В верхнем этаже дворца находится много комнат; везде в них позолота, резьба, мрамор, на стенах виды Константинополя, альфреско и без перспективы. Зеркала и ткани, более новые, привезены из Стамбула в последний приезд царской фамилии в столицу Крыма. Среди европейской мебели хранится кровать императрицы Екатерины II. Золотая комната и спальня хана остались без перемены. На некоторых стенах видны надписи из персидских поэтов.
Гарем соединяется со дворцом переходами. Огромная терраса с решетчатыми стенами и несколько небольших комнат в два света — вот и весь гарем. В нем уцелели вделанные в стенах шкафы, где хранились наряды ханских жен. Гарем и принадлежащий к нему небольшой сад окружены каменной оградой. Посреди сада фонтан, тут в былые времена ханские жены
Беспечно ожидая хана,
Вокруг игривого фонтана,
На шелковых коврах…
Толпою резвою сидели
И с детской радостью глядели,
Как рыба в ясной глубине
На мраморном ходила дне.
Нарочно к ней на дно иные
Роняли серьги золотые.
Кругом невольницы меж тем
Шербет носили ароматный
И песнью звонкой и приятной
Вдруг оглашали весь гарем{5}.
Теперь около этого фонтана и ветер не шелохнет.
Мы провели в Бахчисарае почти месяц лучшего времени года. В небольшом кругу христиан нашли людей образованных.
Увижу ль когда опять тебя, Таврида? твои моря, твои долины, твои заоблачные горы! Увижу ль тебя, покинутый дворец Бахчисарая? Часто задумывалась я под шум твоих водометов, часто бродили мы по твоим залам, где недавно кипели жизнь и страсти. Иногда мы находили во дворце старого Эфеида и ученого Османа; они важно, неподвижно сидели на диванах в пунцовых бархатных шубах и белых чалмах и с благоговением списывали надписи со стен. Я любила оставаться в это время в той же комнате и читать книгу. Со мною всегда был мой малютка сын — тихий, задумчивый ребенок, он молча смотрел на них и иногда в этой тишине засыпал, склонясь ко мне на колени. Окончивши свое занятие, ученые обращались к нам с благодарной улыбкой за уважение к их занятию и награждали моего малютку большим огурцом или букетом цветов.
Желая познакомиться с образом жизни татар, я пригласила к себе жену Османа, и чрезвычайно удивилась, увидавши толпу закутанных в покрывала татарок, разряженных татар, детей и множество оборванной прислуги. Вся толпа шумно поднялась на террасу и ввалила в комнаты. Это был татарский набег. От переводчицы я узнала, что если приглашают татарку, то она является со всей родней и прислугой.
Татарская княгиня Канкалова, узнавши, что меня интересует образ жизни татар, пригласила меня к себе на вечер. Я отправилась к княгине пешком, с обоими детьми, кормилицами и переводчицей. Войдя во двор, окруженный высокими стенами, я увидала множество татарок в блестящих нарядах. Княгиня, с семнадцатилетней дочерью, встретила меня на крыльце с восточными приветствиями. Обе одеты было просто, только планшевые рубашки, вроде наших русских, из тонкой сырцовой материи, застегивались дорогими изумрудными запонками да широкий, низко спущенный пояс горел золотыми бляхами рельефной работы. Длинные черные волосы княжны были заплетены в две косы, спускавшиеся чуть не до колен, в них вплетены были золотые талисманы, привезенные из Мекки дервишем, на голове ее надета была маленькая шапочка пунцового бархата. В ушах висели серьги с длинными жемчужными подвесками.
Одежда других женщин отличалась большей или меньшей пестротою и богатством.
По приглашению княгини, мы вошли в гарем, за нами все татарки. Это была довольно большая комната, разделенная на две неровные половины легкими колоннами. Окна были в мелких переплетах с цветными стеклами. В большей половине комнаты поместилась на широком диване княгиня, княжна, ее кормилица, я с детьми и мамками да переводчица. В другой половине расположились на полу татарки. Княгине подали трубку с длинным черешневым чубуком, — предложили и мне, я отказалась.
Когда под окном раздались звуки скрипок, дудочек и бубен, по знаку княгини две девушки поцеловали руку княгини, княжны и у меня, потупили глаза, вышли на средину комнаты, стали друг перед другом и, медленно переступая, стали делать руками тихие движенья. Когда музыка заиграла веселее, пляска оживилась и перешла в быструю и страстную. Музыка гремела, все татарки составили полукруг и начали известный в Крыму греческий танец; держась за платки, они делали разные фигуры и заплелись плетнем. В комнатах становилось душно, раскрыли окна, перед окнами брызнул и заструился фонтан. Вошли служанки с большими серебряными подносами, на них стояли хрустальные графины с чистой, ледяной водою, стаканы и множество блюдечек серебряных и золотых с вареньями и фруктами. Тут были розы в сахаре, недозрелые грецкие орехи, айва, кизил и белые лилии. Когда всех обнесли угощеньем, подносы поставили на низенькие татарские столики — вблизи меня.
Княгиня, через переводчицу, расспрашивала меня, зачем мы в Крыму и долго ли пробудем, сообщила, что дочь ее выходит замуж, а сын гвардеец — женится, и приглашала на обе свадьбы, я пожалела, что не могла этим воспользоваться.
