Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891 — страница extra из 1

Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891

I. Церковная жизнь святого града

1866

Праздник Рождества Христова в Вифлееме

В нынешнем (1865) году Святая Земля имела утешение праздновать Рождество Христово вместе с своим Патриархом. Блаженнейший Кирилл (2-й сего имени и 128-й в числе Патриархов Иерусалимских) 61, большею частью проживающий в Константинополе, почти весь истекающий год провел во Святом Граде. Заранее еще стало известно в Иерусалиме, что на праздник Рождества Христова он сам будет служить в Вифлееме.

Наш малый Иерусалим – русский – не только был уведомлен об этом, но и некоторым образом приглашен к празднику. Около 600 поклонников и поклонниц русских с нетерпением ожидали радостного дня. Весь этот месяц был для них временем беспрерывных малых тревог. В ноябре задумано было весьма трудное – или и прямо почитавшееся невозможным – дело доставки из Яффы в Иерусалим трех русских колоколов, пожертвованных ко Гробу Господнему и уже пятый год лежавших на пристани яффской. К чести русского имени, предприятие это увенчалось полным успехом. Колокола были доставлены на свое место русскими руками. Потрудившиеся в этом деле всю жизнь с отрадой будут припоминать, как они дружным обществом в 60–70 человек, мужчин и женщин, тащили по горам Иудейским колокол во Святой Град, не видевший, конечно, еще никогда такой редкости от времен Давида и Соломона.

Этот колокол 24 числа (декабря), в 10 часов утра, возвестил Иерусалиму, что первосвященник Святого Града выезжает из города. По обычаю, толпа народа собралась в тесной улице Патриархии – провожать доброго владыку. Стук копыт 15–20 лошадей по мостовой заглушал самый звон. Патриарх, как обыкновенно, отправился с немалою свитою, в числе которой были два архиерея, несколько архимандритов, иеродиаконы и проч. К сожалению, целую неделю пред тем радовавшая нас хорошая погода в ночь под 24 число вдруг изменилась в холодную и дождливую. Довольное число из наших избыли неприятностей дурного времени, ушедши в Вифлеем еще в четверток. Мы же, пожелавшие видеть праздник во всей его полноте и целости и для сего примкнувшие к кортежу патриаршему, почти от самого Иерусалима и до Вифлеема были под дождем и пронзительным ветром. Ехали все ускоренным шагом и редко рысцой. Патриарх сидел на своей, известной всему городу, белой лошади, поддерживаемый с обеих сторон прислугой. Архиереи следовали непосредственно за ним. Впереди Его Блаженства ехал патриарший кавас 62 с поднятой, по обычаю, булавой. Еще далее впереди из толпы всадников раздавались глухие и тупые звуки какого-то кимвала или тимпана местного произведения 63, дававшего две переменяющиеся ноты и ударяемого под такт лошадиного шага.

Менее, чем в час, пройдено было расстояние от Иерусалима до высоты, разделяющей горизонты иерусалимский и вифлеемский и занятой монастырем святого пророка Илии 64. Весь поезд остановился под стенами обители и всадники сошли с коней для кратковременного отдыха. Его Блаженство отказался войти в монастырь и с обычною ему простотою и невзыскательностью поместился в пустом придорожном малом строении, служащем, по-видимому, для корма или загона монастырского скота. Достойное священной памяти Богоприемного Вертепа помещение! Игумен монастыря, с своей (весьма немногочисленной) братией, немедленно занялись угощением путников вареньем, водкой и кофе, по местному обыкновению. Сырая погода и труд пути представляемы были угощающими в извинение раннего вкушения, или «подкрепления» по отзыву некоторых угощаемых, в день, определенный для строгого воздержания с утра до вечера 65.

Во время угощения подъехал из города и наш архимандрит 66 в сопровождении каваса с булавою. Затем прибыла депутация старшин вифлеемских для поднесения поздравления Патриарху. Уже минут 20 длился отдых. Мне сказали, что поджидают нашего консула 67, в первый раз еще принимающего официальное участие в Вифлеемском празднестве, по-видимому, весьма ценимое Его Блаженством; вопреки своей нелюбви к внешним украшениям, он имел на себе тогда орденскую звезду св. Александра Невского. Напрасно также ожидали, что и небо, может быть, прояснится к полудню. Ветер усиливался и, врываясь в бездверный приют гостей, поднимал сбитую на полу солому, грозя ею застлать глаза искавшим защиты от него. Наконец, Патриарх сказал: «как бы не запоздать нам», и пошел к своему сивке. Все последовали его примеру. Тем же порядком поехали далее. Депутация увеличила поезд. У памятника Рахили 68 нагнал нас и ожидаемый наш г. консул с драгоманом 69 и двумя кавасами. Было и еще несколько лиц, приставших к поезду, так что весь он растянулся более, нежели на 1/2 версты и представлял бы из себя нечто действительно торжественное, если бы не жестокая непогода, заставлявшая забыть не только о великолепии, но даже и о простом порядке.

От монастыря пророческого дорога идет косогором, сначала опускаясь, а потом поднимаясь к высям Вифлеема, стоящего почти на одном уровне с монастырем. Вся дорога проложена по камню и была скользка и грязна теперь от лившего столько времени дождя. Вифлеем еще скрывался за горою, но звон колоколов долетал уже из него до нас и веселил сердце. Наконец, мы достигли высоты, с которой открылся нам и пророчественный дом хлеба небесного 70, едва, впрочем, различаемого сквозь густой дождь. Мы спустились в единственную улицу его, узкую, кривую и весьма неровную. В дверях и окнах нас приветствовали то криком, то смехом, то немым дивлением кучки детей, за непогодою, вероятно, оставшихся дома, а может быть, и не принадлежащих к Православной Церкви, имеющей и здесь соперничествующую себе пропаганду римскую. Улица окончилась, и мы выехали на большую площадь, прямо в лице древнейшему и величайшему в Палестине христианскому храму 71. Толпа народа была здесь непроходимая. Пред самым храмом стояли в два ряда солдаты 72, образуя собой дорогу к нему. Не доезжая до них, все сошли с лошадей и направились к низкой и узкой дверце западной стены храма, приобретшей такую громкую и всесветную известность по вопросу, возбудившему последнюю Восточную войну 73. Пролезши сквозь нее, мы очутились в темном притворе, из которого другою, большею, дверью вступили в так называемую «колоннаду», т. е. западную половину древней базилики, уже во время нашего древнейшего паломника Даниила отделявшуюся, как видно, стеной от восточной половины, или точнее – третьей части всего здания 74.

При вступлении во храм Его Блаженство облачился в патриаршую мантию (фиолетовую с парчовыми скрижалями и источниками из широкого золотого галуна) и с пением вышел чрез третьи двери в перекрестную часть храма, собственно называемую теперь церковью, и, благословив здесь народ, стал на свою кафедру у правого столба солеи, поставив рядом с собой и нашего консула. Против него на левой стороне, также у столба, занял место его второй наместник, митрополит Газский 75. Третий архиерей ушел в алтарь.

Немедленно началось служение часов. Патриарх, по обычаю, сам начал чтение первого часа и сам же, в конце всякого часа, читал положенные молитвы. Псалмы читались скоро, но тропари петы были с нарочитым тщанием и длились в сложности не менее 20 минут. Первый из них пел сам Патриарх. Евангелие первого часа прочитано было также Патриархом с его кафедры. По окончании его Патриарх кадил всю церковь и Святой Вертеп. На третьем часе, по предложению Его Блаженства, Евангелие читал наш архимандрит по-славянски, стоя в царских дверях лицом к народу, как это делается у нас в пасхальную вечерню, и также, по прочтении, кадил всю церковь и Святой Вертеп. На шестом часе читал Евангелие Преосвященный Фаворский Агапий 76 по-гречески, стоя также в царских вратах и накинув на себя один омофор. Каждение вместо него производил один из священников. На девятом часе читал Евангелие по-арабски чередный священник. В конце часов один из иеродиаконов говорил проповедь, длившуюся около 1/4 часа.

Вслед за богослужением часов началась вечерня. Служащим был один из священников. Патриарх сам читал предначинательный псалом 77, продолжая стоять на своей кафедре. Во время пения стихир вечерних (на Господи воззвах)78 начали выходить из алтаря северной дверью священники, имевшие принять участие во входе, для принятия патриаршего благословения на облачение.

Первый вышел наш о. архимандрит в сопровождении двух диаконов 79. Дело происходит так: берущий благословение выходит и становится на средине солеи, по линии патриаршей и наместничей кафедр. Положив земной поклон пред алтарем, обращается к патриаршей кафедре и делает такой же поклон Патриарху, затем подходит к Патриарху, целует его руку и, отступивши мало, вторично кланяется ему в землю и отправляется в алтарь южной дверью. Священники выходили попарно. Треть или четверть их были арабы, вместо камилавок имевшие на голове своей чалмы черного цвета. Особенно один из них обращал на себя внимание всех, черный, высокого роста, из заиорданского селения Салт, в национальной одежде бедуинов и едва-едва не совершенно босой. На входе шли старшие вперед и становились полукругом, первый у самой патриаршей кафедры с левой стороны, а последний почти уже у иконостаса. Архидиакон стал с Евангелием не к алтарю лицом, а к Патриарху. После возглашения: Премудрость, прости, Его Блаженство первый начал петь: Свете тихий… Престранное пение это, к которому нет никакой возможности подладиться тому, кто не хочет или не умеет петь в общий унисон, продолжалось 10 минут. На словах: Достоит ecu… священники делали легкий поклон Патриарху и уходили в алтарь, но не разоблачались там, в ожидании имевшей наступить вскорости литии 80.

Паремии 81 были прочитаны скорее, чем это делается у нас. Их читают, как бы рассказывая, без малейшей интонации или растяжки голоса. Тотчас по окончании их начали петь славник82 литийный: Веселися Иерусалиме… и прежним порядком стали выходить из алтаря, прямо из Царских врат, священники, становясь по-прежнему полукругом и имея в средине столик с хлебами, коих было более 10 на самом блюде, и кроме того еще большая корзина с ними стояла позади столика. Хлебы большие, плоские, имеющие каждый на верхней стороне своей рельефное изображение Рождества Христова. По окончании пения стихиры Патриарх прочитал: Ныне отпущаеши. За возгласом: Яко Твое есть царство… следовало однократное пение тропаря: Рождество Твое… причем служащий священник крестообразно, тоже однажды, кадил хлебы. Затем архидиакон снял стоявший на верхнем хлебе серебряный, искусной работы, в виде деревца с плодами (чашечками для вина и елея и пр.), подсвечник, и стал с ним за столик лицом к Патриарху, а служащий священник взял в обе руки верхний хлеб и, подняв его, держал, обратившись лицом к алтарю. Патриарх с кафедры своей прочел молитву благословения. На словах: Яко Ты ecu благословляли… священник сделал держимым им хлебом крест над прочими хлебами, и затем поднес его к Патриарху, который, облобызав изображение Рождества Христова, передал хлеб нашему консулу. Священники вошли в алтарь, а народ бросился к патриаршей кафедре за другими хлебами, которые Его Блаженство раздавал целыми. По обычаю, самые ревностные в этом деле были мы, русские, в особенности же наши поклонницы. Они так натиснули на кафедру и на самого раздавателя крупиц трапезы церковной, что сломали его дорогой посох (патериссу). Огорчившись этим, Блаженнейший перестал раздавать хлебы и несколько времени, видимо, был не в духе. Взамен сломанного, ему принесли из ризницы другой посох простой работы. Между тем, после малой ектений, стали петь Трисвятое, и пошла своим порядком литургия Василия Великого, продолжавшаяся около часа.

