Каждое после обеда княгиня часа два отдыхала; Наташа в это время садилась у окна в диванной, с книгой или работой. Когда я бывала у них, то мы у окна вместе читали или я давала Наташе из чего-нибудь урок. С некоторого времени порядок этот был прерван посещениями одного молодого человека, моего родственника по отцу, Ивана Егоровича Рагозина. Он стал бывать у княгини каждое воскресенье в то время, как она отдыхала, и иногда уезжал, не дождавшись ее, поговоривши со мной около часа в гостиной. Мы знали друг друга с моего детства, но видались редко. Он кончил курс в университете и занимал порядочное место.
В одно воскресенье разговор у нас томился, как ни старалась я оживлять его. Рагозин отвечал рассеянно, был смущен и вдруг спросил меня, согласна ли я выйти за него замуж. Не приготовленная к этому, я была поражена и несколько минут молчала. Рагозин повторил вопрос.
— Можно ли решить так скоро, — отвечала я взволнованным голосом, — я не ожидала…
— Может, вам нравится другой?
— Почему вы сделали мне этот вопрос?
— Ваша нерешительность… вы так встревожены.
— Вы знаете… я почти нигде не бываю… кого же я могла видеть?
— А дом Мертваго? Пассеки… Вадим?..
— Что за идея! — прервала я его с неудовольствием.
— Успокойтесь, пожалуйста, — остановил он меня, дружески взявши за руки, — не давайте сейчас ответа; подумайте, я готов ждать сколько хотите. Поверьте, жизнь моя будет посвящена вашему счастию.
Его вниманье, его кротость трогали и стесняли меня.
— Нас не будут венчать, — сказала я, чтобы сказать что-нибудь, — мы в слишком близком родстве.
— Обвенчают. Я справлялся у архиерея. Скажите мне искренно: вы никого не любите, никому не давали слова?
— Никому не давала.
— Так что же? я ждать буду, если вы этого хотите; но неужели нам надобно еще узнавать друг друга?
Поговоривши и помолчавши около часа, мы дружески простились, ничего не решивши.
Рагозин от княгини поехал к Яковлевым.
Я вошла в диванную расстроенная.
Наташа все слышала и была страшно взволнована. Щеки ее горели.
— Что же вы, душенька, — спросила она меня неровным голосом, — пойдете за него?
— Ничего не знаю… не понимаю… — отвечала я и залилась слезами.
Глядя на меня, расплакалась и Наташа.
Княгиня, узнавши о сделанном мне предложении, советовала принять его; также и у Яковлевых говорили с большой похвалой о Рагозине, представляли мне мое затруднительное положение вследствие разъединения моего отца с его женою и советовали не поступать очертя голову, а серьезно обдумать.
Наконец и Саша спросил меня, отчего я не решаюсь и так грустна.
— Надобно время, обдумать, сообразить, — отвечала я. — Я понимаю справедливость всего, что мне говорят, но не могу решиться, не могу дать себе отчета в самой себе; только чувствую, что надобно любить иначе, нежели я люблю Рагозина, для того, чтобы идти замуж.
— Это все романы. Ты Рагозина знаешь с детства, дружески расположена к нему, человек отличный, красавец — чего же еще?
— Любви.
— Какой любви?.. или ты любишь кого-нибудь другого?
— Не знаю. Быть может.
— Кого же? Вадима, — недовольным тоном заметил Саша, — из этого не может выйти ничего. Вадиму жениться нельзя и не должно. Кроме того что он еще слишком молод, он не имеет ни состояния, ни общественного положения. Семейная жизнь запутает его в заботах, мелочах и отвлечет от предназначения. Ты знаешь, что ему нравишься, но этого недостаточно, чтобы жениться. Сверх того, нравиться еще не значит любить.
— Это правда, Саша, — отвечала я печально.
— Подумай о себе, Таня, с Рагозиным ты будешь счастливее, чем с Вадимом, это человек, рожденный для семейной жизни; Вадим не то: ему предстоит дорога шире, семейная жизнь не удовлетворит его, а только собьет с пути. Наверно, он и сам это чувствует.
Дни проходили за днями; Рагозин раза три был у нас, писал мне. Чтобы окончить такое тяжелое положение, Саша вздумал призвать на помощь Катерину Ивановну, зная мое высокое понятие о ней, и отправился к Пассекам, у которых мы не были уже несколько дней.
Увидавши матушку, Саша сказал:
— Катерина Ивановна, к Тане сватается прекрасный жених. Если вы любите ее и желаете ей добра, уговорите ее идти за него: она не решается. Виной — романы. Я проклинаю Жанлис, Котень и всю их компанию.
— Можно ли вмешиваться в такого рода дела, — отвечала матушка с неудовольствием. — Если она не решается, стало быть не любит.
Александр удивился тону, которым это было сказано, и робко произнес:
— А я было надеялся, Катерина Ивановна, что вы ее образумите.
— Напрасно, я и своих детей в таком деле уговаривать не стану; как знают сами, пусть так и делают.
Сказавши это, матушка вышла из комнаты.
Саша, недовольный неудачами, как только пришел домой, то и отдал мне мой альбом. Оставшись одна, я тотчас раскрыла его, прочитала написанное Вадимом. Судьба моя была решена. «Будь что богу угодно, — сказала я сама себе, — он любит меня — этого довольно». В душе моей распространилось спокойствие и возникла какая-то новая сила.
