Мой обычный радиоприемник всегда настраивался на определенную волну. И в оговоренный заранее час передавались условные, лишь мне понятные сигналы. Часто именно так давали знать, в получении каких секретных данных заинтересована моя служба.
— Не представляю, как вы доставали эти секретные документы.
— Они в НАТО тоже разные. Есть грифы «секретно», «совершенно секретно» и «космик» — то есть абсолютно и строжайше секретно. Третья категория — важнейшая. Добраться до документа с грифом «космик» — честь для любого разведчика. За ними я и охотился. Часто — довольно успешно. Есть и четвертая категория. Два-три руководителя обмениваются информацией исключительно между собой, не доверяя никаким носителям информации — ни бумажным, ни компьютерным, не говоря уже о подчиненных.
Скажу, что прочитать документ под грифом «космик» при моей должности в НАТО было в принципе можно. Но запомнить многостраничный текст — нельзя, нереально. Заснять его микрофотоппаратом, когда рядом может оказаться хоть кто-то, — неоправданный риск. А вдруг привлеку чье-то внимание? Однако я эти документы доставал, переснимал, передавал по назначению. А как доставал — тоже расскажу, но только при вашем выключенном диктофоне.
Последовало довольно откровенное описание процесса. Исключая какие-либо подробности, замечу: основную роль играли настойчивость, смелость «Топаза» и, конечно, все тот же человеческий фактор. Умение воспользоваться представившимся случаем и превратить его усилиями разведчика из отдельно взятой благоприятной ситуации в сложившуюся и потому повторяющуюся закономерность.
Так в ГДР, а вскоре и в Москве появился подробнейший документ «космик топ сикрет» под литерой «МС-161». В нем детально и исключительно профессионально натовцы анализировали все попадавшие к ним сведения о Варшавском договоре. Становилось понятно, что знает о нас потенциальный противник. И, что тоже важно, о чем не имеет представления. Документ каждый год обновлялся. В его составлении участвовали от 40 до 43 комитетов и подкомитетов НАТО. Особенно заметную роль в постоянном совершенствовании «МС-161» играли военные комитеты.
Но не только. Его ценность была бы не так высока, если бы в работе над ним не принимали участие эксперты, специализирующиеся в самых различных областях — не только в военной, но и в политической, экономической, научной… Они собирались вместе, анализировали данные по «своим» странам — Советскому Союзу, Польше, Румынии, ГДР…
Например, как под микроскопом в НАТО изучались малейшие перемены в советской военной доктрине. Внимательнейше и со всех сторон обсуждались перестановки в военном руководстве Варшавского договора. Любое становившееся известным натовцам усовершенствование в вооружении живо не только раскладывалось по полочкам в комитетах НАТО, но и доводилось до сведения его экспертов, высказывавших затем свое мнение по эффективности внедряемых СССР и его союзниками новинок. Огромное внимание придавалось ракетам пока неизвестного еще типа, поступавшим в распоряжение армий Варшавского пакта. Разрабатывались планы по их дальнейшей оценке, рассчитывались сроки, когда страны Договора смогут применить их на практике. А потом эксперты давали еще один прогноз: как, в какой степени достоверны выводы, предоставленные тем или другим комитетом и подкомитетом и привлеченными ими специалистами.
Советский Союз считался наиболее важным объектом изучения. Каковы намерения противоборствующей стороны, на что она способна, как обучают применению новейших вооружений, как отреагируют Советы с союзниками на то или иное действие НАТО? В чем слабость СССР и правильно ли нащупано разведкой западных стран то, что выдано за слабость Пакта или рассматривалось таковой? Но и ни одна другая страна Варшавского договора не была обделена вниманием.
Наибольшую лепту в составление и обновление «МС-161» вносили США с их разветвленной разведывательной системой. Никто из союзников по НАТО и близко не приближался к Штатам по глубине погружения в дела противника.
Документы «МС-161» позволяли СССР понять, как противодействовать НАТО. Заставляли работать на то, чтобы предотвратить утечки. Давали возможность проанализировать, что натовцы знают и чего не знают о Варшавском договоре. Как осуществляется сотрудничество и обмен данными о Пакте внутри НАТО. Какие районы обороны СССР и его союзников натовцы рассматривают как наиболее уязвимые. Обладание «МС-161» открывало если не все, то многие натовские козыри. Я бы даже решился предположить, что практически все.