Во время вечернего богослужения многократно перестававший и возобновлявшийся дождь не обещал и на самый праздник хорошей погоды. Вышед из церкви, народ укрывался от непогоды на галереях монастыря, не вмещаясь в странноприимных кельях его. Трудная и беспокойная ночь ожидала стольких пришельцев, не имевших ни чем утолить голод, ни где приклонить голову! Усердия игумена и немалой прислуги обители едва ставало на то, чтобы удовлетворить нуждам наиболее почетных гостей. В такую сырую погоду и при такой усталости чашка чаю была бы неоцененным утешением, и многие из «товарок» наших с глубоким жалением воспоминали свой приютский чай; но не до чаю было в такую позднюю пору и в такое ненастье, когда нельзя было найти и хлеба; кто мог, утешал себя мыслью, что в Вифлееме не только нам, но и Сыну Божию не нашлось более удобного места, кроме Вертепа. Счастием несравненным можно уже было считать и то, что мы несем тесноту у самого сего Вертепа, и, без сомнения, до конца жизни своей будем с умилением вспоминать эту «рождественскую ночь». Благодарение Богу и за то, что нам позволено было сидеть ночью в самой церкви и даже в самом Священном Вертепе. Чего-то не передумаешь на таком избранном ночлеге, и каких и как и о ком не вознесешь молитв к почившему здесь некогда Чаянию языков 83!

В 6 часов по восточному счету, т. е. в 7 часов от захождения солнца и, следовательно, около полуночи, колокол церковный благовествовал Вифлеему час утреннего славословия. Храм был освещен множеством разноцветных лампадок, развешенных гирляндами от стены до стены и производивших чудное впечатление на глаз и на сердце. Подобно вчерашней, происходила встреча Патриарха. Благословив народ, Его Блаженство стал на свою кафедру, а равно и его наместник занял свое место. Служба началась полунощницей84. После 50-го псалма долго происходило распевание стихир на литии и на стиховне, оставленных вчера на вечернем благословении хлебов. За ними следовали трисвятое, тропарь праздника и отпуст по уставу полунощницы. Видя, что вслед за тем начинается утреня, я спросил одного, говорившего по-русски, грека: Когда же будет повечерие85? На это он отвечал не без иронии, как казалось: Когда повечерие, то значит после вечерни. Я дерзнул заметить: Зачем же литию пели на полунощнице, тогда как благословение хлебов было на вечерне? Мне отвечали, что благословение хлебов само по себе, а лития сама по себе.

Утреня 86 началась чтением «царских» псалмов с ектенией, по уставу ежедневной службы 87. Шестопсалмие читал сам Патриарх. Чтение кафизм было непрерывное, разделяемое на Славы, в число которых включены были и псалмы полиелея. Затем следовало протяжное пение седалъных, длившееся опять не малое время. Во время сего пения, снова все священники выходили попарно из алтаря северной дверью принимать благословение у Патриарха на участие в церемонии полиелея, составляющей самую торжественную часть всего праздничного богослужения. За священниками, точно таким же порядком, взяли благословение у Его Блаженства и оба архиерея, делая ему низкий (но не в землю) поклон и целуя его руку. По окончании этого поклонения и сам Патриарх сошел с своей кафедры и, вошед Царскими вратами в алтарь, облачился в полную архиерейскую одежду. Три архиерея, до 20 священников и 7 или 8 иеродиаконов, все с зажженными свечами, окружили Св<ятой> Престол в ожидании окончания седалъных. Когда пение в церкви умолкло, первый сам Патриарх начал петь умиленным голосом, и ему немедленно стали вторить в алтаре и церкви седален по полиелеи: Приидите, видим, вернии, где родися Христос… Я позавидовал в эту все-торжественную минуту всякому греку, которого пение на родном языке слов, имеющих такой разительный смысл, должно было приводить в совершенный восторг. Поя, выходили все свещеносцы из Царских врат попарно и медленно направлялись к южному спуску в Богоприемный Вертеп. У самого входа в священную пещеру пропели: слава и ныне, и идя по ступеням пещеры, еще раз возглашали: Приидите, видим и пр.

О, как хотелось, чтобы это вторичное пение седалъна, так отлично приспособленного ко дню и месту, было на славянском языке! Неизъяснимо трогательно было, в самом деле, внимать словам священной песни и подходить к месту, идеже родися Христос. Вертеп одет был по стенам (временно) шелковой желтой с синими крестами материей русского изделия и, вероятно, жертвования, а самое место Рождества завешено было белым флером, сквозь который таинственно разливался свет многих лампад, и слегка очертывалась, не менее оной дверцы знаменитая, звезда с латинской надписью 88. Патриарх с архиереями стали у самой ниши Рождества, лицом к народу. Перед ними полукругом расстановились диаконы. Большая часть священников, по тесноте места, вышла северным сходом Вертепа наверх в церковь. Певцы пели степенны 4-го гласа. Затем Патриарх прочел положенное по уставу Евангелие, обратившись по-прежнему лицом на запад. Не нужно говорить, как это евангельское повествование, что мое на самом месте события, в самый день и, может быть, час его, должно было действовать на сердце христианина-слышателя, и, прибавим опять, – разуметеля слов Евангелиста. Что делать? На земле нет одного общего языка, и неизбежно в подобных случаях одному кому-нибудь только внимать, а другому – внимать и понимать.

По прочтении Евангелия, певцы пели: Всяческая днесь…, а Патриарх приложился к месту рождения Христова, обозначенному звездой, пригласив сделать то же и нашего консула. Никто другой не удостоился сей чести. Затем архидиакон возгласил ектению: Спаси, Боже, люди Твоя, к которой потом присоединены были и другие прошения из последования литии. Особенно вознесены были одним из иеродиаконов (вчерашним проповедником) ко Господу Богу моления на славянском языке – о Государе Императоре 89, Государыне Императрице 90 и Государе Наследнике 91. По особенному приказанию Его Блаженства, к ним присовокуплены были еще два отдельные прошения о великом князе Константине Николаевиче 92 и о великом князе Михаиле Николаевиче 93. Затем такие же прошения, но уже на греческом языке, возглашены были о рабах Божиих поклонниках: Андрее (нашем консуле) 94, Николае (нашем посланнике в Константинополе) 95 и иеромонахе Антонине (нашем архимандрите здешнем 96). Потом еще несколько избранных имен помянуты были отдельными прошениями.

Наконец последовало общее прошение о милости, жизни и пр. рабов Божиих. При сем все диаконы в одно и то же время начали читать – каждый свой, мелко исписанный, лист имен. За ними и все присутствовавшие также произносили тихомолком имена своих близких. Гул сего поминовения также имел в себе нечто весьма торжественное. Довольный тем, что был одним из поминающих, я однако же жалел о том, что не мог слышать сего молитвенного гудения, износящегося из-под земли, в самом храме. Пусть будет это минута, в которую Бог Слово в первый раз приклонил так близко ухо свое к мольбам человеческим, Сам быв плоть, Сам слух и язык, по всему уподобився братии, искушен быв, да может и искушаемым помощи! Полиелей заключился обыкновенным возгласом: милостью и щедротами… и все стали выходить северной лестницей в храм с пением: Христос рождается, славите97

Поднявшись наверх, начали троекратное обхождение всего храма через боковые двери поперечной стены и через галереи колоннады. Впереди шли с большим крестом и рипидами 98 (прекрасное русское пожертвование) дети, одетые в стихарики с перекрещенным орарем 99. За ними – кучка певцов-арабов, потом длинный ряд священников, шедших попарно. Потом певцы-греки. За ними – диаконы, за диаконами архиереи и, наконец, сам Патриарх. Пока совершали троекратное обхождение, пение канона достигло кондака 6-й песни. Оба хора пели в один и тот же тон, одними и теми же нотами, и настолько имели расстояния между собою, что разноголосицы не было. А она неизбежно была бы, если бы, кроме греков и арабов, еще запели мы своим отдельным хором, – чего весьма многим из наших от всей души желалось. Прошедши в третий раз северную галерею колоннады, процессия не направилась к южной, чтобы ею возвратиться в церковь, а пошла срединою храма. Достигнув средоточного места ее, означенного в помосте особенным мраморным украшением, Патриарх остановился, и еще раз возглашена была по-славянски сугубая ектения о Царствующем Доме России, всех благодетелях и посетителях вифлеемской святыни и всех, участвующих в нарочитом сем празднестве. Затем, продолжая идти к средней двери поперечной стены, пели великий прокимен: Кто Бог велий, яко Бог наш. По уставу, его должно было петь сегодня вечером, если бы праздник не случился в субботу. Теперь же место ему было на вчерашней вечерне. Не знаю, вследствие чего он пет был на утрени и притом во время канона. Возвратившись в церковь, духовенство вошло в алтарь и разоблачилось там.

Было около 3-х часов утра. Патриарх опять стал на свою кафедру, а наместник против него. Девятую песнь и светилен пели эти высшие духовные сановники сами, чередуясь. Арабского пения уже не было более слышно. Зато из-за деревянной стенки, с левой стороны алтаря, начали раздаваться нестройные звуки коптского пения, перед которым и греческое казалось уже как бы симфонией.

С началом пения стихир хвалитных Патриарх вышел на некоторое время из церкви, между тем колокол еще раз стал сзывать верующих к литургии, и еще раз была сделана встреча Патриарху, прервавшая на несколько минут пение стихир. И опять стали выходить попарно из алтаря священники, для принятия благословения от Патриарха, обычным порядком. Когда они кончили свое дело, Патриарх сам сошел с кафедры на средину солеи и стал читать входные молитвы. Приложившись, по обыкновению, к местным иконам и благословив народ, он отошел в глубь церкви, где поставлено было для него кресло. Певцы запели великое славословие, а диаконы возгласили: священницы изыдите! Священники, уже успевшие облачиться, стали выходить из алтаря Царскими дверьми попарно, старшие вперед, каждый неся с собою на блюде или просто в руках какую-нибудь из принадлежностей патриаршего облачения. Нашему архимандриту досталось нести и держать патриаршие панагии с наперсным крестом. Чуть установились на свои места священнослужители, из Царских дверей вышли оба архиерея и взяли и себе у Его Блаженства благословение сказанным уже порядком. Патриарх не только давал им для лобзания свою руку, но и прямо благословлял их. Владыки ушли в алтарь облачаться, а среди церкви началось патриаршее облачение. Два диакона, стоя впереди, возглашали – один приличный стих псалма, а другой общее ко всем им заключение: всегда, ныне и присно… При сем я заметил, что слова Писания приводятся ими неизменно, например: да возрадуется душа моя, облече бо мя100 и пр., зато вместо: священницы Твои облекутся, возглашено было: архиереи Твои101… Последний стих, при возложении митры, повторен был диаконами трижды. Между тем пение великого славословия было кончено. Пропет был и тропарь праздника. Тем утреня и завершилась.

