Но почему же тогда американцы известили Зеерозе, когда они собираются отправить Билку в Хельсинки и в Нью-Йорк? Почему они предоставили нам столько информации, что Берти смог полететь вместе с ними в Хельсинки? То была дружба, а теперь вдруг пригрозили приятным пожилым господином из Кёльна?
Может, Ларжан блефовал? От него можно было ожидать все, что угодно, — не только это.
— Магнитофонные кассеты, разумеется, захватите с собой в Нью-Йорк, — прервал мои размышления Ларжан. — То есть вы отдадите их завтра мне, когда я приду с договором.
— Ну уж нет, — сказал я.
— Ну уж да, — ответил он. — Ну и характер у вас, Роланд. — Ларжан опять по-акульи засмеялся, если бы акулы могли смеяться. Мой взгляд упал на цифру на бумажке, в четыре раза превосходящую мой нынешний фиксированный гонорар. Приятный пожилой господин из Кёльна. Вероятно, все же это не блеф. Я чего-то не понимал. И все-таки: никакого больше Херфорда, никакой Мамы, никакого Лестера. Никаких дешевок про секс. Свобода. Пиши, что хочешь. В другой стране. Вместе с Ириной.
В дверь постучали.
Я быстро поднялся и пошел к двери. Это прибыл Жюль с курочками и гарниром, как он объявил мне из-за двери. Я открыл ему, и он вкатил очередную тележку, сдвинул в сторону первую и принялся накрывать.
— Я сам все сделаю, Жюль, — сказал я.
Он пытливо взглянул на Ларжана и кивнул, само олицетворение тактичности и сдержанности, как и подобает старшему кельнеру по этажу.
— Разрешите, мадам? — Он снова наполнил наши фужеры и открыл новую бутылку. — А десерт? — Вы уже решили, что будете есть на десерт?
— Я после цыплят и кусочка не смогу проглотить, — сказала Ирина.
— Не надо никакого десерта, — сказал я. — Только принесите еще одну бутылку, Жюль.
— Хорошо, месье. Я приду через двадцать минут.
— Отлично. — Жюль исчез с первой тележкой, и я запер за ним дверь.
— Неплохо живете, — произнес Ларжан. — Конечно, считаете, что живете как у Христа за пазухой, и не представляете, как бы вы зажили в Нью-Йорке! — Его голос вдруг приобрел холодные стальные нотки. — Проснитесь, сударь! — В этот момент я как раз переправлял цыплят с серебряного блюда на тарелки и повернулся к нему спиной. — Проснитесь, сударь! Это ваш последний шанс!
— Почему последний? — испуганно спросила Ирина.
— Посмотрите на его руки, барышня. Они же у него трясутся! Пьянство.
— А если я уж такой спившийся, почему вам понадобился именно я да еще за такую безумную цену?
— Потому что они в вас верят.
— Ну-ну! — хмыкнул я. — А вы тоже верите в меня, Ларжан?
— Еще как! Разве иначе я гонялся бы за вами годами? Хорошо, о’кей, я ухожу. Не говорите «да» сейчас, вы это скажете завтра утром. — Он встал. — Это наговоренные кассеты?
— Эй, руки прочь!
— Смотрите, не наделайте в штаны, — буркнул он. — Никто у вас ничего не отнимает. Вы поедете в Нью-Йорк, я же вижу. Не надо меня обманывать и что-то сочинять о немецкой преданности и прочей ерунде. Я знаю людей. Завтра утром вы все подпишете. Ради себя самого. Чем раньше вы вырветесь из этой проклятой Европы, тем лучше, вот что я хочу сказать. Ну что? Почему вы опускаете глаза? Ведь добрый дядюшка Ларжан прав, абсолютно прав, разве не так?
Конечно, совсем уж не прав он не был…
— Дивные цыплята, не правда ли, Ирина? — сказал я.
Она ни слова не произнесла в ответ, лишь продолжала ковыряться вилкой в тарелке. Я положил ей жареной картошки с зеленым горошком и заметил, что мои руки действительно дрожат. Это не укрылось и от других. Только причиной было не пьянство, а волнение. Я вдруг вспомнил о своем «шакале». Его еще не было, но я подумал о нем и быстро осушил свой фужер.
— Вот-вот, — сказал Ларжан. — Теперь вы можете меня выпустить. Я телеграфирую, что вы согласны. — Я хранил молчание. — А завтра утром я вернусь. С контрактом и деньжатами. — Я продолжал молчать. Так же молча довел его до двери. Уходя, он поцеловал Ирине руку. А мне серьезно посмотрел в глаза и сказал: — Ну, значит, договорились.
— Спокойной ночи, — сказал я и распахнул перед ним дверь.
— До завтра, — произнес он с ухмылкой и ушел.
Я вернулся к Ирине и продолжил ужин, но еда почему-то потеряла всякий вкус. Я понял причину: в очередной раз я осознал, что меня очень легко превратить в крысу.
Очень легко.
К сожалению.
8
Прошло десять минут…
— Еще ножку? — спросил я Ирину. Все эти десять минут мы сидели молча. Только пили. Особенно я. «Шакал» рыскал где-то поблизости, готовый напасть в любую минуту.
— Нет, — ответила Ирина. Ее темные глаза поблескивали. Она уже немало выпила. Из радиоприемника все еще доносилась спокойная музыка, которую я попросил передавать из бара. — Я сыта. Больше ни кусочка не смогу проглотить. Вальтер, вы же не сможете так поступить!
