— Билка бежал к русскому агенту? — воскликнул Берти.
— Это ужасно, — сказал Жюль.
— Послушайте, — произнес я, — что еще рассказал мне Зеерозе.
В этот момент зазвучала музыка, передававшаяся из бара. Это был «A foggy day in London town»[91] в исполнении оркестра Рэя Конниффа.
12
— Итак, — продолжил я, — совсем коротко. Михельсен — агент восточного блока. Весьма успешный. Как видно, он завязывал контакты с возможными перебежчиками задолго до критического момента. Билка, теперь это установлено, невообразимо алчный. На этику он плюет. Так же, как на Ирину. Все это время у него есть другая. С ней он бежит к Михельсену. Ему он предлагает планы. Михельсен должен вступить в переговоры с американцами. Это вполне соответствовало настроению Михельсена. В рамках задания и совсем в духе русских он делает вид, что является двойным агентом и в действительности ведет переговоры с американцами. При этом, кроме денег, он требует еще и другие вещи, на которые американцы просто не могут пойти: освобождение двух осужденных в Америке социалистических агентов; выдачу советского суперагента из Сайгона и пойманного израильтянами советского консультанта египтян; частичное сокращение натовских ракетных баз в Европе — поскольку Билка идеалист, он делает эти заявления Михельсену, не раздумывая и ни о чем не подозревая; Билка еще и моралист, поэтому США должны открыто признать порноскандал в правительственных кругах, который до этого удавалось держать в строгом секрете. Как сказано, немыслимые требования. Михельсен ведь должен предотвратить приобретение американцами секретных сведений. Он должен выиграть время для своих русских заказчиков, которые таким образом хотят выяснить, где Билка держит копии планов.
Я люблю Гершвина. Сентиментальная песня настроила и меня на сентиментальный лад. Я послушал какое-то время.
— Может, все же расскажешь дальше, — напомнил Берти. — Что значит, где Билка держит копии планов?
— Он их, конечно, не при себе таскает, — сказал я. — Было бы верхом идиотизма. Тогда достаточно было бы его укокошить и забрать планы.
— Разумеется, — поддержал Жюль. — И где же, значит, планы?
— Зеерозе говорит, американцы якобы сказали ему, что одну часть микрофильмов он отправил другу в Хельсинки, а вторую часть — другу в Нью-Йорк. Никто не знает, что это за друзья. Билка требует, чтобы его и его подругу — под охраной, конечно, сначала отправили самолетом в Хельсинки, а потом в Нью-Йорк. Он хочет в Штаты. В Хельсинки он передаст первую часть микрофильмов и получит первую долю денег, в Нью-Йорке передаст вторую часть микрофильмов и получит остаток денег.
— Красиво придумано, — усмехнулся Берти.
— Человек с умом и характером, — сказал Жюль.
«…and suddenly the sun was shining, shining everywhere!»[92] — пел кто-то. Только не Синатра.
— Не так уж и красиво, — сказал я. — Потому что Михельсен, как мне рассказал Зеерозе, затянул переговоры. Билка и его подружка не могли выйти из квартиры. Они полностью зависели от Михельсена. А тот говорил, что все время ведет переговоры с американцами. Торговался. Медлил, чтобы Восток успел подготовиться к депортации Билки и к спасению пленок. Разумеется, Михельсен в первую очередь сообщил своим истинным заказчикам, где находятся микрофильмы. Русские вполне могли бы в роли мнимых американцев полететь с Билкой в Хельсинки и в Нью-Йорк и забрать у него фильмы, если бы…
— Не появилась Ирина и не внесла бы в развитие всего дела столь нежелательный хаос, — закончил Берти.
Теперь звучала «Голубая рапсодия».
— Точно. Ирина все подставила под удар. Она не должна была вступать в контакт с Билкой. Вот почему Михельсен или кто-то из его команды послал этого Конкона, чтобы похитить Ирину.
— И что сделать с ней? — спросил Берти.
— Явно ничего хорошего, — предположил я. — Ее надо было убрать с дороги.
— Да, — согласился Берти. — Это совершенно очевидно.
— А поскольку Конкон запорол все дело и тем самым втянул в эту историю нас, его убрали.
— Кто?
— Его же люди, разумеется, — сказал я. — А теперь смотри: как только Михельсен узнал, что операция в лагере сорвалась, он проявил себя с наилучшей стороны: окончательно поменял фронт, связался с американцами и попросил, чтобы его как можно быстрее забрали и поместили в безопасное место. Теперь он бравый американский агент, который поставил товар. Так говорит Зеерозе, со слов американцев. Помимо этого они рассказали, что русские предприняли еще одну попытку заполучить в свои руки Ирину, когда мы уже были в Гамбурге.
— Норвежский матрос, — вспомнил Берти.
— Да. Американцы и сами хотели обезвредить Ирину. Они ведь не знали, какие у нас были на нее планы. Мой торговец аптекарскими товарами и его дружок. Теперь американцы ведут себя миролюбиво, поскольку мы крепко удерживаем здесь Ирину.
— А еще господа из Ведомства по охране конституции. Премиленько, — усмехнулся Берти. — Где же сейчас торчит Билка? Он с подружкой и Михельсен?
— В безопасном месте. Под защитой американцев.
— И где же такое место? — спросил Берти.
— Этого я не знаю. Зеерозе не сказал. Очевидно, американцы ему этого не сообщили. Так спокойнее.