Музыканты заиграли французскую кадриль, девушки пробовали ее танцевать, дело не ладилось — все перемешались, столпились и вдруг несколько приятных голосов запели татарскую песню, им вторила одна скрипка. Пропевши первый куплет, они умолкли. Из-за окон им отвечали музыканты вторым куплетом — всем хором с бубнами и флейтами. Музыканты кончили, в комнатах снова раздались женские голоса.
В это время подали в фарфоровых чашках прекрасный чай со сливками, лимоном, печеньями. Княжна меня усердно потчевала. Она говорила довольно хорошо по-русски и подарила мне стихи своего сочинения на татарском языке.
Между всеми посетительницами отличалась миловидностию и красотой четырнадцатилетняя дочь кадия Сиэде. Княгиня, узнавши, что Сиэде мне понравилась, велела ей сесть на скамеечке у моих ног.
Наступили сумерки. В комнате становилось темно. Музыканты, по приказанию княгини, поднялись на террасу, загремели в бубны и начали хором воспевать славные подвиги ханов и знаменитых родов, воспели княгиню, княжну Салтанету и ее жениха. Салтанета сидела на диване, облокотясь на столик, отделанный перламутром, на котором горели две свечи в серебряных подсвечниках. Косы ее спускались до пола. Она была как-то странно хороша.
Татарки сбирались домой, накидывали на себя белые кисейные покрывала. Княгиня спросила меня, не прикажу ли я что-нибудь пропеть музыкантам. Я слыхала любимую народом песню «Чипеим» — голос песни живой и приятный — и назвала «Чипеим». На лице княгини выразилось неудовольствие. Оказалось, что Чипеим была известная красавица, разошлась с мужем и не славилась скромностию жизни, а потому и избегали говорить о ней в почетном доме. Я просила объяснить княгине, что все это мне было неизвестно. Княгиня успокоилась, улыбнулась и весело крикнула музыкантам: «Чипеим». В минуту комната огласилась живой, веселой песнью. Татарки пересмеивались, княгиня улыбалась. Прощаясь, княгиня звала меня к себе обедать и ужинать и вместе с княжной проводила в сени. Кормилицы несли на руках полусонных детей. Перед нами и за нами мелькали в темноте закутанные в покрывала татарки. Накрапывал крупный дождь; осторожно ступая по мокрым камням неровной мостовой, мы пробирались во дворец. Мимо нас пронеслась на татарских лошадях кавалькада путешественников с накинутыми на плеча бурками и дам, завернутых в мантильи.
Во дворе дворца вываживали лошадей, на террасе сидело много путешественников и пили чай. Продрогнув и промокнув, мы пробрались в свое отделение, там нас давно ожидали за чайным столом и засыпали вопросами. Самовар кипел, душистый чай лился по чашкам, разговор оживился. Приятно, и тепло, и светло было у нас в комнатах.
Скоро ветер разогнал облака. В синеве поднялся месяц— все засияло. Свистнул соловей и залился дивной песнью; шумели фонтаны, цвели и лили аромат розы.
Как хороши твои ночи, Таврида!
Перед нашим выездом из Бахчисарая знакомые наши из христиан сделали для нас праздник в решетчатой зале гарема, пригласили из Севастополя моряков и несколько дам, залу роскошно осветили, оркестр музыкантов состоял из цыган; их поместили в решетчатом входе в залу. Зала наполнилась посетителями и посетительницами в бальных платьях; хозяином праздника были полицеймейстер Бахчисарая и его жена. Угощенье великолепное, — танцевали до рассвета. Сквозь решетчатую стену залы навевало ночной прохладой, яхонтовое небо, звезды и полный месяц заглядывали в залу. На нескольких столах готовили ужин; вдали, на пылавшем костре, молодой высокий албанец в национальной одежде засуча рукава жарил на вертеле целого барана и подал его на стол, рассекши на части с необыкновенным искусством. Прохладительные напитки из гранат, миндаля, лимонов и вина были опущены в ледяную воду фонтанного бассейна. Розовое шампанское южного берега лилось за ужином, — с полными бокалами в руках все пожелали нам счастливого пути.
На другой день Вадим верхом с проводником и товарищем отправился в Тепекермен. Я осталась во дворце с детьми ждать его возвращения.
Вот сокращенно, что говорит Вадим о Тепекермене в «Очерках России»:{6}
«С предписанием начальника губернии и проводником, который заменяет подорожную, отправился я в горы.
От Бахчисарая до Тепекермена около пяти верст, путь идет по каменистому утесу. При повороте к Успенскому монастырю встречается памятник Менгли-Гирея и остатки разрушенного здания. Здесь, говорят, был дворец хана. Дорога вьется по холмам среди кустарников, полных птиц и зверей. Выбравшись из кустарника, мы въехали на широкий уступ, на нем возвышается пирамидально Тепекермен. В глубине горы иссечены пещеры, в них спускаются с верха горы, как в подполье. Другие пещеры высечены в отвесном утесе в два яруса.
Такие же пещеры в большем размере видны и в Инкермене. Все они формы круглой, овальной и четыреугольной. В иных высечены скамьи, стулья, табуреты. Человек среднего роста может пройти в них свободно.