— Я от всей души желаю обширного успеха твоему изданию и готов, сколько будет возможно мне, в нем участвовать. Если выдержишь обещаемое в программе, это будет полное здание, выражающее одну мысль{9}.
Затем разговор перешел к главной цели нашей поездки в Англию. Кроме интереса, возбуждаемого самой страною, мне надобно было видеться с Александром по нашему личному делу.
Вскоре после нашего выезда за границу брат Василий Васильевич Пассек, заведовавший нашим имением в Малороссии вместе со своим, — помешался. Помешательство его развивалось постепенно, жил он вдалеке от родных, в своей деревне, окруженный только прислугой, которая не замечала его положения, а может, и замечала, но находила выгоднее об этом молчать. В начале помешательства он продал шерсть своих и наших овец, ягнят, сено, пшеницу и прочий хлеб и получил значительные деньги. Когда же родные узнали о его болезненном — состоянии, то приняли в нем участие, но не нашли у него в доме ни денег, ни бывших у него ценных вещей.
Вместо ожидаемых денег мы получили письмо, в котором все это нам сообщали и советовали ехать в деревню, чтобы не допустить имение до полного упадка, тем более что наше дело сошлось с освобождением крестьян. Не получивши из имения денег, мы не имели возможности и выехать. Видя в этом необходимость, я написала Саше и просила его дать нам взаймы до весны семьсот рублей серебром. Он отвечал, что желал бы повидаться со мною и если мне можно, то приехала бы в Лондон.
Переходя в разговоре к главной цели моего приезда в Англию, Саша сказал:
— Ты писала мне, что имеешь надобность в семистах рублях; по какому это случаю? и скоро ли надобно? Не подумай, что я отказываюсь, — но желал бы знать, что такое случилось.
Я рассказала ему о помешательстве брата. Он также нашел, что ехать нам в Россию следует, и, не выходя из кабинета, дал мне записку на дом Ротшильда в Париже на получение семисот рублей. При этом сказал: «Ты писала, что уплатишь мне весной, — этого ненадобно; сто рублей прошу тебя дать из них Вере Артамоновне, а остальные могут идти в уплату нашего тебе долга{10}. Ведь мы еще не сочлись за уступленную тобою твою часть в Васильевском, ради нашей пользы, втрое ниже стоимости. Остальное до свиданья — в России».
Я молча вздохнула.
— Что ж ты грустна?
— Бог знает, увидимся ли? Благодарю, Саша, я была уверена, что не откажешь. Зачем же ты звал меня в Лондон — и даже дальше?
— А ты сожалеешь?
— Нет. Я так спросила.
После обеда Саша поехал со мной и детьми показать мне некоторые красивые окрестности и свое избранное место. Это была глубокая зеленая долина, местами поросшая кустарником и деревьями, с которой виднелось море. Оставивши коляску в тени, мы пошли к берегу и остановились на самой высокой окраине. Под ногами у нас громоздились скалы над скалами, а перед нами синел Атлантический океан. Из-под горизонта выплывал корабль. Вечер был восхитительный.
— Помнишь ли ты, — сказал Саша, — Васильевское, голубую ленту Москвы-реки, ее живописные берега, тихие, ясные сумерки, и как находишь этот вид?
— Те виды сжились с моей душой, там я чувствую себя у себя; эта величественная картина прекрасна, но она почти угнетает меня, — отвечала я.
Опершись на обломленное дерево, Саша, задумавшись, смотрел на океан. Выражение лица его было печально.
Вблизи меня сидела Наташа. Оленька резвилась у какого-то развесистого дерева и громко смеялась,
Мы возвратились домой поздно.
Я пробыла у Александра четыре дня. Рано утром он сам отвез меня на вокзал железной дороги. У вокзала к нам подошел какой-то пожилой человек. Саша отрекомендовал меня ему. «А, так вот она, кузина корчевская», — сказал он по-английски и широкой рукой крепко пожал мне руку. Мальчик предложил нам купить виды Торквея и его окрестностей, — Саша купил и отдал их мне, говоря: «Вот тебе на память обо мне». Виды Торквея я сохраняю, они напоминают мне его. Это было наше последнее свиданье.
Обнявши меня, Александр сказал сквозь слезы: «Прощай, увидимся ли еще! половина жизни прошла в боли и борьбе, вторая вряд ли будет радостней. Поймет ли, оценит ли грядущее поколение всю трагическую сторону нашего существования; между тем как наше страдание — зерно, из которого разовьется их счастие. Поймут ли, отчего в минуты восторга не забывали мы тоски? вера в будущее спасает нас от отчаяния, а любовь влечет выразиться благими делами. Пусть же они остановятся с мыслью и грустью перед теми камнями, под которыми мы уснем. Мы заслужили их грусть!»{11}
Примечания
Том второй
{1} Слова из заключительной арии Нормы в одноименной опере Беллини (1831). В «Былом и думах» Герцен закончил ими рассказ о своем вятском романе с П. П. Медведевой (Г, т. VIII, стр. 350), отсюда и заимствовала их Пассек.
{2} Весь текст от начала этого абзаца и до слов«…разучившие писать удобочитаемо» Пассек взяла из повести «О себе» (см. ЛН, т. 63, стр. 36–38).
