– Вот я и на своей земле! – с облегчением тихо произнёс Степан. Холодная вода Будянки спокойно и неторопливо несла на болото траву, ветки деревьев. Пехотинец снял сапоги, до колен закатал галифе, шинель и сапоги перекинул через плечо и пошёл через ручей. Степан перешёл ручей, обулся, накинул на плечи шинель и пошёл дальше к родному дому с чистыми ногами и спокойной душой.
Пройдя около версты, он увидел очертание церкви Покрова. Из-за тумана изб ещё не было видно. Ручей Будянка берёт начало в живописных местах посёлка Заозерье в смешанных лесах полесья, исток ручья из ключа Палегравой криницы. Ручей весёлый, вода в нём чистая как слеза, сладостью своей славится на всю округу. Протекает Будянка через болото, разделяющее Белоруссию и Россию. Будянка протекала по урочищам Сергиевой полосы, Надкачонкова. Силу набирал ручей у Камня, здесь он разливался и делался рекой, глубина местами не более метра, на основном разливе – по колено. Заливные луга богаты разнотравьем, а в заливах Будянки растёт ярий – болотный аир. Ребятня и жители Яловки набирали его большими охапками и ели с аппетитом из-за того, что сердцевина очень вкусная, напоминает анис, корицу и имбирь одновременно. Особенно у ярия ценятся корни: это кладезь витаминов, активных веществ, на них ставили настойки и лечили всех жителей села от мала до велика.
Болота угощали людей своими дарами: ягодой, рыбой, птицей и зверем. На просторах болот развивался оазис свободного труда, быта и традиций. Болото, как и человек, имеет свой характер и нрав, знает и хранит множество мистических тайн и загадок, понять которые порой не под силу людям. О Духе болота знает каждый житель села, но никто не пожелал бы встречи с ним. В лихолетье этот дух подавал знак о приближении беды. Старикам был понятен его язык, они знали его характер, а вот как он выглядит, каждый старожил рассказывал по-своему. Дед Фёдор, прошедший войну от Гомеля до Берлина, говорил, это норовистый гнедой конь с длинной гривой, ни разу не был в упряжи, добрый и сильный. Соседка тётка Тетуха утверждала, что это аист с перьями необыкновенного небесного цвета.
Подойдя к селу, Степан отчётливо увидел очертания церкви Покрова, он хорошо помнил, что она находится в центре села. Затянув ремень и поправив пилотку, он быстро зашагал навстречу своей новой мирной жизни. Из тумана нехотя, как бы стесняясь своего вида, стали появляться избы с покосившимися заборами и ставнями. Очень давно они не были обласканы вниманием хозяина, как и солдатки, ждавшие мужей, женихов с войны. Воин шёл по центральной улице своего села спустя четыре года. Село спало мирным сном, только собаки лениво лаяли вслед вернувшемуся с войны односельчанину.
У прадеда громко стучало сердце от радости, он почти бежал на встречу со своей женой Наташей и детьми. Вот показался переулок, вот его изба – плетень покосился, казалось, ему надоело сдерживать ветра, снега и живность, которая постоянно норовила проникнуть на охраняемую им территорию. Степан подошёл к калитке и попробовал открыть, но она была заперта изнутри. Тогда он осторожно постучал в окно. К горлу подкатил ком. Не сразу женщина спросила:
– Кто здесь?
Не узнавая своего голоса, воин ответил:
– Это я, Степан.
К окну подошла его Наталья, прикрыв рот ладонью, махнула рукой, показывая, что побежала открывать запор.
Через мгновенье перед ним стояла та, о которой он думал каждый день, читал её письма, во сне разговаривал с ней о сокровенном. На ней была белая льняная рубашка до пола, на плечах – старый платок, на ногах – бахилы, самодельная обувь, склеенная из старых резиновых камер колёсной техники. Степан нежно обнял жену, она, как ребёнок, всхлипывала, плечи дрожали. Наталья подала мужу руку, и они вместе переступили порог хаты.
Он осмотрелся, вдохнул запах родного дома. Стол стоял у окна, в которое он только что стучал. Над столом висела керосиновая лампа. Та же русская печка, занавеска свисала с потолка и закрывала её трубу. На печке мирно спали их дети. В красном углу хаты висели иконы, обрамлённые рушником. Белел выскобленный пол. У стола стояла большая резная скамейка, покрытая синей краской. В углу хаты, напротив печи, разместилась деревянная кровать, украшенная резьбой, от подушек и перины исходил запах васильковой свежести. На стене, над кроватью, висел портрет с вышивкой. В углу высилась бочка с водой, на ней лежал деревянный ковш. Справа от бочки, ближе к печи, на полках стояла чистая кухонная посуда, задёрнутая занавеской. В углу, у печки – ухваты и чапела. У очага печи ровно, как на параде, выстроились глиняные чугунки. На табуретке у печи – начищенный самовар. В нише под печью лежали хворост для розжига и сухие брикеты торфа.
Первое и второе моё рождение
Родился я на Заговены в год Кабана, в последний день перед Рождественским постом, 26 ноября, ростом чуть меньше аршина, весом около девяти фунтов. Мама рассказывала, что при рождении я ревел очень громко, кричал, и она называла меня медвежонком.
