— Руки прочь, вы, пролетарии! — шумел толстяк, у которого под серым пальто был светло-голубой костюм, розовая рубашка, фривольный галстук и который пах сладковатой косметикой. У него был напевный женский голос, сам он был мягкотелым и округлым, скользким и неприятным. — Вы еще пожалеете! У меня друзья в Гамбурге! В том числе старший советник в руководстве города! Я ему расскажу, какие тут царят порядки.
— Ну, морда, — сказал Кушке. — От вам этт жаба, фройляйн Луиза. И Индиго мы вам тоже привели. Хотела удрать с этт жабой.
В эту минуту в кабинет, в сопровождении пастора Демеля, вошла девушка по фамилии Индиго. Она была вне себя от ярости. Очень молодой пастор, в черном галстуке и с короткой стрижкой, мягко успокаивал ее, но попусту. Индиго заорала фройляйн Луизе:
— Я тут больше не выдержу! Мне надо уйти отсюда! Уйти отсюда!
Подошел Берти. Теперь он фотографировал «Хасселбладом». Очень тихо он спросил у меня:
— А кто этот толстяк?
— Понятия не имею.
— Я его знаю.
— Что?
— Я его знаю! Я его знаю… — Берти уставился на толстяка. — Черт меня побери, если бы только знал, откуда! — Берти почесал на затылке.
Тем временем фройляйн Луиза накинулась на девушку. Она нападала на нее на удивление резко, особенно если принять во внимание, какой дружелюбной она была до сих пор. Но потом я вспомнил, как она взорвалась из-за испорченной электроплитки. Похоже, она была склонна к таким внезапным взрывам.
— Фройляйн Индиго, вам абсолютно точно известно, я вам специально говорила, покидать лагерь без разрешения и пропуска нельзя!
У Ирины Индиго были черные, подстриженные под пажа волосы, черные печальные глаза, которые сейчас сверкали, полные алые губы и очень белая кожа. Высокая, стройная, она была обута в коротенькие полуботинки, на ней была юбка, не закрывавшая колени, голубая двойка с джемпером и синее пальто. У нее были длинные шелковистые ресницы. Легкий, едва уловимый чешский акцент.
— Мне нужно к моему жениху! Я вам уже десять раз говорила! Мне нужно к нему! — она указала на толстяка. — Этот господин хотел взять меня с собой на своей машине!
— Чисто из любезности, — проворчал тот и потрогал ушибленный череп. — Из-за доброты всегда страдаешь.
Шофер Кушке замахнулся свободной рукой, словно для удара. Толстяк молниеносно втянул голову в плечи и тявкнул: «Не смейте!» И тут заметил, что Берти его внимательно рассматривает.
— А вам чего надо?
— Я вас знаю, — сказал Берти.
— В жизни не видел! — заявил толстяк и с гримасой боли потрогал затылок, где под волосами вздувались две хорошенькие шишки. Удары Кушке были не слишком нежными.
— Нет, нет, — задумался Берти. — Все-таки я вас знаю.
— Да пошли вы… — огрызнулся толстяк. Кушке рванул его заведенную за спину руку вверх. Толстяк взвыл от боли.
Фройляйн Луиза пошла на него, готовая к бою, как самка, защищающая своих детенышей.
— Что вы делаете в лагере? У вас есть пропуск?
— Ничего у него нет, — смущенно ответил старший полицейский.
Кушке снова взялся за дубинку, висевшую у него на запястье.
— Кругом! — скомандовал он толстяку. — Лицом к стене! Руками в притолоку. Что? Не ясно?
Отпущенный толстяк, задыхаясь от ярости смерил его презрительным взглядом:
— Кусок дерьма!
— Щас ище раз схлопочешь по репе, — пригрозил Кушке.
А магнитофон все записывал, все…
На комбинезоне Кушке, над животом, там, куда его ударил толстяк, был виден пыльный отпечаток ботинка. Кушке толкнул толстяка вперед. Тот уперся руками в стену и позволил Кушке себя обыскать. Охранник держал свою дубинку наготове. Берти фотографировал.
— Если у него нет разрешения, как он в таком случае попал в лагерь? — спросила фройляйн Луиза у охранника.
Его лицо залилось краской.
— Ну! — требовательно произнесла фройляйн.
— Наша вина, фройляйн Луиза, — смущенно пролепетал тот. — «Германия — Албания».
— Что?
— Ну, международный матч. По телевизору. В бараках многие мальчики тоже смотрят.
— Прекрасно, — сказала фройляйн. — Так и происходит, когда люди думают только об удовольствиях, а не выполняют свои обязанности!
— Да, — с несчастным видом согласился усталый измученный охранник.
— Все четверо смотрели телевизор?
— Да, все четверо, фройляйн Луиза. Тут-то он, наверное, и прокрался.
— Хорошенькое дельце! — горячилась фройляйн Луиза. — А в это время может произойти что угодно!
— Нам очень жаль. Никогда раньше такого не было…
— Вот этт да! — шофер Кушке вытащил у толстяка из-за пояса пистолет и подал его лагерному полицейскому.
— «Вальтер». Семь-шестьдесят пять. — Охранник вынул магазин.
— Полнехонек, — оценил Кушке и вынул еще два из левого кармана брюк толстяка, от которого исходил удушающий запах мускуса. — Прям арсенал!
— У вас есть разрешение на ношение оружия? — спросил лагерный полицейский.
— Само собой, — нагло ответил толстяк.
— Где оно?
— В Гамбурге. Вы что же, думаете, я повсюду таскаю эту бумажку с собой?
— Во дает! — высказался Кушке. И тихо спросил у охранника:
— Какой там счет?
