Конечно, массу материала, «свежатин», много линий она не сумеет использовать и пропустит их. Например, у нее пропадет вся история переговоров с фирмой Фрейна и вообще вся интрига с проектированием, пропадет и история перелома в 1930 году, как он проходил в Москве, в Ленинграде, в ЦК и т. д.
Что же, это останется для второй книги, и она очень обогатится. Я уже начинаю ее представлять, а раньше не представлял.
Буду подыскивать одного-двух писателей в бригаду для второй книги. Им бы уже надо изучать историю перелома 1930 года. Это страшно интересно. Вообще перспективы интереснейшие, работа замечательная. И нет, нет с нами Николаши!
Я живу сейчас в Москве. Пробуду здесь еще дня три-четыре. Да, не написал о встрече с Авербахом. Ну, про это в другой раз.
2 июля.
Проходят дни, а я еще не начинал работать после смерти Николаши. Послезавтра уеду в Малеевку, денек передохну и окунусь в работу.
Я обдумывал — как мне писать: то ли оставить в черновом виде главы до смерти Курако, сейчас к ним не притрагиваться, а прямо дописывать первую часть до конца, то ли эти первые главы обработать, перепечатать, послать в Кузнецк и дать Авербаху, а затем двинуться дальше. Я решил встать на второй путь. Надо показать что-то более или менее готовое. Это, конечно, тоже еще будут черновики, и к ним я вернусь (когда буду все перебелять), но уже похожие на окончательный текст, которые не стыдно предъявить. На это я кладу три пятидневки. Затем придется опять ехать в Москву, проведу там несколько бесед, потом обратно в Малеевку и к концу августа закончу в приличном виде свою часть.
…С Авербахом у меня установились неплохие отношения. Приехав в Москву, позвонил ему. Его нет дома. Звоню на службу. Тоже нет. Спустя час он звонит сам и назначает свидание у него дома.
Прихожу. Хочу ему почитать. Он говорит, что на слух не воспринимает. Даю ему читать при себе. Даю вступление. Прочел, говорит: «Очень интересно. Это сейчас же можно давать в печать».
Потом даю ему читать еще одну главу в карандаше. Это глава, которую я написал в Малеевке. Называется «Открытие Кузбасса». Он прочел, говорит:
— Добротная реалистическая проза. Что же? Значит, мы открываем в Беке беллетриста?
Потом я ему прочел еще главку вслух. Он говорит:
— Мне нравится.
Те главы, в которых идет речь о Курако, я ему не прочел, не успел, хотя это выигрышная вещь. В общем, восхищения с его стороны не было, но одобрение полное, безоговорочное.
Затем поговорили о Тарасове. Я рассказал все напрямик.
Он сообщил, что Тарасов ему жаловался, что у меня формалистические выверты.
Авербах просил дать рукопись скорее, чтобы показать Горькому.
3 июля.
Завтра еду в Малеевку.
Мне очень хочется в дальнейшем написать роман, который мы задумывали с Николашей. Роман о том, как мы писали историю завода. Дать типы писателей, типы строителей, сброшенных жизнью, и тех, кто на коне, дать острый сюжет. Могла бы выйти замечательная панорама. Тема, тема хороша. Материала, впечатлений масса. И Тарасова и Смирнова здесь показать, Франкфурта, Кулакова, Колгушкина, Бардина, черт-те кого. Дать массу неожиданностей. Стоит, ей-богу, стоит этим заняться.
Полина, бедная, наверное, плачет о Николаше. Сердечный ей привет.
4 июля.
Сейчас я уезжаю в Малеевку. Пишу с вокзала. Еду с грустным чувством. Каждый день думаю о Николаше.
Вчера был у Бардина (он сейчас в Москве) и взял у него бумажку – ходатайство о пенсии дочке Смирнова. Каждый день я бывал в семье Николаши, а вчера даже ночевал там. Они прекрасные люди и любили его страшно.
6 июля.
Вчера приехал в Малеевку. Здесь меня ждали два пакета стенограмм и материалов из Кузнецка. Теперь не хватает лишь одной стенограммы Франкфурта и, кажется, чего-то еще.
Вчера же получил из Кузнецка два письма. Одно от Полины. Ужасно долог промежуток от написания до получения писем. Здесь все уже изменилось — умер Смирнов, я пережил все это, а из Кузнецка приходят письма еще как бы с другого этапа нашей жизни. Десять — двенадцать дней идет письмо, как много может перевернуться в эти дни.
Погода третий день сквернейшая — дождь, дождь, дождь.
Работать я еще не начал, хотя так и тянет к бумаге, к столу. Вчерашний и нынешний день я решил провести в безделье, в отдыхе, а с завтрашнего утра начну работать напряженно — по восемь часов в день.
Хочу довести свою часть до того, чтобы внимание читателя было приковано с первой строки и до последней. Мне очень много дал Николай Григорьевич, он обучил меня, собственно говоря, ремеслу писателя, передал мне секреты профессии. Но я далеко, далеко еще не овладел ею.
Здесь живет Ваня Рахилло. Он сейчас летчик и пишет роман из жизни летчиков. Он читал мне отрывки. И мне запомнилось вот что:
«Он летал десятки раз. Летал, как все, и никаких особенностей не было приметно постороннему глазу. Но только в сто двенадцатый свой полет — не двадцатый, не пятидесятый, не сотый, а именно сто двенадцатый — он вдруг почувствовал себя хозяином машины. Ее тайна, ее душа открылись ему. Наслаждение этим новым чувством овладения охватило его».