— Но мы должны это разузнать, — сказал Берти.
— Конечно, — кивнул я. — Забавно.
— Что забавно?
— А то, что они не сказали Зеерозе, где прячут Билку с компанией. А нечто гораздо более важное сказали.
— Что?
— Когда компания улетает в Хельсинки. Хотя это может быть и неправдой, всего лишь отвлекающим маневром.
— Или они чертовски уверены, что больше ничего не может им помешать, и желают максимум паблисити. Не забывай, сколько мы всего уже разузнали и какие фото есть у «Блица».
— Насколько я знаю американцев, господин Энгельгардт прав, — подал голос Жюль. — Все ради паблисити. Мировые сенсации. Соцлагерь не защищен. Непобедимые американцы. Так и будет.
— Так ли? — задумчиво проговорил я. — Не уверен…
— Поэтому сначала мы должны выведать, где на самом деле скрывается Билка. Потом уж я его выслежу. Когда он, значит, летит вместе с остальными? — спросил Берти.
Я вытащил записку с именами товарищей-маки, спасенных Зеерозе, которую мне в качестве пароля давал Жюль и которую я всю исписал с обратной стороны.
— Это должно случиться сегодня вечером, — объявил я, безмозглый идиот, не подозревая о вмонтированном в радио микрофоне. — Под охраной, конечно. Билка, подружка, Михельсен. Сначала забрать микрофильмы в Хельсинки. Зеерозе сказал, они летят самолетом «Пан-Америкен Эйрлайнз». Из Фульсбюттеля в 19.40. Садятся в Хельсинки в 22.30. И ровно в полночь отлет в Нью-Йорк тем же рейсом. Так что у них будет достаточно времени. Зеерозе сказал, что я в любом случае должен остаться сегодня вечером с Ириной, чтобы с ней ничего не случилось. Если мне надо передать сообщение или понадобится информация, господин Жюль должен сходить для меня в бар и позвонить. Кстати, господин Зеерозе никому так не доверяет, как вам, господин Жюль.
— Мерси, месье. Очень мило со стороны месье Зеерозе. Я его не разочарую.
— А один из нас должен полететь в Хельсинки, сказал милый месье Зеерозе, — поднялся, прихрамывая, Берти. — А поскольку из нас троих остается лишь один, мы должны как можно быстрее купить милому месье Берти билет. До Хельсинки и до Нью-Йорка. Какое счастье, что у меня есть теплое пальто.
— Ты, конечно, должен оставаться в тени, но в то же время следить за всей компанией и снимать что есть мочи.
— Это самая простая вещь на свете. Обычное дело, — сказал Берти. — Справлюсь, мне бы сначала узнать, где скрывается Билка с сопровождением.
— Планы стран-участниц Варшавского Договора, мон дье, — произнес Жюль.
— Да, — сказал Берти, — нам предстоит рассказать маленькую симпатичную историю. — Он обратился ко мне: — Как подумаю о том, что русские сейчас не сидят сложа ручки, мне было бы приятнее иметь оружие.
Я подошел к гардеробу, вынул «кольт» из своего пальто из верблюжьей шерсти и протянул Берти. Он сунул его в нагрудный карман своей куртки, который сразу заметно оттопырился.
— Подбери ему другое местечко, — посоветовал я. — Так ты просто не пройдешь в самолет.
— У меня толстое пальто, — возразил Берти. Мы услышали шорох и оглянулись. В проеме двери в спальню стояла Ирина. Теперь на ней был желтый джерсовый костюм и лаковые кожаные лодочки, она приблизилась к нам походкой манекенщицы, положив руку на бедро. Девушка улыбалась, и все мы не могли отвести от нее глаз. Из радиоприемника доносились последние такты «Голубой рапсодии». Ирина остановилась и спросила официанта:
— Вы все еще беседуете? А вас не могут позвать в другом месте?
— У меня есть двое коллег, мадам, — ответил Жюль с легким поклоном. — Очаровательно, просто очаровательно. А теперь прошу меня извинить.
Я открыл и снова запер за Жюлем дверь номера — так я делал, когда приходил или уходил любой. Я был безумно осторожен, да, безумно…
— В самом деле, Ирина, вы выглядите потрясающе, — произнес я, возвращаясь в салон.
Берти присвистнул.
— Женщина моей мечты, — воскликнул он.
— Моей мечты, — поправил я. — Ирина, вы разрешите совсем маленький поцелуй… — Я не договорил, потому что ее лицо вдруг застыло и побелело. Улыбка исчезла, она зарыдала и побежала назад в спальню.
— Что это с ней? — озадаченно спросил Берти.
— Музыка, — пояснил я, выключая радио. — Проклятая музыка. Именно сейчас. Именно для Ирины. Это ведь была их песня — ее и Билки.
Из приемника грустно и томно лились сладкие звуки «Reigen»…[93]
— Ах ты, дьявол, — сплюнул Берти.
Я вдруг стал нервничать. Ну вот, опять. В моей жизни — не знаю, как у вас, — все происходит дважды. Большая любовь, большие разочарования в людях, тяжелые катастрофы, спасение из кажущихся безвыходными ситуаций, смертельная опасность. Нет, в смертельной опасности я был пока только один раз. А так — абсолютно во всем. Даже с песнями. Сначала Карел и «Strangers in the Night». А теперь Ирина и «Reigen». Жутко, уже немного жутко.