ереводит бесстрастно. Я прочла в магнитофон приготовленные куски:
I. Архипелаг.
II. О Солженицыне на даче (несколько глав).
III. О своем исключении и «Советской России» (чуть-чуть).
IV. Свое выступление на Секретариате.
В промежутках он выключал или делал вид, что выключает магнитофон.
Обижался, что его не принимает А. И. и не дает интервью. «Все Америке, а не Англии, а Франция ничего не знает».
Я не объясняла, но понимаю, что Франция неинтересна потому, что Би-би-си, «Голос» и «Немецкую волну» у нас слушают, а Францию – нет.
Думаю, что об «Архипелаге» в «Фигаро» бесполезно, перевод все испортит; у меня же всё на «предатель» – «предал гласность» – «предают забвению»75.
8 февраля, пятница, Переделкино. Хотела сегодня сесть за следующую главу книги, очень хорошо подготовленную мною и Финой в городе – ан нет.
С утра Ал. Ис-чу позвонила Аля, что ей пытался вручить повестку на имя Ал. Ис. некий тип – вызов к следователю Балашову в Прокуратуру СССР. Придравшись к отсутствию какого-то номера, она повестки не приняла.
Не успел он сообщить мне эту новость – стук в дверь. На крыльце – четверо мужчин, через окошко не пойму кто. Открываю. Опять пришли измерять дом, потому что папка потерялась. На этот раз катушки и все как следует, и промеряют и диктуют, но все на бегу, спешно. Я совсем запыхалась: лестница, верх. Очень все спешно и небрежно. Командует один – без лица, пустые глаза; двое молчат; один какой-то очень приветливый, говорит о К. И., «Музей», «реставрация» и пр. Я с ними во двор – так же спешно гараж, сторожку. Говорят – будут в этом году. (Что? Ремонтировать? Или выселять меня?) Внизу тоже все обошли; когда мы вошли в комнату А. И., где он сидел за столом, я громко сказала:
– Простите, Ал. Ис., что мы вам мешаем работать.
Во дворе я с ними нарочно дошла до забора, чтобы показать сломанный забор.
У ворот стояли еще двое.
Я спросила Ал. Ис., что он будет делать с прокуратурой, т. е. пойдет ли?
– Нет. Пусть они наденут на меня наручники и поведут. Сам не пойду. Они поставили меня вне закона – и я их закону подчиняться не буду… Пусть меня поведут с милицией – пусть мир узнает, что я арестован.
10 февраля 74, воскр., Москва. Уезжала я с дачи в последний раз со странным чувством. Два раза было, что когда я ехала в субботу или в среду на могилу, то и А. И. со мной. В последнее время – нет. С мгновения известия о повестке из Прокуратуры я так за него боюсь. Если он не едет со мной на могилу, то я обычно в такие дни не захожу к нему прощаться, чтоб не мешать. А тут, уезжая, я уж села в машину – и думаю: нет, надо проститься. Увидимся ли? Я вышла, вернулась. Он стоял в передней. «Вы забыли что?» – «Нет, я – сказать до свидания».
Мы обнялись, как всегда – если встречаемся или прощаемся. Я вышла, уселась. И он, к машине, уже в своем кожухе. Помахали.
Потом могила. Дивный косогор.
Пока этот человек рядом – счастье.
12 февраля 74, вторник, город. Вот и нет его рядом.
Увели.
Сегодня в 4 ч. я в тревоге звонила туда, узнать о больном Игнаше и о нем. Игнаше лучше, а он передал через Е. Ф. мне, что вечером придет.
Значит, в городе. И придет.
Сегодня у меня впервые пошла книга.
В 6 ч. позвонил Юл. М. Д<аниэль>:
– Знаете ли вы, что с А. И.?
– Да, все хорошо.
– Нет, его увели с милицией в прокуратуру.
Я позвонила Льву76. Он уже знал. «Аля вам звонила, у вас, видно, телефон был выключен». Я позвонила Сахарову – он на работе. Я попросила его тещу ему передать, что случилось.
И пошла туда, провожаемая.
Туда, где его уже нет.
В квартире бледная Аля, бодрая Екатерина Фердинандовна, дети, Шафаревич и какие-то бегающие молодые особы – как потом оказалось, Ир. Гинзбург и Н. Горбаневская. Я села одна в комнате и сидела одна, чтоб не мешать, если не помогаю. Довольно долго. Телефоны звонили – Париж, Тобольск. Корры уже были в большом количестве.
Пришли между 5 и 6-ю. Аля не открывала. А. И. сидел с Шафаревичем у себя, вернувшись с прогулки: носил Степушку гулять. Аля спрашивала: кто да кто, да что надо, да ведь он уже ответил следователю письменно в пятницу и пр. Тогда он сам вышел и открыл дверь. Сразу ворвались 8 человек – милиция и в штатском. Начальник операции – Зверев77 (А. И. большой любитель фамилий). Они были очень грубы. (Кто-то при этом рассказе спросил Ек. Ф.: «Они его тащили?» Димка: «Кого? Дядю Саню? Да он бы их всех убил!») Увели. («Россия без Пушкина».) Двое остались еще минут на 20. Двигаться семье не мешали. Потом ушли.