И еще немаловажный аспект. Министерство госбезопасности ГДР несло на содержание разведчика минимальные расходы. Не приходилось ничего покупать или кого-то подкупать. «Топаз» работал за идею.
Но как удалось разведке ГДР разгадать в 23-летнем парне будущего суперагента?
Райнер Рупп отвечает на этот вопрос коротко:
— Это случилось еще в 1968 году. Старшее поколение, возможно, не забыло о молодежных волнениях, потрясших тогда Европу. Я был среди демонстрантов. Однажды после очередной манифестации, сидя с приятелем за кружкой пива, горячо, и уж точно громко, обсуждал грядущую революцию, возможно, и мировую. А когда пришло время расплачиваться с официантом, на первый план вышла проза жизни: мы с другом слишком увлеклись: чтобы расплатиться, не хватает пфеннигов пятьдесят-шестьдесят. И тогда сидевший в углу пивной человек вежливо попросил записать наши ничтожные расходы на его счет и заказал всем еще по кружке. Мы обсуждали с ним приближение революции.
Потом снова встретились. Спорили. Я не соглашался с чересчур радикальными взглядами нового знакомца. Меня, в отличие от него, нельзя назвать твердым приверженцем коммунизма. Но в том, что обществу нужно меняться, мы точно сходились. Это сближение и привело меня в том же 1968-м в школу разведки: наш собеседник оказался офицером Министерства государственной безопасности ГДР. Я не назвал бы это вербовкой. Скорее, произошло некое не полное, однако совпадение политических взглядов. Потом я попал в Брюссель.
— Как же вам повезло. Из ГДР и сразу в НАТО.
— Какое там сразу. Я в Бельгии с 1969-го, а в штаб-квартире НАТО работал с 1977-го. Прошел долгий путь. В 1972 году женился на моей Энн Кристиан (тут прислушивавшаяся к разговору молчаливая «Бирюза» сделала приветственный жест рукой). А в 1977-м меня приняли в политический отдел управления экономики НАТО. Я правильно именую свое место работы? — обратился Рупп к Энн Кристиан, переведя ей название на немецкий.
И та поправила:
— Возможно, не «управление», а «директорат», что в принципе совпадает.
«Бирюза» очень редко вставляла реплики. В основном кивала. Иногда, переводя по просьбе мужа какой-то технический термин с немецкого на английский, задумывалась. Кажется, родной английский она подзабыла.
Но продолжу рассказ о «Топазе».
— Как же вы попали в штаб-квартиру НАТО? — Вот что было мне искренне не понятно. — Повезло?
«Топаз» снова улыбнулся:
— Не в одном везении дело. На это престижное место претендовало еще шестьдесят девять человек. Пришлось пройти собеседования, которые можно приравнять к экзаменам. Видимо, я оказался подготовленным лучше остальных, и НАТО интересовало меня больше, чем других кандидатов. По крайней мере, последнее на двести процентов верно. Меня и жену проверили. Ей было легче: отец Энн Кристиан — майор британской армии, и супругу тоже приняли в одно из управлений НАТО секретаршей. В 1980 году у нас родился ребенок, и ее работа в содружестве со мной на том завершилась. А я вгрызался в заинтересовавшую меня, и не только, как вы понимаете, меня, профессию эксперта, аналитика НАТО.
Как разгадали ребус СОИ
— Райнер, ответьте на вопрос: как вы распознали, что Стратегическая оборонная инициатива — СОИ — это, как сказали бы сегодня, фейк? СОИ, «Звездные войны» были выдуманы США, чтобы заставить СССР тратить миллиарды и миллиарды на вооружение, на защиту от американских смертельных игрушек, в реальности не существовавших. А советская казна и без того трещала к тому времени по всем швам.
— Вы несколько упрощаете ситуацию, смотря на нее из сегодняшнего дня. А тогда у СОИ была своя цель. И, я бы сказал, что подкинутая Америкой СОИ, с точки зрения США, поставленную задачу в определенной степени выполнила.
— План президента США Рейгана до конца сработал?
