— Вот, Катенька, — сказала княжна, обращаясь к ней, — рекомендую тебе: племянница нашего друга Карла Карловича; полюби ее и займись, пожалуйста, ее устройством.
Катенька не только что полюбила меня, но все время, что я провела у княжны, обо мне заботилась и баловала меня.
Когда мы вошли в назначенную мне комнату, Катенька сказала:
— Раздевайтесь и ложитесь в постель, я сяду подле вас и поговорим, пока вы напьетесь чаю, согреетесь и уснете. Еще очень рано; сон на заре самый приятный.
Я легла в постель, Катенька взяла кресло и поместилась подле меня у маленького столика, на который подали нам горячий чай.
Я сейчас поняла, какую нравственную власть могу иметь над Катенькой, и не замедлила воспользоваться ею, удержавши ее подле себя до тех пор, пока уснула.
В это утро я узнала от Катеньки, что у княжны в оранжерее бывает много персиков; недалеко от дома есть лес, где течет речка, в которой хорошо купаться, а на речке стоит мельница; в девичьей до пятнадцати девушек-кружевниц плетут кружева; кружева покупают все соседи, сверх того, княжна много и раздаривает; узнала, что княжна есть центр своего семейства, состоящего из нескольких братьев и одной сестры, которые у нее собираются каждое лето.
— Есть ли у княжны соседи? — спросила я.
— Соседство здесь большое, много помещиков богатых и образованных. На первом плане семейство Варвары Марковны Мертваго и Сергея Павловича Фонвизина. Княжна очень дружна с Мертваго и часто бывает у них запросто, кроме определенных приемных дней.
— А много ли сбирается посетителей в приемные дни у Мертваго?
— Как случится. В иные дни съезжаются почти все соседи и многие из Клина, да инженеры. Инженеры ведут работы канала около Подсолнечной, под начальством полковника Николая Николаевича Загоскина; Загоскин с некоторыми из инженеров часто бывает у Варвары Марковны и иногда проводит у них по нескольку дней сряду. Он им сродни.
«Придется бывать и мне у Мертваго, — подумала я, — хотелось бы знать, что это за люди», — и стала еще расспрашивать Катеньку.
— А как называется имение Мертваго?
— Демьяново.
— Велико ли это семейство?
— У Варвары Марковны три сына и четыре дочери. Одна замужем, а три живут с нею, еще молодые девушки. Это очень образованное семейство; оно принадлежит к высшему кругу общества. Варвара Марковна замечательно умная, добрая и деятельная старушка. Она сама заведывает всем хозяйством и обширной фабрикой, на которой работают миткаль, кисеи и холстинки; встает рано и каждое утро в легкой таратаечке, в одну лошадку, объезжает все работы, а за непорядки строго взыскивает.
Слушая Катеньку, я заснула.
Солнце стояло высоко, когда я вошла в гостиную, где нашла княжну и Катеньку за пяльцами. Они вышивали яркими берлинскими шерстями ковер. Это была любимая работа княжны.
Мне у княжны жилось хорошо, я была из юных одна, меня любили, не стесняли, мной утешались, я делала, что хотела: читала, гуляла, купалась; сумерками бегала с горничными по широкому двору в горелки и качалась на качелях. Княжна, сидя у растворенного окна, забавлялась, глядя, как я стремглав неслась в горелках или едва не перекидывали меня через перекладину качелей; а Катенька в страхе часто кричала в открытое окно:
— Уймись, ради бога, истерзалась, глядя на тебя.
Страх ее забавлял меня, я бежала быстрей и просила качать меня выше.
Недели через две княжна собралась ехать в Демьяново и меня брала с собою.
День был праздничный и приемный.
Сердце у меня сильно билось, когда мы подъехали к крыльцу большого каменного дома, стоявшего во дворе; за домом виднелся парк, вдали фабрика.
Из залы мы вошли в широкий коридор, в конце его тремя широкими ступенями спустились в летнюю гостиную. В раскрытые окна этой комнаты виднелись деревья парка, в растворенные стеклянные двери, в уровень с паркетом, пестрел цветник, затопленный цветами, наполнявшими своим ароматом всю комнату.
В гостиной было много посетителей. На двух ломберных столах играли в карты и слышались разговоры, большею частию на французском языке.
Когда мы вошли в гостиную, из-за одного зеленого стола приподнялась с дивана небольшого роста полная старушка, в распашном капоте из английской холстинки, без чепчика, с коротко остриженными волосами, уже поседевшими.
Это была Варвара Марковна Мертваго,
Веселый, проницательный взор ее показывал доброту, просветленную умом, выходящим из ряда умов обыкновенных, и самостоятельный характер.
Положивши на стол карты, которые держала в руках, она пошла нам навстречу так просто, так приятельски, что с первого взгляда на нее я почувствовала к ней уважение и душевную близость.
Княжна представила ей меня, шутя называя своей дочерью. Варвара Марковна, ласково улыбаясь мне, отвечала княжне: «Право? как же это так, княжна?» Потом, показывая мне рукою на сидевшую подле нее на диване высокую, стройную девушку, брюнетку с несколько резкими, выразительными чертами лица, одетую в белое платье, сказала:
— Дочь моя, Катерина Дмитриевна.