Пришли Ю<лий>М<аркович>, Алик78, еще много незнакомых, я пересела на кухню слушать радио. Пришли Сахаровы. Потом Таничка79. Би-би-си и «Немецкая волна» передали про увод в последних известиях. Затем откуда-то позвонили А. Д-чу (видно, дома дали здешний телефон). Он сказал хорошо – по-русски, а Таня записала и перевела на английский. Я сказала: «Давайте, подпишем все». (Теперь очень жалею: спровоцировала тех, кому нельзя! Но кое-кто молчал, каждый называл сам себя: А. Д., я, Т. Л<итвинова>, Ю. Д<ани-эль>, Шафаревич, Твердохлебов – и – Алик (не надо бы).)
Потом Алик меня проводил домой – к Люше и Фине.
Самое главное: Аля собиралась в прокуратуру. А часов в 9 позвонили ей оттуда: говорят из прокуратуры. Ваш муж задержан. Справки можете получить завтра по телефону такому-то, у следователя Ал. Ник. Балашова.
Но Аля просила говорить всех не «задержан», а «арестован», потому что это практически одно, а иностранцы будут путать.
Вышлют ли его сразу без семьи за границу? Или на Восток, в лагерь?
Мне кажется, я умерла.
20 февраля 74, среда, Москва. Вчера нам позвонил А. И.80 Взяла трубку Люша. «А мама дома? Будем говорить втроем». «Я здоров и свободно заговорил по-немецки». «Эмигрантов и корреспондентов шугаю». «А вообще меня встретил весь город как национального героя». Л.: «Утомительно». «Нет, это хорошо». Л.: «А есть ли близкие люди, свои, от которых вы не прячетесь?» – «Конечно, есть… Года через 4 я вернусь к вам». Л. спросила насчет вещей: «Вилы, лыжи и валенки пусть останутся в Музее». (Т. е. у нас, в доме К. И. Валенки – исторические – присланы кем-то из лагеря. Вилы он держал за шкафом, хотел пырнуть, если за ним придут.) Мне: «Я ведь в тот вечер должен был прийти к вам и сговориться (?)». Я: «В тот вечер я сама пришла к вам в 7 ч.». И я рассказала ему, сколько было друзей и сколько писем.
Сейчас главное – отправка Али с семьей. Игнаша болен. Им помогают, но все равно невпроворот. В провоз архива я не верю. Думаю, на таможне все отберут или 9/10. А какая мука – формальности, овир.
В среду – ту – я вернулась на дачу: его пальто в передней, его часики и цветные карандаши на столе, лыжи, вилы, лопата, его свертки в холодильнике.
Дважды: «светлый день и опустелый дом». О нет, не дважды уже.
Думаю, А. И. устроит там настоящий р<усский> центр. Когда соединится с семьей. По-видимому, сейчас занят корректурами «Архипелага» – новых частей.
А потом, надеюсь, займется нами, со свойственным ему организаторским гением.
15 марта 1974, воскр., город. Сегодня иду к Але – отнести фотографии нашего дома и сада для Ал. Ис. Нужно ли ему это? Не знаю. Живет ли в нем память о новых (после тюрьмы) людях и местах? Он не лирик. Но о вещах живет: то и дело он звонит из Швейцарии Але, а та – Люше, что Ал. Ис. просит привезти (из дому или от нас) подстаканник, плоскозубец или какие-то наглазники, которые бедная Кларочка не может найти.
Все время – передается по радио – его очередной отказ какой-нибудь стране или организации приехать к ним в гости: он хочет вполне отдаться литературной работе.
Впервые в жизни после тюрьмы у него будет свой дом, свое устройство… Город он ненавидит. Борзовку81 любил, но там с ним жила нелюбимая. Переделкино любил скрепя сердце. Теперь он с любимой женой и в доме, в котором сам себе господин.
23 июня, Москва, воскресенье. Великая книга читается и потрясает. Но многие жаждут избавить себя от благодарности автору и потому сильно злобятся на «Письмо вождям» (с которым я тоже не везде согласна – ну и что?).
3 июля, вторник, 74. Москва. Только что слышала голос А. И. – отрывок из его интервью (4-й кусок). Я слышала этот же кусок и более подробно на даче; но только голосом диктора. А тут, сейчас, его голос.
Интервью блистательное, разумеется – написанное, и давно писавшееся; множеством мыслей совпадающее с моими; а некоторое – поправки к письму вождям – просто мое.
11 июля 74, четверг, Переделкино. Сегодня – очередной посетитель.
Очень похож на моего машиниста.
Думаю, не провокатор. И вот тут самое горькое, самое трудное. 1) Я ничем не могу ему помочь; 2) мы совсем не понимаем друг друга.
Ему 62 года. На вид меньше. С Урала, но украинец. 10 лет лагеря, выпущен в 56-м. Разумеется, хочет телефон Сахарова. А случилось-то, что в разговоре он кому-то при ком-то сказал, что нельзя ругать «Архипелаг», раз книгу не читали. На следующее утро его на машине отвезли в милицию, а оттуда в КГБ. Там полковник. «Тебе что надо? Еще захотел? Ты Яковлева в «Правде» читал? Ну и все… А книгу Солженицына никогда не прочтешь». Затем вопрос: «Как ты считаешь, правильно, что его вытурили, а не посадили». Мой ответил: «Что ж его сажать, ведь он уже сидел». А полковник ему: «Он для нас вошь, мы его раздавим в любом месте… Вот он и сидит у себя в доме, как в крепости».
4 часа с ним говорили, пугали его: «Мы тебе 5 лет за хулиганство в одну минуту дадим».
Приехал он в Москву в поисках А. Д. и меня.
Человек все понимает, и в то же время: «Солженицын не все написал про лагерь. Я был, я видел». – «Да ведь вы не читали!» – «Слышал отрывки по Волне. И в «Лит. Газете» пересказ.