{61}). Герцен притаился на лестнице и ждал, чем кончится разговор с Franèois, и кто это может быть. Но едва он услышал голос Огарева, как быстро сбежал с лестницы и бросился в его объятия. Он громко позвал детей. Две девочки, блондинка одиннадцати лет, брюнетка — пяти, тотчас вошли с Мальвидой von Meysenbug, их гувернанткой. Антипатичная наружность Мальвиды не понравилась Наталье Алексеевне, несмотря на ее предупредительность; ее бесцветные глаза, большой рот предвещали что-то зловещее. Она говорила больше по-французски, не щадя языка, враждебного ее стране.
Спустя немного времени пришел с урока семнадцатилетний сын Герцена Александр. Это был юноша высокий, худой, еще не вполне сложившийся. Он очень обрадовался Огареву и впоследствии с большим доверием относился к Наталье Алексеевне. Хорошему отношению детей Герцена к Огаревой много мешала Мальвида; но когда в семье Герцена встречалась необходимость в преданности, то обращались к Наталье Алексеевне, что отчасти видно из прилагаемой здесь переписки Александра Ивановича Герцена с Огаревым{62}.
В 1857 году, спустя год по приезде Огаревых в Лондон, по инициативе Николая Платоновича Огарева А. И, Герцен стал вместе с ним издавать русскую газету под названием «Колокол». Передовые статьи и смесь писал Герцен; статьи Герцена обратили на себя всеобщее внимание меткостью, сжатостью, иногда беспощадностью и оригинальным слогом, который доходил временами до необыкновенной высоты. Герцен увлекал людей даже противоположного с ним воззрения. Огарев печатал свои стихи и статьи о внутреннем устройстве России. Стихи Огарева были очень хороши, но талант его угас вдали от родины; статьи же его были писаны большей частию тяжелым слогом, но те, которые интересовались вопросами, а не формой, были в восторге от них{63}.
Вскоре после появления «Колокола» Иван Сергеевич Тургенев восстал против его издания; он уверял, что «Колокол» не может и не будет иметь успеха в России{64}. Конечно, его не послушали, и «Колокол» продолжал звонить.
Не прошло и года, как со всех концов России стали присылать всевозможные статьи, следственные дела и пр. Кроме собственных статей, из России постоянно высылалась такая бездна материала для «Колокола», что те статьи, которые не соответствовали направлению «Колокола», стали печататься как «прибавления» отдельными брошюрками под заглавием «Голоса из России»{65}.
Когда явился в Лондон Бакунин{66}, то и его статьи печатались довольно часто в брошюрках.
В этот период времени много наших соотечественников перебывало у Герцена, от придворных и до самых простых. Все приезжали нарочно, ради Герцена и Огарева.
Англия лежит в стороне для праздных туристов.
В эти посещения входило и любопытство, и желание похвалиться свиданием с Герценом, и новизна смелого шага двух лиц, которые ничего не желают, ничего не ищут, кроме блага своей страны.
Русские путешественники были в восторге от Герцена, они не могли надивиться, что такой гениальный человек так радушно принимал их, показывал им Лондон, угощал устрицами в лондонских тавернах и оживлял своим добродушным юмором, без малейшей аффектации, просто, весело, умно. Все это поражало посетителей и привлекало к нему. Некоторые относились сердечно и к Огареву, но обаянья Герцена никто не избежал.
Вскоре после освобождения крестьян, в 1861 году, в Варшаве были какие-то демонстрации, а на улицах стреляли[85]. Эта печальная история мгновенно сообщена была в Лондон и изменила тон праздника, который Герцен давал по случаю освобождения крестьян.
В назначенный день у Герцена был торжественный русский обед{67}. На обеде этом, кроме множества посетителей, был и граф Уваров[86].
По случаю события в Польше Герцен написал горячую статью с эпиграфом: «Ты победил, галилеянин»{68}, и изменил тост, за освобождение, который собирался предложить за обедом, на тост за счастие России и ее успехи во всем. Дом был снаружи ярко освещен и украшен красными флагами с надписями по-английски о совершившемся событии. Вечером был раут: на раут приглашались в «Колоколе» все сочувствующие этому празднику как русские, так и иностранцы; незнакомых было множество.
Князь Юрий Николаевич Голицын сочинил в честь этого события квартет, который и был исполнен в день праздника под его руководством. Народу была такая толпа в доме и у подъезда, что полиция явилась к дому охранять от неизбежного воровства в таких случаях.
Незадолго до этого праздника в Лондоне случилось одно замечательное событие: в книжном магазине Трюбнера, в который все путешественники являлись для покупки книг и за адресом Герцена, служил какой-то поляк Михайловский, который говорил немного по-русски. При появлении русских в лавку Михайловский подходил к ним, давал адрес Герцена, вкрадчиво узнавал фамилию путешественника и записывал ее в особый список. Когда набралось несколько сот имен, список был через посланника препровожден к императору; но царь-освободитель, не читая, бросил этот список в пылавший камин{69}. Посланник был переведен.