Архидиакон, обратившись к алтарю, возгласил: архиереи изыдите. Оба архиерея, «в камилавках под крепом», каждый держа под мышкой свой служебник, вышли из Царских дверей, и, поклонившись слегка Патриарху, стали по сторонам его, в ряду священников, имея каждый позади себя кресло, как и Патриарх. Архидиакон, став перед Патриарха, произнес напряженным голосом: рече Господь: тако да просветится свет ваш и пр. Затем архиереи стали молиться. Наш архимандрит, еще раз взяв благословение у Патриарха (без земных поклонов), вошел Царскими вратами в алтарь.

Началась божественная литургия, около 4 1/2 часов утра. Первая екте-ния говорена была, естественно, по-гречески, вторая – по-славянски, третья – по-арабски. Во время антифонов архиереи садились, хотя и на самое малое время. На малом входе не было пето ни приидите поклонимся… ни Рождество Твое, Христе Боже наш…, а вместо того пропет был входной стих: Из чрева прежде денницы родих Тя и пр., к которому присоединен был обыкновенный припев: спаси ны, Сыне Божий, рождейся от Девы и пр. Так, мне сказали, надобно петь и на все Господские праздники, заменяя: Приидите поклонимся входным стихом. По окончании тропаря и кондака было обычное многолетствование Патриарха, возглашенное сперва в алтаре архиереями на арабском и на греческом языке, а потом в церкви архидиаконом и певцами, причем Его Блаженство величаем был «Блаженнейшим, Божественнейшим и Всесвятейшим». Помянуты были при сем поименно и прочие Восточные Патриархи архидиаконом.

Апостол читан был по-гречески, по-славянски и по-арабски. Чтение Евангелия имело пасхальную торжественность. Как в день светлого Воскресения Христова на литургии (по здешнему обычаю – на вечерне), оно читано было по отделам, оканчивавшимся словами: поклонимся ему… Вифлееме иудейстем… поклонюся ему… во страну свою… Первый читал у престола, обратившись лицом к народу Патриарх по-гречески. За ним, стоя в Царских вратах, наш архимандрит по-славянски. За ним, у патриаршего места, один из священников по-арабски. Потом, у наместничьей кафедры, один иеродиакон, поклонник из Бессарабии, по-валахски 102. Наконец, с возвышенного амвона в глубине церкви, иеродиакон опять по-гречески. К начатию каждого нового чтения ударяем был по три раза большой звонец, держимый диаконами поблизости Патриарха и извещавший – кого касалось дело – о наступлении его очереди. По окончании всех чтений минуты две продолжалось звенение, производившееся под некоторого рода такт, пока все благовестники возвратились в алтарь, неся при персях своих торжественно проповеданный ими языкам велерадостный глагол спасения.

На великом входе, по обычаю, Патриарх, прежде чем принять от архидиакона священный дискос, прочел разрешительную молитву над живыми, причем помянул много разных имен отсутствующих и присутствующих лиц. Взяв же священный дискос, поминал августейшие имена Царствующего Дома нашего. Таким же образом, прежде принятия св<ятой> чаши, прочел разрешительную молитву усопшим, помянул притом ближайших предместников своих и многих других архиереев и мирян. Взяв же чашу, возгласил имена во блаженней памяти преставившихся Императора Николая I 103, Императрицы Александры <Федоровны>104 и великого князя Николая <Александровича>105. Литургия окончилась на рассвете. Патриарх с полчаса оставался еще в церкви, раздавая народу антидор.

Тот же неприветливый и неумолимый дождь встретил нас по выходе из церкви. Он вдруг положил конец нашему празднику. При хорошей погоде целый день остаются в Вифлееме гости Иерусалима. Сам Патриарх (в отсутствие его, его наместник) обыкновенно ездит после обеда в долину Пастырей, совершая там в пещерной церкви приличное молитвословие 106. На сей раз он имел намерение ночевать в Вифлееме и на следующий день служить в соседнем селении Бетжала107. Непогода заставила его, вскоре после обеда, возвратиться в Иерусалим, не посетивши и долины Пастырей. Его примеру последовали и мы.

Еще не доезжая Иерусалима, услышали мы веселый и неперестающий звон в своих «заведениях» 108. Тогда только вспомнили мы, что великое и любезное отечество наше празднует, в день явления на земле Примирителя языков, победоносное изгнание из пределов его двадесяти враждебных ему языков 109.

Посетитель Вифлеема

Иерусалим. 30 декабря 1865 г.

Печатается по публикации: Церковная летопись «Духовной беседы» 1866. № 9. С. 126–136; № 10. С. 141–146.

Латинское богослужение последней недели Великого поста в Иерусалиме

К счастью тех поклонников, которые, кроме целей чисто духовных, ищут в Иерусалиме и удовлетворения своей любознательности, на сей год Пасха Христова праздновалась отдельно двумя половинами христианства: восточной (православные, армяне, копты, сириане) и западной (латины, протестанты), так что русскому поклоннику можно было высмотреть богослужение Великой седмицы различных вероисповеданий с полной подробностью и полным спокойствием духа. Само собою разумеется, что после своего богослужения (т. е. греческого, представляющего множество особенностей от нашего русского) меня всего более занимало латинское, которое в первый раз доводилось мне увидеть и – что всего дороже – на самых местах евангельских событий.

Мне сказали, что самые любопытные в этом отношении дни Страстной седмицы суть: Вербное воскресение, Великий Четверток и Великий Пяток. Я поставил себе долгом не пропустить их.

В латинскую Неделю пальм (нашу шестую Великого поста) 110 мы ночевали в храме. Вероятно, во избежание совпадения двух богослужений, греки в тот день служили свою праздничную литургию не в церкви Воскресения, где она совершается обыкновенно утром на восходе солнца, а в самом Гробе Господнем, и след<овательно>, в полночь, по неизменному правилу. Служил сам Патриарх с тремя священниками, из коих один был русский. По обычаю, нередко слышалось при сем родное слово. Диакон не раз говорил ектению ломаным славянским языком. В подобных случаях обыкновенно те же греческие певцы поют: Господи помилуй по возможности близким к русскому напевом. Но на этот раз из нас как-то неожиданно составился многолюдный хор и мы огласили своды святилища полным русским (конечно, не отличным) пением. Даже Символ веры пропет был нами при этом, вопреки местному обычаю. Едва успели перебить нас греческие певцы на: Тебе поем.

Служба кончилась к 3-м часам утра. Не зная определенно, когда начнется латинское богослужение, я остался дожидаться его в храме. С восходом солнца стали набираться в храм празднующие латинцы и между ними немалое число духовных лиц. Место между греческим собором и часовней Гроба Господня, приуроченное для «хора» при всяком совершении латинской литургии на Гробе, оставлено было и теперь свободным 111. Сбоку его, на южной стороне, помещена была временная епископская кафедра под балдахином. Пришел отряд турецких солдат и окружил все место священнодействия. С большим шумом прибыл латинский епископ (титулуемый в Риме Патриархом Иерусалимским) Иосиф Валерга, человек высокого роста, с смелым открытым лицом и большой седой бородой 112. Все духовенство, прибывая в храм, немедленно удалялось в латинскую капеллу, пристроенную к северной стороне гробовой Ротонды ⁴⁹. Около 7 часов открылась процессия из этой капеллы в Ротонду. По два в ряд шло человек 40 духовных – младшие вперед, – из коих почти на ½ были священники-пилигримы, отличавшиеся черными, выпускными воротничками на груди. Позади всех шел, с огромным жезлом и в митре из золотого глазета, архиерей. Он стал на своей кафедре, лицом на север, а все духовенство в два ряда от перегородки греческого собора до самого входа в часовню. Начались пение и чтение. Я не мог хорошо рассмотреть из-за народа, что именно совершалось и где. Кажется, внутри Святого Гроба один из священников правил литургию. Орган молчал. По окончании службы архиерей вошел внутрь часовни и вышел оттуда с большой пальмовой ветвью, украшенной цветами. За ним туда же отправлялись один за другим – старшие вперед – и все духовные лица. Вскоре все пространство, отгороженное солдатами, покрылось вайями от финик. Мне сказали, что больше смотреть нечего, и я поспешил домой, давно уже одолеваемый сном.

В четверток (17-го марта) я опоздал к латинской обедне, бывшей, как и в минувшее воскресение, утром, и долго ждал в запертом храме начала вечерни. Около полудня стали приготовлять место для имевшего быть обряда умовения ног. Им служила та же площадка между греческим собором и часовней Гроба. Во всю длину ее расставлены были, в несколько рядов, скамьи, а в глубине их, у самой перегородки греческой церкви, стояло, на малой возвышенности, архиерейское кресло. Сзади скамеек, на северной стороне, виделась флейт-армоника, долженствовавшая заменить собою сегодня орган. Вскоре вынесен был старинной фигуры серебряный таз, наполненный водой. Его поставили прямо на пол перед первой (от востока) скамейкой южной стороны. Было уже около 2-х часов пополудни. Обряд не начинался, как говорили, потому, что ждали французского консула 113. Шум у врат храма возвестил нам прибытие 114 представителя «старшего сына церкви» 115, которого церковные права почтенный чиновник отстаивает с такой скрупулезной ревностью, что для посторонних это кажется весьма забавным, а для епископа, как слышно, очень тягостным.

Большая толпа народа ввалила в храм и хлынула к месту, назначенному для священнодействия. Ворота опять затворились и мы волей-неволей сделались заключенниками до самой ночи. Вскоре открылась процессия из латинской капеллы. Впереди всего двигались два подсвечника с зажженными свечами. За ними, на двух блюдах, несены были полотенца и небольшие кресты из масличного дерева с перламутровой инкрустацией. Потом, попарно, шло духовенство в белых полотняных стихирах (род рубашки, окаймленной кружевом). Последний шел епископ в ризе и митре. Обряд начался каждением и чтением Евангелия, содержащего в себе повествование об умовении ног Иисусом Христом апостолам. Немедленно после сего сидевшие с южной стороны на первой скамейке 12 человек – все духовные по-видимому, но без облачений – стали разуваться. Епископ снял с себя ризу и остался в длинном белом подризнике. К первому, сидящему на скамье, придвинули таз и возле него положили на пол подушку. Епископ стал обоими коленами на подушку и начал мыть спущенную в воду ногу… По обеим сторонам его, также коленопреклоненные, стояли два священника, частью поддерживая епископа, частью подавая ему полотенца и передвигая таз и подушку. Омытую ногу тщательно вытирал архиерей и отерши целовал с заметным волнением духа. Затем он давал измытому в руки крест, который тот принимал еще с большим смущением, целуя в свою очередь подающую руку. Так переходил, или точнее передвигался епископ от одного из сидевших к другому, омыв правую ногу 12-ти человек, по числу апостолов. Последние трое были в монашеской одежде. Не у кого было мне спросить, все ли 12 были пришельцы и все ли священники? Кончив священный обряд, епископ сам умыл себе руки над другим блюдом и возвратился на свою кафедру. Надев ризу, он прочел краткую молитву, начинавшуюся словами: Pater noster<Отче наш>… Произнесши эти слова, он, от глубокого, как казалось, умиления, долго не мог читать далее. Вслед за молитвою все молча ушли в капеллу.