Когда мы увидались с Пассеками, матушка тревожно спросила меня:
— Поздравить вас?
— С чем, Катерина Ивановна?
— Невестой.
— Я не выхожу замуж, — отвечала я.
Спустя несколько дней Александр получил от Вадима письмо следующего содержания:
«Харьков, 1832 года, июня…
Друг Александр! Рагозин человек с умом, красив собой, занимает хорошее место — много достоинств для жениха, но стоит ли он твоей сестры? на этот вопрос отвечать не мне. Должна ли она вверить ему свою судьбу? это может решить только она. Велико желание делать людей счастливыми насильно, но правильно ли оно? к чему принуждают, того не хочет принуждаемый; чего он не хочет, а ему дают, на то он будет смотреть без наслаждения, еще более — как на притеснение. Все это я говорю насчет брака твоей сестры. Я ее люблю, — и вот мое право на подобный разговор с тобою. Я пишу ей и делаю такое же предложение. Предоставь выбор на ее волю, а сам прочти письмо, которое я приготовил тебе уже больше недели тому назад, но еще не решался его к тебе отправить».
В приложенном, прежде писанном, письме Вадим говорил Саше, что любит меня и хочет на мне жениться; но не уверен в моих чувствах к нему, а если я и отвечаю ему, то решусь ли выйти за человека, лишенного прав дворянства, состояния, без определенного положения, и что семейство их хотя и будет теперь обеспечено, но его собственность состоит только в книгах и планах души. Далее он делает очерк своего характера, планов жизни, деятельности и просит Александра быть не посредником, а только передать мне все, все это и спросить меня.
«Вот что я писал тебе, Александр (продолжал Вадим), вскоре по приезде моем в Харьков; теперь же пишу прямо к ней. Твои поступки мне странны, Александр, ты с первых дней моего знакомства с твоей сестрой говорил со мной о ней и не мог не заметить моего к ней расположения. Ты читал мои стихи, которые я написал в ее альбоме, и ты ни слова не написал мне о последних обстоятельствах. На это могли быть две причины: или ты не хотел этого видеть, или не отстал в этом случае от обыкновенных форм до того, что не мог говорить даже со мною о твоей сестре, о моей любви к ней. Вадим».
Одновременно с письмом Вадима к Саше получила письмо и матушка, в которое вложено было письмо и ко мне. Вадим просил мать свою передать его мне и дать ему свое благословение.
Я находилась в это время у Пассеков.
— Теперь ты наша, Таня, — сказала матушка растроганным голосом, со слезами на глазах, отдавая мне письмо Вадима. — Помолимся вместе богу, чтобы он благословил вас.
Матушка не спрашивала меня, согласна ли я, она знала мой ответ.
Тоненький листочек голубой почтовой бумаги трепетал в руке моей; слова мелькали, путались, горели. Я все поняла, залилась безотчетными слезами, обняла матушку и прижалась к ее груди. Сердце мое уже давно назвало ее матерью.
В той же комнате, в которой я стала невестой Вадима, мы перед образом помолились богу; матушка призывала его благословение на судьбу нашу, и, вероятно, молитва ее была услышана — десять лет безграничного счастия были уделом нашим.
Как хорош, как тих был наступавший вечер этого дня; сколько счастия, сколько любви было в небольшом домике, по низенькому крыльцу которого я вошла первый раз на святой неделе.
Солнце закатывалось ясно, лучи его как-то празднично освещали все предметы, — или это было отражением состояния души моей.
Всё и все казались мне прекрасными, счастливыми.
— Пиши скорее ответ Вадиму, моя Таня, — говорила матушка. — Я знаю, он теперь мучится неизвестностью.
На другой день, утром, коротенький ответ полетел в село Спасское.
Глава 22[121]. Диомид Васильевич Пассек1832
Я была объявлена невестой Вадима Пассека. Все родные отнеслись к этому сочувственно, кроме Саши. В нем виден был оттенок того недовольства и грусти, с которыми я смотрела на его дружбу с Ником и на его страстное увлечение университетом. Был ли это страх утратить в Вадиме полезного общественного деятеля, опасение ли потерять во мне друга, к нераздельной привязанности которого он привык с детства, — не знаю; знаю только, что несколько времени он был печален, холоден в письмах к Вадиму и со мною. Мне жаль было Сашу и самой тяжело. Я старалась вразумить его, что не могу отвлекать Вадима от полезной деятельности и что дружбе моей к нему нет возможности измениться, как нет возможности человеку оторваться от своего прошедшего, но что чувство другого рода увлекает меня еще сильнее, нежели его увлекают Ник и университет.
Оставаться долго в холодных отношениях мы не могли. Мало-помалу теплая дружба вступила в свои права. Точно камень упал с души моей, мешавший мне жить вполне. Кроме того что отчуждение Саши огорчало и тяготило меня, чувство счастия было так велико, что не вмещалось в груди, — мне необходимо было делиться им, и именно с Сашей. Никто не мог так понимать меня, так мне сочувствовать, как он. С ним я говорила о Вадиме, ему читала его письма.