ив колонны, и немедленно послал своего адъютанта задержать авангард, слишком опередивший колонну. Адъютант был убит. Он послал с тем же приказанием состоявшего при нем юнкера. Юнкер упал простреленный в ногу. Тогда Диомид Васильевич, видя, что авангард выбирается на гору, надеясь на свой голос, пробежал несколько шагов и, весь подавшись вперед, сложив руку в трубу, крикнул: «Авангард, стой!» В это мгновенье из кустов выскочил горец и выстрелил ему в упор в спину — навылет. Пуля вышла с левой стороны груди, он был еще жив, несколько линейных казаков бросилось поднять его[137]{21}.
Диомид Васильевич всегда имел при себе линейных казаков, — по казакам горцы догадались, кто пал, по всему лесу раздался торжествующий крик, и пули посыпались на него. Линейцы свернули его тело в лубки, положили на лошадь и привязали к ней. Горцы бросились в шашки, отбили тело, пронизали кинжалами, стащили в пропасть, отсекли голову и представили ее Шамилю. Шамиль велел провезти ее по всем окрестным аулам и объявить, что уже нет этого страшного наиба.
Остатки отряда прибыли в полном расстройстве в Дарго, с ничтожным количеством провианта.
13 июля армия снялась и пошла по направлению к Герзель-Аулу. Положение армии было ужасно; чтобы добыть воды или в огородах горцев луку, часто посылали целый батальон, и в иной день не досчитывалось людей сотнями. Сам граф и его свита питались только маисовой мукой. До Герзель-Аула не меняли белья, оно было отбито во вьюках. Генерал Белявский, командовавший авангардом, вначале отчаянно пробивался вперед; потом солдаты, истощенные голодом, исполняли его распоряжения механически, сам граф подвергался опасности и раз спасен был от падения в пропасть Васильчиковым. Наконец однажды Гурко доложил графу: «Les troupes ne veulent pas marcher, il faut payer de notre personne»[138]. Граф встал и, надевая шпагу, отвечал: «Éh, bien, allons»[139].
Солдаты, будучи не в силах долее переносить свое тяжелое положение, просились в цепь, чтобы быть убитыми. Безнадежность и уныние охватили все войско. Кем-то предложено было послать охотников с холодным оружием в Герзель-Аул к генералу Фрейтагу, с приказанием идти немедленно на выручку. Два кабардинца это исполнили.
Генерал Фрейтаг пригласил все население этого городка к изготовлению наскоро ночью сухарей, и забравши все, что было, на рассвете двинул свой отряд, а чтобы облегчить солдат, приказал им быть в одном белье, перекинув через плечи мешок с сухарями, и быстро понесся с своим отрядом к армии Воронцова. Еще далеко не соединившись с ней, по дороге, с высоты гор, дал пушечный залп; этот залп, рассказывали оставшиеся в живых участники этой экспедиции, был для них трубным гласом воскресения: армия ожила и поспешила на соединение. Соединившись, вошли в Герзель-Аул, где уже продавались армянами серебряные вещи из отбитых тюков.
Так кончилась Даргинская экспедиция. От границ обществ Буни и Технуцал, Андия, Гумбет, Ичкерия и почти вся Салатавия вновь перешли к Шамилю.
Помпей Васильевич, получивши известие о смерти брата, написал письмо к Воронцову, в котором, между прочим, просил его сделать распоряжение о сохранении бумаг Диомида Васильевича и выслать их семейству, так как из всего имущества, какое могло бы остаться после его брата, это одно для них драгоценно.
Вот ответ графа:
«Милостивый государь Помпей Васильевич!
Вполне разделяя с вами и семейством вашим душевное огорчение о кончине брата вашего, храброго генерал-майора Пассека, который приобрел своими военными достоинствами общее уважение на Кавказе, спешу уведомить, что до получения еще письма вашего, я приказал сделать нужное распоряжение о приведении в известность и сохранении оставшегося после покойного имущества, для чего наряжена в Темир-Хан-Шуре особая комиссия, председателю которой, артиллерии полковнику Годлевскому, бывшему в дружеской связи с братом вашим, вменено в обязанность не распродавать вещей, принадлежащих брату вашему, и обо всех действиях своих своевременно поставить вас в известность. Что же касается до пенсиона матушке вашей, то я священным долгом себе поставлю в возмездие славной службы и славной смерти сына ее ходатайствовать у всемилостивейшего государя императора.
Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении и преданности.
Ни одной бумаги получено не было и самый проект о покорении Кавказа исчез неизвестно куда. Полковник К. В. Годлевский писал Богдану Васильевичу следующее:
«Милостивый государь Богдан Васильевич!
До вас, вероятно, уже дошла печальная, роковая весть о смерти вашего достойного, незабвенного брата Диомида Васильевича. Да! Он пал, 11 июля, на поле битвы как герой.