{3} Первую золотую медаль получил А. Н. Драшусов, впоследствии видный астроном; первую серебряную — H. M. Сатин. Герцен получил вторую серебряную медаль. О своем разочаровании в связи с этим он писал 5 июля 1833 г. Огареву и на следующий день— Н. А. Захарьиной (Г, т. XXI, стр. 18),
{4} Точное заглавие кандидатского сочинения Герцена — «Аналитическое изложение солнечной системы Коперника» (Г, т. I, стр. 36–51).
{5}«Испанские башмаки» — одно из наиболее распространенных в средневековой Европе орудий пытки. Это образное определение университетской науки Герцен заимствовал из первой части «Фауста» Гете: в сцене 4-й «Кабинет Фауста» Мефистофель говорит: «Там как следует вымуштруют ваш дух, зашнуруют его в испанские башмаки».
{6} От начала этого абзаца и до слов«…как и чувств моих» Пассек использовала повесть «О себе»; в первых четырех абзацах текст Герцена был ею, очевидно, несколько переделан (см. ЛН, т. 63, стр. 39–42). Марией Герцен называет здесь Людмилу Пассек (об увлечении ею было рассказано в главе 24 первого тома «Из дальних лет»).
{7} О своей детской влюбленности в Машеньку Наумову Огарев рассказал в «Моей исповеди» (ЛН, т. 61, стр. 696–700) и в третьей главе «Записок русского помещика» (см. наст, том, стр. 613–615).
{8} Неточная цитата из главы 8 поэмы Огарева «Зимний путь» (1855).
{9} О «Путевых записках Вадима *» см. в первом томе наст. изд., прим. 11 к главе 24.
{10} Роман Жана Альфонса Kappa «Sous les tilleules» вышел в свет во Франции в 1832 г. Был ли напечатан его перевод, выполненный Пассек, установить не удалось.
{11}«Дети аббатства» (1797) — сентиментально-нравоучительный роман английской писательницы Марии Регины Рош (Roche).
{12} «Гадательный, древний и новый всегдашний оракул, найденный по смерти стошестилетнего старика Мартына Задеки» был напечатан в 1800 г. и затем неоднократно переиздавался. Пушкин упомянул его в «Евгении Онегине» (глава пятая, строфа 22).
{13} «Людмила», написанная Жуковским по мотивам баллады немецкого поэта Бюргера «Ленора», появилась в 1808 г. и быстро приобрела широкую известность.
{14} Из стихотворения Батюшкова «Разлука» (1812–1813), ставшего распространенной народной песней.
{15} В PC (1874, № 3, стр. 562–563) было напечатано только одно письмо Ермолова к А. И. Кучину, от 17 февраля 1843 г.
{16} Эти рассказы Пассек привела в главе 1 своих воспоминаний.
{17} В ИРЛИ хранится письмо Людмилы Пассек к Герцену (единственное, сохранившееся от их переписки), которое близко по содержанию к этой записке Герцена. Его опубликовал Лемке (ГЛ, т. I, стр. 130–131).
{18} В последних двух абзацах Пассек частью цитирует, частью свободно излагает текст «Былого и дум» (Г, т. VIII, стр. 330 и 332).
{19} См. прим. 1 к наст. главе.
{20} Неточная цитата из 21 главы «Былого и дум» (Г, т. VIII, стр. 333), где Герцен говорит о своих отношениях к Н. А. Захарьиной. В PC Пассек обозначила ее тремя звездочками, а в отдельном издании заменила звездочки инициалом Р., под которым Герцен подразумевал Медведеву. Исправляем эту ошибку по PC.
{21} И. И. Лажечников был директором тверской гимназии и народных училищ с 1831 по 1837 г. Его первый исторический роман «Последний Новик» (1831–1833) принес автору известность, которая упрочилась после выхода в свет в 1835 г. второго и наиболее значительного его романа «Ледяной дом».
{22}«Добродушный чудак» — тайный советник Щурков, выведенный в «Ледяном доме» (часть II, глава 5).
{23} Начало абзаца восходит к тексту «Былого и дум» (Г, т. VIII, стр. 151); его окончание от слов «Можно встретить старика…» Пассек составила на основе «Капризов и раздумья» (Г, т. II, стр. 83–84).
{1} Эпиграф из стихотворения Е. П. Ростопчиной «Где мне хорошо» (1838).
{2} Граф А. Н. Панин, дальний родственник Пассеков, был помощником попечителя Харьковского учебного округа с 1833 по 1838 г.
{3} Излагая здесь кратко текст «Былого и дум» (Г, т. VIII, стр. 203–204), Пассек повторяет ошибку Герцена в дате ареста. 24 июня состоялась пирушка у Е. П. Машковцева по случаю окончания университета; вторая пирушка, спровоцированная полицейским агентом, состоялась 8 июля, когда все присутствовавшие на ней и были арестованы. Огарева арестовали 9 июля. Сатина в это время не было в Москве, и его арестовали позднее.
{4} О пожарах в Москве летом 1834 г. рассказано в «Былом и думах» (Г, т. VIII, стр. 190–194).
{5} Рассказ о празднике на Ходынском поле и о прогулке по Ваганьковскому кладбищу Пассек заимствовала из повести «О себе» (см. ЛН, т. 63, стр. 42–44). Здесь, как и позднее в «Былом и думах», Герцен неточно назвал дату прогулки: она состоялась 20 июля.