Этого Мирошниченку едва не задушил, шутки ради, другой помещик-хуторянин. Мирошниченко раз ночевал у какого-то соседа; в ночь прикатил туда же другой хуторянин-забавник и вздумал напугать спавшего Мирошниченку; завернутый в медвежью шубу, он навалился на сонного, входя в роль медведя, заревел по-медвежьи и начал душить сонного, да так усердно, что тот едва отдышался.
Кроме помещиков, стали навещать нас и служащие из Волчанска, знавшие Вадима в его первые приезды в Украину по разделу имения. Многие из посещавших нас, желая похвалить Вадима, с лукавой улыбкой говорили: гусар! настоящий гусар! хотя в Вадиме не только того гусара, которого они подразумевали и высоко ставили, то есть гусара-молодца, кутилы, шалуна, забияки, и тени не было, но даже и вида воинственного он не имел; им до этого дела не было, — они желали его похвалить, и выше этой похвалы ничего не находили. Приемы и воззрения большинства еще сильно отзывались простотой времен казачества и слободских полков. Когда я ближе всмотрелась в жизнь украинцев, мне, как и Вадиму, многое пришлось по душе.
К концу лета здоровье мое совсем поправилось; я уже не так сильно тосковала об утраченной малютке, но по некоторым слышанным мною замечаниям во мне родился страх, что и будущих детей моих ожидает такая же несчастная участь, как и первого ребенка. На этом опасении стали сосредоточиваться все чувства мои и выразились нервным страданием и частыми слезами. Чтобы развлечь меня, Вадим старался заинтересовать различными занятиями: давал мне рисовать гуашью снятые им виды, переписывать сделанные им наблюдения, читал вместе со мною и временами рассказывал об его прежней жизни и о жизни и страданиях своего отца, которые пополнял чтением его записок. Записок батюшки Вадим нашел в Спасском несколько тетрадок и разрозненных листков между хранившимися там бумагами; он привел их в систематический порядок и впоследствии хотел помещать в своем обширном труде — «Очерках России», но успел напечатать только один отрывок, под названием: «Записки моего отца. Картины Сибири, 1804–1809 года»{1}.
Одна тетрадка из записок покойного Василия Васильевича Пассек начинается эпитафией, написанной им самому себе, стихами, на французском языке, в Петербурге, 15 августа 1794 года, и другими стихами, по-русски, на Василия Степановича Попова, также 1794 года 26 апреля. Стихи так стерлись от времени, что восстановить их нельзя, видно только, что они писаны под арестом, в сильном негодовании на Попова, притеснявшего Василия Васильевича ради того, чтобы выручить своего приятеля, екатеринославского губернатора Каховского, и угодить Петру Богдановичу Пассеку. В этом листочке сказано: «С 10 апреля по 15 августа содержался под стражею у Попова, потом переведен был к г-ну прокурору Самойлову». О Самойлове Василий Васильевич говорит с признательностью и уважением, и написано несколько строк стихами к нему, которые начинаются так:
Разрушены страх и стенанья
Под покровительством правдивым твоим.
Далее, как в этом, так и в других листках говорится о родителях В. В. Пассека, его детстве, юности, службе, огорчениях, притеснениях дяди Петра Богдановича{2}. Из всего этого видно, что Василий Васильевич Пассек родился в Слободско-Украинской губернии, Волчанского округа, в слободе Спасской, от подполковника Василия Богдановича Пассека, отличившегося в Семилетнюю войну, и от двоюродной сестры его, Елизаветы Ильинишны Обруцкой, которую Василий Богданович украдкой увез из родительского дома. Гостивши у дяди своего Обруцкого, в Смоленской губернии, в имении его жены, он увлекся их четырнадцатилетней дочерью; но так как постановления нашей церкви не дозволяют брака с двоюродной сестрою, то, в отсутствие дяди, он уговорил ее скрыться. По совету Василия Богдановича, Елизавета Ильинишна, купаясь в реке, оставила на берегу свое платье, переоделась в другое и была отправлена им в Спасское под именем Надежды Петровны. Сам же Василий Богданович, чтобы отклонить от себя подозрение, прожил еще несколько недель у дяди, утешал их в утрате дочери, которую родные считали утонувшей и горько оплакивали. Желая окончательно скрыть свой поступок, Василий Богданович, отправляясь через Москву в свое именье, пригласил с собой брата Елизаветы Ильинишны, продержал его в селе Спасском довольно долго, но сестры ему не показал.
По отъезде брата Василий Богданович обвенчался с своей двоюродной сестрой в церкви села Спасского, в присутствии родного брата своего Петра Богдановича Пассека, которого очень любил и заступал ему место отца. В записках Василия Васильевича сказано: «Сколько мне известно, покойный мой отец был сопряжен тайным браком с двоюродной-пестрой своей Обруцкой».
Вспоминая о своем детстве, Василий Васильевич говорит: «За несколько времени перед смертью моего родителя, препоручен я был в завещании графу Ивану Семеновичу Гендрикову и родному дяде моему Петру Богдановичу Пассеку, так же как и имение, кое по возрасте моем, сказано было, мне возвратить».