Потеря вашего брата здесь невознаградима. Кавказ долго, долго не забудет дел его блестящих. Память об нем перейдет в отдаленное племя и будет имя его повторяться с героями прежних лет Кавказа.
Я знал его почти пять лет. С первых дней моей с ним встречи, в Чеченской экспедиции 1841 года, я полюбил его душевно за прекрасные, возвышенные чувства к нашей родной России, за энергию и силу души и за те достоинства военные, которыми немногие в такой степени, как он, обладали.
Он был весь помысл чести, славы и пользы русского народа. Он был блестящая, первой величины звезда между генералами. И этого-то человека не стало!
Не смею также говорить вам, чтоб вы утешили себя в потере вашего брата. Нет! Скорбь ваша и ваших родных выше всякого утешения. То, что было любимо на земле, — то нельзя забыть.
Одно, что я вам могу сказать: будьте мужественны, идите тою же дорогою, по которой шел так славно Диомид Васильевич. Не забывайте того, кто искренно любил и уважал вашего брата и вместе с тем к вам преданного слугу Кирилла Годлевского.
Генерал Клюки фон Клюгенау в письме к Помпею Васильевичу так отнесся к делу, где погиб безвременно Диомид Васильевич Пассек.
«Милостивый государь Помпеи Васильевич!
Вполне постигаю и разделяю скорбь о потере брата вашего, моего храброго сподвижника; ранняя смерть его огорчает всех, кто его знал: начальники и подчиненные, офицеры и солдаты, все равно об нем сожалеют; только одна мысль утешительна, что он пал, как истинный герой.
Дело 11 июля, в котором погиб брат ваш, было одно из самых жарких, в каких мне случалось бывать в продолжение моей жизни; будучи озабочен распоряжениями, я не мог обращать на него постоянного внимания и видеть подробности его смерти, опишу вам то, что мне сообщили бывшие при нем офицеры; говорят, что накануне дня смерти он имел какое-то грустное предчувствие и, против обыкновения своего, неохотно шел в последний бой; командуя авангардом, он был убит пулею, тело его везли на лошади, в это время шел сильный дождь, дорога была скользка, на одной крутизне лошадь оступилась и свалилась в пропасть, местность и обстоятельства лишили возможности спасти его тело. Вот печальные подробности, которые могу сообщить вам.
Получив другое назначение, я в настоящее время не могу сделать распоряжения относительно сохранения принадлежавших покойному вещей и бумаг; но, отправляясь в скором времени в Дагестан, постараюсь, если будет возможно, исполнить ваше желание.
С истинным уважением имею честь быть ваш, милостивый государь, покорнейший слуга
В том же 1845 году государь император был в Севастополе, куда прибыл к его проезду больной граф Воронцов и дал там его величеству отчет в Даргинской экспедиции. Из Севастополя император прибыл в Чугуев на смотр войск. В Чугуеве его величеству было подано Пассеками прошение о переводе их тяжебного дела с князьями Шаховскими в общее собрание сената, на это последовало высочайшее повеление, объявленное Пассекам генерал-адъютантом Владимиром Федоровичем Адлербергом в следующем письме его к их почтенной матери:
«Его императорского величества военно-походная канцелярия. В г. Чугуеве. 22 сентября 1845 года, № 425.
Копия.
Государь император, по всеподданнейшему докладу прошения вашего, от 19-го сего сентября, высочайше повелеть соизволил: во внимание к отличным заслугам и блестящим подвигам покойного сына вашего, генерал-майора Пассека: 1) производить вам пенсию, которая бы следовала покойному сыну вашему, с тем, чтобы после смерти вашей пенсия эта обращена была, по жизнь, четырем дочерям вашим: Ольге, Зинаиде, Людмиле и Евгении, каждой по ровной части; 2) выдать вам теперь же в единовременное пособие пять тысяч рублей серебром и 3) пересмотреть в общем собрании московских департаментов правительствующего сената всеподданнейшее прошение сына вашего титулярного советника Вячеслава Пассека по делу его с князьями Шаховскими о наследственном имении.
С особенным удовольствием, поздравляя вас, милостивая государыня, с этою монаршею милостию, имею честь присовокупить, что об исполнении таковых высочайших повелений вместе с сим сделано мною надлежащее распоряжение. Примите, милостивая государыня, уверение в совершенном моем почтении и преданности». Подлинное подписал: «В. Адлерберг».
Император Николай Павлович изъявил свое сочувствие к горю осиротевшей матери и осыпал ее милостями. Сын ее пал, осененный лаврами. «Лавры не лечат сердца матери», — сказал один из наших талантливых писателей, тепло вспоминая Диомида Васильевича в своих записках