— Скорее, план неоконсерваторов, входивших в ближайшее окружение этого «принца тьмы». Тут придется потратить на объяснение несколько наших с вами драгоценных минут. Чрезвычайно сложно распознаваемая инициатива. Она ввела в определенное заблуждение и союзников по НАТО. Американцы ее проталкивали. И в некоторых государствах Западной Европы всерьез начали размышлять, какое влияние окажет СОИ на мировой стратегический баланс сил. В ФРГ над инициативой особенно задумались. Ведь в случае чего именно эта часть старого континента подверглась бы сокрушительному военному воздействию. Поэтому западноевропейцы подталкивали Штаты к взаимодействию, им бы хотелось превратить СОИ в некий совместный проект. Это дало бы возможность быть в курсе, по существу следить за продвижением развития СОИ. А американцам этого как раз и не нужно было.
Но все же решили в целях координации создать подкомитет, занимающийся только этим вопросом. Он бы находился под крышей управления оборонительной поддержки НАТО. А я, напомню вам, работал в НАТО по политическим проблемам.
В штаб-квартире было принято, чтобы каждый заместитель генерального секретаря курировал свое направление. А за этим новым наблюдал американец, приближенный к администрации Рейгана. Мультимиллионер или даже миллиардер, он как только мог поддерживал СОИ, хотя, являясь сугубо политическим протеже администрации, не слишком представлял, что она из себя в действительности представляет. Я же к тому времени был хорошо известен в натовских кругах.
— Сколько лет вы уже там проработали?
— С 1977-го, как я вам говорил, а все это активно закрутилось в 1982-м. Пять лет позволили уразуметь, что такое НАТО и как именно организация функционирует. И американец, пригласив меня раз-другой на ланч, убедился, что я неплохо разбираюсь в натовских делах, да и СОИ меня интересует. Он не ошибался ни в том, ни в другом, а если бы он еще и догадывался о мотивации этого интереса… Действительно, я погрузился в проблемы НАТО исключительно глубоко. Американец выяснил, что я работаю добросовестно, не так, как некоторые другие, отсиживающие положенное время и поскорее смывающиеся домой. Поэтому он логично предположил, что в новый подкомитет хорошо бы включить такого, как я, с задачей изучать политическое влияние создания СОИ.
— Но это существенно расширяло круг ваших обязанностей. Могло и отвлечь от чисто политической работы.
— Тут все удачно совпало. Моим непосредственным начальником был немец в ранге посла. И ему, представлявшему в определенной степени интересы любопытствующей Германии, как раз и требовался свой человек в этом подкомитете. Да и его самого как моего шефа туда тоже допустили, что добавляло необходимого лично ему престижа. Он позвонил мне и познакомил с предложением заместителя генсека американца. Понимая, к чему идет, пришлось сразу заупрямиться: «Ведь я ничего не знаю о СОИ. И без этой стратегической инициативы работы у меня достаточно. Чтобы не подвести вас, шеф, и свой отдел, требуется, чтобы кто-нибудь подробнейше ввел меня в курс проблемы».
Все было логично. И меня отправили в двухнедельную хорошо оплачиваемую командировку в Вашингтон, где знающие люди просветили, ответив на многочисленные вопросы. Дошло до того, что я читал личные послания президента Рейгана, касающиеся СОИ. А я был настойчив, прося американских специалистов свести меня то с тем, то с другим отцом-разработчиком СОИ.
(Вставлю две фразы, не выходившие из головы на протяжении всего долгого рассказа. Только представьте себе, уважаемый читатель, сколько же по силам сделать одному талантливому разведчику. Райнер Рупп — «Топаз» передал около десяти тысяч секретных материалов!)
А «Топаз» продолжал:
— Один рабочий завтрак в Штатах следовал за другим, переходя в деловые обеды. Я и правда поначалу знал о СОИ лишь по весьма приблизительным описаниям газет. Но уже через неделю в Вашингтоне неожиданно осознал: да я имею почти полное представление об инициативе в отличие от щедро информирующих меня специалистов в отдельных ее областях. А в конце второй недели пришло понимание, что я, пожалуй, осведомлен о Стратегической оборонной инициативе лучше, чем любой из моих американских собеседников, даже наиболее высокопоставленных. Итогом командировки явились доклады — в НАТО и, как догадываетесь, в еще одну организацию.
