На стоянке мама пила успокоительное, до вечера ничего не могла делать – лежала в палатке. У вечернего костра на просьбу рассказать, как все было, только и сказала: «Кошмар какой-то! Ужас! Легче помереть!»
На нас свалилась лавина щук. Петька Шнурков поймал двух жерлицами, и мама двух – на спиннинг с поплавком. Мама теперь эту снасть никому не уступает. Говорит: «Во мне проснулся охотник».
Щук сажаем на кукан, они плывут, привязанные к «Урагану».
Только закипел грибной суп на ведре, как из-за леса пришла черная туча. Начался ливень с грозой. Боялись, как бы бурей не сорвало палатку. Молнии, как мне показалось, втыкались в землю и воду рядом с нами. Мне было страшновато. Все молчали. Мама обняла меня и Петьку и крепко прижала нас к себе.
Гроза скоро ушла. Мы выбрались из палатки. Еще был слышен гром, а солнце так жарило, что от мокрой травы поднимался пар.
Думали, где искать сухой хворост, чтобы доварить суп. А он оказался готовым. Кастрюля была закрыта крышкой, сама кастрюля закрывала от дождя ведро с огнем. Еще раз благодарили профессора путешественных наук деда Викентия.
Наша стоянка оставалась на прежнем месте. Папа с мамой утром уплыли в байдарке на хутор. Бабушка Светлана обещала в этот день снабдить нас свежим хлебом, она сама печет его в русской печке. Нам с Петькой мама поручила собрать целебные травы: зверобой, душицу и тысячелистник. Мы связывали травы в пучки для сушки. И тут издали донесся стук мотора. «Это пираты на катере», – сказал Петька. «Возможно», – кивнул я и предложил надеть каску мотострелка и шлем танкиста. Петька согласился.
Зря он согласился, а я зря предложил. Но обо всем по порядку.
На берег, близко от «Урагана», чуть ли не на полном ходу выскочил катер. На мачте у него развивался черный флаг с белым черепом и костями. Первым на берег спрыгнул парень в тельняшке и шортах. Был он постарше нас, длинноволосый, правый глаз закрыт черной повязкой. Спрыгнули еще двое – тоже в шортах и тельняшках, стриженные нормально, но тоже с черными повязками и тоже на правом глазу. За ними спрыгнула черная собака ризеншнауцер – с ушами, обрезанными треугольником, с бородкой и обрубленным хвостом. Все четверо подошли к нам.
Длинноволосый показал пальцем на наши головы в каске и шлеме и сказал спутникам: «Юные омоновцы… Привет борцам с организованной преступностью!» – продолжил он, обращаясь к нам. «Привет пиратам! – ответил Петька таким же тоном и спросил: – Это ваш знак на осине?» – «Наш, – согласился длинноволосый и стянул повязку. – Мы вычислены. Кончай комедию!» – скомандовал он товарищам. Те сняли повязки, засунули их в карманы. У всех троих правые глаза были нормальные, как и левые.
Пираты назвали свои имена: Стасик (с длинными волосами), Эдик и Лёва. Мы тоже назвали себя. Лёва спросил, где и по какой цене думаем продавать букетики ландышей. Я спокойно объяснил, что целебные травы собираем для народного целителя, выручка будет зависеть от того, как пойдет лечение больных. Эдик заметил, что, судя по вещам, мы не одни здесь.
«Да, – сказал я, – две байдарки ушли назад, вверх по течению. На какой-то стоянке забыли ценную вещь. Теперь приходится искать».
Пираты удивлялись, почему мы с Петькой Шнурковым путешествуем не на байдарке, не на моторке, а на самодельной «ерунде». Петька сказал, что подражаем великому путешественнику Туру Хейердалу, который на похожей «ерунде» пересек Атлантический океан.
«Понятно, – согласился Стасик, – в вашем возрасте и я был романтиком». И тут ему в голову пришло сняться на кинопленку с нашим «Ураганом». Мы согласились. А как не согласиться! На их стороне сила. Пришлось дать на съемку шлем и каску.
Кинокамера, поставленная на берегу, снимала автоматически. Стасик и Лёва, один в каске, другой в шлеме, лезли из воды на «Ураган». Эдик спихивал их в воду. Собака тоже была на «Урагане» и кидалась на всех троих.
Петька Шнурков покраснел от ярости. Я, Вовик Башмаков, как потом говорил Петька, от ярости побелел.
Кинокамера остановилась. Пираты начали ставить палатку. Мы осмотрели «Ураган»: он выдержал невзгоду. Пошли за каской и шлемом. «Я покупаю их, – сказал Стасик, – хорошо плачу долларами. Сколько хотите?» Мы отказались продавать. Тогда Стасик сказал, что оставляет их у себя до прибытия наших товарищей на байдарках, о продаже будет говорить с ними, надеясь, что они-то не дураки и от долларов не откажутся. Стасик положил каску и шлем около своей палатки и посадил сторожить собаку.
«Приплывут папа с мамой, что скажут? – размышлял я. – На продажу, конечно, не согласятся. Но пираты и папе могут не отдать. Не драться же с ними! У них ризеншнауцер, что по-русски значит „страшная пасть“…»
У пиратов шли свои дела. Эдик вытащил из катера что-то завернутое в куртку. Рукав куртки шевелился, как хобот. Из рукава высунулся красный клюв, потом вся гусиная голова. У палатки Эдик начал высвобождать птицу. «У-у, тварь! – закричал он. – Всю куртку загадил!» – и выкатил гуся на траву.