В общем, что-то в этом роде. У меня не было моего сто двенадцатого полета, и я жду, жду его. И знаю, что он придет…
11 июля.
У меня две просьбы.
Сейчас я обнаружил в стенограммах Бардина пробел – годы войны. Он рассказывал об этом – о своем пребывании на Енакиевском заводе, но без стенограммы, и у меня стерлись в памяти подробности. А мне теперь же надо дать в книге — хотя бы страничку — упадок южной металлургии во время мировой войны. Возьми Полину, и проведите об этом с ним беседу. Пусть это опять будет в порядке личных воспоминаний. (Здесь такие моменты: Курако в Енакиево, главный инженер Шлюпп — зять директора бельгийца Потье, конфликт у «русской партии» со Шлюппом, Курако, кажется, съездил ему по физиономии, приезд «птичьей комиссии» — генералы Орлов и Соловьев, уход Курако из Енакиева.) Надо спросить и о забастовках военного времени, о причинах падения выплавки металла, о том, как показала себя русская металлургия в годы войны (война как проверка). Мне об этом надо написать одну страницу, но я хочу иметь порядочно материала. Вытягивайте живые детали, маленькие «свежатины». И высылайте стенограмму. Я ее использую при окончательной отделке.
Поделюсь, кстати, одной мыслью в связи с Бардиным. Я думаю, что было бы хорошо как-нибудь при случае написать о Бардине самостоятельную вещь примерно в таком жанре, как «Василий Иванов» Бориса Галина. Материал для этого — стенограммы Бардина и десятки высказываний о нем — у нас есть. Свою вещь Галин написал чудесно, не зря «Год XVI» открывался ею. И вот что интересно,— и мы, и Галин, не сговариваясь, одновременно пришли к каким-то новым способам литературной работы. Значит, это жизненно. Но Галину принадлежит первенство, он первым вышел с этим в печать.
Следующая просьба — съездить с Полиной на Гурьевский завод. Описывать его придется мне, а я там не был. Мне хотелось бы убогостью этого завода подчеркнуть пустынность Сибири. Возможно, и даже непременно, вы найдете там людей, которые дадут интересные штрихи из истории этого завода и вообще из истории сибирской металлургии. Это было бы очень нужно.
…Беседу с Бардиным проведите поскорей, в первую очередь. Чтобы было понятно, почему для меня важно дать военное время на южном металлургическом заводе, сообщу композицию, на которой я остановился. Первая глава: «Курако». Она дает этого человека и историю южной металлургии – иностранный капитал и бешеная эксплуатация дешевых русских рабочих рук. Заканчивается глава пятым годом, арестом Курако. Концовка главы такова: «Идут годы — шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый, перекатываются волны времени,— о Курако ничего не слышно на Юге».
Следующая глава: «Копикуз». Пойдет речь о Кузбассе, Тельбессе, Федоровиче, о поездке Трепова с иностранцами в Сибирь, кончается глава так: телеграмма относительно объявления войны застает Трепова на Тельбессе, и все уезжают. Тельбесс брошен. Здесь о Курако ни слова.
Следующая глава: «С Югом кончено, барбосы!» Молочный брат Курако, возвращаясь из ссылки, встречает его на Юзовском заводе. Бардин. Мечты о заводе американского типа, и неосуществимость таких замыслов. Переход в Енакиево. Война. Не хватает металла. Забастовки. Бурная сцена на Енакиевском заводе. Курако уходит оттуда, и ему уже нечего делать в России. Телеграмма от «Копикуза» с приглашением строить завод в Сибири. Здесь придется рассказать, что правительство решило дать деньги на металлургический завод, что война обнаружила слабость русской металлургии (вот тут у меня пробел). Кончается глава Февральской революцией.
Следующая глава: 1918 год, советская власть, Ленин.
И затем далее события по нашему плану.
14 июля.
Малеевка. Живу тихо, мирно, погруженный в работу. Сегодня целый день читал материалы к главе, которую должен был писать Николаша: «Копикуз» при Колчаке». Составил план и завтра думаю взять этот барьер.
Здесь сейчас Перцов. Он издавна, еще со времен «Лефа», ценит очерк, документальную прозу. Теперь он и сам ступил на этот путь, сдал в «Историю заводов» книжку о заводе «Фрезер» — одиннадцать листов. Говорит:
— Не вышла последняя глава о реконструктивном периоде. Никак не могу написать.
— А большая глава?
— Три авторских листа.
Конечно, овладеть современной темой — это нелегкая и особая задача. Писать вторую книгу будет трудней и ответственней, чем первую. Но, думаю, справимся.
17 июля.
Тут новость — Тарасов и Зина не будут больше жить в Малеевке. Они уехали уже неделю назад, а вчера приехала Зина за вещами.
Не знаю, как Зина совладает со второй частью. Она вчера мне сказала, что вторая часть составит четырнадцать листов (куда к черту!). Неужели она предполагает пустить все, что мы писали в Кузнецке, лишь слегка обработав? По-моему, все это надо бы перестроить заново, переписать и сделать листов восемь.