Затем Николай Иванович развил еще и такие мысли. Ваш прототип, возможно, был еще во много раз хуже, чем он описан у вас. Однако следовало изобразить его совсем другим. Симпатичным. Обаятельным. Можно дать и некоторые недостатки, но в основе это должен быть глубоко положительный образ. Так надо для воспитания молодежи.
Грустно было это слушать. Неужели такого рода примитивщина многими усвоена, широко распространена? Сколь же скудна, неинтересна станет литература, если уйдет от исследования нашего общества, заменит исследование подкрашиванием? Не хотелось даже спорить.
С неважным осадком в душе ушел я от Николая Ивановича. (…)
15 сентября.
Получил наконец чистую верстку в «Новом мире». Имею достаточное количество экземпляров. Своего рода маленькое первое издание.
Сегодня возобновлю работу над новой повестью. Самочувствие, настроение хорошие.
27 декабря.
Малеевка. И вот я опять в Малеевке.
Позади Япония и месяц в Москве после Японии.
К работе не притрагивался. Весь месяц занимался, главным образом, «проталкиванием» романа, а также всякими мелкими делами (рецензия, выступление по радио и т. д.).
Пришлось организовывать обсуждение романа на бюро объединения прозы. Опять пошли в ход верстки, которые ради такого случая предоставил «Новый мир». Но еще надо было проследить, чтобы вещь была прочитана тридцатью — сорока писателями (члены бюро да плюс актив), проследить, чтобы переходила от одного к другому каждая верстка. (…)
Оно наконец состоялось. И увенчалось, скажу, триумфом, какого у меня никогда еще не было. Потом (после обсуждения) говорили, что, когда выступал Каверин, у Бека навернулись слезы. Возможно, так оно и было. Во всяком случае, я был взволнован, растроган.
Здесь успокоюсь, войду в колею работы.
Стенограмма обсуждения — очень весомый документ. (…)
27 декабря.
Верится, что новый год будет для нас, для нашей маленькой семьи, хорош! Роман, надеюсь, пробьется. Скоро появится моя книга «Мои герои», недавно вышла повесть Н., сейчас она садится писать о Японии. В декабрьском номере «Юности» напечатаны стихи Тани. Впервые! Только радоваться ли, что дочка избрала наш путь?
1966
7 января.
Малеевка. Пишу о Серго. Одновременно обдумываю второй роман об Онисимове. Склоняюсь к тому, чтобы развивать действие не спеша, выложить все, что у меня есть. Писать откровенно, полно, будто это последняя моя книга. Онисимов как историческая фигура, я ее исследую. Сохранять эту интонацию.
Некоторые раздумья насчет образа Пыжова. Многим этот образ (в моей рукописи) очень нравится, у других вызывает возражения, порой острые. Надо ли давать его в новом романе? С одной стороны, соблазнительно. Это еще раз оттенило бы Онисимова. Пришел вместе с Онисимовым чистый, талантливый, благородный человек. Человек-красавец. И что с ним сделала жизнь? Вымазался в грязи и в крови. Душевный мир — клоака. Кончает с собой.
Но опять, возможно, пойдут нарекания. И много работы. И узнавание будет облегчено.
И все-таки хочется о нем написать,— мне кажется, что я понимаю его. Посмотрим, посмотрим, как это будет получаться. Отступаться, может быть, не следует.
21 января.
Малеевка. Записка от Н. Звонил Рыбаков, передал, что был в «Новом мире», там ему сказали, что роман Бека идет в третьем номере.
27 января.
Три дня пробыл в Москве.
Вносил вместе с редакцией последние поправки в роман. Решено давать начало (полос тридцать) в третьем номере.
Евгений Герасимов преисполнен оптимизма. Говорит:
— Решил бросить редакционную работу. Но, пока не напечатаем ваш роман, не уйду.
Я предпочел выразиться неопределенно:
— Посмотрим, посмотрим, что нас ожидает.
Но в душе тоже верю в счастливый исход, хотя узнал, что уже и маршал Василевский куда-то обратился с протестом против романа (дочь Тевосяна замужем за сыном Василевского).
Конечно, сопротивление еще встретится. Надеюсь, одолеем.
А пока работать над следующей вещью! Что я и делаю.
19 февраля.
Все эти дни хорошо работал.
Но вот неприятная новость. Вчера мне позвонила Ася Берзер (из «Нового мира»). Оказывается, цензура не подписала номер с моей вещью. Предлог — необходимо провести совещание с металлургами.
Это, конечно, выбило меня из колеи. Боюсь, опять будет суета.
Еще не знаю, как буду себя вести.
Но, главное, мне хочется писать и писать новую вещь. И сделать так, чтобы меня из нее не выбили. Постараюсь оберечь свою работу. Послезавтра, в понедельник, еду в Москву.
28 марта.
Малеевка. Вот я опять в Малеевке (на этот раз вместе с Н.).
Здесь сразу почувствовал себя лучше, а то в Москве все время мне трепали нервы. Готовились вместе с редакцией к разговору с металлургами, но потом это было отменено: пройдет съезд партии и тогда все будет видней.