Через четверть часа началось приготовление к утреннему богослужению Великого пятка, известному вообще под именем Плача Иеремиина116. Мне говорили, что сам епископ в этот вечер поет и играет на фортепиано перед Гробом Господним. Действительно, на прямой линии от архиерейской кафедры к двери Гроба была поставлена флейт-армоника большого размера в 7 октав. За нею, ближе к Гробу, по той же линии стоял аналой с большой книгой, на развернутом листе которой можно было издали читать: in Parasceve ad Matutinum117. Далее, по той же линии стоял еще один аналой с богослужебной книгой без нот. По обеим сторонам преддверия часовни поставлены были по 2 подсвечника с зажженными свечами, и кроме того, с северной стороны, у самой часовни, возвышался пятнадцатисвечник, имевший фигуру нашего могильного креста, с 15 зажженными свечами, из коих одну за другой надлежало тушить в продолжение службы. Весь промежуток времени между двумя службами длился около получаса. По-прежнему показалась процессия из латинского придела. Впереди всех шли дети, в числе 11-ти, одетые в красные кафтаны с такого же цвета бархатными воротниками, откинутыми на белую рубашку, носимую, по римско-католическому обычаю, клириками сверх домашней одежды, и заменяющую наш малый фелонь причетнический, уже вышедший из употребления. У всех в руках были латинские книжки. За ними в черных сутанах и тоже белых рубашках шли попарно человек 20 питомцев Бетжальской семинарии, с остриженными волосами и выбритым на маковке кружком, величиной в полтинник. Они также все наделены были книжками. Потом следовало духовенство, замыкаемое епископом, одетым в красную мантию, подбитую горностаем, и с таким же кукулем на голове.

Владыка сел на свое кресло к самой перегородке греческого собора лицом к Святому Гробу. По правую руку его уселись на скамьях его капитул 118 со всем приезжим духовенством. Ближайшие к часовне скамьи этой стороны были заняты семинаристами, из коих некоторые, за неимением места, вошли в самый придел Ангела. По левую руку сидело братство францисканского монастыря ⁵⁵, коему продолжением служили дети, расположившиеся vis-à-vis с семинаристами. Составились также два хора: правый и левый. Немедленно началось антифонное пение Плача важным и трогательным напевом, прерывавшееся по временам дуэтом басов, подходивших с обеих сторон к нотной книге и певших по ней тяжелым (вроде нашего столбового) напевом короткие стихи.

Около часа длилась такого рода служба. Затем из капеллы пришел, с кипой нотных тетрадей, сгорбленный малого роста монах-францисканец, пожилых лет, знаменитый здешний органист. Поклонившись, боком и как бы мимоходом, архиерею, он присел к армонике: по сторонам его стали Basso и Soprano, а сзади регент – тоже монах – с камертоном в руке. Начался дуэт, аккомпанируемый инструментом. Около 1/2 часа длилось это несколько странное пение, напоминавшее не раз мотивы русских песен. Потом подошли к певшим еще один Basso, один Alto и двое Tenori. Открылось полное хоровое пение. Голоса все легкие и чистые. Альт весьма сильный, но, по латинской манере пения, несколько крикливый. Это, видимо, любимец хора. Басы сравнительно казались слабыми. Новое это пение длилось с полчаса и служило приятным развлечением молящимся, если только можно было предполагать таковых. Кажется, весь этот антифонный «плач», с его изящной, искусственной обстановкой, служил скорее к утишению, нежели к возбуждению молитвенного чувства.

Окончив свою пьесу, певчие удалились и снова стал слышаться величественный напев плача или псалма, не знаю, чего именно. К сожалению, я не имел при себе Breviarium119 и не мог следить, с полной отчетливостью, за ходом богослужения. Отселе, впрочем, изменился порядок его. На безмолвный, вызывный поклон архидиакона стали поочередно подходить ко второму аналою почетнейшие из духовных лиц, преимущественно приезжих, и читали что-то нараспев. Между чтениями прежним порядком продолжалось антифонное пение обеих сторон, а также и дуэт басов у нотной книги возобновлялся не раз. Иногда на поклон архидиакона лицо вызываемое произносило только несколько слов с своего места, вероятно, начальных какого-нибудь чтения. Когда пришла очередь говорить подобным образом епископу, все присутствующие встали с своих мест. Было ли это сделано из уважения к архиерею, или того требовал устав службы, неизвестно.

Свечи на треугольном подсвечнике тушились одна за другою. Закатавшееся в облаках солнце то посылало яркую струю света сквозь разодранный свод купола 120, то оставляло внутренность Ротонды почти в полном мраке. Становилось уже утомительным однообразие латинской службы. Часам к 6-ти вечера поставлены были две свечи на музыкальный инструмент. Мне сказали, что будут петь полный концерт. Вскоре действительно вышел опять тот же самый органист и с ним – прежние теноры и басы и трое или четверо мальчиков. Все окружили инструмент и ждали мановения регента, который, в свою очередь, ожидал прибытия славного своим прошлым басовым голосом хориста – монаха, потерявшего не так давно зрение. Слепца подвели. Это был пожилой человек, высокого роста, худощавый, как и все братство здешнее св. Франциска. Вскоре стало ясно, что для предшествовавшего пения недоставало именно надлежащего басового голоса… Пришлось вспомнить мне наши двухорные концерты, петые в старые времена. Инструмент почти совершенно заглушался. Из поемого нельзя было различить ни одного слова. Достигла ли служба ad laudes121, или уже стояла на: Benedictus122, нельзя было узнать.

За неразумением поемого, поневоле внимание отбегало от пения к поющим. Слезящиеся мутные глаза печального слепца и бойкая, одушевленная физиономия альта, переклинивавшихся друг с другом, своим контрастом занимали и терзали душу. Конечно, и первый был некогда таким же «ангелочком», как отзывалась о последнем одна русская дама, и Господь знает, чем будет некогда последний!.. Концерт длился около 20 минут и, несмотря на свои музыкальные красоты, заставлял пожелать услышать еще раз простое антифонное пение Плача. Но оно уже не возобновилось. Вместо того, архиерей встал с своего седалища и перешел на другой конец площадки к самой часовне <Гроба Господня>, сопровождаемый всем старейшим духовенством. Там он стал на колена, поник лицом в подушку складного стула и молился мысленно, сложив по обычаю латинскому пальцы рук. После двух-трех минут глубокого молчания, он произнес краткую молитву перед затворенной на тот раз нарочно дверью часовни, продолжая стоять на коленах. Вдруг, совершенно неожиданно, раздался по всей площадке стук ручной или ножной, fragor et strepitus123, о котором столько говорят и толкуют наши туристы, бывавшие в Риме на богослужении нынешнего дня. В ту же минуту растворилась дверь Гроба Господня и в приделе Ангела показалась тушимая кем-то последняя свеча, снятая предварительно с 15-свечника.

В безмолвии уходило духовенство в свою капеллу, а мы выходили из храма, выступая из мрака в сумрак и из погребной сырости на теплый весенний воздух.

Самое блестящее богослужение Римской Церкви есть вечерняя или всенощная служба Великого пятка. Из описаний путешественников мы знаем, что в некоторых странах Европы и Южной Америки она совершается с немыслимой для нас торжественностью и невыносимой для благочестивого чувства пластичностью и театральностью. На месте самого страдания Господня богослужение этого дня отправляется у латинов довольно скромно. Оно все состоит из одной продолжительной литании или процессии внутри храма Воскресения Христова, делающей круг по течению солнца от латинского придела 124, за алтарем греческого собора, через Голгофу, мимо Камня Помазания, внутрь Святого Гроба и оттуда обратно в сказанный придел.

Мы осведомились, что служба начнется около 8 часов вечера. Ранее этого времени мы были уже во храме, который не затворялся сегодня на все продолжение службы. Солдаты, поставив в козлы ружья, расхаживали по площади перед храмом, ожидая приказания занять урочные места в церкви и быть невольными участниками чужой молитвы.

В самом храме народа оказалось менее, чем можно было ожидать. И то большая часть его, по обычаю, были наши поклонники, в особенности же поклонницы, радующиеся всякому случаю побыть у Гроба Господня, а на сей раз пришедшие, конечно, без всякой мысли о латинской Великой пятнице. Десятка два или три их столпились за алтарем собора, в приделе Колонны125, слушая, вероятно, правило, читаемое одною из их же среды. Обходя галерею, мы остановились в виду их и мой переводчик – из греков – сказал, что землячки мои превосходят всякую меру хвалы и что не только греки, но все вообще, живущие и бывающие в Иерусалиме, не надивятся их глубочайшему благочестию и величайшему терпению. Сидеть и лежать на каменном полу, вокруг Гроба Господня, в течение дня и ночи, для них (говорил собеседник) не только не тяжко, но просто до восторга желанно и радостно. В соседнем приделе Разделения риз126 стояло несколько дам с зажженными свечами, – видимо, поклонниц запада. Они не напоминали собою ни в каком случае столпленного стада, но и ни малейшего повода не подавали к заключению, чтобы, хотя одна из них, хотя одну минуту, решилась посидеть на голом каменном полу.

К 9 часам вся галерея была очищена от народа. Оба придела равно опустели. Из латинской капеллы стали выноситься звуки жалобного пения. Показались 14 мальчиков, одетых так же как вчера, шедших в два ряда со свечами и тетрадками. За ними вышли бет-жальские питомцы, тоже со свечами и тетрадками, потом – монахи и священники – все без исключения в белых камизах 127 с свечами и книжками. Затем два клирика, вероятно – диаконы, в черных с золотым шитьем стихирах, несли по серебряному пузырьку. Вослед им шли другие два, так же одетые, несшие большей величины серебряные же сосуды, имевшие фигуру ананаса с крестом на одном и двуглавым орлом на другом из них. Сосуды эти, конечно, вмещали в себе ароматы для мнимого умащения мнимого Мертвого или только предназначались к тому. За ними несли два подсвечника, и среди их высокий крест с резным из дерева Распятым, склонившим голову, осененную непомерно большим терновым венцом. Следом за Распятием шли два священника в полном богатом облачении из черного бархата с золотым шитьем, и наконец – сам епископ, тоже в полном облачении, такого же цвета и свойства, в митре и с жезлом. За епископом несли его складное кресло. Непосредственно за креслом шел, знаменитый уже по делу о куполе Гроба Господня, г. де Баррер, французский консул 128, за которым также несли его «императорское» кресло. Наконец, двигалась толпа народа со свечами.

Процессия направилась к востоку и медленно огибала греческий алтарь, наполняя галерею трогательными звуками поистине похоронного пения. Она, не останавливаясь, минула придел Лонгина Сотника129 и достигла подобного же придела Разделения риз, находящегося в самой крайней восточной точке храма. Здесь все остановились. Держащие крест, сосуды и подсвечники стали рядом, лицом к приделу и спиной к греческому алтарю. Епископ сел с левой стороны их в свое походное кресло. За ним то же сделал ревнивый к своему достоинству консул. Прочее духовенство стояло, где кого застигла минута, бетжальцы и дети уселись на ступеньках приделов. Пение прекратилось. На высоком помосте придела Разделения риз, между двумя колоннами, показался священник, одетый, как и все другие, но с епитрахилем на шее. Громким, но сиплым голосом он сделал обращение к епископу и всему собранию частью по-итальянски, частью по-гречески. Переводчик мой встрепенулся, услышав слова родного языка, и сказал: «А! опять ты, приятель. Ну, потолчи еще раз ту же воду».

