Между прочими разговорами князь сказал, что не может понять, с чего составилось дурное мнение о наших пенсионерах, между тем как он, узнавши их, нашел очень милыми и благовоспитанными.
Граф объяснил ему, что виною этого их директор, генерал Киль, человек недоброжелательный и не понимающий ни своего значения, ни молодых людей, над которыми поставлен начальником[134]. Сверх всего — ненавидящий все русское. Он не познакомился ни с одним из пенсионеров, не был ни в одной студии и трактовал их как школьников. Такие бестактные, возмутительные отношения возбудили в воспитанниках справедливое негодование, которое и выражалось при всяком удобном случае. Это Киля раздражало — из мести он не только что распространял о них дурную славу, но, желая уронить их, к приезду государя затеял выставку из оборышей, оставшихся у них от посланных ими работ в Академию. Неоконченные же их работы и этюды готовил выставить в большой зале palazzo Farnese[135]{6}, превосходно расписанной. Сверх того, письменно разослал предложения итальянским и иностранным художникам выставить свои работы в локале обыкновенных выставок, где свет и стены приспособлены. «Все это, — говорил граф, — не показывает ли явное желание, вредить?»
Князь Волконский согласился с доводами графа и хотел переговорить с Килем, но Киль уже водворил двуглавого орла на palazzo Farnese с надписью: «Выставка русских пенсионеров», и приставил к дверям швейцара с русскою кокардой. Он понимал, како впечатление должны были произвести работы воспитанников, сопоставленные с прославленными мастерами.
1 декабря, в четыре часа утра, приехал в Рим император Николай Павлович, остановился в доме русского посланника Бутенева, где переодевшись, поехал с визитом к папе; от папы посетил принца Ольденбургского, а от него приехал в Ватикан, прямо в церковь св. Петра, куда тотчас отправился и граф Федор Петрович Толстой, предварительно сказав пенсионерам, чтобы и они там находились. В церкви граф узнал, что государь уже там, находится у гроба св. Петра, перед которым, говорили, он положил три земные поклона. Граф взял на себя право представить императору пенсионеров Академии. Поставивши их всех вместе в стороне, сам стал против лестницы, по которой государь должен был выходить в церковь. Вошед наверх, государь тотчас увидал графа, остановился и, протянув обе руки вперед, сказал:
«Как! и ты здесь, Толстой, какими судьбами, никак не ожидал тебя видеть, — потом подошел к графу и крепко пожал ему руку, говоря: — Как я рад, что с тобой здесь встретился».
Граф попросил у государя позволения представить ему наших пенсионеров. Государь подошел к ним и, ласково приветствуя, сказал: «А, это наши? рад вас видеть, — и, обратись к графу, смеясь заметил. — Надеюсь, не ленятся?» Граф отвечал, что все трудятся прилежно. «Хорошо, — сказал государь, — увидим и определим, — потом, взявши графа через плечо, пошел с ним осматривать церковь, говоря: — Я рад, очень рад, что тебя вижу; у меня тебе будет много работы».
С другой стороны государя шел приставленный к нему папою ученый антикварий Висконти. Дорогой государь повторял графу, как он рад, что видит его в Риме, и спрашивал: был ли он в Палермо? На отрицательный ответ сказал:
«Тебе надобно видеть еще многое, поезжай в Палермо и непременно осмотри там все, особливо Monte Reale: там пропасть прекрасного»{7}.
Затем рассказал графу, что он был в монастыре св. Мартына, видел Эспоньолетто, с которого копирует Михайлов, и что эту картину он находит лучше всего виденного им там, и добавил: «Тебе, Толстой, много будет работы у меня».
Ходя по церкви и рассматривая капеллы, император заказывал копии с образов и вещей, которые ему нравились; со всем этим обращался к мнению графа и был к нему бесконечно милостив и приветлив.
В свите государя находился и Киль, но он не обратил на него ни малейшего внимания.
Заказы, сделанные в базилике св. Петра, были следующие: а) В капелле délia Pietâ{8} скопировать фризы, орнаменты, находящиеся на лицевой стороне престола, б) Скопировать мозаикой мозаичный образ св. Петра, помещенный налево от престола, над малым алтарем, только без ангелов наверху и с славянской надписью, а не с латинской, в) В первой капелле, с левой стороны от входа в церковь, скопировать картину крещения, г) Во второй капелле, с той же стороны, списать запрестольный образ, д) Образ распятия св. Петра, е) и ж) Два грудных овальных образа с колоссальными головами Петра и Павла.
Осмотревши все внутри базилики, государь раскланялся со всеми и уехал с посланником в его коляске. Когда он вышел из церкви, какой-то несчастный итальянец хотел подать ему просьбу, но бедняка удержали, несмотря на его сопротивление, и утащили куда-то; зато внизу лестницы, когда царь сел в коляску, двое других бедняков успели подать свои просьбы, которые он принял и передал посланнику.
Государь осматривал церковь в партикулярном сюртуке и, выходя, надел сероватый плащ.