Стало понятно техническое программирование СОИ. И если в наши дни программированием занимаются компьютеры, то в те годы программы писались собственными руками, их печатали на машинках. Тут исключительно важно понять: если в программе будет хоть малейшее несоответствие — лишняя запятая или ее отсутствие, неправильная буква, опечатка — всей гигантской СОИ никак не сработать.
Возникал вопрос: а как вообще может функционировать система, если вы лишены возможности протестировать ее в реальности? И, в таком случае, можете ли вы вообще положиться на СОИ, которая не прошла ни единого непосредственного испытания? Если идти дальше, считая, что на СОИ нельзя до конца положиться, то как же вы сможете использовать ее в качестве средства настоящего политического давления на другие страны?
Было ясно, что реальная ситуация с СОИ совершенно отличается от предполагаемой, запланированной. Подтверждение этим выводам: даже сегодня СОИ не сможет сработать. А провести тестирование невозможно. Допустим, вы запустите свою ракету откуда-то с Гавайских островов. Программное обеспечение сработает, проквакав ква-ква-ква. И что? (Здесь мы с Руппом вдались в технические подробности, для понимания которых читателю потребовалась бы, как и мне, сложнейшая, насыщенная техническими терминами лекция.) Суммируя всё изученное, сказанное и в деталях обсужденное, я представил свой уже упоминавшийся отчет. Если коротко, то мой доклад был полон критических замечаний. Чтобы не вступить в противоречие с американцами, я не писал: СОИ практически не сработает. Однако мой доклад наводил именно на эту мысль. В таком случае как же тогда НАТО сможет политически надавить на Советы, если они не воспримут эту инициативу всерьез? И в СССР не стали тратить миллиарды, чтобы противостоять Штатам с их СОИ.
— Райнер, а вы знали, что разведка ГДР представляет Советскому Союзу всю полученную информацию?
— Еще бы, конечно. Прекрасно понимал: мы делимся с Москвой всем, что хоть как-то может ее заинтересовать. Обо всем первостепенно важном и не очень важном. А уж что СССР интересуется СОИ, было понятно и глупцам, к коим себя не отношу.
— Вы встречались с русскими связниками?
— Никогда. Но, что удивительно, в СССР, в Ленинграде, мы вместе с женой побывали в туристической поездке. Да, точно, в конце 1970-х, потому что в 1980-м у нас родился первый ребенок и вместе нам уже было никуда не выбраться. Потом, уже в двухтысячные, мы с дочкой однажды отдыхали в Сочи.
А 1980-е годы были напряженными. Тогда с благословения Рейгана Штаты решились в ноябре 1983-го на рискованную провокационную операцию. Как же она называлась? Кажется, «Опытный лучник».
«Лучник» промахнулся
— Не совсем понятно, при чем здесь был «Лучник», — слегка ухмыльнулся «Топаз». — Но на всех границах, контролируемых НАТО, началось некое бурление. В движение пришли войска. Дороги, словно намеренно, забила военная техника. Американские самолеты появлялись на самых северных окраинах Советского Союза. Турецкая граница кишела диверсантами. Все это делалось единым скоординированным усилием, узлы затягивались все туже. В печати поднялась бешеная антирусская кампания. И надо же, чтобы в эти же месяцы не вдруг запланированных маневров советская ракета сбила южнокорейский пассажирский «боинг» с 249 пассажирами на борту. Все погибли. Это еще больше накалило страсти.
— Но полет был явно шпионским. Да американцы просто подставили корейцев, усложняя международную обстановку. Как сейчас помню последние строки в сообщении ТАСС: самолет ушел в сторону моря…
— Не слишком удачная фраза, исключительно сложный эпизод холодной войны, использованный американцами в своих целях. А тут уже вскоре, в ноябре, эти проклятые маневры.
В СССР заволновались. Некоторые ваши руководители пришли к неверному выводу: НАТО во главе с США готовит по Советскому Союзу необъявленный и мощный ядерный удар. Как я узнал уже в этом, XXI веке, положение сравнивали с Карибским кризисом 1962 года. Ждали войны.
И нам удалось несколько успокоить друзей. Я тогда работал в Ситуационном центре НАТО. Сюда стекалась вся информация, исходя из которой вырабатывались решения. В тот раз НАТО пыталось сыграть на нервах всех членов Варшавского пакта: как раз во время учений «Опытный лучник» противнику пытались внушить, что силы альянса готовы нанести ядерный удар без всякого предупреждения.