Проповедник избрал темой для своего поучения слова: распеншии Его разделиша ризы Его, вергше жребия (Мф. 27, 35), и стал доказывать, что разделение одежды Господней было последним и самым тяжким мучением для Господа; ибо оно было предвестием разделения не только одеяния, но и самого таинственного тела Его, т. е. Церкви. Став раз на эту точку зрения, проповедник все, что мог, привел в доказательство того, что еретики и схизматики раздробили на части единую Католическую Церковь и до сих пор продолжают мучить Распятого. Оратор не в первый раз уже проповедует в этот день на святых местах. Он родом с острова Тино, потомок греков, олатинившихся еще во время франкских владений в Архипелаге. Подобно всем своим единоплеменникам, он отличался при сем такою живостью, свободою и как бы фамильярностью со всеми, что в глазах нас, русских, поистине заслуживал удивления не меньшего, чем дивление грека труду и подвигу наших поклонниц.

Слово его лилось, можно сказать, не задерживаясь ни на одну секунду. Он делал беспрерывные движения руками и головой, многократно снимал скуфейку, перебегал от колонны к колонне и многократно, казалось, грозил кулаком воображаемому перед собой схизматику (надобно знать, что по всему пространству галереи стояли только в два ряда одни духовные, участвовавшие в процессии, а перед глазами оратора была алтарная стена собора). В обличение схизмы или «так называемого православия» он приводил свидетельства святых отцов: Афанасия Великого, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого, Кирилла Александрийского, Иринея, Киприана, Иеронима, Августина, присовокупив, что все вообще отцы Церкви считали Римский престол средоточием Христовой Церкви, – упрекал схизму тем, что в ней есть «народные» церкви, тогда как в истинной католической церкви все народы составляют одно нераздельное целое и не именуются. (Переводчик: «A «sanctam Ecclesiam Romanam»? A «Ecclesia Gallicana?» – не именуются 130!! Потерянный (χαμένε) 131!) «И это православие?» – восклицал проповедник не раз, на что переводчик мой отвечал язвительно: «Не нравится преисподнему волку 132 наше православие!» После долгой и страстной филиппики проповедник неожиданно остановился и, как бы сам про себя, сказал: «Но кому я говорю? Я знаю, что разделившие Церковь останутся глухи к словам моим. У них только Фотий да Кируларий, больше сего они знать ничего не хотят. В этом все их православие! Армянин верит своим Евтихию и Диоскору, о кафоличестве же Церкви и не думает. Русский знает только своего Императора да Синод, а до первоверховного (апостола Петра) ему нет никакого дела. Лютеранин держится за своего Лютера да Кальвина»…

Перебрав всех раздирателей тела Христова, строгий обличитель указал на то, что осталось от него цело и неприкосновенно, т. е. на Церковь, которая одна, согласно с Никейским Символом веры, не называется ни восточною, ни русскою, ни всякою другою частною, а именно католическою церковью (Переводчик: «О лукавец! Прибавь: ни западною, ни римскою»..). В заключение вопиющий в пустыне стал грозить всем врагам «Святого Стула» 133 тем, что Христос оставит их и уйдет от них… С полчаса длилось живое и одушевленное, но видимо заученное, слово бойкого сына Еллады, занимающегося праотеческим ремеслом продажи душ человеческих (Иез. 27, 13) на берегах Сирии. Говорил он языком простонародным, вовсе не слышимым теперь на церковной кафедре, и во многих местах мог бы вызвать самый веселый смех в слушателях, если бы таковые были. Такого мнения, по крайней мере, был мой классически-ученый переводчик. Удар в ладоши дал знать голове процессии, что проповедь кончилась и что надобно петь. Возобновившийся умилительный мотив погребальный заставил скоро забыть и даже простить неистовство грека, поносившего Церковь отцов своих их родным языком.

Через 10–12 шагов процессия снова остановилась перед приделом Колонны. На помосте его, под среднею аркою, стоял уже францисканец средних лет, смиренной наружности, в одном одеянии своего ордена. Ровно, спокойно и как бы бездушно начал он свое слово обращением к Распятию. Я долго не мог понять, что за наречие то, на котором он говорил. Между множеством неразумеемых слов неожиданно попадались звуки родного языка. Оказалось, что смиренный проповедник гласил смиренным наречием болгарским. Не зная по-болгарски, я не могу сказать, в какой степени здесь, у нерушимого и неизменного памятника страданий Божественного Учителя истины, к чистому христианскому назиданию примешивались в учительном слове нечистые струи пропагандической системы заблуждения и обольщения. Не мог также я решить и того, к какой народности принадлежал сам проповедник. Преобладающая интонация предпоследнего слога как бы давала разуметь, что болгарство тут было подставное и что францисканец-оратор мог принадлежать к другой ветви славянства, посылающей свои отребья зарабатывать кусок хлеба в «свободной и гостеприимной» империи, под знаменем либо серебряной луны, либо золотых ключей 134. «Неверные» полки казаков и иезуитов не внушают опасения раздирающемуся по швам царству, почивающему на вере в предопределение 135! Во всяком случае, приятно было видеть, что славянин-папист был несравненно умереннее паписта-грека, распинавшегося за чуждое ему латинство. Не знаю только, кто из них глубже верил тому, что говорил… Но тут неизбежен вопрос особенного рода: для кого говорилась та и другая проповедь? Еще можно было предполагать, что в пролетах греческого алтаря скрываются, может быть, два-три слушателя грека, которых приятно было поразить невозбранным словом мщения. Но для кого предназначалась болгарская проповедь? Для слушателей in partibus?136…

И опять потянулась процессия. Печальный аккорд то детских, то возрастных голосов оглашал попеременно пустые пространства, отдаваясь под сводами и вылетая по временам сквозь то или другое отверстие стены в разные части неисходимого здания. Вдруг голоса послышались где-то на высоте и как бы в отдалении и как бы не прямо идущие к слуху, а отраженные. Это значило, что процессия достигла уже Голгофы. Над священным холмом устроено четырехчастное здание с крестовидными сводами, опирающимися на один центральный столб, разделяемое по длине на две половины, южную и северную, – латинскую и греческую. В последней находится самое место водружения Креста, а к первой приурочивается местность распинания Богочеловека. Процессия заняла сперва латинскую половину. Мне не видно было, кто, где и как расположился там. Думать надобно, что крестоносец с ассистентами стали у престола, лицом на запад, а прямо против них сел на своем переносном седалище архиерей, за ним непременно то же сделал консул и пр. Пение прекратилось. Началась третья проповедь на немецком языке, громкая и одушевленная, но несколько монотонная. Чаще всего слышались слова: Liebe и Leiden137. Проповедника мне не было видно. Проповедь длилась несколько более 1/4 часа.

Затем процессия переместилась в греческий отдел Голгофы. Распятие было унесено за престол. Туда же стали и сопутствующие ему клирики.

Епископ сел по обычаю на кресло и пр. На приступке у греческого жертвенника показалась фигура седовласого священника с выпускными черными воротничками. Старческий, но громкий и смелый голос нового проповедника заставил вмиг умолкнуть переговаривавшуюся толпу. С живостью, которой нельзя было ожидать от старца, произнесено было по-французски обращение к епископу, ко всему братству и к публике. Он поистине тронул всех, разумевших его слово, когда, протянув на воздух руки, спросил, точно ли это Голгофа и точно ли он стоит на месте такого безмерного значения. Но здесь и окончился весь эффект вдохновенной, казалось, речи. Проповедник немедленно стал рассказывать, что он миссионер, был далеко, видел много, скорбел над распространяющимся между христианами неверием, с отрадой останавливался взором и сердцем на своем отечестве и затем вдался в такие заявления своего национального чувства, что всякому, не французу, это должно было показаться, по меньшей мере, странным. От Марселя до берегов Палестины ему везде виделась его дорогая Франция. На Святой Земле он также повсюду встречает дух, дела великой нации, так что он не обинуясь может назвать императора французов императором Иерусалима. Но, восхваляя одну власть, ловкий миссионер в то же время не забыл превознесть и другую, еще более важную и священную. По его словам, Пий IX оказывается не только главою христианства, но и прямо le chef du monde entier138. Нашел возможным как-то приклеить и новый догмат о непорочном зачатии 139 и множество других вещей. Я и Франция слышались в проповеди беспрестанно, а о Христе Иисусе не было более и помину. Достигши крайнего предела своеобразного красноречия и напряжения голоса, оратор вдруг пробормотал скороговоркой и почти шепотом несколько невнятных слов и тем закончил свою проповедь.

После проповеди одним, также французским, священником прочитано было Евангелие: Во утрий день и пр. Затем двое монахов (Иосиф и Никодим) перевязали полотенцем фигуру Распятого, сняли с головы Его терновый венец и осторожно, с немалым (видимым или действительным) усилием, вынули гвозди из обеих рук, которые опустились с легким скрипом 140. Фигура держалась потом на полотенце. Когда вынут был ножный гвоздь, Иосиф подставил под спину изображения свою правую руку и, прихватив левою грудь его, положил воображаемое тело на простертую по престолу простыню, лицом кверху. Затем оба погребателя, взяв за 4 конца простыню, понесли изображение с Голгофы. Весь обряд снятия совершался в глубоком молчании: слышались по временам только удары молотка. Весьма тяжко для чувства, конечно, было бы, если бы отподобление Распятого имело естественную величину человеческого тела; ибо и на ²/ ₃ уменьшенная фигура Его, несомая в простыне над землею, тяготила душу, не производя в ней ни сожаления, ни благоговения.

Передовое пение слышалось уже нанизу. Мало-помалу и вся процессия спустилась к камню Помазания, а по переводу с греческого: Снятия со Креста, на который и была положена свернутая простыня. За толпой я не мог видеть, производилось ли помазание Мертвого. Произнесена была 5-я проповедь на арабском языке. Проповедник стоял на возвышенности близ главных дверей храма. Слово его было живо, до крикливости громко и непомерно долго. Не знаю, зачем оно прерывалось пением почти на одной трети своего протяжения. Содержание его мне осталось неизвестно.

Последняя, шестая, остановка была перед часовней Святого Гроба, внутрь которого внесена была и положена на смертное ложе Господне плащаница. У самого входа во Гроб произнесена была шестая проповедь на испанском языке, также одним из братства св. Франциска. По живости она уступала всем другим, кроме славянской, и наводила скуку своей однообразной, как бы механической, жестировкой. Содержание ее также для меня осталось тайной. После проповеди полным хором было пропето: Miserere141, не уступавшее вчерашнему концерту. Затем коленопреклоненный епископ прочитал малую молитву. Погребатели вышли с Погребенным из Гроба и вся процессия молча направилась к латинскому приделу. Было уже за полночь.

Что осталось в памяти и сердце от виденного мною в самые торжественные дни латинского богослужения на святых местах? Умиленный епископ, целующий ноги меньших братии. Преисподний волк, своими яростными движениями за перегородкой придела действительно походивший на зверя, запертого в клетку. L'Empereur de Jerusalem 142. Скрип упадающей руки жалкого подобия Христова. Благоговейные лица мироносцев, блестящие темные глаза скорбного певца и всего более – трогательный напев погребальный, восполнивший собою все, что могло казаться недостатком в богатом материальной обстановкой богослужении.

Поклонник

Иерусалим. 5 апреля 1866 года

Печатается по публикации: Христианское чтение. 1866. № 23. С. 469–488.