Граф Гендриков скончался вскоре после Пассека, и Петр Богданович остался единственным опекуном своего пятилетнего племянника. Приехавши в село Спасское, он то ласками, то угрозами старался принудить жену брата своего не отыскивать законных прав своих, повиниться во всем родителям и просить прощения, в достижении которого обещал ей содействовать, а так как родные, считая ее умершею, следовавшую ей часть имения между собой разделили, то выдавать ей по пятьсот рублей ежегодно и провизию. Если же она станет отыскивать утверждение своего брака, грозил, что он от нее откажется так же, как и ее родные, которые на ее брак всегда будут смотреть, как на грех и преступление, и желаемых прав она никогда не отыщет.
Пока шли переговоры, опекун распоряжался всем в доме своего племянника; забрал на несколько тысяч рублей разных вещей, принадлежавших его брату, и отправил в смоленское имение Марье Сергеевне Салтыковой. Чтобы избежать притязаний и исков со стороны невестки, а может, и родных ее, оставалось отделаться от нее. Он прибегнул к самому простому средству. Однажды Елизавета Ильинишна поехала навестить кого-то из соседей. Пользуясь ее отсутствием, Петр Богданович приказал, когда она возвратится, не впускать ее в дом. Ее и не впустили. На другой день с служившей при ней горничной отосланы были ей ее вещи и несколько десятков рублей. Таким образом волею, а вдвое того неволею Елизавета Ильинишна возвратилась к своим родным. Петр Богданович, оставшись один в Спасском, пересмотрел все уголки, перерыл все сундуки, отыскивая спрятанных сокровищ, и, уезжая из Спасского, взял с собою своего племянника. В Петербурге он отдал его в пансион Масона в 1781 году, а в 1785 взял из пансиона, несмотря на просьбы племянника оставить его там продолжать свои занятия, и зависал в Вологодский мушкетерский полк, невзирая на то, что Василий Васильевич уже был записан в гвардии.
В гвардию Петр Богданович записал племянника под именем Паскова и говорил одним, что это его племянник, другим — приемыш, самому же Василию Васильев вичу сказал, что он переименован из Пассеков в Паскова ошибкой писаря военной коллегии, и обещал, по приезде в Петербург, ошибку эту исправить, в удостоверение чего отправил его с поручительными письмами, в которых называл его Пассекам.
«В 1787 году, — сказано в записках Василия Васильевича, — выпущен я, по именному ее величества указу, из конной гвардии в Рижский карабинерный полк ротмистром и правил эскадроном, расположенным на рубежах Польши, за проезд его светлости князя Григория Александровича Потемкина. До того и пред тем беспокоил я дядюшку об увольнении меня в войско, действующее против неприятеля под предводительством князя Потемкина, что и воспоследовало. Его светлостию определен я в Сумский легко-конный полк, в коем обретался против неприятеля под Каушанами, при обозрении Бендер, где его светлости угодно было взять меня к себе в дежурство. С тех пор я и находился при князе Потемкине безотлучно везде и был, между прочим, охотникам.
С дозволения фельдмаршала, я был во всю осаду и при приступе к крепости Измаила, за что произведен ее императорским величеством в майоры, пожалован похвальным листом и знаком отличия.
По приятельской связи Петра Богдановича с Василием Степановичем Поповым, был выключен из числа произведенных, состоявших в дежурстве при князе».
В 1787 году Петр Богданович продал вдове Александра Михайловича Салтыкова — Марье Сергеевне Салтыковой, урожденной Волчковой, смоленское имение своего племянника, как бы принадлежащее ему, упросив между тем Анну Родионовну Чернышеву отправить на это время Василия Васильевича за границу к графу Ивану Григорьевичу Чернышеву. Василий Васильевич пробыл за границей до 1792 года. Когда он возвратился в Москву, графиня Чернышева предложила ему жениться на очень богатой девушке и взять в управление ее вейделевское имение с тем, чтобы доход делить пополам. Василий Васильевич отказался. Он располагал ехать в Лозанну, поступить там в университет и по окончании курса продолжать служить. Графиня назначала ему две тысячи семьсот рублей ежегодного пособия, и при этом сказала: «Все, что я ни сделаю для тебя, ничего не будет значить сравнительно с тем, что отец твой делал для меня. Он был мой опекун и второй отец».
Поступление в Лозаннский университет не состоялось, граф Александр Васильевич Суворов посоветовал Василию Васильевичу прежде Лозанны съездить в Дубоссары, куда отправлялся его дядя для размена посланников, повидаться с ним и постараться устроить свои дела. Василий Васильевич послушался Суворова. Дядя принял его ласково, объявил, что по кратковременности своего пребывания в Петербурге не успел исправить ошибки в его фамилии, но по возвращении непременно это сделает. Когда размен послов был окончен, Василий Васильевич подал дяде письмо, в котором просил его объявить ему, как велико наследство, оставшееся ему после отца, и когда он может получить его. Дядя отвечал, что до расчета дает ему украинское имение с условием,