— Алексей Максимович так поддерживал большевиков. И деньги им давал, и имя свое. А потом долгое лечение на Капри, жизнь в отрыве от страны, возвращение сюда. И разочарование.
— Именно разочаровался. Вы правильно подобрали слово. А деньги давал не большевикам, он считал, что помогает людям. Хотел, чтобы народ был счастлив. Разочаровался, увидев, что не получилось. А ведь многие верили.
— А вы?
— Не в детстве, во взрослой жизни — не очень. Столько отрицательных моментов.
— Если откровенно, теперь, когда пролетело столько лет: ошибся ли Алексей Максимович, дав уговорить себя вернуться с Капри в РСФСР?
— Дедушка любил Россию. Он здесь в Нижнем Новгороде родился — родина. Не смог бы остаться в Италии. Много думал, прежде чем снова приехать. Решение не легкое. Для него — единственно возможное.
Но и после кончины деда некоторые нас не бросили. Регулярно приходил — и тогда, и потом поэт Самуил Маршак, за что я ему благодарна. Скульптор Сергей Конёнков сделал мой портрет. Ездила к нему в мастерскую на Тверском бульваре, позировала. Сейчас скульптура в Одессе. Конёнков к нам хорошо относился, приезжал домой.
— Марфа Максимовна, мы все еще остаемся в сталинской эпохе. Замуж за Серго Лаврентьевича Берию вы вышли по большой искренней любви?
— Еще со школьной скамьи.
— С вашей стороны?
— Мы с ним всегда вот так на переменах переглядывались. Он — на меня, я — на него. Заканчивая десятый, понимали, что друг другу мы уже нравились. Последовала школьная вечеринка, и Серго старался быть около меня. Я на это — с удовольствием. Был он очень красивый, а тогда внешность для меня еще имела большое значение.
— И вы были прекрасны.
— Говорят, что симпатичная, но он — просто красавец.
— Светлана Сталина к Серго тоже была неравнодушна. Обиделась?
— Не думаю. В школе все было несерьезно. Серго бывал на даче у Светланы, приглашали и меня. Был у нее еще один друг. По-моему, дальний родственник. С Серго после школы друг друга из виду не теряли, все время встречались то тут, то там. Училась я в институте у Никитских Ворот.
— А вы знали, что отец Серго деятель, ну, скажем, необычный?
— Понимаете, ко мне он относился очень хорошо. Видимо, был доволен, что его сын выбрал меня. Мы с ним встречались только у них на даче и только по воскресеньям. Единственный его свободный день. Много слухов о его женщинах, о круглосуточных авантюрных похождениях. Но вы вдумайтесь: откуда на это время? Он всегда в городе, работает до ночи, вызывает его постоянно Сталин, к чему надо быть готовым в любое время дня и ночи. И он в своем особнячке на углу Никитской и Садового.
— Особнячок известный. Говорят, много там чего происходило. Берия — не Ежов, но и на его совести людей немало.
— Большая жизнь и политика. Дома всегда улыбчивый, внимательный, любил пошутить. Общаться с ним было легко, производил хорошее впечатление.
— Сейчас, когда многое о Лаврентии Берии известно, как на него смотрите?
— Никак. Стараюсь свое мнение не менять. Мне в его семье было хорошо, Нина Теймуразовна (жена Берии. — Н. Д.) тоже очень ко мне хорошо относилась. Они оба повторяли: какое счастье, что вы с нами. Радовались, что я попала в их семью. Жила с тремя детьми на даче. Изредка выезжали с мужем, просила: «Давай все-таки познакомь меня с городом Москва». Серго смеялся.
— Наступил 1953-й. Сегодня запущена новая версия: Берию арестовали и сразу в особняке убили.
— Не в особняке, а во дворике того самого дома. Возможно, пытался бежать. Мне даже место показали — на улице около забора.
— А кто же тогда сидел на скамье подсудимых, если не Берия? А письма Хрущеву и товарищам по партии, в которых умолял пощадить, простить?
— Не знаю… Очень он хотел, чтобы у нас с Серго детишек побольше было.
— Детей у вас трое.
— Да, две дочки и сын. После всего этого велели Серго поменять фамилию. Он взял фамилию мамы Нины Теймуразовны — Гегечкори. А мне и менять было нечего — я при замужестве оставила свою — Пешкова.
— Зачем придумали эту смену?
— Чтобы все пальцем не показывали: вот идет сын этого… К чему портить жизнь. Он после тюрьмы, высылки обосновался в Киеве. Многие и не знали, кто он и что он. После развода я снова задумалась: как бы уехать в Италию — в Сорренто или на остров Капри. Столько перемен, и пришли такие мысли. Мечтала познакомиться с итальянцем. Не получилось. Потом я все эти мысли бросила: дурочка, ну попаду туда, а дальше что?
— Иностранные языки знаете?
— Английский. Девочкой говорила в Сорренто на итальянском, здесь с няней на немецком.
— А как ваши с Серго дети?
— Наш сын в Киеве, дочка Ниночка в Финляндии, а сейчас работает в Москве. Надюшка здесь. Нет, не в Подмосковье, в городе.
— Разрыв с Серго — это ваше сознательное решение, ни с какой политикой не связанное?
— Какая политика? И как сознательное? Появилась дама-блондиночка, и кто-то мне шепнул: он встречается.
— Вы ее не знали? Не вашего круга?
— Нет.
— Вы потом выходили замуж?
— Официально — нет. Я Серго очень любила, тяжело пережила разрыв. Но иначе не могла.
