— Он поставил поднос с новыми фужерами и направился вместе с тележкой к выходу. Я помахал ему и запер за ним дверь. Потом опять наполнил два фужера шампанским.
Из спальни вышла Ирина. Она держала в руках еще одно письмо, еще один конверт и еще больше денег и выглядела перевозбужденной. Глаза ее при этом горели. Она произнесла:
— Ну и наглец вы!
— Вы не хотите вслух прочесть то, что написано в этом письме?
— Вы прекрасно знаете, что это нельзя читать вслух!
Я подошел к ней.
— Вам этого еще никто не говорил?
— Такое… и такими словами… нет, никто!
— Могу я это сказать? — спросил я и обнял ее.
Она порывисто вырвалась из моих объятий:
— Отпустите меня! Я еще должна заглянуть под вашу пишущую машинку… Там лежит продолжение…
— Но сначала… — сказал я, протягивая ей фужер.
Она посмотрела на меня своими черными беспокойными глазами.
— Вы хотите меня напоить? Я должна напиться? Ужасно напиться?
— Да, сделайте одолжение, — произнес я, опять вспомнив про Берти, а потом про Ларжана и его предложение. И тут же я понял, что хочу Ирину, очень хочу, немедленно. Она подняла фужер.
— Хорошо, я напьюсь до беспамятства. Бессмысленно. Почему бы и нет? — Она выпила полфужера и отдала его мне. Потом побежала к моей портативной пишущей машинке и вытащила из-под нее конверт. Ирина надорвала его, и оттуда опять выскользнули банкноты.
— Но это уже слишком много, — пробормотала она. — Опять две тысячи… Все вместе это уже гораздо больше, чем пять тысяч марок… — Она прочитала вслух письмо: «…столько денег, сколько я хотел бы тебе подарить, нет во всех банках мира, вместе взятых. Точно так же, как мужчины всего мира, вместе взятые, не смогут тебя так сладко…» — Она замолчала. — О Боже, а вдруг это кто-нибудь прочтет! Письмо надо немедленно порвать и сжечь! — Однако она не порвала и не сожгла его, а прочла: — «Продолжение под подушкой на твоей кровати…» — Ирина была уже очень сильно пьяна, она улыбнулась мне и побежала в спальню. Я быстро снял трубку и потребовал бар. Подошел Чарли, и я кое о чем попросил его.
— Сделаю, господин Роланд, — ответил бармен.
Я повесил трубку и пошел в спальню, прихватив с собой два полных фужера с шампанским. В спальне тоже было включено радио, встроенное в ночной столик. Зазвучала музыка из бара, «I'm always chasing rainbows»,[107] старая вещь…
Ошеломленная Ирина стояла перед кроватью. Она свалила все конверты, письма и деньги на откинутое покрывало и таращилась на меня.
— Вы сошли с ума!
— Разумеется, — сказал я. — И вы в этом виноваты.
— Двести десять тысяч марок долгов и вдруг такие вещи… Боже мой, да я за всю жизнь таких денег не видела! Почему вы это делаете?
— Все стоит в этом письме, — ответил я. — Потому что, ну читайте!
Она послушно прочла:
— «Потому что я тебя люблю…» Какой вздор!
Я протянул ей фужер, и мы вместе выпили. Потом я забрал у нее фужер, поставил рядом со своим на столик и обнял Ирину.
— Никакой не вздор, а правда, — проговорил я. И как только я это произнес, это действительно стало правдой. Я столько свинства делал в своей жизни, но на этот раз это была правда. Конечно, мы были пьяны. И тем не менее, это была правда.
— Мы же совершенно не знаем друг друга, — сказала Ирина в моих объятиях. Теперь она больше не вырывалась. — Мы ведь ничего не знаем друг о друге.
— Я достаточно знаю о тебе, — сказал я и прижал ее к себе. — Я в тебя влюбился еще в лагере, когда ты вошла в дверь… В твои глаза влюбился, в твои черные волосы, которые на самом деле иссиня-черные, как твои глаза… и в твой голос…
И вот именно в этот момент зазвучала музыка с пластинки, которую я просил поставить Чарли, — «Хоровод». Я на секунду выпустил Ирину, смахнул деньги и бумагу на ковер, потом снова обнял ее и мягко попробовал уложить.
— Нет, — прошептала она, — пожалуйста, не надо…
— Надо, — сказал я. — Я прошу тебя, дорогая…
Ее колени поддались. Она опустилась на постель, а я опустился на нее и стал целовать ее губы, ее лоб, ее шею, пытаясь расстегнуть молнию на платье.
— Вдруг кто-нибудь войдет… — простонала Ирина.
— Все заперто, — успокоил я ее и, нажав кнопку возле кровати, выключил верхний свет. Теперь горел лишь ночник под красным шелковым абажуром.
Мы больше не разговаривали, она поворачивалась с боку на бок в моих руках, я снял с нее платье, потом стянул лифчик и белые трусики, она извивалась как змея, тихонько постанывая, ее золотые туфли упали на пол, она лежала голая передо мной, лишь в узком пояске для резинок и в чулках, и была такой красивой, такой прекрасной.
Я встал и быстро разделся, сбросив всю одежду на пол. Потом я опять лег рядом с Ириной и стал гладить и целовать все ее тело, каждую клеточку — затылок, уши, глаза, груди, живот. Мои губы скользнули ниже. Она застонала громче и перестала вертеться, ее бедра раскрылись, когда я спустился к тому месту, и я прижался туда лицом и был так ласков и бережен, как только мог. Пальцы Ирины вцепились в мои волосы, я почувствовал, что ее возбуждение росло, и сам был беспредельно возбужден, как никогда раньше. Но я продолжал целовать ее и ждал, пока она сама не позовет меня.
