Но Чикаго уже утвердится как транспортный узел и в небытие не ушел. Другое дело, что следующие сто лет река (уже нынешняя, выкопанная) работала именно что коллектором стоков для всего города, который еще и рос. Вонь и проблемы с водоснабжением. Тогда решили повернуть эту воду, стали копать снова, и в 1871-м не река стала втекать в озеро со всей этой дрянью, а наоборот — в город пошла чистая вода из озера. В 1885-м после сильных ливней все сломалось, река снова поменяла направление и опять потащила стоки в озеро. В итоге — вспышка холеры, пишут, что умерли чуть ли не 12 % жителей.
Построили шлюзы и второй канал, 2 января 1900-го вода снова пошла из озера. Но город (особенно бойни, бренд «чикагские бойни») продолжал сбрасывать в нее все подряд, сильные дожди вынуждали открывать шлюзы, и сточные воды снова уходили в озеро. В конце концов в 1985-м соорудили какой-то подземный тоннель-канал, все обустроилось, теперь вода становится все лучше и лучше, местность считается чрезвычайно престижной для застройщиков и т. п.
Вообще, преобразование действительности там любимое развлечение. Например, отросток реки от озера до Wolf Point в День святого Патрика уже несколько лет красят в зеленый цвет какой-то краской — дискутируя, не вредна ли она вдруг каким-либо невидимым живым существам.
То есть вроде бы река, но все же не река. Но и наоборот: искусственное, долго доделывалось, но время прошло, и теперь уже трактуется как река, следовательно — рекой можно сделать то, что ею не является, и начинать думать об экологии данного объекта. Сущность двойной природы. Фактически это метафизика и балансирование городского ума между такой реальностью и этакой. Реальность, кажется, уложена в их уме слоями. Так, в одном интервью на WGN некто (интервьюируемый) мило закавычил свои слова: сказал «may be out of record» и продолжал говорить то, что хотел сказать. Конечно, он знал, что в прямом эфире. Метафизика, да. Полуприсутствие, как бы отсутствие, но — всегда чего-то конкретного.
Подобные сведения о городе — это ж как птички. Одна прилетела, хорошо. Вторая — прекрасно, третья — чудесно. Потом еще парочка — что ж, очень мило. Но видишь, что сбоку летает еще дюжина, и с одной стороны, и с другой. Они все летят и летят, разумеется — не из какого-то одного места, а отовсюду — из всех мест этого города сразу — летят именно к тебе, раз уж ты ими интересуешься. Птичка за птичкой, все такие славные и красивые, приятные, небольшие и незнакомые. Но их становится уже так много, что они начинают давить массой. Когда вблизи, то любая из них все так же мила и симпатична, да и в массу они никак вроде бы связываться не хотят, общее у них — только желание прилететь сейчас к тебе. Но давят, вот уже и давят, не со зла и даже не давят, а подавляют способность объять их в совокупности — что делать? Как их свести вместе, как сделать из множества прилетающих в эту историю птичек, одну большую и красивую — допустим, громадного гладкого, обтекаемого черного дрозда с прямым и острым желтым клювом — и усадить его на верхушку, что ли, Уиллиса?
Но тут и другое: если по ходу текста автор достиг определенной тонкости ощущений — безусловно, ему свойственных, но не проявляющих себя постоянно, а действующих во время написания текста, — то нельзя ли использовать изучение далекого города для большего познания города известного, но представление о котором было сформировано еще слабо изощренным умом? Например, Москва — раз уж она в этом тексте тоже появлялась. И та же тема: существует некая, не вполне обеспеченная реальностью шутка, которая определяет собой Чикаго. Но, может быть, такая же своя шшщикага существует в других местах, то есть и Москва тоже умеет производить себя в тех своих частях, где ее вроде бы и нет? В Чикаго я такую штуку ощутил, а ну как и в Москве все устроено так же, но не могло быть замечено мною, поскольку там все соотносилось иначе, медленно и постепенно?
Леснорядский треугольник, теория
К этой идее меня привело простое соображение: похоже, в Москве есть место, где это можно выяснить. Конечно, речь не о Митино и не о тому подобном; место именно в центре. Если Москва распространяет свой код, то на окраинах он вполне может слабеть, но в центре все должно быть четко и внятно. Да, в Москве есть место, где наличие или отсутствие этой штуки будет понятно: коллайдер для бозона фактически. Там эта возможная московская шшщикага уловлена, быть может, а если ее там нет, то ее и вообще нет.
Из газет я знал о неком тайном треугольнике в центре города. То есть знал о мнении о том, что в центре Москвы такое есть. Конечно, заодно это еще и городская легенда, хотя что ж это за легенды такие, о которых оповещают через газеты, а иначе они неизвестны? Впрочем, Москва давно слишком велика, чтобы это происходило само собой.
Итак, была ссылка на некую статью, примерно под названием «Мистический треугольник в центре Москвы». Ну, бывают такие ссылки, которые годами болтаются на краях других сайтов. Издание не помню, скопировал только основные детали — мне не текст был нужен, а адрес места. То ли «Вечерняя Москва», то ли «Аргументы и факты». По дальнейшим цитатам Гугл уточнит легко.