Посвящение латинского епископа в Иерусалиме

(Из письма поклонника п. Г. П-ни)

На 6-й неделе после Пасхи, по григорианскому календарю, усердные чтите-ли и воители «Святого Стула» постарались распространить по Иерусалиму радостную весть, что в наступающее воскресение (Exaudi143, 13 мая по новому стилю), т. е. в нашу неделю о Слепом, будет совершена перед Гробом Господним Messa Pontificale144, причем произойдет и посвящение в епископа. Весть эта благовременно достигла и нашего приюта 145. В малом числе поклонников, оставшихся в Иерусалиме до Троицына дня, нашлись охотники видеть редкое и любопытное зрелище. Я был одним из них.

Итак, 1-го числа мая месяца, около 8-ми часов утра, по окончании своей литургии в церкви Дух<овной> Миссии 146, мы отправились в храм Воскресения Христова. Согласно с официальным объявлением Латинской Патриархии, мы нашли, что все место coram Sancto Sepulchro147 было занято латинским духовенством. Служба уже началась, по кр<айней> мере громко разносились по всей Ротонде Гроба Господня звуки органа. Достав себе видное – я мог бы сказать – завидное, место, я увидел, что к самой почти часовне Гроба, заграждая даже вход в нее, приставлен был большой престол, богато украшенный, с Распятием, подсвечниками и нужными для богослужения книгами. Другой, меньший, престол стоял впереди его сбоку, на северной стороне у стены, образующей входную арку в греческий собор 148. На нем, кроме Распятия, подсвечников и книг, лежала еще священническая (она же и архиерейская) риза, над которою высилась золотая с каменьями митра латинского покроя. Поблизости обоих престолов находились принадлежащие им пономарские столики (credentia) со всем, что требовалось для предстоящего богослужения. Креденция большого престола окружена была толпою молодых аколуфов149 или прислужников Патриарха, все питомцев устроенной им вблизи Иерусалима семинарии 150. За малою креденцией сидели двое из францискан, сакристалы151 латинской капеллы храма. Прямо против малого престола, на противоположной стороне, поставлена была кафедра патриаршая под балдахином, возвышенная над помостом церковным на две ступени. На линии от малого престола к кафедре стояли три круглых табурета, другие 4 табурета стояли по бокам их к большому престолу, по два на каждой стороне; заднее пространство от табуретов до перегородки греческого собора занято было по сторонам скамейками, а в средине духовым музыкальным инструментом.

Мы нашли Патриарха сидящим на своей кафедре. Два крайние из средних табуретов были заняты двумя архиереями, нарочно откуда-то вызванными для церемонии. Один из них, иерархически старейший, был армяно-католик 152, еще молодой человек, а другой, младший по чину или месту, был глубокий старец, совершенно седой. Оба архиерея были в полном облачении и имели на головах серебряные глазетовые митры. Армяно-католик, кроме того, сверх казулы153 (ризы) имел на себе и омофор, что, конечно, сделано было не без расчета. На среднем табурете сидел избранный в епископа, в полном священническом облачении и с биргтом154 (род четырехугольной камилавки) на голове. Это был человек лет 30–35, худощавый, с угловатыми чертами лица и малою бородою. (Вообще все латинское духовенство Иерусалима считает правилом отпускать бороду, а сам Патриарх даже славится ею на весь католический мир.) На боковых табуретах сидели диаконы в богатых далматиках155. Возле Патриарха сидел его капеллан156. При армянине тоже был его собственный капеллан, но ему не предложено было стула. На скамьях сидели 7 одетых в ризы священников – кажется, все из братства св. Франциска, и прочие духовные лица. Инструмент окружали 7 мальчиков, под председательством монаха-музыканта. Такова была обстановка возвещенного с таким торжеством «понтификального» служения.

Началось облачение Патриарха. Семинаристы столпились у кафедры, каждый держа в руках какую-нибудь принадлежность архиерейского облачения. Молодые люди эти, говорят, глубоко преданы своему попечителю и покровителю, в свою очередь, совершенно отечески призирающему на них. Их набирают со всего поморья сирийского, с путей и распутий, и из жалких бедняков без хлеба и одежды делают хорошо образованными людьми и, разумеется, ревностными пропагандистами в желаемом пресловутой Курии духе. Сбросив с себя длинную красную мантию с капюшоном, Патриарх остался в одной альбе157, опоясанный веревочным пояском. Прежде всего, на него надеты были две из красной тафты, весьма одна на другую похожие, как бы рубашки, нижнюю с длинными и верхнюю с короткими рукавами, вероятно тунику и далматику, как бы наши: подризник и стихарь. Не видел я, когда и поверх чего возложена была на него стола (орарь 158 и вместе епитрахиль): развлекшись на минуту посторонним предметом, я увидел владыку уже в фелони (casula, она же и planeta) и в митре. Ему надевали на руки красные перчатки (chirothecae) с перстнем (annulus). Последнее, чем украшен был важный сановник, был наперсный крест с дорогими камнями.

Наконец, – не в пример другим архиереям – с особенною торжественностью ему поднесен был лежавший дотоле на престоле паллий (pallium) или омофор 159, из которого «Святой Стул» сделал особенную, высшую награду для лиц епископского сана 160. По окончании облачения на средину к большому престолу поставлено было богато убранное кресло (faldistorium161) прямо против среднего из табуретов. Патриарх сел в оное лицом к лицу с посвящаемым. Последний немедленно встал и сделал низкий поклон Патриарху, сняв при этом с головы своей бирет; после чего опять сел. С полминуты продолжалось молчание. Оба епископа-ассистента встали затем с своих мест и, снявши митры, остались в одних скуфейках. Встал вместе с ними и избранный во епископа. Армяно-католик, по праву старшинства, обратился к Патриарху с речью, требуя от него, именем Церкви, посвящения во епископа «сего присутствующего» 162 пресвитера; Патриарх спросил его на это: есть ли у вас приказ апостольский (папский). – Тот отвечал: «Есть». – «Да будет прочтен»163, – произнес Патриарх тоном не в меру торжественным и как бы вызывающим, точно он не доверял существованию документа, который сам и получил из Рима, и сам же передал, конечно, ассистенту, может быть, за несколько минут перед тем! Документ был передан патриаршему нотарию164. Тот развернул его. Оказалось, что это был большой пергаментный лист, написанный по одной стороне впоперек длины его, и как заметно, нечетко; потому что, читая его, нотарий не раз останавливался и повторял одно и то же слово на разные способы чтения. Писано было все по-латыни. В конце говорилось, что дано в Риме, в апреле месяце. Это одно, что я мог различить вполне явственно. «Богу благодарение!» – произнес Патриарх, когда чтение было окончено. «Есть за что поблагодарить, – сказал сбоку меня стоявший такой же зритель, как я, – можно было думать, что он, не дочитавши, станет». Между тем нотариус, конечно, есть один из наиболее ученых людей капитула.

Тот же сосед мой, знакомый, как оказалось, не только с языком, но и с ходом священнодействия, уведомил меня, что сейчас начнется экзамен ставленнику. Точно: все архиереи раскрыли свои служебники или чиновники, как у нас называют подобные книги. Патриарх, не вставая, начал читать громко и раздельно что-то о заповеди апостольской: руки скоро не возлагать ни на кого же, а испытывать поставляемого и пр… Он предложил потом своему поставляемому 9 вопросов, начинавшихся словами: хочешь ли?.. На все их, конечно, тот отвечал прямо и незазорно: хочу, причем поднимался со стула и снимал камилавку. Всенародным: аминь отделялась первая часть испытания от второй. Испытуемому предложены были новые 9 вопросов, начинавшихся уже словами: веруешь ли? на которые тот так же легко и с тою же церемониею отвечал: верую. Раз только пришлось ему сказать: анафематствую. В конце вопросов опять следовало общее подтверждение словом: amen, после коего испытанный подведен был ассистентами к испытателю для коленопреклонного лобызания руки его, что открыло ему место возле самого Патриарха, с левой стороны его, у престола.

Положено было начало дневной службе. После краткого чтения Патриарх возвратился на свою кафедру, а посвящаемый к своему престолу, в сопровождении обоих епископов. Здесь, прежде всего, с него сняли плювиаль165 и возложили на него наперсный крест, затем облачили в те же самые одежды, какие были поданы и Патриарху, только эти все были белого цвета. Разумеется, о паллии тут не может быть и речи. Облачившись, он вместе с ассистентами читал службу у своего престола, а Патриарх то же самое делал на кафедре. Когда оба они дочитались до указанного в служебнике места, Патриарх перешел из кафедры к креслу и сел на нем, по-прежнему лицом к народу. В то же время и ассистенты с посвящаемым заняли свои места на табуретах, сделав, как и прежде, поклон Патриарху. На полминуты молчание. Вне всякой связи с предшествовавшим и последующим, Патриарх вдруг произнес громко и торжественно: епископ должен судить, толковать, посвящать, поставлять, приносить (жертву), крестить и утверждать (миропомазывать). Немедленно после этого все встали, и, вслед за малою молитвою первостоятеля, вся церковь преклонила колена, без формального к тому приглашения, как это бывает у нас. Епископы же, кроме того, поникли лицами в подушки своих стульев. Стали петь столько известную в католическом мире литанию, начинающуюся словами: Kupue елейсон! Христе елейсон166… и пр. Сперва пели все вместе, а потом пение распалось на арию и хор. Первую делали три голоса: бас и два альта, второй – вся церковь, или по кр<айней> мере, все духовенство. Те поименно призывали разных святых; а эти припевали одно и то же: ora (или orate) pro nobis167 в 4 ноты: (примерно фа ми фа соль фа). Пение это со всей обстановкой было не только торжественно и занимательно, но и поистине трогательно. Увлекшись им, я не обратил внимания на самое главное в совершавшейся литании. Только своеобразный отзыв соседа указал мне, что тут есть нечто, чему пение служит одним дополнением.

«Ну, это, как хотите, неприлично», – сказал он. Посмотрев по направлению его пальца, я увидел растянувшуюся на полу плашмя длинную фигуру посвящаемого, упавшего с левой стороны патриаршего кресла, головой к престолу… Была доля правды в словах соседа. Если и не прямо неприличным, то все же весьма странным казалось лежание ничком на земле человека, одетого в полную священническую одежду. Думаю, что более умиления произвело бы и в нем самом и в молящихся о нем, если бы он просто стоял на коленах с открытою и поникшею главою, а и еще лучше, если бы, даже не преклоняя колен, стоял да плакал…

Минут через 5 мотив и самый тон хорового пения изменились. Стали слышаться иные слова: Libera nos Domine168 (примерно: ми ре до до ре до си). Минуты две длилось это минорное, как бы безнадежное, взывание и сменилось третьим: Те rogamus, audi nos 169… мотива не припомню. К концу сего последнего отдела литании Патриарх встал (один) и в три приема благословил простертого по земле, но так, что в первый раз сделал над ним знамение креста однажды, преподав ему благословение, во второй – дважды, преподав благословение и освящение, в третий – трижды, преподав благословение, освящение и посвящение (benedictio, sanctificatio et consecratio). Вскоре после сего литания окончилась. Минут около 10 продолжалось низулежание посвящаемого и, видимо, стоило ему большого труда 170. Его подняли, и все в то же время встали с колен.

