Чертовски интересное дело выясняется с этой группой «Стахеев», где главным воротилой был Прошка Балотин. Необыкновенно интересно. Это действительно был русский Стиннес — овладел колоссальным количеством предприятий и все гнул одну линию: на восток, на восток.
И каждый день мне приносит новости. Позавчера узнал, что эта группа «Стахеев» имела свои департаменты, наподобие министерств, сугубо тайные. Во главе горного «департамента» стоял директор Геологического комитета Богданович, во главе железнодорожного — товарищ министра путей сообщения Борисов и т. д. Вчера узнал, что они вели Бухарскую железную дорогу и эмир бухарский был у них в руках. И все это было тайно, тайно, сугубо законспирировано.
Словом, что ни день,— свежатина! Какое это наслаждение проникать в исторические тайны! И какое нетерпение — скорее бы проникнуть! Я прямо рою землю.
В общем, по линии капиталистической я продвигаюсь вперед, а вот по линии коммунистической нет еще ни одного успеха: ни с кем из моего списка не было еще ни одной беседы. Никак не пробьюсь к большим работникам, политикам. А ведь я с полной искренностью, от всей души написал во вступлении к «Истории Кузнецкстроя»: «И прежде всего и больше всего будет рассказано о партии, великой партии коммунизма, шестнадцать лет назад взявшей власть в измученной разоренной стране». И я стучусь, стучусь в двери политиков, деятелей партии. Мечтаю наговориться с ними. Но пока безрезультатно. Как бы им объяснить, что писатель не может ограничиться лишь документами, старыми газетами, что ему нужны личные впечатления, живой рассказ. Душа раскрыта, чтобы узнать, полюбить таких людей, увлечься ими, но пробиться встретиться с ними я еще не мог. Здесь нужна невероятная настойчивость. И выдержка. Я ежедневно жму и жму и верю, что на днях все же начнутся встречи, разговоры, и потечет, потечет совсем новая река свежатин. Как это было бы великолепно!
Ну, теперь о делах. Вчера у меня были Власов с Тарасовым-Родионовым. Они не застали меня и сегодня вечером придут опять. Моя тактика — не отказываться наотрез, но и не брать заявления обратно, пока не будут даны какие-то реальные гарантии нормальной работы. Какие же это гарантии? Одернуть оргкомитет Новосибирска, осадить В. (чтобы это было сделано Эйхе, чтобы были какие-то письменные следы и т. д.). Очевидно, вопрос останется пока открытым, я буду продолжать работу, не связывая, однако, себе рук.
Сегодня, возможно, увижусь с Авербахом. Я ему приготовил тонкий крючок, на который он должен клюнуть. Буду рассказывать о группе «Стахеев» и намекну, будто невзначай, что здесь один из ключиков к дальневосточной проблеме. Он навострит уши, и я, возможно, приму участие в тихоокеанской книге.
Кое-кто мне советует: никому не рассказывай! А я не боюсь, что перебьют материал: он настолько труден, настолько покрыт тайной, что, наверное, никто, кроме меня, его не раскопает.
28 февраля.
Я весь завален новостями, сижу по горло в новостях.
Ну-с, начать с того, что от «Истории Кузнецкстроя» я свободен, освобожден. Этому рад.
Позавчера, как я писал, ко мне пришли Власов и Тарасов. Не застали меня, оставили записку: придут-де на следующий день в шесть вечера. А тут, как нарочно, в пять часов мне звонит… угадай, кто? — Валерий Иванович Межлаук и спрашивает: не могу я ли к нему сейчас заехать? (Я ему раньше послал книгу.) Я, конечно, еду. О свидании с ним потом. В шесть часов приходят Власов и Тарасов и узнают, что меня пригласил В. И. Межлаук. Они ждут до семи.
Я приезжаю оживленный, рассказываю, что Межлаук очень хвалил книгу (очень хвалил — это действительно так; подробности ниже). Они сидят печальные. Потом Власов говорит, что мое заявление произвело свое действие и с первого марта я свободен. Он был очень угнетен и расставался со мной с болью душевной. Он сказал: своим заявлением вы поставили всех в такое положение, что все должны или стать перед вами на колени, или отказаться от вас. Созданное положение мог бы поправить только Эйхе, но Эйхе поправлять это не захотел, книга ему не понравилась и вмешиваться он отказался.
Ну, поговорили. Все шло очень сердечно и мило, но расставание испортил один инцидент. Тарасов потребовал, чтобы я сейчас же, не выходя из дома, сдал все стенограммы (очевидно, пока-де не успел припрятать). Я запротестовал,— ведь в Кузнецке имеются копии, Тарасов поднял шум, я вынул стенограммы и отдал.
В общем, была нехорошая сцена. С особым сожалением я выложил все стенограммы по АИКу. Ведь этот сюжет — история аиковцев — моя тайная любовь. Я лелеял эту тему, подбирался к ней исподволь, без спешки, зная, что когда-нибудь,— возможно, очень не скоро,— напишу вещь об АИКе. Но, слава богу, по АИКу у меня есть несколько тетрадей моих личных заметок.
Тарасов собственноручно составил под копирку опись и акт передачи. Потом все было увязано, получились два тяжеленных тюка. Поднимая, Тарасов крякнул. И тут — буквально в последнюю минуту — я сказал:
— Товарищи, оставьте это мне во временное пользование. Я сам доставлю все стенограммы на площадку. Все до единой по описи.
Представь, разрешили. Одним словом, я подписал обязательство доставить стенограммы в Кузнецк или сдать по первому требованию в Москве.