Из важных для меня событий опишу встречу писателей с Н. А. Михайловым. Он был когда-то секретарем ЦК комсомола, затем дипломатом (нашим послом в Индонезии), ныне управляет недавно учрежденным Комитетом (уже называющимся не «по делам печати», а просто «по печати»). Для своего возраста Михайлов несколько излишне полноват, усвоил за многие, видимо, годы некую манеру «большого лица», какой-то оттенок важности.
Он рассказывал о деятельности комитета, потом отвечал на вопросы-записки. Среди них оказалась и такая: «почему запрещен роман А. Бека «Новое назначение»?»
Михайлов ответил так:
— Кто вам сказал, что роман Бека запрещен? Этот роман никогда и никем не запрещался. Он лишь не разрешен.
Раздались смешки, чей-то хохот, выкрики (встреча происходила в Малом зале, где чувствуешь себя вольнее, чем в Большом). Михайлов слегка покраснел. И продолжал:
— Да, роман еще рассматривается. И Комитет по печати, коль скоро идет о нем речь, с чувством особой доброжелательности относится к этому роману. Однако есть возражения металлургов. Они указывают, что там изображен Тевосян. Мне два дня назад звонил по этому поводу заместитель министра черной металлургии Бойко. Вместе с тем роман горячо поддерживает академик-металлург Целиков. Надо еще все взвесить, подумать.
Гул неодобрения. Чей-то возглас:
— Надо напечатать. И тогда спорить.
Михайлов:
— Почему вы говорите об этом с таким раздражением? Тут торопливость ни к чему.
Из зала:
— Сидите сложа руки?
Михайлов:
— Вовсе нет. Не далее как вчера мы у себя говорили, что было бы хорошо потолковать еще раз с товарищем Беком об этой рукописи.
Тут вскочил Эмиль Львович Миндлин — седой, толстый, возмущенный. И, что называется, не помня себя, высоким срывающимся голосом выпалил:
— До каких пор будет продолжаться это безобразие? До каких пор будут сидеть на голове у писателя? Чудовищно! Стыдно!
Михайлов опять покраснел, но сохранил самообладание. Ответил:
— Думаю, я ничего не сказал такого, что можно было бы рассматривать как чудовищное. Думаю, что вы это сказали сгоряча, в состоянии запальчивости. (…)
Потом еще говорила в связи с романом Маргарита Алигер, говорила хорошо.
— Николай Александрович, если один академик пишет, что ему чрезвычайно понравился роман, а некоторые другие, наоборот, утверждают, что книга им очень не понравилась, то почему вы исключаете возможность спора? Ведь для того, чтобы сложилось мнение относительно книги, она должна жить. Пусть товарищи выступят с критикой напечатанного произведения. Разве им откажут в опубликовании критического и даже резко критического выступления? Спор в печати тут сам собой напрашивается. Почему от этого надо уклоняться?
Я слушал Алигер и тоже вопрошал мысленно: да, почему же, почему?
21 мая.
Москва. Приехав в Москву, пошел вчера по своим делам.
Оказалось, что «Новый мир» поставил в пятый номер и повесть Катаева, и тридцать полос моего романа.
Катаев, как выразился Кондратович, принес жертву. Он явился в редакцию (из ЦК) после разговора с Пенкиным и вычеркнул четыре полосы из своей повести.
С моим романом у Пенкина, к счастью, обернулось по-иному. Жертвоприношения опасны. Очень опасно трогать, а тем более выбрасывать, вырезать жизненные центры произведения. Ежели встанет так вопрос, не соглашусь на это,— и там будь что будет.
Итак, начало романа в номере (включая сцену в метро).
И уже вся Москва знает, что роман идет в пятом номере «Нового мира», что роман разрешен и т. д. Просто поразителен интерес к нему, к тому, что с ним совершается. Все происходит словно бы под стеклянным колпаком — очень невыгодная ситуация для вдовы и иже с ней. (…)
Еще и в АПН (агентство печати «Новости») берут мою вещь для издания за границей. Прочитали все, кто составляет там «головку». Обсудили на заседании правления. И постановили: принять для заграничного издания. Теперь только ждут разрешительного грифа цензуры.
А пока — спокойствие, терпение. Ничем, кажется, помочь я не могу.
26 мая.
Позавчера, 24-го, мне позвонил Рыбаков:
— Поздравляю. Вчера я был в «Новом мире», и как раз Кондратович вернулся из цензуры. И повесть Катаева, и ваш роман подписаны. Все, кто был в редакции, встретили это известие аплодисментами.
И вот по Москве сразу же разнеслась эта новость. Уже десятки людей знают: вещь Бека разрешена, идет в пятом номере. Поздравляют меня. Я отвечаю:
— Еще рано. Поздравляйте тогда, когда журнал с моим романом появится в продаже.
И шучу:
— Мы же советские люди. (…)
«Новый мир» решил печатать роман в трех номерах, чтобы, как выразился Кондратович, «продлить удовольствие».
В общем, это будет просто чудо, когда роман наконец появится.
6 июня.
Снова в Малеевке.
Одна дама здесь меня спросила:
— А. А., можно вас поздравить?
Я сказал:
— Еще рано. Пока только родовые схватки. (…)
В АПН вовсю идет перевод на итальянский, привлечен переводчик-итальянец, дают исключительное право (эксклюзив) издательству Эйнауди. Наверное, к 15 июня перевод будет готов и уйдет в Италию. Предисловие заказано Юрию Домбровскому, его роман «Хранитель древностей» популярен в Италии.