Последовал третий акт епископского посвящения – главный и существенный. Готовящегося к принятию благодати Святого Духа поставили на колена перед посвятителем. Все три архиерея вместе взяли с престола св. Евангелие, раскрыли его и положили на шею рукополагаемого, спустив оное до крылец и поставив поддерживать его патриаршего капеллана. Затем все трое, коснувшись обеими руками головы приемлющего иго Господне брата, произнесли в один голос, слог в слог, тайносовершительное: прийми Духа Святого! Это было, впрочем, только введением к таинству, Патриарх, сняв митру и простерши вперед руки, стал молиться нараспев. Послышались приглашения и отглашения: Горе имеем сердца. Имамы ко Господу. Благодарим Господа, и пр. Я полагал, что начинается уже литургия, но ошибся. Подобные, у нас строго приуроченные к литургии слова в Римской Церкви употребляются в разных других случаях. Пропет был или прочитан нараспев Патриархом довольно длинный кантик, начинающийся словами: Достойно и праведно… и приспособленный собственно к посвящению в епископа. Окончив его, Патриарх сам стал на колена и завел посвятительный гимн, столько знакомый слуху католика: Прийди, Творче Душе и пр. То же самое за ним стали петь все. Нельзя отрицать, что минута эта внушала невольное благоговение… Но меня не у места смущала мысль: зачем же прежде сего так торжественно было уже сказано посвящаемому: прийми Духа Святого?

Оставив церковь продолжать петь начальный гимн, Патриарх сел в свое кресло перед коленопреклоненным и обремененным глаголом Господним «избранником» (Electus – как его до сей самой минуты продолжает называть служебник, видимо, не считая произведенного рукоположения завершением таинства), которому кругом обвязали между тем голову узким полотенцем, и, взяв на большой палец правой руки священного мира, начал помазывать им выстриженное темя посвящаемого. Священнодействие заключилось словами: мир ти! Тем временем окончился и гимн. Патриарх встал и, сняв митру, по-прежнему начал петь, или читать нараспев молитву, видимо, служащую продолжением первой и прерванную тайносовершительным гимном. Вторая часть ее длилась более первой и, как казалось, утомила поющего. По крайней мере конец ее он проговорил скоро и чуть не шепотом. Может быть, этого требовал и устав. Избранный (все еще Electus) накрыт был по плечам другим полотенцем, предназначенным для поддержания его рук. Патриарх, как и прежде, при гимне: прийди…, но без коленопреклонения, начал опять петь псалом: Се что добро, и передав пение церкви, сел по-прежнему в кресло и, взяв пальцем священного мира, помазал обе ладони посвящаемого, соединенные одна к другой сторонами, что от мизинца. Затем, сложив ладони вместе, помазал и внешнюю сторону обеих рук, приговаривая притом приличные изречения, по служебнику. Посвященный (уже consecratus) опустил сложенные руки на полотенце и продолжал стоять на коленях, гнетомый Евангелием и теснимый головною повязкою. В таком страдальческом виде ему торжественно вручены были Патриархом жезл и перстень, окропленные предварительно святою водою. Так как руки его были сложены, то оставалось ему только осязать, так сказать, средними пальцами символ своего пастырского служения… Надевание перстня на несвободные руки также не внушало утешительных мыслей. Наконец, ему вручено было и снятое с плеч его Евангелие, до которого он мог только коснуться концом своих перстов… Всякому очевидно, как неблаговременны все эти действия, но, может быть, в них кроется свой смысл… Вторичным приветствием: мир ти и взаимным лобзанием с посвященным всех трех архиереев заключилось возведение сего последнего на высшую степень священства. Лобзание мира он принимал уже стоя. На лице его виделось крайнее истомление. Поддерживаемый ассистентами, он, чуть двигаясь, отошел к боковому престолу, где ему вытерли хлебным мякишем и полотном освященное темя, после чего он сам уже стер себе, так же мякишем, и умыл руки. То же сделал и Патриарх, сидя на своем кресле.

Продолжалась литургия, или та часть ее, которая соответствует нашей литургии оглашенных, т. е. включительно по Евангелие. Патриарх читал молитвы у большого, а новопосвященный у малого престола. Ко времени приношения (offertońum – Proskomidhl) Патриарх еще раз сел в кресле перед престолом, лицом к народу. Между тем из латинской капеллы принесены были на блюдах две большие свечи, два больших хлеба, разукрашенных и раззолоченных сверху, и два малых бочонка, также расписанные сверху разными эмблемами. Новопосвященный еще раз подошел, вместе с ассистентами, к Патриарху, стал на колена и передал ему сперва обе свечи (зажженные), а потом и блюда с хлебом и вином, целуя притом его руку. Напрасное «приношение» это тогда же и тем же путем возвращено было назад в капеллу. Последствием было только то, что приноситель отселе остался у большого престола, по левую руку Патриарха, а ассистенты стали у своих табуретов. Следовали одно за другим умовение рук и лобзание мира, переданное Патриархом новопосвященному, а им своим ассистентам, и затем опять от Патриарха капеллану и от сего всем бывшим в облачении священникам, исключая капеллана армяно-униатского архиерея, на которого во все время богослужения никто не обратил ни малейшего внимания. Даже диакон, в свое время кадивший на всех облаченных поочередно, обошел униата, и – поделом, конечно!

Credo 171 было пето одно из самых торжественных, полным хором, с игрой инструмента. Во время пения его все сидели и по временам молились, выражая это кто одним наклонением головы (архиереи), кто вместе с тем и – обнажением ее (священники и диаконы). Патриарх сидел на своей кафедре, ступеньку которой заняли 4 мальчика в альбах, видимо упивавшиеся счастьем от такого торжественного сидения при ногу своего покровителя и главное – питателя. Готовый стол здесь есть первая инстанция, с которой начинает проходить minora et majora ordina172 своего служения будущий, может быть, Abbas173, может быть, даже – Electus174… Все последующее литургии было пето полным хором, по отличным музыкальным композициям. Sanctus, Benedictus и особенно Agnus Dei (причастен) должны были восторгать католика, хотя в нашем соседстве и возбуждали другой оттенок чувств 175. Против чаяния, приобщались не все, принимавшие участие в богослужении в полном облачении. Даже оба епископа-ассистента не приступали к таинству. Причастниками были только посвятитель и посвященный.

После причастия возобновилось уже несколько наскучившее явление. Патриарх опять сел в свое кресло, а новопосвященный пришел перед него и преклонил колено. Первому поднесли золотую, украшенную каменьями, митру. Окропив ее святой водой, он вместе с другими архиереями надел ее новому епископу на голову, в первый раз назвав его при сем: Antistes176, – и то, кажется, более в смысле ратника, покрытого шлемом, нежели владыки, украшенного венцом. Из произнесенных им при сем слов видно, что раздвоенность латинской митры знаменует собою двойство Заветов, Ветхого и Нового, и имеет отношение к рогам Моисея… Видно далее из этого, что артистическая замашка запада изображать Боговидца с рогами не есть простая разуждавшаяся фантазия. Увенчание митрою не было, однако же, последним действием посвящения. Патриарх еще раз сел на кресло. Ему подали перчатки, которые он, также окропив святою водою, надел на руки епископу с приличным словом, в котором упомянут был и древний Иаков, прикрывший однажды свои руки козьею кожей… а так легко было не упомянуть о нем! При этом епископальный перстень был снят с руки нового архиерея и потом опять надет сверх перчатки.

В последний раз Патриарх, еще в своем кресле, представлял собою владыку перед униженным до последней минуты собратом-рабом. Зато неожиданно быстро последний стал первым, по слову Евангелия. Патриарх, став в сторону, взял под одну, а старший из ассистентов под другую мышку новопоставленного епископа и посадили его на патриаршем кресле, дав ему в руку и жезл. Бледный и как бы мертвый, сидел тот, смотря в землю, а Патриарх, в высоком и не скрываемом довольстве, стал с боку его вместе с ассистентами и, отложив митру, возгласил: Тебе Бога хвалим… Его слова сейчас же подхватил весь хор… Минута имела истинную торжественность! Ассистенты подошли к «интронизованному» и, подняв его с непривычного седалища, повели кругом часовни Гроба Господня от запада к востоку, на сей раз по православному чину. Еле живой, казалось, смиренный и не сочувствующий своему минутному величию, епископ, обходя, не поднимал глаз и как-то неловко благословлял по временам немногих единоверцев, там и сям попадавшихся на пустом пространстве. Возвратившись к алтарю, он опять посажен был на патриаршее место и без всякого движения просидел до окончания хвалебной песни, а она, к муке случайного председателя церковного собрания, длилась не малое время.

Когда пение окончилось, Патриарх, стоя все с боку сидевшего и без митры, прочел какой-то антифон нараспев и за ним – молитву. Наступила минута последнего, и самого высшего, прославления нового архиерея. Тогда как три другие архиерея смиренно стояли с открытыми головами в стороне от престола, он, в митре и с жезлом и (не знаю, может быть, самое важное) в перчатках, должен благословить всюцерковь! Он поднялся с кресла, обратился к престолу и, оградив грудь свою крестным знамением, проговорил нараспев: Буди имя Господне благословенно отныне и до века! Затем, вторично сделав на себе уже полное знамение креста, прибавил: Помощь наша во имя Господа, сотворшаго небо и землю. Как бы вполне, так<им> обр<азом>, собравшись с духом, он, подняв руки и склонив голову, обратился к церкви и троекратно благословил народ, говоря: Благословит вас всемогущий Бог, Отеи, и Сын и Святый Дух. Аминь!

Но возвратилась череда первому стать опять последним. Глубокий принцип auctoritatis177 идет впереди всего в Церкви, которую мы имели случай наблюдать сегодня. Он не мог позволить, чтобы последнее впечатление от службы осталось у молящихся на стороне посвященного, а не посвятите-ля. Патриарх с ассистентами, все в митрах, стали к одному углу престола, а епископ отошел к другому и, как был, в митре и с жезлом, стал перед тем еще раз на колена и пропел ему жалобно: На многая лета! Затем встал и, сделав шага два вперед, опять упал на колена и тем же напевом, но высшими нотами, пропел то же самое. Наконец, и в третий раз он сделал то же самое у самых ног Патриарха, еще более возвысив голос, точно искупал этим у него свое троекратное благословение, преподанное им всей церкви, а след<овательно> и Патриарху. Иначе как понять это ненужное и совершенно напрасное уничижение епископского сана? Ставать на колена, в митре и с жезлом, и еще три раза, и еще петь притом, и что петь?! Жаль, что такое блестящее богослужение окончилось таким – чуть не шутовством!

Все три епископа отправились к боковому престолу, а Патриарх на своем месте оканчивал литургийные молитвы. От утомления ли или от впечатлений последней сцены, он, видимо, был рассеян и начал читать что-то, относившееся ко времени прежде освящения даров, не на той закладке открыв свой Missalë178. Нотарий указал ему другое место на той же самой странице, но он обратился к другой закладке. Не нашед и там искомого, он должен был остановиться на том, что указал торжествующий нотарий. Недалеко от меня стоявший грек, следя за этой историей, покачал головой и произнес философски: pantoui kai panta! 179 – что в перефразе значило: такие же и вы, как и мы! – Истомив свое внимание, я не мог уже дать себе отчета, что такое еще было читано диаконами, по окончании всего, по-латыни и по-арабски с упоминанием имени Патриарха Иерусалимского Иосифа Валерги. Полагать надобно, что это было объявление к народу о новом епископе, викарии его величия (grandezza180).

