Метров двести — совсем немного —
отделяют от нас лесок.
Кажется — велика ль дорога?
Лишь один небольшой бросок.
Только знает наша охрана —
дорога не так близка.
Перед нами — «ничья» поляна,
а враги — у того леска.
В нем таятся фашистские дзоты,
жестким снегом их занесло,
вороненые пулеметы
в нашу сторону смотрят зло.
Магазины свинцом набиты,
часовой не смыкает глаз.
Страх тая, стерегут бандиты
степь, захваченную у нас.
За врагами я, парень русский,
наблюдаю, гневно дыша.
Палец твердо лежит на спуске
безотказного ППШа.
Впереди — города пустые,
нераспаханные поля.
Тяжко знать, что моя Россия
от того леска — не моя…
Посмотрю на друзей-гвардейцев:
брови сдвинули, помрачнев, —
как и мне, им сжимает сердце
справедливый, священный гнев.
Поклялись мы, что встанем снова
на родимые рубежи!
И в минуты битвы суровой
нас, гвардейцев, не устрашит
ливень пуль, сносящий пилотки,
и оживший немецкий дзот.
Только бы прозвучал короткий
долгожданный приказ: «Вперед!»
1942
Илья БыстровВоенная осень
Нева… Горбатый мостик… Летний сад…
Знакомая чугунная ограда…
Стоят бойцы. Теперь они хранят
Червонную сокровищницу сада.
О, мрамор статуй! Кто не помнит их
Прозрачные, как у слепых, улыбки
И лист осенний, ласковый и липкий,
Что на плече покоился у них!
Немецкого ефрейтора сапог
Не запятнает золота аллеи,
Где вижу я сторожевой дымок
И двух бойцов, стоящих у траншеи.
Осенний воздух ясен, строг и чист,
Пылают клены, липы пожелтели.
Стоят бойцы… Солдатской их шинели
Касается, кружась, осенний лист.
1942
Ленинград
Павел Винтман«Дорога торная, дорога фронтовая…»
Дорога торная, дорога фронтовая,
Поникшие сады, горящие стога,
И в злой мороз, и в зное изнывая,
Идти по ней и вечность постигать.
Такая в этом боль,
тоска кругом такая
В молчанье деревень
и в дымном вкусе рос…
Дорога торная, дорога фронтовая,
Печальная страна обугленных берез.
1941–1942
Варвара Вольтман-СпасскаяМать
Мужчина вдруг на улице упал,
Раскрытым ртом ловя дыханье полдня.
Не собралась вокруг него толпа,
Никто не подбежал к нему, не поднял.
Кто мог бы это сделать, — все в цехах,
А кто на улице, сам еле ползает.
Лежит упавший. Слезы на глазах,
Зовет срывающимся тонким голосом.
И женщина, с ребенком на руках,
Остановилась и присела возле.
В ней тоже ни кровинки. На висках
Седые пряди и ресницы смерзлись.
Привычным жестом обнажила грудь
И губы умиравшего прижала
К соску упругому. Дала глотнуть…
А рядом в голубое одеяло
Завернутый, как в кокон, на снегу
Ребенок ждал. Он долю отдал брату.
Забыть я этой встречи не могу…
О, женщина, гражданка Ленинграда!
1942
Ленинград
Михаил Гершензон«Что сталось с небосводом? Никогда…»
Михаил Гершензон (род. в 1909 г.) — детский писатель. В начале войны добровольно вступил в ополчение, вышел из окружения; затем был военным переводчиком и инструктором политотдела 5-й армии. 8 августа 1942 г., возглавив атаку батальона, был ранен в бою и умер от ран.
Что сталось с небосводом? Никогда
Он не был так вместителен и емок.
От сизого рассвета до потемок
В нем ветер строит башни, города
Из облаков и туч. И синеве просторно,
И радуга цветным ручьем течет,
Оттенкам неба потерялся счет —
Зеленый, матово-жемчужный, черный…
Под этим куполом — как детские бирюльки,
Деревни притулилися по кочкам,
Церквушка машет беленьким платочком,
И озеро лежит в своей кастрюльке.
Леса в полях брели и заблудились,
А он все ширится, огромный небосвод,
Земное все, что дышит и живет,
Вобрать в свой круг и успокоить силясь.
Но он, как раковина, он вбирает шумы;
Сквозь купол прорывается война,
И если здесь земля пощажена,
Ежеминутно слышится угрюмый,
Тяжелый гул, такой, что и поля
Подрагивают, шкурой шевеля, —
Такие ухающие разрывы,
Что и березки, вдруг затрепетав,
Оглядываются, на носки привстав,
И спрашивают: «Все еще мы живы?»
1942
Александр ГитовичСтроитель дороги
Он шел по болоту, не глядя назад,
Он бога не звал на подмогу,
Он просто работал, как русский солдат,
И выстроил эту дорогу.
На запад взгляни и на север взгляни —
Болото, болото, болото.
Кто ночи и дни выкорчевывал пни,
Тот знает, что значит работа.
Пойми, чтобы помнить всегда и везде:
Как надо поверить в победу,
Чтоб месяц работать по пояс в воде,
Не жалуясь даже соседу!
Все вытерпи ради родимой земли,
Все сделай, чтоб вовремя, ровно,
Одно к одному по болоту легли
Настила тяжелые бревна.
…На западе розовый тлеет закат,
Поет одинокая птица.
Стоит у дороги и смотрит солдат
На запад, где солнце садится.
Он курит и смотрит далеко вперед,
Задумавший точно и строго,
Что только на запад бойцов поведет
Его фронтовая дорога.
1942
Волховский фронт
Семен ГудзенкоПеред атакой
Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки,
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед.
За мной одним
идет охота.
Будь проклят
сорок первый год
И вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную
и выковыривал ножом
из-под ногтей
я кровь чужую.
1942
Западный фронт
Евгений ДолматовскийРаненые
Взошла рассветная звезда,
И время к солнцу ближе.
Увижу или никогда
Я солнца не увижу?
Товарищ раненый, не спи,
Дышу я еле-еле.
Торжественный рассвет в степи
Играет на свирели.
Прохлада трогает лицо,
Звезда над нами вьется,
Как парашютное кольцо
Вытягивая солнце.
Как вытянет — начнется бой,
Кипенье дикой силы…
И, может, только нам с тобой
Уже не встать с носилок.
А все же наша жизнь была,
Скажу я перед гробом,
Частицей раннего тепла,
А не ночным ознобом.
Отбросив наступленье тьмы,
Испытаны бедою,
Еще не солнцем были мы,
Но утренней звездою.
1942
Сталинградский фронт
Михаил ДудинСоловьи
О мертвецах поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова
Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.
Трехсотпятидесятый день войны.
Еще рассвет на листьях не дрожал
И для острастки били пулеметы…
Вот это место. Здесь он умирал,
Товарищ мой из пулеметной роты.
Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас, и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.
Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал,
Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто настежь вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.