Она вдруг всхлипнула:
— Иди ко мне… скорее… скорее… давай…
Я приподнялся и лег на нее. И мне казалось, что музыка «Хоровода» звучит все громче и громче, словно красивая мелодия все смывает и уносит прочь: всю суетливость и неуверенность, печаль, напряжение, сомнения, размышления, заботы, усталость, «шакала».
Да, и его тоже.
9
Отзвучал «Хоровод». Я сидел голый на краю постели. Теперь из радиоприемника доносилась музыкальная тема «Лаура».
Ирина сидела тоже голая на постели, обхватив колени руками, волосы ее были спутаны, а по лицу текли слезы. Она была очень несчастна, а я был в ярости. Я поискал в пиджаке, который валялся на ковре, сигареты и зажигалку, нашел и то, и другое, но зажигалка не работала, и я со злостью, выругавшись почти вслух, отшвырнул сигарету, уже взятую в рот, и уронил зажигалку.
— Теперь вы злитесь, — сказала Ирина.
— Ну с чего же, — произнес я и оделся.
— Злитесь, — вздохнула Ирина. — И я могу это понять. Прекрасно понимаю. Это все моя вина…
Я выпил глоток шампанского, и меня всего передернуло. Оно было теплым.
Я застегнул брюки, сунул ноги в туфли и надел пиджак. Держа галстук в руках, я пошел к двери в салон.
— Куда вы собрались?
— Виски, — ответил я. — Выпить виски. С меня довольно этого шампанского. Лежите. Я заберу свое одеяло и свою подушку.
— Вальтер! — В ее голосе звучало искреннее отчаяние.
— Да-да, — проговорил я.
— Не уходите… не уходите так сразу… Посидите еще со мной.
— Для чего?
— Ну, пожалуйста!
Я присел на край постели, посмотрел на нее и не слишком вежливо спросил:
— Ну и?
— Мне так жаль, — сказала она и заплакала по-настоящему, но на этот раз я не предложил ей носового платка.
— Можете не сожалеть, — произнес я. — Просто я не в вашем вкусе.
— Нет! — горячо запротестовала она. — С этим это никак не связано… Вы кажетесь мне милым… и таким славным…
— Да, — кивнул я. — Конечно.
— В самом деле! И у меня действительно было твердое намерение… Поэтому я и напилась!
— Ах вот как!
— Я сказала себе: я это сделаю! И я хотела это сделать, правда, Вальтер… но потом…
— Гм.
— …потом мне стало ужасно стыдно, и ничего не получилось… просто ничего не получилось…
У меня больше не было сил выдерживать это. Я встал и забегал по комнате. Потом бросил зло:
— Твердое намерение. Что значит — было твердое намерение? Почему? Из чувства благодарности, да?
— Нет, — выдохнула она, но я этого не услышал.
— А если из благодарности, то зачем вы сначала возбуждаете себя и меня до такой степени, что уже невозможно терпеть, а потом отталкиваете меня и ведете себя как сумасшедшая? — Именно так она и вела себя. Такого в моей жизни еще никогда не было.
— Это была не благодарность, — сказала Ирина, сидевшая, прижав ноги к груди. — Это вообще не имеет ничего общего с благодарностью.
— А с чем?
— С Яном. — Этого мне только не хватало.
— Что?
— Да, с Яном. Я была… я была пьяна. Я внушила себе безумную идею.
— Какую еще безумную идею? — Я теребил и мусолил свой галстук.
— Я решила, если я это сделаю, тогда… тогда… вы скажете мне всю правду.
— Какую правду?
— О Яне!
— Ах вот что, — протянул я. — Прикладная психология, понятно. Студентка факультета психологии, первый семестр. Как же я этого не учел? Конечно, еще не такой большой опыт на первом курсе, но все же…
— Пожалуйста, Вальтер! Вы же обманываете меня! Все лгут мне, даже Берти. Это перешептывание… этот француз-кельнер… этот мистер Ларжан… Где сейчас Берти? Почему вы так нервничаете?
— Нервничаю? — Я даже не мог толком завязать галстук, так сильно дрожали мои руки. Если я сейчас не выпью большой стакан «Чивас», «шакал» будет тут. — Я за всю свою жизнь никогда не был более спокоен, чем сейчас, — произнес я, продолжая манипуляции с галстуком.
— Я ужасно боюсь за Яна, Вальтер! Ну пожалуйста, скажите мне, что с ним действительно случалось! Где он сейчас? Что с ним делают? Заберите назад деньги! Все! Я не хочу их! Вы можете писать обо мне, сколько хотите! Но только скажите мне правду!
Я ошеломленно произнес:
— Вы все еще так сильно любите его?
Она ничего не ответила. Наши взгляды встретились. Прошло несколько секунд, и тут зазвонил телефон на ночном столике с той стороны, которая должна была бы быть моей. Я подошел к нему, по-идиотски отметив, что звонил и аппарат в салоне, и тот маленький, что висел на стене в ванной. Я сел на кровать и снял трубку. Звонил ночной портье Хайнце. Он был очень краток. Меня почти тошнило. Я был в каком-то оцепенении и не мог произнести ни слова.