— Вижу, и сейчас говорить нелегко. Давайте о другом. Всю жизнь жил в центре. Надолго уехал в командировку, приехал в новую страну и на улицу с новым названием: не улица Горького, а Тверская. Я даже обиделся. А вы как на это смотрите?
— Я смотрю плохо. История — за то название улицы, на которой произошло много-много всяких событий. Менять не стоило. И я про себя опять начала думать: если бы вернуться в Сорренто. Дома мне сразу же закрыли рот, чтобы не болтала глупостей. В Сорренто оставались подружки. Вспоминала наш дом. И выбралась туда в теперешнюю, как вы говорите, эпоху. Собирала по крохам. И поехала с тургруппой, выбирала, чтобы поближе к югу. Они на экскурсию по Неаполю, а я на такси — и в Сорренто. В доме нашем живут англичане. А перед домом — бюст Горького. Установили, когда дедушка уехал. И бюст так и остался.
— Меня задели слова «собирала по крохам». А разве нет авторских за издания Алексея Максимовича?
— Что вы. Были несколько лет после его смерти. Считается, авторские на пять лет. Но мы даже не знали об этом, год у нас проскочил. Четыре года — да, получали. Мама много чего продавала. Подарки, вазочки всякие. Все ценное. Но кое-что осталось. Да я вам покажу. А некоторые вещи деда, рукописи переходили в музей, с которым я три десятилетия сотрудничала.
— Что скажете о нашем сегодня?
— Сегодня читаю газеты, журналы. Смотрю две программы телевидения, чтобы быть в курсе всех новостей. Люблю «Время покажет». Иногда «Пусть говорят». А тут у нас идет обмен новостями и интересными статьями.
— Видел вырезки у вас дома. С компьютером в дружбу не вступили?
— Мы с ним с этой дружбой опоздали. Собираемся, гуляем, обсуждаем. Есть темы. Раньше боялись вслух, сегодня говорим свободно.
— Преимущество эпохи.
— Она мне очень интересна. Даже больше, чем прошлое. Так хочется узнать, что будет, куда пойдем. Прошлое осталось в прошлом. А за сегодня наступает завтра.
Между прошлым и будущим
Что здесь в квартире сразу — и в глаза, так это старинное вырезанное из дерева кресло-скамейка для двоих. Тут и фигурки, и рисунки. Как сквозь годы сохранилось в показательно-образцовом, совсем не музейном состоянии? На нем сидеть приятно. Особенно когда узнаёшь, что Горький с женой привезли его с собой еще из Нижнего Новгорода.
В спальне автопортрет матери Марфы Максимовны. До чего хороша. Не случайно многие теряли голову из-за красавицы. Здесь же и рисунки отца Максима — скорее шаржи, карикатуры, и, если бы дали выбирать, понятно, кому бы отдали предпочтение.
И множество фотографий. Не мог не подержать в руках, а теперь не могу не перечислить. Максим Горький и Лев Толстой, с невиданной даже для Льва Николаевича не просто огромной, а главное — наигустейшей бородой. Дедушка с Марфушей. Вся семья в сборе. Прекрасна была не только мама — отец, Максим Пешков, к некоторому моему удивлению, тоже. Лицо — интеллигентное, улыбка приятная. Лысеющий Ромен Роллан в полупоклоне пожимает руку принимающему его Горькому.
Немало фото Марфы Максимовны с мужем — Серго Берией. Я видел его только по телевидению — немолодым. Полным. Отца своего Лаврентия Павловича защищающим и оправдывающим. А тут с Марфой и детьми подтянутый человек в хороших костюмах и галстуках, чувствуется — был обходителен, выражение лица умное, нет в нем свойственной его родителю самоуверенности.
А на застекленной веранде уже современная коллекция морских раковин, необычных камешков. Ее хозяйка квартиры пополняет до сих пор.
И, может, вот она — разгадка долгожительства. Цветная фигурка ослика, что-то на себе тянущего. Одна из легенд или правда? У кормящей Марфушу мамы вдруг пропало молоко. И посоветовали ей использовать молоко ослиное — самое полезное в мире! Так и сделали.
А вот и эпилог
Влюблен в Ново-Дарьино
Если на душе плохо, если не пишется, если в тесной квартире еще не затопили и уже выключили все, что возможно, если Москва превращается в Сахару, то спешу в мое родное, гостеприимное, шелковистое Ново-Дарьино. Пять километров от сугубо пролетарского Перхушкова или шесть — от чопорной Николиной Горы.
Для меня центр вселенной, благословенное место, где можно плодотворно вкалывать за столом, сладко спать в старинном, вечно ремонтируемом деревянном доме, гулять по любимому поселку и чувствовать себя настоящим жителем Подмосковья. Какая там Швейцария — мое Ново-Дарьино лучше, потому что оно сердечнее, березестее, а белые с маслятами попадаются прямо на моем участке.
Эту дачу построил еще в 1955-м мой папа Михаил Николаевич, и мой сын Михаил Николаевич унаследовал нашу общую родовую любовь к простоватой розовой постройке прямо около сделавшегося неугомонно шумным шоссе.
Да, город наступает, его атака на зеленые просторы ведется десятилетиями и с неизменным успехом. Однако ему все равно эту битву никогда не выиграть. Пусть шумит забитая «мерсами» и «жигулями» расширившаяся дорога — мы нашли противоядие в виде здоровенного забора. Бескрайние зеленые леса, что были напротив, уступили место трехэтажным боярским дачам, а мы с женой высадили по периметру участка такие раньше крошечные, а сегодня уже здоровенные ели.