20/IV 64. Дело Бродского по трем каналам пошло вверх – но – что будет? И когда? Неизвестно.
22/IV. А от него приехал ленинградский посетитель и московская посетительница и подробно рассказали о его быте и душевном состоянии.
Грязь, холод. Спит, не раздеваясь. Горячей пищи нет. Не переводит, не читает, потому что слишком холодно в комнатушке. В 4 ч. дня, вернувшись с работы, ложится, не раздеваясь, на койку.
Уверяет, что никто ничем не хочет ему помочь. («Это психоз», говорит АА. «У Левы такой же. Он уверен, что я нарочно держала его в лагере».)
Посылаем ему спальный мешок, спиртовку, свечи.
Вся история Бродского навела меня на ясную и четкую мысль. Кажется, впервые за всю жизнь.
Я поняла, что сейчас нам всем надо делать – и в общем и в частном плане.
Поняла, с помощью двух лиц: Фриды и Герцена.
2–5/V. Москва. Писала – не Герцена – а снова о Бродском. Кажется – все говорят – удалось. Но какой ценой! Несчастные семь страниц на машинке выбили из сна; три дня я жила с мигренью, с горячим лицом, обожженными изнутри глазами – больная, потерянная…
Если бы ему помогло!
9/V 64. Вечер. Москва. А с делом так.
Сарра Эммануиловна18 добилась (по моему наущению) от Гранина, который был в Москве, что он не только Черноуцану сказал о безобразиях, но написал Руденко19, что справка Воеводина – фальшивка. Еще до этого он заявил в обкоме, что уйдет из комиссии, если Воеводина не снимут, – и показал письмо «молодых». Толстиков на это ответил, что он еще посмотрит список молодых и разберется, кто они, а Прокофьев пригрозил Гранину, что тот положит билет.
Гранин мне удивителен. С. Э. дала ему мое письмо к Черноуцану и Фридину запись, и он сказал, что только теперь он все понял. А ему давно бы все следовало понять!
Остальное мрачно. Черноуцан тяжело болен. Между тем он тоже уже перешел на нашу сторону и мог бы помочь. Он сказал Гранину:
«Я жалею, что вовремя не обратил внимание на письмо Чуковской и Вигдоровой».
Новое мое письмо к Черноуцану все друзья превозносят, как яснейший и сильнейший документ, но куда его послать – неясно.
И тут разночувствия у меня с Фридой. Она хочет – Миронову, Руденко. Я не хочу к ним обращаться; если бы попало вместе с досье – пожалуйста.
Фрида, конечно, понимает лучше меня. А у меня как всегда: написала – а дальше не понимаю и даже не хочу. Будто это стихотворение.
Затем: Фрида все время хочет, чтобы я на что-то сдвигала С. Я. и К. И. А я этого не хочу – раз они сами не рвутся в бой. Ведь тут нужны борцы, которые, как я, Фрида, Копелевы, С. Э.20, сами рвутся, хотят, пробуют, а не люди, согласные что-то подписать.
Но Фрида настойчивее меня.
А я так не люблю ни на кого нажимать!
12/V. Переделкино. Дело Бродского – плохо.
К нему ездили молодые врачи. Повезли еду, деньги, книги. От денег отказался, еду и книги взял. Обрадовался моему письму Игорю Сергеевичу Черноуцану, которое ему показали. Врачи нашли, что плохо с сердцем: непосильный труд при пороке грозит сердцу декомпенсацией.
Я написала Черноуцану и послала вчера ему письмо и Фридину запись – в ЦК, хотя и знаю, что он в больнице. Но в больницу писать неприлично. А в ЦК надо просто для того, чтобы Фрида в своих хлопотах могла бы на мое письмо ссылаться21.
Сейчас главное – спасти Иосифа от тяжелого труда, добиться, чтобы тамошние врачи его освободили.
Как это сделать?
Среди его стихов я нашла одно, которое мне очень полюбилось – «Стансы городу».
Миронов пишет в «Правде» о необходимости соблюдать законы – Миронов!
19/V 64. Мать Иосифа.
Настырная, с первого же слова – неумная, измученная всем – и им! – несчастная женщина.
Она была у него, но не сделала главного: не отвезла его к врачу. А здесь она явно с одной целью: подталкивать нас. А надо бы другое – использовать свои материнские права, докричаться о его болезни.
Копелевы все же уговорили ее послать телеграммы Руденко, Тикунову22, Брежневу.
22/V 64. Но все кругом – худо.
Сурков передал нашу папку Руденко. Ответа нет. Он написал кому-то письмо в ЦК, и его оттуда, по его выражению, фукнули. «Опять письмо пишешь?» (На знаменитой встрече ему попало за какое-то письмо, от которого он мгновенно отказался23.)
Фрида собирается через Расула – к Тикунову и еще через кого-то – к председателю Верховного Суда РСФСР Смирнову.
Фрида!
Сегодня Сурков должен был быть у АА (она ведь летит в Рим – получать премию Европейского Содружества). Ей он должен рассказать об Иосифе, т. е. о хлопотах.
Ходят слухи, что о деле Иосифа передавали по Би-би-си.
Ходят слухи, что в Нью-Йорке вышла целая брошюра о суде.
Плохо это для него? Хорошо?
26/V. Пришла утром Фрида, села в кресло и заплакала.
Чувство бессилия, стены.