И вот еще что. Власов усиленно просил меня писать роман о Кузнецкстрое в личном, так сказать, порядке, предлагал даже заключить договор, дать деньги, но я сказал, что сейчас ничего обещать не могу.
Они мне сказали, что Тарасов подыщет писателя, который в три месяца напишет первую часть. Конечно, «Истории Кузнецкстроя» — конец.
И вообще неизвестно, что будет с «Историей заводов». Авербах получил назначение — секретарем горкома ВКП(б) Нижнего Тагила (постройка крупнейшего вагонного завода). Сегодня он пригласил меня к себе, был очень любезен. Не подуло ли опять каким-то благоприятствующим мне ветерком?
Теперь о встрече с В. И. Межлауком. С виду это человек европейской складки: отлично одет, свежевыбрит, причесан. И располагающе приветлив, мягок, приятен. Ох, как хотелось бы узнать, постигнуть скрытый за светскостью внутренний мир этого крупного работника, члена ЦК. Он просил меня исправить одну дату в нашем плане «Истории Кузнецкстроя» (я ему послал вместе со своей книжкой номер «Большевистской стали», где напечатан этот план). Его разговор со Сталиным о металлургии был не в 1928-м, а в 1929 году. Собственно, из-за этого он меня и вызвал в таком экстренном порядке.
Книжку он прочел, ему понравилось. Федорович очень похож, сказал Межлаук, Курако великолепная фигура и т. д. Приглашал заезжать, звонить. На днях еще раз буду у него.
Мои намерения, перспективы? О них в другой раз.
1 марта.
Вероятно, в апреле буду на площадке,— дорога в Кузнецк ведь у меня оплачена. Надо отдать отчет в командировке и очиститься в денежном отношении.
…Вчера был в МХАТе, встретился с Межлауком, познакомился с его женой. Он опять приглашал зайти.
2 марта.
…Итак, о планах. Прежде всего, я хочу написать книгу, которую уже ношу в себе,— Прокл Батолин, ВСНХ, Франц Суховерхов. Не пропуская ни одного дня, веду работу по этой книге, нахожу, опрашиваю людей.
Как же с финансами? А вот как. Я хочу включиться в коллектив по дальневосточной проблеме (принимают меня туда очень охотно). Эта книга будет писаться, несмотря на безначалие в «Истории заводов» в связи с уходом Авербаха. Я в этой книге возьму именно главку о группе «Стахеев»,— главку, которая будет и некоторой исторической новинкой. Ведь они — я имею в виду прежде всего Прошку Батолина — вели Южно-Сибирскую магистраль, охватывающую влиянием Монголию и Китай, вели Бухарскую железную дорогу, овладели Кузбассом и вообще шли на восток, на восток. Их сибирский уполномоченный Остроумов, строитель Южсиба, стал после Колчака управляющим Китайско-Восточной ж. д.— представителем китайской стороны. Словом, точек соприкосновения с тихоокеанской темой много.
Эта работа будет, очевидно, хорошо обставлена (поездки, стенографистки).
Кроме того, на днях начну переговоры в Наркомтяжпроме о собирании стенограмм интересных, крупных людей нашей индустрии. Быть может, придется попросить субсидию у Орджоникидзе. Свою книжку я ему послал. И написал, что в дальнейшем хочу дать историю ВСНХ первого периода.
Предполагаю напечатать «Копикуз» (то есть главы в виде повести под таким заглавием и без всякой ссылки на «Историю Кузнецкстроя») в «Красной нови» у Ермилова. Подробности об этом завтра.
3 марта.
У меня завязывается совершенно неожиданный альянс с Ермиловым. Борис Левин, Митрофанов, Перцов настойчиво советуют мне напечатать мою работу (она же вышла лишь на правах рукописи). Где? Конечно, в «Красной нови». Этот журнал самый солидный, там ценят художество, он дает марку.
Хорошо. Звоню Ермилову. Он чрезвычайно любезен, разговорчив, обрадован. Книжки еще не прочел, много слышал о ней, и беглый просмотр его очень заинтересовал. Говорит:
— Я хочу обязательно привлечь тебя к работе в «Красной нови».
…В общем, Москва сейчас встречает совсем не так, как полгода назад. Чувствую дружелюбие, мне говорят много приятного.
…Через месяц, числа десятого апреля, я буду на площадке,— ведь мне надо сдать отчет по командировке. Хорошо бы взять с собой стенографистку и провести сотню бесед — по две в день. Если я заключу договор с Наркомтяжпромом, мне надо будет взять воспоминания Курчина, Ровенского и других ветеранов металлургии кузнечан. Может быть, у меня будут дела и в других местах Сибири (даже наверное), придется поездить. А пока проводи беседы, пополняй собрание стенограмм, используй Полину сколько сможешь.
4 марта.
Получил твое письмо с вырезкой из «Литературной Сибири». Гроза, как вижу, разразилась уже в ослабленном виде. Резолюции как бы и не было, только отзыв Ансона, и то не очень кровожадный. Для компенсации перепечатали, однако, ядовитую заметку из «Лит. Сталинска».
…Трудно дается мне моя работа. Ужасно тяжело добиваться свиданий с большими работниками. Больше двух недель веду осаду, и пока пробита лишь одна брешь — В. И. Межлаук. Был еще раз у него, он рассказал много интересного. На послезавтра я приглашен к Бурову (на дом), он мне порасскажет и об Урало-Кузбассе и о Гипромезе.