Граф из церкви поехал к П. Н. Жеребцовой; зная ее участие в наших пенсионерах, он рассказал ей о своей встрече с государем. От нее же узнал, что государь был у папы в полной казацкой форме и в ленте, и когда входил в комнату, в которой должно было происходить их свидание, то папа вышел из своего кабинета, и они сошлись посередине комнаты; государь подошел к папе, чтобы поцеловать его руку, но тот не допустил, — они обнялись и поцеловались. Папа спросил государя через переводчика, что, вероятно, он устал от дороги? Государь отвечал:
— Нисколько.
Затем папа выразил сожаление, что его величество ехал в ночь и не видал прелестных видов, находящихся по этой дороге.
Это замечание папы осталось без ответа. Кардинал, служивший переводчиком, не передал царю слов папы, а простоял молча, опустя глаза в землю. Папа пригласил государя к себе в кабинет, куда за ними из наших вошел только один посланник Бутенев. В кабинете присутствовало шесть кардиналов, кроме кардинала, главного начальника Ватикана, а у дверей стоял маркиз или герцог[136], начальник папской гвардии.
В воскресенье государь слушал обедню в посольской церкви; с ним были князь Волконский, граф Орлов, В. Ф. Адлерберг и посланник. Как государь, так и вся свита его были в мундирах. Граф Толстой также находился в церкви. К нему подошла Софья Петровна Апраксина, и, когда с ним разговаривала, вошел государь; подойдя к Апраксиной, он взял ее за руку, спросил о здоровье и поздоровался с некоторыми из других дам; более всех говорил с княгиней Трубецкой и ее дочерью, Столыпиной. После обедни со всеми раскланялся и пошел в свои покои, пригласивши туда и дам. Графу сказано было, чтобы он тотчас ехал в Ватикан и дожидался царя на крыльце Ватикана, куда он, переодевшись, прибудет. На площади, на лестнице базилики, в самой церкви и на крыльце было такое огромное стечение народа, что когда приехал государь, то трудно было до него добраться. Гвардия в своих костюмах, вполне гармонировавших со старинным зданием церкви, и карабинеры, не привыкшие распоряжаться большим стечением публики, не могли удержать напора толпы. Проводником при царе был тот же Висконти; он повел государя прямо на крышу базилики. Кроме свиты, за императором пошли князь Волконский, его сын, посланник, граф А. Ф. Орлов, секретарь посольства, граф Ф. П. Толстой и с ним три пенсионера — Иванов, Моллер и Сверчков; граф хотел провести и других туда же, но, кроме этих трех, вблизи никого из воспитанников не оказалось. Перед входом на крышу царя встретил кардинал, начальник Ватикана, и сопровождал его во все время осмотра. С государем вошло на крышу до двадцати человек. С крыши он любовался открывшимися видами и со всеми замечаниями обращался к графу Федору Петровичу, который должен был находиться постоянно подле него. По удобным каменным лестницам они вошли на галерею, с которой их повели по внутренней лестнице на самый верх купола в стоящий на нем фонарик, внутри которого идет также кругом галерея. Граф Федор Петрович последовал за царем на эту галерею, такую узенькую, что два человека едва могут разойтиться на ней. С этой высоты ничего нельзя было различить внизу, — виднелись только движущиеся точки. На верх фонарика за царем вошли: граф, посланник и один из адъютантов. Государь с Висконти поднялся в яблоко, написал там свое имя и тотчас же возвратился; граф едва успел взглянуть вовнутрь огромного Шара и прочесть его подпись. Возвратясь, государь сказал, что, подписываясь под начертанными там именами, он случайно подписался под именем наследника цесаревича. В галерее купола государь увидал Моллера, который носил огромные усы и бакенбарды, и спросил:
— Что это за усач?
Граф отвечал:
— Это наш художник Моллер.
Тогда царь подошел к Моллеру и, между прочим, сказал:
— А ты худо сделал, что бросил батальную живопись; я ее люблю, и она очень нужна: у нас есть довольно того, что можно передать потомству, — подвиги на Кавказе и много другого, а с тех пор как не стало нашего Зауервейда, некому этого поручить: Коцебу не может, а другому нельзя, надобно быть военному, чтобы уметь писать эти сюжеты.
Сошед на кровлю, государь много шутил над теми, которые были не в состоянии подняться выше. На крыше он сказал графу:
— Я всегда бранюсь с нашими молодыми архитекторами, что они худо кладут кирпичи, не связывают их плотно и оставляют слишком большие швы; вот тебе доказательство, что я прав: посмотри, как здесь положен кирпич.
Граф отвечал, что твердость этих зданий зависит не от кирпичей и не от кладки, а от здешнего цемента и климата; что с здешним цементом и плашмя поставленный кирпич к кирпичу, высохнувши, будут крепко держаться.
Государь с этим, не согласился.
На крыше начальник Ватикана пригласил государя и всех бывших с ним в домик, или, скорее, беседку, временно устроенную, к приготовленному там завтраку. Домик этот состоял из двух отделений. В одном, за столом, довольно роскошно убранным, завтракал государь с начальником Ватикана, Висконти и двумя приглашенными учеными. В другом отделении, за столом, также роскошно убранным, сидели кн. Волконский, принц Ольденбургский, граф Орлов, посланник, граф Ф. П. Толстой, В. Ф. Адлерберг и остальные.