— К чему было так нагнетать страсти? Чего хотели добиться?
— Это был тщательно проработанный план. Искали бреши в обороне. Прикидывали, можно ли устраивать акты саботажа на чужой территории. Анализировали, как Варшавский пакт готовится ответить на явную угрозу. Координировали действия армий разных государств — членов НАТО. Мы часто вспоминаем Карибский кризис 1962 года и только недавно до конца поняли, чем грозил он миру. «Лучник» был тоже крайне опасен. Представьте, что у какой-то американской сорвиголовы возникает желание нанести настоящий ядерный удар. Ведь люди на взводе, они готовы на всё. А если у армий на той стороне в ответ на это тоже пробудится инстинкт прощупать противника и кто-то чересчур нервный также бросится к ядерной кнопке?
В Брюсселе создали две группы: постоянной разведки и постоянных оперативных действий. Я возглавил обе.
Предполагалось, что пик учений с получением ложного приказа о нападении должен наступить в самое неудобное для любого из нас время суток.
— Это когда же?
— В пять утра, когда обычная работа еще не началась, привычный ритм не набран. Наши две группы должны были держать ситуацию под контролем, отдавать приказы, следить за их выполнением. Нас было совсем немного — четыре-пять человек. Старались быть в курсе передвижения всех русских войск, местонахождения их подводных лодок. Особое внимание уделялось здесь Норвегии. Информация, в основном поставляемая натовской разведкой, постоянно взвешивалась, оценивалась. Разведка и военные действовали в полном контакте.
Но, как вы понимаете, мы успели предупредить советских друзей, что все это — не подготовка к нанесению ядерного удара без предупреждения, а провокация, прощупывание намерений противоборствующей стороны. В НАТО многого не знали, не имели представления о нахождении командных пунктов Советской армии. Они именовали такое балансирование на грани «выяснением возможностей гибкого ответа» со стороны противника. Конечно, средства для этого были выбраны негодные, опасные для всего человечества.
Но мы в нашей постоянной группе поняли и иное. Извините, что употребляю специальные термины. Американцы попутно выясняли возможности «победы в ограниченной ядерной войне». Для этого, считали они, надо «обезглавить командные пункты противника», что парализует сопротивление армии врага, то есть Советского Союза. Советы даже не успеют направить свои ядерные ракеты в сторону США: приказы отдавать будет некому. Разрушив коммуникации, сразу уничтожив командный состав и партийную верхушку, они вынудят СССР капитулировать, перережут еще оказывающих сопротивление как цыплят в курятнике. В Вашингтоне пытались убедить меня: в случае неожиданного нападения с конкретно обозначенными целями уничтожения и точечными бомбардировками НАТО сумеет избежать крупных потерь. А в СССР, где благодаря лимитированным ударам по его территории не все население будет уничтожено, приход натовских войск выжившие встретят восторженными криками.
Ядерные бомбы меньшего разрушительного потенциала помогут сохранить личный состав натовских сил. И к тому же потери гражданского населения в странах западного альянса хотя и неизбежны, но тоже «лимитированы».
— Неужели верхушка США сама в это верила?
— Верила. Она жила своими представлениями и своей жизнью. Эти маневры совпали, полагаю не случайно, с последующей модернизацией ядерного вооружения.
А в штаб-квартире НАТО в Брюсселе в закрытом для посторонних глаз помещении была установлена сотня специальных щитов. На них отражались три цвета — зеленый, желтый, красно-оранжевый. И каждый цвет соответствовал ситуации, сложившейся на том или ином участке расположения сил противника. Например, красно-оранжевый обозначал, что, по мнению разведки и наших военных, ядерные ракеты, например в Восточной Германии, приведены в положение боевой готовности к пуску. Или около штаба, где заседают руководители Варшавского пакта, даже ночью припаркованы два десятка лимузинов и почти во всех окнах горит свет — в этом случае у нас на щите — желтый. И чем отчетливее опасность, тем больше красного и оранжевого цвета.