«Я хочу умереть»…
А вечером – некоторая радость: позвонила мать из Ленинграда, что она получила ответ на одну из своих телеграмм, которую по нашему настоянию она дала Руденко, Тикунову, Брежневу о болезни Иосифа; помощник Тикунова, Евдокимов, сообщает ей, что в Коношу дано распоряжение обследовать здоровье Иосифа.
27/V. Вечером – звонок, и Фридин голос, срывающийся:
– Мне нужно сейчас, сию минуту увидеть вас… Я тут близко… Вы одна?
Я ждала ее минут пять, с напряжением, со страшной дрожью в сердце.
Одна новость хорошая: Иосиф позвонил Юле [Живовой], что у него в руках справка от врача, тамошнего, что тяжелая работа ему запрещена. Теперь ее должна заверить милиция. («А вдруг коношская милиция начнет справляться в Ленинграде?» – говорит Фрида.)
Вторая новость – мутная и тревожная. Е. С. Романова передала Фриде, что в Иностранную Комиссию пришел кто-то из агентства «Новости» с вопросом: надо ли опровергать статью в Лондонской «Gerald Tribune», где говорится… и дальше какая-то путаница – говорится, будто С. Я. М., К. И. Ч. и Шостакович прислали им (?!) письмо с просьбой вступиться за Бродского… Боже мой, теперь я ни жива ни мертва, потому что это значит, что будут тревожить Деда! Почему бы не меня? Я была б спокойна. Но я надеюсь, что в статье на самом деле написано иначе – т. е. правда – что поименованные лица обращались к здешним властям…
Завтра все выяснится.
Боюсь, что начальство начнет от них требовать какого-нибудь отречения – а они ведь – не Фрида… Отречься не отрекутся, но могут сделать какой-нибудь ложный или фальшивый шаг.
Что еще? Да, третьего дня я спокойно приняла из рук почтальонши пакет, но, увидев штамп, обмерла обмиранием 38 года: на пакете штамп Ленинградской прокуратуры. Вскрыла. Оттуда выпали все бумаги, посланные мною в ЦК, Черноуцану, кроме моего письма к нему… И короткая, малограмотная, лживая отписка из прокуратуры.
Это значит, что по случаю болезни Черноуцана пакет мой был вскрыт в Отделе – и материал послан в Ленинград. Что вполне бессмысленно, потому что он был подобран как разоблачение общественное, а не юридическое.
5/VI 64. Москва. Интеллигенция, не утратившая бескорыстия и бесстрашия мысли.
Ее мало во всем мире. Но она все-таки есть.
Она ничего не может переменить – в настоящем. Мир движется своими путями, двигаемыми не ею. Но все плодотворное – от нее; эстафета культуры передается ею. Она постоянно разбита наголову – и всегда победительница.
23/VI 64. Пиво-Воды24. А в деле Бродского – просвет. Наконец мое письмо и Фридину запись прочел Черноуцан и обещал попробовать что-то сделать. Затем неожиданность: делом возмущен заведующий международным отделом КГБ.
Я его понимаю!
Уже и левая итальянская печать выступила.
От Иосифа пришло очень хорошо написанное письмо к Руденко. Пошлем его в разные места.
Фрида приезжала из Тарусы и была на приеме в Управлении милиции с просьбой распорядиться послать его во ВТЭК. Ей сказали, что это может сделать Архангельск – сам. И Коноша. Но Архангельск – сам, увы! боится…
Иосиф на три дня ездил – с разрешения начальства – в Питер.
17/VII 64. Москва. Одной доброй силой в мире меньше – умер С. Я.
Наша личная беззащитность и общая беззащитность добра в мире увеличилась – нет Маршака.
К кому бежать с делом Бродского?..
2 июля в 8.45 вечера меня, как я всегда ожидала, сшиб в Переделкине велосипед.
5-го у меня были Юля и Раиса Давыдовна25; сказали, что Иосиф Бродский прислал цикл стихов для «Нового Мира» – кто же передаст Твардовскому? «Только С. Я., – сказала я, – если еще ему понравятся эти стихи». – «С. Я. тяжело болен», – пробормотала Юля. «Я, как встану, пойду к нему в больницу», – сказала я.
29/VII 64. Переделкино. Пиво-Воды. Об Иосифе дурные вести: отношение к нему на месте переменилось, Лернер принял свои меры. Врачи испугались, инвалидности не дадут.
11/IX 64. Сегодня дурные вести о деле Иосифа.
Несколько дней назад, в городе, была у меня Грудинина26. Она специально приехала из Ленинграда, чтобы добиться приема у Смирнова, Миронова, Суркова, Руденко и, кроме того, послать большое письмо Н. С. [Хрущеву]. Письмо составлено малограмотно (она член СП, руководитель лит. объединений), длинно, – но горячо и убедительно. Женщина она малоинтеллигентная, ограниченная, даже не умная – но с прелестной улыбкой, доброй, застенчивой и смелой.
Вместе с Львом Зиновьевичем она посетила Воронкова27 и толково объяснила ему, сколько в деле фальшивок.
Попыталась охмурить Грибачева – но тот, не будь дурак, отказался вникать, сказав, что у него времени нет.
Ну вот, а сегодня К. И. ходил к Федину, который читал начало его воспоминаний о Зощенке – и Федин сказал, что: дело Бродского (с Фридиной записью) было докладываемо лично Хрущеву (по-видимому, из-за криков за границей), и он сказал якобы, что суд велся безобразно, но пусть Бродский будет счастлив, что его судили за тунеядство, а не за политику, потому что за стихи ему причиталось бы 10 лет…