— Как?
— Так просто уйти из «Блица».
— Нет, — сказал я, — разумеется, нет. Я не смогу этого сделать.
Ее грудь под красным платьем бурно поднялась и так же бурно опустилась.
— Но почему же вы однозначно не отказали этому мистеру Ларжану? — спросила Ирина.
Я снова налил нам шампанского.
— Видите ли, — медленно начал я, — американцы действительно предлагают немыслимые деньги.
— Ну и? — спросила Ирина. — И что? Вы можете ради них бросить «Блиц» и вашего друга Хэма, с которым вы так долго вместе работаете? Который так много для вас сделал — вы же сами мне рассказывали! Только из-за денег? Нет, на такую подлость вы не способны!
Я усмехнулся.
— М-да, — задумчиво произнес я, — а стоило бы попробовать. — Я снова выпил. С моим «шакалом», судя по его замашкам, надо было держать ухо востро.
— Фу, какая гадость! — в сердцах воскликнула Ирина и испуганно закрыла рот ладонью. — Извините!
— Да, ладно, — сказал я.
Она какое-то время не мигая смотрела на меня, а потом спросила:
— Это правда, что вы должны «Блицу» двести десять тысяч марок?
— Да, — сказал я. — Ну и что? У меня было и триста тысяч долгу.
— А белая машина, она хотя бы ваша?
— Да, моя. Я… В чем дело? Почему вы так на меня смотрите? — Она была навеселе. С пьяным смешком Ирина произнесла:
— У меня с вами договор, по которому я должна получить пять тысяч марок!
— Ну и?
— Вы принесли мне кучу вещей — одежды и всего остального, но денег я еще не видела.
— Разве нет?
— Не видела!
— Ну как же, — произнес я, вспомнив вдруг о Берти, который был на пути в Хельсинки. — Вы просто невнимательны. Это потому, что я вас не интересую. Вы не хотите сконцентрировать на мне свое внимание. Взгляните-ка под диван. У изголовья.
Ирина встала, слегка покачнулась и опустилась на колени перед диваном. Пошарив рукой, она выудила конверт. Разорвала его, и оттуда выпали банкноты.
— Семьсот марок! — восторженно воскликнула она.
— Не будьте такой материалисткой, геноссин, — произнес я. — Там еще и письмо есть. — Теперь начиналась милая игра в письма, которые я спрятал в разных местах. По времени я так все и рассчитал. У меня был такой чудесный план на всю эту ночь, когда мне нужно было присматривать за Ириной, а американцы везли Яна Билку в Нью-Йорк — вместе с планами стран-участниц Варшавского Договора на случай войны…
Сидя на корточках перед диваном, Ирина прочла вслух то, что я написал на листке бумаги:
— «Упоительно прекрасная юная дама! Мужчина, писавший эти строки, самый несчастный человек на свете. Если вас интересует причина, посмотрите за портьерой широкого окна в салоне…» — Ирина поднялась, смеясь и покачиваясь, побежала к портьере и обнаружила там второй конверт, спрятанный мною. Когда она его открыла, оттуда выпали две крупные банкноты.
— Две тысячи марок!
— Читайте письмо, — напомнил я.
Она послушно прочитала:
— «Он самый несчастный человек на свете, поскольку провел в вашем обществе уже пятьдесят часов, но все еще не имеет права гладить, целовать и ласкать ваши волосы, ваше лицо, вашу шею, ваши изумительные большие…» Нет, господин Роланд, это уже чересчур! — Она залилась краской.
— Дальше, дальше! — потребовал я, потягивая «Поммери».
— «…ваши изумительные большие… потому что он — продолжение в ванной комнате, за футляром электробритвы…»
Ирина снова засмеялась. Держа в руках конверты, письма и деньги, она побежала в спальню.
В этот момент раздался стук в дверь. Услышав голос Жюля, я отпер. Он принес бочонок с новой бутылкой шампанского.
— Давайте ее сюда, — сказал я, собираясь открыть бутылку. Во второй уже было на донышке.
Собирая посуду на столике, Жюль произнес:
— Все в полном порядке, месье. Я сейчас говорил с месье Зеерозе. Он целиком d’accord[105] с американцами. Вы получите от них эксклюзивно дополнительный материал — в качестве благодарности за поддержку…
В чем дело? Я был в полном замешательстве. Ларжан все-таки пытался блефовать? Или американцы блефовали? Может, они в самом деле хотели нас одурачить и водили за нос даже свехумного Зеерозе? Мы так далеко продвинулись вперед и столько всего узнали, прежде чем американцы изъявили готовность помогать нам. Может, они стали такими услужливыми, испугавшись, что иначе мы в конце концов станем мешать им и можем все сорвать? И в итоге в их планы входило облапошить нас? Ларжан косвенно намекал на это. Но тогда он и был главным жуликом. Какой же все-таки смысл было ему тащить меня в Нью-Йорк? Комиссионные? Да, конечно, комиссионные. И все же… Нет, это надо отложить до завтра, я ничего не понимаю.
— А что с большими информационными агентствами? — спросил я Жюля.
— Ни одно не пронюхало.
Из ванной донесся легкий вскрик Ирины.
— Что это? — удивился Жюль.
— Немного денег от моего издателя. И пара нежных слов от меня. Как вы мне и советовали. Как видите, тут тоже все в полном порядке.
Жюль засмеялся.
— Bonne chance, Monsieur.[106]