Полагаю, если в КГБ существовал такой же Ситуационный центр, положение в стане НАТО отмечалось похожим образом. Когда в Брюсселе возникало общее понимание того, что в чужом Ситуационном центре происходили некие изменения, в НАТО немедленно реагировали, отдавая соответствующие команды, быстро доводившиеся до руководства войсками.
Я знаю, что в СССР это вызывало немалое беспокойство. Потом НАТО начало свои маневры, беспокойство перешло в тревогу, которая достигла пика в последние два года противостояния между блоками. И каждый раз при встрече со связником меня стали расспрашивать, как я оцениваю все происходящее. С советской стороны считалось, что ситуация постепенно превращается в более опасную, близкую к критической.
Мое положение в Ситуационном центре давало основание успокаивать русских. Что-то совсем непредвиденное, роковое, несущее угрозу всему миру могло произойти только в одном случае. Если бы американцы плюнули на НАТО и принялись действовать только по собственному усмотрению. Я понимал: такое очень и очень маловероятно. Да они просто не решатся. И я давал понять: серьезность положения нельзя недооценивать, и все же оно не угрожающее, одним оранжево-красным цветом не окрашенное.
Тут было очень важно ни в коем случае не ошибиться. И мне приходилось следить за положением дел денно и нощно. Чтобы не сбиться, снимал все документы на пленку.
— Позвольте перебить вас, Райнер. Как это удавалось? Наверняка поток секретных бумаг шел огромный.
— И работа моя превращалась в такую же. Каждые шесть недель приходилось смотреть, какие изменения произошли, и сообщать о них. Надо было все время находиться в офисе, внимательно анализировать, что же нового появляется в Ситуационном центре, сравнивая результаты с теми, что были отражены до того. И как проводить сравнительный анализ? Держать под рукой мой отчет шестинедельной давности? А если кто-то заметит, как я смогу это объяснить? Приходилось рисковать. Не стану вдаваться в подробности, как мне все это удавалось. И даже вам здесь не откроюсь.
Очень и очень сложно! Понятно, не я один трудился в этом центре. За мной могли наблюдать. Кто-то мог и предположить, догадаться, какие аспекты меня явно интересуют. И прийти к определенному выводу. ГДР и Москва нуждались в непрерывно обновляемой информации. Иногда даже я не мог представить весь риск, которому подвергался.
Пик поджидавшей опасности пришелся на осень 1983 года — всё на те же маневры «Опытный лучник».
Впервые, по крайней мере на моей памяти, американские баллистические ракеты «Першинг», расположенные в Европе, были выведены в конце осени — начале зимы 1983 года из укрытий и отправлены для развертывания в боевых условиях.
Высшее военное руководство ГДР пришло, как я и боялся, к неверному выводу: мир на грани. И попыталось убедить в этом советских коллег по оружию.
Тут я вынужден был использовать некоторые методы связи, которые позволялось приводить в действие лишь в чрезвычайной ситуации. Она, как полагали в Восточном Берлине, и настала. Каждый день я выходил на связь. Докладывал: в Ситуационном центре Брюсселя ничто не свидетельствует о приближающемся нападении.
И в это же время поток обмена информацией между Брюсселем и Вашингтоном превратился в необузданный водопад. В Москве полагали, что все это связано с уже закончившимися учениями «Опытный лучник». И мне, к счастью, удалось сообщить, что это не так. Продолжалось бряцание ядерным оружием. А нападать на СССР — побоялись.
Знаю, что председатель КГБ СССР Крючков годами позже поведал об этом в интервью одному из крупнейших телеканалов ФРГ. В СССР знали, что войны на этот раз не будет. Но вот Рейган об этом и не подозревал, думал, будто американцам и НАТО удалось ввести Москву в заблуждение.
Впоследствии и в США согласились: да, осенью 1983 года мы были на грани войны. Подтверждение тому и документы, хранящиеся в Национальном архиве Соединенных Штатов. Директор архива написал об этом в своей книге. Но, естественно, перевернул все на американский лад, обозвав опасения СССР «советской военной паранойей». А его соотечественники лишь «играли в войну».
И потом в Германии, после двух документальных фильмов на эту тему, поднялась небольшая дискуссия: действительно ли благодаря усилиям разведчика из ГДР была предотвращена третья мировая война?
— Можно считать и так.