Молодая девушка, вставши с дивана, приветливо, но как бы покровительственно подала мне руку и, обратись к княжне, смеясь, говорила:
— Откуда это вы, ваше сиятельство, приобрели себе дочку?
Княжна ей отвечала какой-то шуткой. Поговоривши с княжной, Катерина Дмитриевна предложила мне идти в сад, где находилось молодое общество.
Никогда не робела я так, как проходя цветниками, аллеями, пробираясь между деревьями к этому молодому обществу. Вскоре до слуха моего донесся говор нескольких голосов, смех, и замелькали из-за густых лип белые и цветные платья, мундиры инженеров, блеснули серебряные эполеты и открылась среди тенистых деревьев лужайка, на которой молодые девушки и молодые люди, — одни сидели на скамейках, другие стояли; дети бегали, играли в серсо, волан. Два очень молодые инженера пробовали прыгать на веревочной сетке, натянутой на четырехугольный деревянный сруб четверти на две вышиною от земли. Не удерживая равновесия, они часто падали, что возбуждало всеобщее удовольствие.
Катерина Дмитриевна представила мне двух меньших сестер своих, переименовала всех присутствующих, потом, указывая на меня, добавила:
— А ее зовут Танюшей, теперь знакомьтесь.
Сказавши это, она опустила мою руку и стала весело говорить то с тем, то с другим с каким-то авторитетом. Приемы ее были благородны и до того самобытны, что рельефно выдвигали ее из числа всех.
Мне оставалось вмешаться в веселую толпу, взоры которой на мгновение сосредоточились на мне.
Я была смущена, чувствовала себя в среде мне чуждой, новой и, не зная, как в ней найтиться, сочла за лучшее отнестись ко всем холодно.
На все вопросы я отвечала так коротко и сухо, что вскоре меня оставили в покое, и только изредка, как бы вспомнивши о моем присутствии, кто-нибудь из вежливости принужденно обращался ко мне с ничтожной фразой.
Чтобы понять характер и главные интересы этого общества, я на досуге стала прислушиваться к разговорам и, к удивлению, не могла уловить их содержания, только чувствовала игривость, легкость, грацию, — аромат светской образованности, — недоступные мне. Я смутно понимала, что сблизиться с этим кругом мне будет трудно; понимала, что все то, к чему я привыкла, что приводит меня в восторг, от чего навертываются слезы и захватывает дух, будет тут неуместно, странно, смешно и что интересы, перед которыми я благоговею, плохие нитки, чтобы вышивать ими в границах светских пялец.
Когда нас позвали обедать, многие, проходя цветниками, рвали цветы и прикалывали их себе к поясу, к волосам. Я очень любила цветы, но не решалась сорвать ни одного цветка; на что он мне, подумала я печально. Кто-то подал мне веточку; войдя в комнаты, я ее бросила на окно.
В зале был накрыт длинный стол, с блестящим серебром, хрусталем, цветами и фруктами. Обед был роскошен и шел долго; я скучала, томилась и рада была, когда встали из-за стола. Все шумной толпой пошли в гостиную, выходившую в коридор, дверь из двери против залы.
Спустя полчаса в зале раздались звуки органа; мальчик, одетый казачком, наигрывал французскую кадриль. Инженеры бросились приглашать дам. Я заметила, что одного кавалера посылали пригласить меня, а он отговаривался, наконец нехотя подошел ко мне; танцуя, сказал мне несколько слов и завел речь с близ стоявшей дамой.
Наступал вечер.
Комнаты осветились лампами и восковыми свечами[114]. Официанты в белых перчатках подавали десерт и чай. В освещенном коридоре встречались горничные в шелковых и раскрахмаленных кисейных платьях, с подобранными под сетку волосами.
Старшие расположились в гостиной: одни сели за карты, другие, разделившись на группы, вели разговоры. Самый оживленный разговор шел там, где находилась Варвара Марковна.
Между тем в раскрытые окна вступила тихая, ясная ночь.
Молодой кружок собрался в летней гостиной.
— Ах, какая славная ночь! — сказала Катерина Дмитриевна, стоя в дверях, растворенных в цветник. — Дети! пойдемте в сад!
Живая, игривая толпа высыпала в цветник и притихла, охваченная ароматом цветов и блеском месяца.
Спустя несколько минут все, разговаривая, шеренгой ходили вдоль длинной, широкой аллеи из лип.
Катерина Дмитриевна ходила поодаль, под руку с белокурым инженером в штаб-офицерских эполетах. Он был среднего роста, плотен, с приятным веселым лицом, выражавшим открытую, добрую душу. Они разговаривали с жаром вполголоса.
— Кто это? — спросила я шедшую рядом со мною молоденькую девушку, указывая на этого инженера.
— Николай Николаевич Загоскин, — отвечала она, — начальник инженерных работ в Подсолнечной.
— Родственник Варвары Марковны?
— Да, и брат писателя Загоскина; вам его называли.
— Право, я всех перемешала, — я слушала без внимания.
Загоскин и Катерина Дмитриевна долго ходили отдельно, вдруг, как бы опомнившись, что не одни, прервали жаркий разговор и вполголоса стали напевать: