Насчет печатания первой пока никаких новостей.
А пора бы!
21 августа.
Сейчас с аппетитом сажусь за вторую книгу своей главной вещи. Это все более или менее выкристаллизовывалось. Закончу эту книгу маем — июнем 1973 года.
Главная «свежатина» — все, от Ст(алина) до Тр(оцкого), предали Ленина. И на 12-м съезде. И до этого. Как-то вдруг стал виден конец этой очередной книги. Об оппозициях там еще не будет и речи.
А 12-й съезд, грузинское дело, Сталин — Ленин тут еще не сложилось никакой традиции. Это можно будет дать с надеждой на напечатание.
Узнал о письме в губкомы, подписанном всеми членами Политбюро (и даже членами ЦК), письме, в котором был предан Ленин.
В этом гвоздь книги.
Сегодня вновь принимаюсь за нее. (…)
23 октября.
Вот и еще месяц прошел. Я побывал в Тбилиси, провел там много бесед с Кавтарадзе. Это большая для меня удача, он дал мне немало черточек для образа Ст(алина). Так и сказал: на земном шаре теперь нет человека, который знал бы о нем больше, чем я.
Были и еще интересные беседы. В общем, поездка получилась удачной.
После возвращения пришлось заниматься многими мелкими делами (верстка «Мои герои», разные доделки в пьесе, правка рассказа «Серго в Баку» и т.д.).
И только сегодня наконец сажусь вновь за роман. Хочу поработать вплотную. Возникает заглавие: «Власть». Впрочем, оно звучит очень уж вызывающе.
О «Новом назначении» ничего записать не могу. Положение прежнее: роман пребывает где-то на самом верху. И окончательного решения все еще нет. Что же, буду терпелив. Иного ничего не остается. Ждать и работать — вот моя программа.
29 октября.
Вчера приехал в Малеевку. Хочу здесь основательно поработать.
Первая задача — найти интонацию нового романа. Кажется, в мыслях я уже ее нашел. Это тон рассказа из современности. Тон нынешнего — 60-х годов — человека, повествующего для потомства. Посмотрим, как это ляжет на бумагу.
12 ноября.
Сижу в Малеевке, пишу новый роман. Пока остановился на заглавии «Последние годы» (это последние годы жизни Ленина).
Работой доволен. Каждый день отстукиваю страницу. Сижу за столом по четыре с половиной часа, потом час-полтора читаю по-немецки.
Уже верится, что вещь выйдет.
1967
1 апреля.
Малеевка. Опять удрал из Москвы в Малеевку.
План такой — месяцев шесть неотрывно поработать над романом. Затем осенью поехать на месяц в Грузию и Баку, пошуровать там и затем снова погрузиться в писание.
В Москве пробыл месяц, хорошо поработал,— но не писал, а читал в библиотеках и дома, и провел довольно много интересных бесед (в частности, с Л. Фотиевой, с Шатуновской, с некоторыми родственниками Кобы). Счастлив, что мне доступен материал, который никому не доступен за рубежом, да и у нас лежит втуне.
12 апреля.
Усердно работаю. И более или менее доволен страничками, которые здесь сделал. Теперь на очереди ответственная главка: Коба со своей первой женой. Замысел: она — раба, и в этом находит свое призвание, свое счастье. Посмотрим, как это у меня получится.
8 июня.
Сейчас работаю над рассказом Дыбеца для моей «Почтовой прозы». Через неделю, наверное, все закончу.
И тогда вернусь к своему главному герою.
И буду спокойненько писать, выкладывая всю страсть, все, чем владею, на бумагу.
28 июня.
Решил заново перебелить роман. Надо найти иную общую интонацию,— чтобы автор стоял как бы вне того, о чем он пишет, смотрел бы с некоей вышки. И соответствующий тон вдумчивого анализа, некой эпической отстраненности надо найти. И никакого умиления!
Беру машинку и усаживаюсь.
9 июля.
Хочу втянуться наконец в работу, в роман. Я от него изрядно оторвался.
Сейчас у меня на очереди глава, в которой впервые появляется Ленин. Кажется, выношена. Дам сразу его коллизию: класс и нация. Это, надеюсь, введет в проблематику вещи. Конечно, все это не в лоб, а где-то как бы будет просвечивать.
Завтра-послезавтра начну писать.
А сейчас подготовка. Разгончик. Сейчас меня интересует Нечаев в связи с тем, что в архиве другого моего героя (Кобы) было найдено после его смерти дело Нечаева. Эту ниточку я думаю вытянуть. Достал интересные материалы.
Теперь некоторые новости: и мои, и не мои.
Мне передали, что в итальянской газете «Джорно» («День») не то уже появилась, не то должна сегодня-завтра появиться большая статья о моем романе.
Жду ее с интересом. Посмотрим, будет ли она иметь какое-либо действие.
Предугадываю, что в Италии, наверное, раньше или позже, выйдет мой роман. Это мне предсказала Н. Ведь перевод-то уже сделан здесь, в Москве. А переводчик Мариано собирается вскоре совсем Москву покинуть. Не надо особой проницательности, чтобы понять, как он поступит.
5 августа.
Хорошо работаю. Доволен работой.
Наконец-то в эти дни я обрел, уяснил концепцию романа (над которым уже столь долго тружусь):
он ее создал, а она потом его же сожрала, а затем и самое себя.
Концепция, как мне кажется, очень интересная. Дает возможность оживить всякие омертвевшие аксиомы, возвратить им новое содержание, звучание.
Это незаметная (которая вся уйдет в подтекст), но важная, крайне важная — возможно решающая для романа — находка. Отмечаю ее.
17 августа.
Позавчера случайная встреча с Твардовским.
Было около пяти часов дня. Выхожу из ЦДЛ: вижу, на остановке такси на площади первым в очереди стоит Тв. Лицо ублаготворенное, красноватое (оказывается, он читал свои стихи в редакции «Юности», затем посидел в ресторане с Полевым). Подхожу. Душевно здороваемся. Перекинулись парой фраз, подходит такси.
— Ты в Пахру?
— Нет, хочу сначала заехать в редакцию.
Тогда, если не возражаешь, и я с тобой. Потом на этом же такси домой.
— Садись.
Мы сели. Он рядом с шофером, я — сзади.
И за десять двенадцать минут езды славно поговорили. Он спросил, над чем я работаю. Я сказал:
— Роман к столетию со дня рождения Ленина. Напишу вовремя, но выйдет, наверное, к стодесятилетию.
Он еще поинтересовался романом, потом повернулся ко мне всем корпусом:
— Вот какая странная, какая неистребимая вещь — литература. Все настоящее живет, воскресает через 20, 30 лет. Топтали, уничтожали Бабеля, Платонова, Булгакова. А они живы. Неопубликованные вещи печатаются. За Платоновым сейчас все листочки подбирают, которых он пером коснулся. А где те, которые жали, разоблачали, истребляли этих писателей? Никто о них не помнит, и имена их никому не ведомы.
Потом опять как-то разговор перешел на мой будущий роман.
— Но только не давай мысли и переживания Ленина. Это литературе запрещено. Возьми Пушкина или Толстого. Гринева Пушкин и так и этак открывает, а с Пугачевым иначе. Или для Толстого и Наполеон и Кутузов — куклы. Только внешнее описание. Это закон литературы. Нельзя писать: Ленин подумал… Казакевич это переступил и был наказан неудачей.
Я немного заступился за Каз(акевича) — он-де имеет заслугу как экспериментатор, хотя эксперимент действительно кончился неудачей (потом уже я подумал, что Тв. имеет в виду не только Казакевича, но и Солженицына, который в «Круге первом» дает изнутри Сталина. Этого Твардовский, наверное, не приемлет).
Он спросил:
— Читал Драбкину?
— Да.
— Как ты считаешь?
— Написано не в полный голос. Робковато. И она идет в поправках на усиление этой робости.
— Но вещь-то благородная.
— Конечно. Я всей душой желаю ей опубликования.
Потом я спросил, как с моим романом, анонсируют ли они его.
Твардовский еще больше перегнулся ко мне, и глаза стали хитрыми:
— Даем в анонсе. А как же не давать. Тогда, значит, роман запрещен. А у нас запретов нет. И цензура (еще хитрей стало красноватое широкое лицо) ведь не запрещает. И надо кончать разговоры о запретах.
Подъезжаем к «Н. м.» Он достает кошелек.
— Зачем? Я расплачусь.
— Расплатись. И я дам. Пусть получит водитель, раз ему повезло иметь двух пассажиров.
Вышел из машины.
— Ну, я рад,— сказал он,— что ты в хорошей рабочей форме. А насчет твоего романа… Кое-что наклевывается. Но не хочу тебя обнадеживать, потому что это уже наклевывается почти год.
На этом мы простились.
13 сентября.
Отвлекся от романа. Написал три страницы в юбилейный номер «Нового мира». Очень дорого мне обходятся такие отвлечения. На три страницы затратил четыре дня. Переключиться, обдумать, написать, отшлифовать — все это мне дается нелегко.
По радио каждый вечер слушаю мемуары С. А(ллилуевой). Крупное событие, во многих аспектах крупное. Его последствия сейчас вряд ли можно предвидеть. Записываю, слушая. Там есть черточки, очень нужные мне. Это для меня тоже работа над романом.
4 октября.
Сегодня уезжаю в Москву. В Малеевке поработал хорошо. Очень доволен. Сделал большую вставку (на лист): ввод Ленина. Это была трудная задача.
И закончил бакинский период Кобы — две главы, в которых дана его первая жена. Тоже трудноватое дело. И с тем, и с другим, кажется, справился. В общем, задача, которую я сам себе поставил в эту мою бытность в Малеевке, исполнена. Очень доволен.
Хочется таким же ровным шагом работать и в Москве. Буду стараться.
О предыдущем своем романе вовсе и не думаю. Великое дело — работа, спасает от суеты, от растравляющих переживаний.
Роман уже сделал для меня немало, уже так или иначе вошел в литературу, стал фактом истории советской литературы. Ну и баста! А там будь что будет!
14 декабря.
Усердно работал над романом. Закончил раздел: «Семья Аллилуевых и Коба»
Теперь подошел к разделу «Коба в 1917 году». Нелегко построить эти главы. Но сделаю. На этом конец «петли». Затем свидание Каурова и Кобы в Александровском саду в 1920 г. И первая часть будет закончена. Придется, наверное, над этим поработать месяц.
Вторую часть буду делать, главным образом, из уже написанного: Руся, Онисимов, Берия. И конечно, Коба. Далее — болезнь Ленина. Хорошо бы все оставшееся уложить в одну, третью, часть.