национальной чужеродностью происшедшее, а я не думаю, что дело было в чуждой национальной примеси. Все политические партии России, особенно большевики, как все вообще профессиональные революционеры, чужды культуре и рушат ее, не берегут ее. Октябрьская революция была торжеством Нечаевства + Марксизм; черт ли в том, что Зиновьев еврей? Жданов и Попков были русские – от этого не легче. Ну вот, но рассуждать без конца об А. И. я не хочу – я прочла одну его страницу в № 11594 и за нее отдам всю их болтовню со всеми потрохами. Он – художник, и притом русский художник, т. е. писатель, взыскующий правды.
29 декабря 75 г., понед., Москва. Люблю А. И., хоть он и напрасно раскрывает скобки еврейских фамилий: его национализм простить ему можно, но скобки ассоциируются с подготовкой дела врачей, а это простить труднее, даже нельзя. Напишу ему.
7 марта 76, Москва, воскресенье. Слышала в Переделкине по радио голос А. И. (Интервью в Лондоне95.) Сказал, как это часто бывает, то, что я все дни думала: почему правительства признают Анголу? Хотя там интервенция и пр.? Он тем же попрекнул Англию. «Безнравственно. Политика должна совпадать с нравственностью. Мы, отличающие добро от зла, убедились в этом».
И опять тот голос знакомый
Точно эхо дальнего грома
Наша слава и торжество…96
8 марта 76 г., Москва, понедельник, 20 ч. 30 м. Только что – по Би-би-си – интервью с А. И. После сыграли нечто похоронное – и верно: мрачное, мрачнейшее интервью. Рассказал 3 случая: как молодого человека убили в электричке после посещения им Сахарова; как Ланду арестовали на улице, запихали в машину (не объяснил, что она собиралась ехать на суд к Ковалеву), и психиатрическая лечебница для Игрунова… Голос, голос, мой любимый голос, голос правды… Да, еще об избиении Николая Крюкова у него на квартире – я не знаю, кто это… А вообще больше можно рассказать…97
Голос усталый. Предчувствия и о себе, и о нас, и о Западе – мрачнейшие.
Два года назад, по его мнению, еще были надежды, теперь их нет.
Ничего не сказал об отъездах. Между тем отъезды разрушают общество не менее, чем аресты. Личностям лучше в Иерусалиме или в Париже, чем в Потьме, но общество разрушается в одинаковой степени, а уезжающих больше, чем арестованных.
6 апреля 76, Москва, вторник. В эфире – единоборство гения, Солженицына, со всем миром.
9 мая 76. Понедельник. Сейчас я купаюсь в океане благоуханной русской речи: читаю III том [ «Архипелага»]. Перед этим все мелко. Это книга книг. «Игру эту боги затеяли»98. Тут, в этом жанре («научно-художественном», как говорил и писал когда-то Маршак), он несравним ни с кем и бесспорен, вне зависимости от ошибок мыслей и обобщений. (Завирается насчет XIX века.) Читаю с наслаждением как великое совершенство. В его языке (когда он работает не по Далю) есть нечто ахматовское, пушкинское – мощь. И какой гениальный путь – путь гениального человека, которому всё по плечу: и книга, и жизнь.
Может быть, третий том самый сильный.
…Да, я понимаю, что классик не может не верить в Провидение, судьбу, Бога. Вот изгнали его. И теперь у него под рукой оказался уникальный архив Маклакова, который, вероятно, дает колоссальный материал для Узлов. Здесь бы он его не увидел.
17 мая 76, понедельник, Москва. Светлана Орлова села на шоссе в случайную машину и оказалось – адмиральскую. Зашел разговор о даче К. И. Адмирал сообщил ей, что:
1) Там жил Солженицын и давал оттуда иностранцам пресс-конференции.
2) Теперь там живет эта Лидия.
3) Иностранные дипломаты отремонтировали ей эту дачу – в благодарность за Солженицына! – построили кирпичный гараж на 2 машины.
4) Массандру (мансарду!), где жил К. И., снесли и никаких вещей К. И. там нет.
5) На даче происходят выпивоны с иностранцами.
Светлана в ответ предложила ему зайти на дачу и поглядеть самому. (Он живет в Переделкине.)
– Ни в коем случае.
24 мая 76, понед., Москва. Очень тянет написать моей нерушимой скале, моей земле – Ал. Ис. (о 3 томе)99.
10 сентября, пятница, Переделкино. По радио: классик уже месяца полтора не в Цюрихе, а в Америке. Купил там имение. Перевез семью, которая уже с июня в Бостоне. Очевидно, переезд совершался тайком; сначала сообщили, что переезд вынужден преследованиями со стороны КГБ и угрожающими письмами. По-видимому, это так и есть, хотя Белый дом не подтверждает. Но если бы это было не так – зачем бы совершать отбытие потихоньку? Сейчас напирают на сходство природы с русской. Я думаю, причин несколько, но КГБ безусловно. Подождем, пока он скажет сам. Но будет ли он безопасен в Америке? Как мелки и ничтожны все парижские дрязги по сравнению с этой судьбой – дантовской.