— В те годы о подобных глобальных вопросах геополитики я не задумывался. Делал то, что, как был уверен, и нужно было мне делать.
Нашелся предатель
— Дорогой Райнер, из всего сказанного напрашивается еще один вывод. За все годы, начиная с 1968 года и заканчивая вашим арестом в 1993-м, вы не допустили ни одной ошибки, не сделали ни единого промаха. Но как же получилось, что контрразведка БНД все-таки на вас вышла?
— Самый трудный вопрос, из всех сегодня заданных. У меня нет на него абсолютно точного ответа. Есть лишь предположения, размышления, выводы, близкие к истине. Полагаю, выдал меня полковник, доктор Буш, перешедший на ту сторону.
— В некоторых трудах по истории разведки также называют имя одного генерала из «Штази».
— И ошибаются. Генерал, не хочу даже упоминать его фамилии, ни при чем. У доктора Буша была высокая репутация в «Штази». Иначе бы его не послали в командировку в Москву, где он проработал три года. Он был действительно хорошим военным аналитиком. Весной 1989 года вернулся в Берлин, где во многом занимался тем же, чем и в Москве. Вполне объяснимо, что ему пришлось работать и с документами, переданными человеком, известным лишь под оперативным псевдонимом «Топаз». Да, Бушу и в Берлине попадалось это имя. Но выяснить, кто это лишь по псевдониму, было невозможно. В моем регистрационном номере имя не значилось. Прошло месяцев шесть-девять после возвращения Хайнца Буша. И под Рождество, числа 23 декабря, он с разрешения руководства отправился на некую важную встречу — круглый стол в Восточном Берлине. Участвовали в ней и представители оппозиции. Но вместо круглого стола Буш рванул в Западный Берлин и сразу в БНД — разведку ФРГ. Никаких документов при нем не было. Все, что он знал обо мне, — это оперативный псевдоним. Ему был также известен и регистрационный номер — именно мой. Но чей он, кому принадлежал, Буш не догадывался. Зато знал, что где-то там, на западной стороне, долгое время действует разведчик, предположительно работающий в брюссельской штаб-квартире НАТО и передающий оттуда «чувствительную информацию».
— Тогда непонятно, каким же образом предатель смог вас идентифицировать.
— В то время — никак. Все развивалось медленно, но развивалось. Начался поиск «Топаза». В НАТО создали специальную группу расследования. В нее вошел и достаточно квалифицированный западногерманский эксперт по внешней разведке ГДР. Другой аналитик занялся дотошным изучением информации, которая, как предполагали в Брюсселе, могла быть передана именно «Топазом». Слились воедино усилия нескольких спецслужб: военной разведки, западногерманской контрразведки, криминальной полиции, государственной безопасности ФРГ, офиса генеральной прокуратуры, экспертов НАТО… И уж не помню, чего и кого там еще. Между прочим, моего начальника назначили заместителем руководителя всей этой группы, что мне совсем не вредило. Хотя сведений о «Топазе», казалось, набралось немало, это никак не ускорило ход расследования. Напрашивался вывод: вряд ли одному человеку под силу передавать столько документов. Расследователи предположили, что под псевдонимом «Топаз» скрывается разветвленная разведывательная сеть. Эту догадку подтверждало и то, что «чувствительная информация» касалась самых разных направлений деятельности НАТО. Было точно подмечено, что с течением лет поток секретной информации нарастал. Мне трудно было не согласиться с этим выводом, о котором я узнал еще тогда. Ведь приходилось с каждым годом работать все больше, все быстрее, охватывая разнообразные направления.
А расследование словно зависло. Ближе всех к разгадке находился все тот же Буш. Как военный аналитик он преуспел в анализе именно секретных военных материалов. Но и он избрал ошибочный путь. Раскрылось еще одно имя агента из «Штази» — «Мозель».
— Так это же ваш первый оперативный псевдоним.
— Именно. В 1979 году его изменили на «Топаз», который мне не сразу понравился: какой-то слишком громкий. Потом привык. А «Мозель», видно, запутал расследователей, даже Буша.
Впрочем, я понимал, что развязка близится. После падения ГДР многие документы из нашего архива были захвачены БНД. Я был в курсе.