Гусь стоял, качался и вдруг побежал. Эдик погнался за ним. Гусь замахал крыльями и полетел. Он летел к болотцу. Там было бы трудно его достать. Но сил у домашней птицы не хватило. Гусь плюхнулся в траву и пошел к болотцу пешком.
Мы с Петькой Шнурковым болели за гуся. Очень хотелось, чтобы гусь спасся. Но он был в численном меньшинстве. Стасик и Лёва встали на пути, растопырив руки и ноги. Гусь повернул к реке. Стасик позвал собаку. Когда ризеншнауцер уже разинул свою страшную пасть, гусь повернулся к нему, вытянул шею и зашипел. Ризеншнауцер отпрыгнул и присел на задние лапы. На такого врага его не натаскивали. Он испугался неизвестности. В это время Лёва сзади упал на гуся и схватил его в охапку.
Пираты отрезали гусю голову. Эдик принялся ощипывать. Перья выдирались плохо. Лёва предложил, как это делают охотники с дичью, обмазать гуся глиной и испечь в костре.
Над гусем в глине они разожгли огромный костер. Гусь, видимо, плохо пропекся. Пираты поковырялись в перьях и глине и отнесли на еду собаке. Сами же ели импортную колбасу, пили водку и пиво.
Был уже вечер. Папа с мамой еще не возвратились. Пираты спали в своей палатке. Петька снял со спиннинга поплавок, привязал блесну с большим тройником. «Попробую забагрить каску и шлем», – сказал он. Тут у меня появилась подлая мысль: «Он забагрит, а потом будет рассказывать девчонкам, как это ловко у него получилось». Я сказал: «Не надо. Вдруг собаку забагришь». – «Все же попробую, – сказал Петька, – не оставлять же наши вещи этим козлам». Мне посоветовал взять палку – на случай, если ризеншнауцер погонится за каской.
С нескольких забросов Петька зацепил и подтащил к нам и каску, и шлем. Ризеншнауцер смотрел на это равнодушно. Он, верно, считал, что его дело – не дать Петьке Шнуркову утащить остатки гуся.
Мама с папой вернулись вечером. Привезли подарок бабушки Светланы – два каравая хлеба, еще теплого. Мы с Петькой Шнурковым не стали всего рассказывать. Сказали только, что новые соседи – хулиганы и пьяницы. Оставаться рядом с ними просто неприятно. Было решено, несмотря на сумерки, плыть дальше.
Пираты спали в своей палатке. Ризеншнауцер, положив лапы на остатки гуся, лежа следил, как мы отчаливали.
Плавание по ночной реке забыть невозможно. Я буду помнить всю жизнь. Мы плыли молча, почти не гребли. Будто боялись, что кто-то обнаружит нас. Слово «будто» я зря написал: все мы на самом деле чего-то побаивались. Когда подплывали к широкому плёсу, там два раза так ухнуло, так ударило, что я вздрагивал. Петька сказал: «Большая рыба плещется». То, что большая, я сам понял. А какая большая? С человека, что ли? Или с корову?
Рассветало. Над нашими головами, шурша крыльями, пролетели утки. В кустах начали возиться и чирикать мелкие птички. Все принимало привычный вид. Выбрали место стоянки. Мама, папа и Петька Шнурков легли в палатке отсыпаться. Я дежурю и пишу дневник.
Размышляю о пиратах. Кто они? Дети «новых русских»? Вряд ли. Те после учения в колледжах развлекаются на Канарских островах. Разве родители пустят их в такую глушь? Мафия уж давно бы взяла этих ребят в заложники и потребовала бы выкуп в долларах.
Пираты, вернее всего, мелкие рэкетиры. Вымогают деньги у приезжих торговцев и у нищих.
Купаемся, ловим рыбу, собираем лекарственные травы. Не хочется думать, что наше путешествие близится к концу. А будет ли еще и когда?
Вечером у костра вспоминали, с чего все началось. Папа говорил, что началось, когда я стукнул молотком не по гвоздю, а по пальцу. После этого-то и купили велосипед. Я думаю, что с подарка генерала – с каски мотострелка и шлема танкиста.
Если бы их не было, я бы не забивал в стену гвоздь.
Вот что я точно знаю: моя любовь к Оле началась с ремонта велосипеда. Если бы не мастерская, я не познакомился бы с Олей и не испытал великого чувства любви. А сама мастерская – дело ерундовое. На ремонте велосипедов не заработаешь. Очень уж обычное дело.
Надо придумать что-то такое, чего никогда не было. Вот Нобель. Он придумал динамит – такую взрывчатку, что все разносило в песок и щепки. Нобель сам жил в достатке и после смерти оставил кучу денег на премии знаменитым ученым и писателям. Мне кажется, что я тоже кое-что придумал…
На хуторе деда Викентия видел бруски льда. Сейчас лето, а лед не растаял: он засыпан опилками и соломой. Зимой дед выпиливает лед на реке пилой – для погреба. Можно ведь выпилить не брусок, а целую глыбу – чтобы на ней уместился человек…
Заготовили такие глыбы. Той же зимой привезли и сложили около пруда. Иду в клуб «моржей», на их собрание. «Моржи» сидят печальные, пьют «фанту» с кусочками льда из холодильника – кусочек в кубический сантиметр. Можно представить, как им противно в летней жаре! Вспоминают о купаниях в проруби. Говорят: «Скорей бы зима, скорей бы пруды замерзли. В прорубь хочется – хоть помирай!» – «Продолжайте жить, – говорю я им. – Вовик Башмаков приглашает вас на открытие купания „Моржи на айсбергах“».