1 октября 76, пятница, дача. Прочла 118 № «Вестника». Жаль, дали ненадолго. Богатый номер. Классик во всей славе своего морального превосходства – поразительна речь его при вручении ему медали от имени общества свободы100. Сказав несколько вежливых слов, он сразу берет быка за рога, совершенно неожиданным поворотом: здесь уместно было бы заняться декларацией об ужасах тоталитаризма и преимуществах свободы. Но не лучше ли взглянуть самим в глаза своей свободе? И пошел, пошел, гениально брошенными мазками, живописать тамошнюю свободу… Какое бесстрашие мысли – та истинная «отвага знания», которой требовал от себя Герцен…
В эфире Амальрик. В большинстве случаев – умно, самостоятельно, смело. Только почему его называют изгнанником? Изгнанник у нас один – Ал. Ис., остальные – эмигранты, хотя Амальрик, конечно, не обязан был снова садиться в тюрьму, на гибель. Но все-таки изгнанник у нас один.
6 декабря 76, понедельник, Москва. Лакшин написал ответ на «Теленка». Сначала ему предложило написать КГБ. Отказался. Теперь написал (т. е. принял заказ!) и напечатал у Роя101. Прочитавшие говорят, что умно, талантливо и подло. Мерзости об А. С. Берзер102. И все под благородным предлогом: защита друга, защита Твардовского… Я читать не стану. Не ему «вести борьбу с самодержавным великаном»103. Но дорогой плюралист Лев [Копелев] печатается у Роя. И тот же Лев всем твердит о неблагодарности и неблагородстве классика. Существуют плоды: стихотворение Самойлова в «Дне поэзии».
…И слушать о себе издевку злобной правды,
Которая ужасней клеветы104.
У Солженицына издевки не бывает, он не Синявский. У него негодование, гнев, сострадание. А правда его действительно ужасна, потому что ни один клеветник не изобретет более ужасной правды.
И все это – в год 1976, великий год выхода в свет великого III тома!
Да, слепы люди, низки тучи105.
5 февраля, суббота, 77, Переделкино. Телефон: арестован Алик106 и увезен в Калугу.
Я все-таки работала. Потом гуляла с Копелевым. Оказывается, С[ахаро]ву отказали в обмене. Но все уже отступило рядом с этой вестью: Алика арестовали и готовят процесс о валютных операциях, которых не было.
Вечером, по радио, о нем очень много (явно Ал. Ис. нажал все кнопки) с очень ясными, толковыми, длинными объяснениями, что он – представитель Солженицынского фонда, что деньги от Солженицына получал только законно (1/3 в казну), сколько распределил (оказалось, и советские граждане собрали 70 тысяч – я горжусь), и как, и кому, и что валюта была ему подброшена во время обыска.
Значит, готовится процесс и грязь. Но уж кого-кого, а Гинзбурга ни А. И., ни Аля (это важно) в обиду не дадут. В конце концов выступит и сам А. И., а это – артподготовка из тяжелых орудий.
Но какая же тут теперь брешь, кто же будет это делать, вместо? (Он делал честно, хотя и неосторожно: у него при обыске взяли, например, все списки и адреса!)
5 марта 77, Переделкино, пятница. В эфире много радостей: Буковский! Буковский мог оказаться пустельгой, а он сверкает умом, находчивостью, правдой. И Ал. Ис. очень энергично выступил в защиту Гинзбурга – оглашено было его письмо к тамошнему знаменитому адвокату (как выражается «Голос», «Солженицын нанял адвоката»). Конечно, никакого адвоката сюда не пустят, но власти постесняются таскать Гинзбурга в карцер и пр., зная, что они подконтрольны… Ал. Ис. всегда делает то, что надо, и так, как надо… Что-то рассказывалось и о причинах его отъезда из Швейцарии (взрывное устройство в доме, кажется так), но я не расслышала.
2 апреля 77, воскресенье, Москва. письмо от классика, доброе, щедрое и – впервые в жизни – жалующееся. Он, воплощение мощи, пишет, что еле собирает силы для работы… Значит, правда, что была у него депрессия.
Там у него враги и поклонники. Здесь были враги и помощники. Неужели до такой беды мы дожили, что в светоносце гаснет свет?
Я написала ему беспомощно, слабо, в суетливые дни, дурным пером…
24 апреля 77, воскр., Москва. На даче заходили Андрей Чернов с приятелем сообщить, что редактор «Комсомольской правды» отверг статью Новеллы Матвеевой о необходимости музея107, и они теперь несут ее в «Московский комсомолец». Причина: «там жил Солженицын. Не устраивать же нам музея Солженицына». Будете, будете, подлецы, устраивать тут и Музей Солженицына, но еще не сейчас; а если сейчас нет Государственного музея К. И. – то это превеликое счастье (для меня).
26 августа 77, пятница, дача. По радио мне впервые не понравился Амальрик. Он излагает «историю демократического и правозащитного движения». Из чего видно, что история эта уже фальсифицируется. Вольно или невольно? Не знаю. Если невольно, то еще страшнее. Таково сознание хорошего человека не нашего круга и не нашего поколения. Для него все началось с процесса Синявского и Даниэля. Если говорить о судах над писателями – то где же начало начал – дело Бродского и Фридина запись? Это раз. Затем – ни звука о Солженицыне! Не было «Ивана Денисовича» – а ведь это-то и было землетрясение, разбудившее всех, даже спящих глубоко. Если же говорить обо всем, минус художество (что очень глупо), то где же письмо Солженицына съезду писателей? В его поддержку выступили 92 человека. С него началось движение Чехословакии. И о нем – ни звука. Зато о Павлике