— Было ноль-ноль. Первый тайм. Тридцать пять минут, — так же тихо ответил тот. А потом громко объявил: — Пистолет конфискован.
Толстяк повернулся с поразительным проворством.
— Вы вообще не имеете права ничего конфисковывать, — взвизгнул он своим необычно высоким голосом. — Все, что здесь творится, абсолютно незаконно.
— Заткни пасть, слышь? — угрожающе-спокойно сказал Кушке, могучий мужчина в форменной фуражке и с огромными ручищами. — А то щас так размажу по стенке, что отскребать придется.
Когда Кушке нашел пистолет, Индиго страшно испугалась. Девушка стояла в растерянности и отводила глаза от взглядов фройляйн Луизы. Берти ходил вокруг толстяка, оглядывая его со всех сторон, и судорожно вспоминал, откуда тот ему знаком. Я улыбнулся Индиго, но она этого, кажется, не заметила.
— Документы! — потребовал лагерный полицейский.
— Зачем это?
— Ищё один такой дурацкий вопрос — и схлопочешь! — рявкнул Кушке.
Толстяк вздрогнул, потом достал из кармана пиджака паспорт. Охранник направился к письменному столу и начал записывать данные.
Неожиданно Ирина Индиго закричала:
— Этот господин оказался в лагере из-за меня! Я ему помахала!
Она еще кричала, а Берти уже поднял свой «Хасселблад» и фотографировал толстяка.
— Не имеете права! — пронзительно завопил толстопузый и бросился на Берти.
Я в одно мгновение оттолкнулся от стены, у которой стоял, пролетел через кабинет и так вмазал толстяку раз по ребрам и другой в живот, что тот заловил ртом воздух и свалился в кресло.
Берти снимал как бешеный. Здесь было главным ухватить действие! Индиго для разнообразия теперь закричала на меня:
— Что вы себе позволяете? Кто вы вообще такой?
— О’кей, крошка, — сказал я и закурил новую сигарету, — о’кей. Сейчас поговорим. — Я повернулся к Берти: — Все в порядке?
— Отлично, — сказал тот и сделал еще два снимка.
Я уже говорил: у меня чутье на людей, нюх на события. Меня охватил охотничий азарт. Сначала я думал, что мы напрасно приехали в это убогое захолустье, но с тех пор, как фройляйн Луиза заговорила со своими невидимками, все изменилось, полностью изменилось. Я подошел к полицейскому, который выписывал данные из паспорта.
— Как зовут парня?
— Карл Конкон, — ответил полицейский.
— Конкон, — повторил Берти. — Конкон…
Полицейский добавил:
— Профессия — портье в отеле.
— Портье в отеле! — скривился Кушке. — Шишка на улице Реепербан, не? Извините, фройляйн Луиза, разе этт не свинство? Они уж стадами к нам прут, эти сутенеры. Обещают этим дурехам собственную квартиру, гарантированных две штуки в месяц! А что они получают в самделе? Гонорею!
— Господин Конкон мне вообще ничего не обещал! — закричала Индиго. Теперь она встретилась с моим взглядом.
Я снова улыбнулся. Она негодующе посмотрела на меня.
Берти приложил ладонь ко лбу.
— Вспомнил! Теперь я знаю, кто вы такой, — сказал он с улыбкой. — Я никогда не забываю лица. Вас судили. В 1956 году. Нет, в пятьдесят седьмом. Я там был. Мы давали репортаж. В «Блице».
— У вас в голове сумбур, — засмеялся Конкон, но весьма неуверенно.
— Суд в Гамбурге, — повернулся ко мне Берти. — Был только фоторепортаж.
— И что он натворил? — спросил я. — Кто это?
— Свинья, — ответил, сияя, Берти. — Самая настоящая свинья. Педик. Хотя я ничего не имею против педиков.
— Я тоже, — сказал я. — Бог свидетель! У меня полно друзей педиков. Надежные ребята, лучше не придумаешь.
— Да-да, — кивнул Берти. — Только вот эта свинья не из их числа. Этот педераст шантажировал других педерастов. Среди них был один высокопоставленный немецкий офицер. Потому его и судили.
— Шантажировал на деньги? — спросил пастор.
— Нет. На разглашение военных секретов.
— Меня оправдали! — злобно выкрикнул Конкон и снова потрогал пальцами шишки на голове.
— За недостаточностью улик, — улыбнулся Берти.
— Разглашение военных секретов? Шантаж? — заволновалась фройляйн.
— Именно, — подтвердил Берти. — Шантаж. Разглашение военных секретов. Господин Карл Конкон. За это время вы еще немного потолстели, господин Конкон. Выпиши себе все данные, Вальтер, и номер паспорта, и дату выдачи. Раз уж нас сюда прислали, давай тут хорошенько покопаемся.
— Мне эти данные тоже нужны, — заявила фройляйн Луиза.
Пастор удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Фройляйн взяла лист бумаги и карандаш и подошла к полицейскому. Раздался щелчок, кончилась кассета. Я быстро заменил ее на новую, потом встал рядом с фройляйн Луизой и выписал все данные из паспорта толстяка.
Берти прав — это того стоило, чтобы направить сюда лучшего фотографа и лучшего журналиста. А в общем-то, это была работа наших репортеров по сбору материала. У нас было с дюжину таких дьявольски ловких ребят. Они выезжали с собственной камерой или с фотографом туда, где намечалась сенсация, и собирали материал, по которому потом я (или другой) писал. Все данные и факты. Это и было их делом — добыть как можно больше сведений, как можно точнее и подробнее. В этот раз все пошло по-другому. Я списал паспортные данные. Господин Карл Конкон родился в 1927 году, тринадцатого мая. То есть ему сорок один.