В лёгкий морозец мама с батькой на коне, запряжённом в сани, благополучно привезли меня из родильного дома в хатку деревни Городечня, где через полтора года я «родился» второй раз.
В те годы в деревнях крыши в хатах были покрыты соломой или камышом, очень редко – шифером. Родители мои работали в поле: батька – шофёром, мама – колхозницей в полеводческой бригаде. Работали они от зари до зари за трудодни. За мной приглядывали старшая шестилетняя сестра Нина и баба Сережиха. В тот год стояла сильная жара, поля высохли, дождей давно не было. Нина играла на улице, изредка забегала в хату: проведать меня и напиться родниковой воды. Батька привозил флягу воды из родника под песчаной горой за околицей села, недалеко от реки Виховки.
В тот знойный день, когда воздух раскалился до предела, а солнце в зените безжалостно обжигало землю, превращая деревню в раскалённый котёл, на нашей улице вдруг загорелась крыша дома, стоявшего по ветру к нашей хате. От летящих снопов искр стали загораться соседние дома. В это время баба Сережиха колыхала меня в люльке и не слышала рёва пожара, потому что была глуховата. Я тихо играл искрами, которые летели мне в люльку. Нина заскочила в хату с криком: «Пожар!». Баба Сережиха, растерявшись, подхватила кочалки для глажки белья и с охами затопталась по хате. Сестрёнка схватила меня из люльки и кинулась к роднику – только пятки засверкали. За ней, прихрамывая, еле поспевала баба Сережиха с кочалками. У родника Нина пристроила меня под тень дуба, завернула в хусту. Вскоре подошла и бабушка. Отдышавшись, они жадно пили родниковую воду из ладоней. Огонь тем временем охватил всю деревню, она выгорела полностью.
Наша семья переехала в село Яловка. Мы поселились в хате бабушки Варвары на улице Середовка. Со временем отец выстроил новый дом на улице Белоусовка. В семье меня стали ласково называть дубовиком, рождённым под дубом.
Случай в Яловке
В одном из районных центров Брянщины, на Заговены, в одно и то же время родились два мальчика. С этого дня началась история, о которой знала вся округа.
Дело было так. Всем известно, что в роддоме новорождённым вешали бирки, где писали дату рождения, вес, рост и пол ребёнка. Многие хранят такие бирки как память до сих пор. Так вот, по недосмотру медсестры или по иным причинам бирки на младенцах перепутали. Мамашки с новорождёнными благополучно разъехались по домам с хорошими мечтами о жизни, муже и семье: одна – в село Яловка, другая – в деревню Удёбное.
Каждая из моих героинь своего сына при крещении назвала Сергеем. Мужики, каждый, своего наследника обильно и весело обмыли. На этом рассказ можно закончить, но эта история с продолжением.
Прошло добрых пять-шесть лет. В Удёбном отец начал примечать, что его рождённый наследник непохож на своих родителей, он слишком чернявый. Начались семейные разборки с применением кулаков, матерных слов. Мать мамашки смекнула и отправилась в соседнее село на выглядки. Она нашла дом, увидела ребёнка, он был похож на её дочь и зятя. С облегчением вздохнула и прошептала: «Вот и нашла я своего внука, свою кровинушку!». Эта история закончилась благополучно, вернулись дети в свои семьи.
Озеро Лесок
Болото, вдоль которого проходит шлях от Новозыбкова до Красной Горы протяжённостью около семидесяти километров, в начале семидесятых годов двадцатого века осушили для добычи торфа производственным способом. Для этого был разработан проект, прорыли сеть канав: они служили границами участков, подлежавших осушению. Осушенные участки размером сорок на пятьсот метров в народе называли картами. Вода из канав стекала в главную, так называемую Нагорную, канаву, по краям которой насыпали груды песка, похожие на барханы в пустыне. Нагорная канава – это главная артерия для осушения болота, здесь и чистая вода, и пляжи. Детвора и взрослые после резки торфа мылись и купались в чистой воде, наслаждаясь прохладой и свежестью. Восьмилетними пацанами мы бегали в Нагорную канаву. Вода в ней была настолько прозрачная, что можно было нырять с открытыми глазами и видеть подводный мир. Здесь водились угри, разная рыба, особенно своим видом меня поразили тритоны, они казались маленькими динозавриками.
На участках – картах – велись сушка торфа, сбор его в валки и складирование в скирды. Машины для сборки торфа «Пума» свозили его в скирды высотой с двухэтажный дом, в них порошок торфа слёживался, случалось, и загорался. С целью блокирования пожаров карты после уборки торфа уплотняли огромными барабанами. После этого начиналась транспортировка торфа из скирд по узкоколейке вагонами на завод по изготовлению брикетов. Завод и посёлок были построены в послевоенные годы пленными-немцами. Назывался посёлок Мирный, а яловцы дали ему название Кожанстрой. Посёлок городского типа располагался недалеко от Кожановского озера, отличался архитектурой, непривычными для этих мест двух- и трёхэтажными добротными домами из силикатного кирпича, уютными, благоустроенными квартирами, асфальтовым покрытием дорог и тротуаров. Утопающий в зелени, посёлок Кожанстрой и ныне радует глаз дивной красотой.