— Спрошу прямо: в декабре 1989 года вы узнали, что ГДР перестала существовать, как и «Штази». Вас арестовали летом 1993-го. Почему не бежали? Тем более, если говорите, «развязка близилась».
— А куда было бежать?
— Ну хотя бы к нам.
— Это после того, как Маркуса Вольфа в Москве не приняли, а тяжело больному Эрику Хоннекеру — бывшему руководителю ГДР — отказали в убежище и он уехал в Чили, потому что его дочь была замужем за чилийцем? Вспомните, что и как было в России в первые годы после распада Советского Союза. Кому было доверять? Я уничтожил все, что могло навести на мысль о сотрудничестве с нашей разведкой и с СССР. Но архив «Штази» по-прежнему под микроскопом изучался спецслужбами ФРГ и США. Цепочка не то что должна была, а могла где-то порваться. И порвалась. Меня арестовали 30 июля 1993 года прямо на дне рождения моей мамы.
Я не решаюсь сказать со стопроцентной точностью, кто и как сумел, сопоставив все факты, доказать, что «Топаз» — это я, Райнер Рупп. Уверен: никто из бывших коллег по службе меня не предал. А винят в этом многих — и бывших коллег, и генерала Министерства госбезопасности. Не думаю. Меня уверяли, что кое-какие подробности выплыли после предательства перебежчика из КГБ. Наиболее вероятно иное: расследователи натолкнулись на некие данные из той части картотеки, что не успели сжечь наши.
— Вы полагаете, время было безжалостно? Пятнадцать лет службы — и арест.
— Суд. Прокурор — вот кто был суров. Его раздражало, что я все отрицал. Признался — и получил бы меньший срок. Судопроизводство в Германии устроено так, что для обвинения в нем не требуется прямых доказательств. Достаточно и косвенных. Суд пришел к заключению, что я делал то, в чем меня обвиняют. Приговорили к двенадцати годам, так и не предоставив доказательств.
— Вы отсидели семь лет. В одиночке. Как выдержали?
— Как выдержала моя бедная жена, а, «Бирюза»? Ей дали двадцать два месяца условно.
«Бирюза» вздохнула:
— Тяжело было. Столько всего вылилось. Как я переживала за Райнера.
— Да, я сидел в одиночке. Что тут расскажешь? Все же не называл бы условия невыносимыми. Даже процентов восемьдесят охранников относились ко мне с сочувствием. Тюремщики знали, что я боролся за доброе дело. Хотел, как и многие, предотвратить ядерную войну и использовал для этого средства, находившиеся в моем распоряжении. Это понимали даже меня судившие. Мне разрешали читать, не ограничивали в переписке.
— Кто вам писал?
— Люди со всей Германии, не одной Восточной. Я даже составил нечто вроде картотеки писем и ответов. Не поверите, но в тюрьму присылали не только пожелания выдержать, но и подкрепляли их продуктами. Это очень скрашивало жизнь.
— А кто-то из тех, на кого вы пятнадцать лет работали, на вас выходил?
— Друзья этого делать не могли. Нашей разведки больше не существовало.
— А из России?
— Тяжело говорить. Но никто, никто и никогда на меня не выходил. Ну совсем ничего. После семи лет, в 2001-м, выпустили. Никакой пенсии, как понимаете, не положено. Я занялся журналистикой, документалистикой. Увы, в последнее время две газеты, в которых я писал, перестали отличаться от всех остальных изданий. И они теперь видят главного врага в России. Нет, это не для меня.
Кремлевские звезды над нами горят
Райнер Рупп устал. Беседа шла долгая. Непростая. И, за это я особо благодарен Руппу, откровенная.
Отправились на прогулку. Спустились в метро, объяснения о котором супружеская чета слушала прилежно.
Поднялись на Тверскую. Полюбовались кремлевскими звездами. Побродили в шумном и нарядном, как всегда бывает только в центре, праздничном потоке.
Пришло время расставания. Еще заранее обменялись координатами. Поцеловав руку «Бирюзе», крепко обнялся с «Топазом». И расцеловались не так, как у них, а как у нас принято — троекратно. Какая же человеку выпала трудная судьба. Сколько он сделал для ГДР, для нас, для мира. Как трагически все закончилось, и с каким достоинством мужественный Райнер Рупп — «Топаз» вынес все невзгоды.
Встретиться бы с ним еще.