Приезд Бакунина был несчастием для русской типографии. Герцен это предвидел, когда получил письмо Бакунина из Америки, извещавшее о его скором прибытии в Лондон.
Личность Бакунина была странна и замечательна: умный, начитанный, обладающий даром слова, проникнутый немецкой философией, он иногда был малодушен как ребенок, которому хочется какого-нибудь дела: если печатать, то прокламации; если действовать, то все везде поставить вверх дном, ничего не щадить, никогда не задаваться мыслию, что из этого может выйти, — идти напролом! Таким образом он многих сгубил в России, хваля их незаслуженно в письмах к друзьям или родным.
Герцен, напротив, жалел каждую личность. Он никогда не писал в Россию{70}. «Зачем? — говорил он. — Мы ведем беседу в „Колоколе“; пусть отвечают, а мы напечатаем». Он не любил давать и портретов своих возвращавшимся в Россию. «Зачем? — говорил он, — могут выйти неприятности».
Бакунин часто вредно влиял на Герцена, не прямо, а через Огарева, что видно из собственных писем Герцена. Герцен часто уступал Огареву даже вопреки своим взглядам. С одной стороны, это вредило «Колоколу», с другой — печать в России была менее стеснена, многое можно было говорить и дома. Сверх всего, большую часть русских оскорбляли горячие статьи Герцена о Польше.
Появление Бакунина повредило еще тем, что его стали смешивать с Герценом. Сочувствие Герцена к страждущим полякам толковали иначе. Герцен никогда не симпатизировал и не принимал участие в польских делах и не звал русских под польские знамена{71}. Раз, в шестьдесят пятом году, была напечатана статья с названием «В топоры»; писал ее не Герцен, но он виноват был тем, что допустил ее в «Колоколе»{72}.
Алексей Алексеевич Тучков, отец Натальи Алек^ сеевны, жены Огарева, резко заявил как Герцену, так и Огареву, что они сами не знают, какие последствия могут быть от такого воззвания.
Это замечание повело к охлаждению между Алексеем Алексеевичем и Герценом[87].
Герцен не был и не мог быть деятелем-практиком даже по своему положению добровольного изгнанника, — он был отголоском мыслящей России, а в общественной жизни России тем, чем был Белинский в литературной жизни ее. Разве это не служение родине?{73}
В Лондоне Огаревы заняли один дом с Александром. Герцен был рад им безмерно и плакал как ребенок, увидавшись с ними.
Спустя год по приезде Огаревых в Лондон, их стали звать из России обратно на родину. Огарев отвечал на призыв в «Колоколе» отказом в форме письма{74}.
«Полярная звезда» и «Колокол» шли превосходно.
«Колоколу» часто вредил Бакунин своими слишком горячими симпатиями к Польше.
В 1857 году Александр напечатал в «Колоколе» письмо к императору Александру Николаевичу, в котором радостно приветствовал его со вступлением на престол{75}.
Началось новое царствование.
С новым царствованием почувствовалась необходимость коренных реформ как в обществе, так и в высших государственных сферах.
Вместо мечтательных стремлений к свободе, стал на очереди практический вопрос «уничтожения крепостного права». Герцен в больших и мелких статьях высказывал свои взгляды на основные начала «освобождения крестьян с землею».
Политическим практиком, в точном значении этого слова, Александр не был; в своих сочинениях он касался политики только с теоретической точки зрения, и, несмотря на то что в них политические события играют видную роль, все они чисто литературные.
С восходом «Полярной звезды» начинается более определенная политическая деятельность Александра, Этому способствовали все условия того времени и самое положение его: на Западе реакция после июльских дней; в России — Крымская война, веянье чего-то нового, свежего; в Лондоне его окружило общество изгнанников и политиков разных стран, в которых революция пала. При таких условиях мало-помалу он должен был перейти на поприще политической пропаганды; но это вышло не из его характера и не из склада его ума, а из положения самых дел. В то время в России все были увлечены государственными реформами: поэты и философы, ученые и промышленники, духовенство и дворяне. За границей Александр естественно стал центром этого движения. В Лондон приезжали за лозунгом люди всех сословий и чинов. Голос Александра доходил до Зимнего дворца и шел в глубь обширной страны русской, пробуждая мысль, призывая на великое дело освобождения; для этого дела он пользовался всеми возможными средствами.
Время от Крымской войны до окончания работ по делу эмансипации было временем высшей деятельности и самого сильного влияния Герцена.
Влияние его в истории русской мысли было не только вследствие того, что он определял ясн