В качества мистической и аномальной описывалась территория в «нескольких километрах от Кремля», в километре от Садового кольца и Трех вокзалов, прямо под Третьим транспортным кольцом — но имелось в виду не подземелье, там ТТК имеет вид Русаковской эстакады, под ней. Впрочем, это была неточная привязка, судя по описанию, треугольник сбоку, в сторону Сокольников. Но центр, да.
Мистический пафос автора статьи был основан на том, что сотка земли в Москве стоит очень дорого, а тут несколько гектаров возле Трех вокзалов лежат невостребованными. Как так? Автор отправился исследовать вопрос, сообщая, например: «Среди бурьяна в человеческий рост мне то и дело попадались бетонные обломки: когда-то здесь пробовали что-то строить, но затея не удалась — и здания, и опоры линий электропередачи оседали и рушились. Так и образовался пустырь размером в несколько футбольных полей в десяти минутах ходьбы от площади Трех вокзалов и в семи километрах от Кремля». В конце он уже почти официально называл эту точку «Леснорядской аномальной зоной». Леснорядская — потому что там сбоку Леснорядские улица и переулки.
Сообщалось, что раньше по зоне можно было гулять свободно, поднимаясь на нее с Русаковки по откосу железнодорожной насыпи. Сейчас не так, со всех сторон уже заборы, зачастую с цилиндрической колючей проволокой наверху, и пройти туда можно только по рельсам. Была даже такая лирика:
«Помню, меня удивили несколько брошенных массивных бетонных блоков: за ними тянулся продавленный в глиноземе многометровый след. Кому и зачем в этой мусорной глуши понадобилось передвигать многотонный груз? Вручную это не по силам, а тяжелая техника здесь не пройдет.
— Такие следы свидетельствуют о самопроизвольном перемещении камней и стройконструкций, — ошарашил меня Виталий. Пластмассовые шприцы и разбитые бутылки, валявшиеся поодаль, давали понять: кто-то все же рискует здесь появляться. — Бомжи, но они здесь не задерживаются, — уверил сталкер. — После нескольких необъяснимых исчезновений в зоне не остается на ночлег даже самая опустившаяся вокзальная рвань.
На карте Москвы это дальний угол Красносельского района, клин между Басманным и Сокольническим районами. В Красносельской управе ответили: формально этот треугольник относится к ним, но не используется, и планов его освоения нет. На вопрос, что здесь было раньше, припомнили: когда-то на краю пустыря стояла пельменная, но ее закрыли из-за нерентабельности».
По последнему пункту был процитирован и местный обитатель:
«„Помню я эту пельменную, — сообщил местный старожил Алексей Щ., в ней одна алкотня тусовалась, редкий день, когда шалман закрывался без милиции“. В районе Леснорядских улиц Алексей провел детство и юность. Всерьез уверяет, что, когда над всей Москвой сияет солнце, над Леснорядьем висит туча и накрапывает дождь. Помнит, как отец строго-настрого запрещал подходить к насыпи — там не раз воровали детей, а преступников так ни разу и не нашли. Пацаны звали на пустырь раскапывать старые подвалы — будто бы, втихаря рассказывала соседке бабка одного из них, до революции здесь жили торговцы лесом и прятали под фундаментом серебряные деньги. Самый отчаянный, Гошка Корявый, показывал ребятам найденный им в зоне николаевский рубль, но вскоре после этого Гошка загремел в больницу с тяжелыми побоями. Что с ним случилось, никто не узнал, однако экспедиции за леснорядским серебром прекратились. С тех пор редко какой безумец решается посещать зону».
Искусство репортера, предъявленное в данных цитатах, было настолько велико, что местность представлялась уже чуть ли не отделенной стеной злого тумана, и это просто вынуждало туда пойти.
Итак, с севера к ней примыкает Сокольнический мелькомбинат — пустырь сбоку от элеваторов. Там еще и железнодорожные пути, причем «пассажирские составы с окнами пустых купе, медленно проползающие от Казанского вокзала к Николаевскому отстойнику, довершают картину нежити».
Еще в одной цитате был даже призыв к покаянию: «Исследователь аномальных зон Сергей Лещенко, хорошо знающий Леснорядский пустырь, уверяет, что до революции после одной из кровавых разборок это место было проклято, с тех пор здесь никто не может ничего построить.
— Первое, что здесь следует сделать, — построить поблизости церковь или хотя бы часовню, — считает С. Лещенко. — Требуется немалое время, чтобы замолить грехи этого места и освятить землю. Лишь после этого можно надеяться, что она снова начнет служить людям».
Леснорядский, практика
Итак, у меня сразу две темы. Во-первых, что ж там такое аномальное, и, во-вторых (вне связи с первой) — ощущается ли в этой отчужденной местности Москва как таковая. Распространяется ли Москва как таковая повсюду, как Чикаго? Две разные задачи, но обе можно решить за одну прогулку. Дело было летом.