Патриарх разоблачался на своей кафедре, а епископы у малого престола, под непозволительно веселый мотив органа, а все остальное духовенство ушло для этой цели в капеллу. – Кончились бесконечные ставання на одно колено перед престолом и Патриархом 10–15-ти прислужников, поминутного снимания и надевания 3-х митр, – то сидение, то вставание, – достойные сожаления, кривляння почтенного прелата, видимо, не разумеющего того, что у нас выражается словом: пересолить, звенение колокольца, останавливающего рев органа, крики бегающих кругом Святого Гроба на просторе детей, – шум «схизматической» публики в задних рядах, очень мало сочувствующей посвящению еще нового епископа in partibus infidelium181… Наступил конец и выходкам моего критика-соседа, нападавшего на все, что виделось пред глазами, и в особенности на одного из своих «коллег» по службе, занимавшего самое видное место in parte fidelium182 и заведомо ему бывшего человеком nullius fidei183. Патриарх и епископы, приветствовав друг друга, отправились из храма домой. Et vadunt in расе… 184 – проговорил сосед мой, провожая глазами своего «ужасного буффона», раскланивавшегося с новопоставленным архиереем… Сколько тут веры, Господь один знает, подумал я. Но Церковь, которая умеет держать себя в таком строжайшем чине и знает окружать себя таким ослепительным блеском, конечно, простоит долго!

Иерусалим. 12 мая 1866

Печатается по публикации: Херсонские епархиальные ведомости. 1866. № 14. С. 262–278.

Праздник 30-го августа 1866 г. в Иерусалиме

Едва имели мы время успокоиться от предстоявших впечатлений Святого Града, как увидели себя лицом к лицу с веселым и дорогим праздником русским – царскими именинами 185, который за границей, не у нас одних, считается первым, а часто единственным, национальным праздником. В начале августа праздновались здесь царские дни (3-го и 6-го чисел) императоров французского и австрийского 186. Насколько позволяет небогатая обстановка провинциального города и малозначительный пост консульский, праздники те по возможности соответствовали выражаемой ими идее. Так, например, с раннего утра на доме консульства развевался новый, большего размера, флаг; у ворот толпились кавасы тоже в новой или, по крайней мере, блестящей одежде, а по улице сновали немногие подданные празднующей державы. В определенный час совершалась божественная служба у Гроба Господня, при которой официально празднующие чиновники консульства присутствовали в мундирах. Затем происходили поздравления своих. С 3-х часов до вечера были принимаемы визиты местных властей и иностранных консулов, причем, по приглашению консульства, играла на дворе или на улице музыка иерусалимского гарнизона.

В таком же роде долженствовал быть и наш праздник. Но так как консульство русское находится в так называемых Постройках наших, имеющих смешанный характер, и так как русская семья постоянно бывает в Иерусалиме многочисленнее французской (не говоря уже об австрийцах и вообще немцах), то, естественно, и празднику нашему следовало быть пошумнее Наполеонова дня. Этого мало; в Иерусалиме мы живем посреди сочувствующей нам единоверной стихии, для которой наш народный праздник издавна уже стал своим праздником.

Накануне царского дня, т. е. 29-го числа, мы уведомлены были, что в 2 часа пополудни будет в храме Воскресения торжественная вечерня. Конечно, ранее назначенного времени поклонническая колония наша (человек в 60 теперь) была уже в храме. Ровно в 2 часа г. управляющий консульством 187 с духовенством и служащими при заведениях, все в полной форме, отправились пешком в город. Впереди шли пять кавасов с булавами, саблями и пистолетами за поясом. Везде в Европе подобная передовая стража произвела бы удивление, но в Турции, и особенно Сирии, она еще считается не только уместною, но подчас и нужною. И так мы от стен своих заведений направились вдоль западной стены Иерусалима к Вифлеемским, или Яффским, воротам. Там два солдата отдали нам честь ружьем. Через 10 минут мы были уже в патриаршем доме. Его Блаженство (так титулуется Патриарх Иерусалимский) ожидал уже нас в приемной зале, готовый идти в церковь и украшенный орденом св. Александра Невского. После взаимных приветствий и минутного отдыха Патриарх приказал своим иеродиаконам читать 9-й час. Когда чтение было окончено, он пригласил нас следовать за собой. На улице собралось уже немало народа. Когда мы поравнялись с большими воротами Патриархии, из них вышли четыре архиерея и много сановитого духовенства. Все они пристали к нам, чин по чину, и образовалась длинная процессия черноризцев, сопровождаемая толпою народа. С высоты соседней колокольни доносился нескладный звон 5–6 колоколов, далеко не соответствующий всемирной важности оглашаемого им места.

Вступивши в храм, архиереи, а за ними и все прочие, приложились к камню «Снятия со Креста». Оттуда прошли налево в «Кувуклию», т. е. к Гробу Господню. Патриарх, войдя внутрь, приложился к святыне и, выйдя, облачился в мантию, после чего, при пении своих певчих, направился в собор, где и стал на своей кафедре, а все прочее духовенство ушло в алтарь. Затем где-то вверху над иконостасом стали звонить в медные доски или обручи, сперва медленно, потом все скорее и скорее. Кажется, более четверти часа длился этот оглушительный звон, еще недавно заменявший внешний колокольный звон и имевший некоторый смысл, а теперь как бы уже и не нужный. По окончании его наш архимандрит благословил по-славянски начало вечерни, а Патриарх сам стал читать первый псалом. Не раз он потом в течение службы читал подобным образом с своей кафедры. Слабый старческий голос его едва слышался в огромной церкви. Ектений говорились по-славянски, а все пение было греческое. На входе было 50 священников, одетых в одинаковые ризы из красного атласа с золотыми разводами. Диаконов было человек 10. Архиереи не принимали участия во входе. Патриарх при этом не сходил с своего места. Подобное же исхождение, но уже из Царских врат, было вслед за тем и на благословении хлебов, с тою разницею, что священники были уже все в камилавках, из коих четыре русского покроя, а три имели форму чалмы, но не белого, а черного цвета. На прямом углу от Царских врат и патриаршей кафедры стоял столик с пятью большими хлебами (вроде наших караваев), осененными большим серебряным деревцом искусной работы. Все диаконы, стоявшие в два ряда перед Царскими вратами, один за другим выходили за столик и говорили каждый свое прошение. Одно из них было по-славянски, с поминовением имен Августейшей Фамилии. Все вечернее богослужение шло в отличном порядке и с полным блеском и продолжалось около 2 ¹/ ₂ часов. Шествие духовенства обратно до ворот Патриархии было также торжественно и также сопровождалось звоном. Мы возвратились домой в 5 часов, где немедленно началась, по русскому обычаю, утреня, кончившаяся уже ночью.

Утро 30-го августа было, как постоянно здесь бывает летом, великолепное. От мая до ноября здесь не бывает дождей, и всякий вечер можно рассчитывать на прекрасное утро. Чуть заалела линия возвышенностей святой горы Вознесения, как все уже временные и постоянные жители Построек шли один за другим в храм Воскресения. Общего парадного шествия, как вчера, теперь не было. Еще до восхода солнца Патриарх со всем духовенством были уже в церкви. По здешнему обычаю, обедня начинается вслед за утреней. Служили с Патриархом 4 архиерея и 20 священников. Пели вперемежку то греки, то наши певчие. Удерживаюсь от всякого сравнения того и другого пения. Нужно быть специалистом в этом деле, чтобы судить о нем. Я испытал только одно: при нашем пении мне было тепло и легко, а при греческом я чувствовал себя неловко. Может быть, это дело привычки. Стоял я и, греша, все думал: какое впечатление вынесут из храма Божия трое соотечественников наших, стоявшие на другой стороне церкви против меня и во все время богослужения не сделавшие ни разу ни поклона, ни крестного знамения. Самый набольший из них, как казалось, старик, с большою бородою и всклокоченными волосами, угрюмо и недоброжелательно смотрел на Патриарха и на весь освященный собор, пока те не вошли в алтарь. Видимо в глазах его читалось: «Ну, так и есть! пропала истинная вера!» Эти поклонники-ревизоры прибыли недавно в Иерусалим с уральской или какой-то другой линии и суть закоренелые беспоповщинцы 188.

Только в Святом Граде, перед лицом старейшей Церкви христианства, «Матери Церквей», вполне чувствуешь и понимаешь всю жалость и крайнее безобразие несчастного раскола нашего. После литургии из собора все вышли перед Гроб Господень и, стоя лицом к нему, отправили молебен св. благоверному князю Александру. Патриарх читал Евангелие и молитву. Последнюю понимавший народ часто сопровождал словом: Аминь. Кончилось все, по обычаю нашему, многолетствованием, с осенением крестом из Животворящего Древа.

Все духовенство, и мы вслед за ним, отправились потом церемонным шествием к Патриарху. Какой-то, видно, наш соотчич-дилетант забрался на колокольню храма и услаждал слух наш при этом русским звоном. В зале патриаршей поднесли нам варенье с водой, по рюмке ликеру и по чашке кофе с ломтиком благословенного хлеба. Его Блаженство видимо был утомлен и, сидя в углу с поджатыми ногами, тихо разговаривал с начальником нашей Миссии. 80-летний старец мал ростом, совершенно сед, но еще весьма бодр и свеж до румянца в лице; имеет умный и привлекательный взор, в обращении весьма ласков и прост. Из четырех митрополитов, сидевших по левую руку его, первый был, знаменитый в поклонническом мире нашем, Преосвященный Мелетий Петрский, или святой Петр, по простословию нашего простонародия 189. Он годом или двумя старее Патриарха, высок ростом, с веселым лицом и повелительными манерами. В последнее время неутомимый старец стал дряхлеть и занемогать. Лекаря не прочат ему долгих дней. И у него на груди виднелась орденская лента св. Владимира со звездою. Прочие архиереи также – все седовласые старцы. Архимандритов и игуменов было, думаю, в зале человек до 20-ти. Из них двое перебрасывались с нами русской речью. Вообще заседание это стольких почтенных старцев представляло для нас, иноземцев, зрелище любопытное.

Прощаясь с нами, Патриарх сказал: «до свидания», которое вскоре и последовало уже на русской территории. Часов около 11-ти все архиереи и несколько сановнейших лиц из греческого и арабского духовенства прибыли, по обычаю, верхом на лошадях, в наши Постройки, встреченные властями и приветствованные колокольным звоном. Для них приготовлен обеденный стол в консульском доме. Другой стол, конечно, уступавший во многом первому, был устроен для поклонников в коридорах Женского приюта. Его Блаженство, прежде вкушения своей трапезы, сходил и благословил трапезу поклонников (которых в это самое утро прибыло вновь 20 человек), чем немало утешил дальних странников. Он поздравил их через переводчика с царским праздником, восслал молитву о Царе и пожелал нерушимого благодействия великому царству. Поклонники ответствовали ему благодарностью и многолетствованием.

Наш обед длился часа полтора и был очень оживлен. Тосты предложены были, как водится, Патриархом за здравие их Величеств Государя Императора и Государыни Императрицы, Государя Наследника с Высоконареченною Невестою и всей Царствующей Фамилии, потом за здоровье начальника нашей Миссии, отсутствующего консула и г-на управляющего консульством; с нашей стороны – за здоровье Патриарха, Патриаршего Синода и всех почтенных гостей. Около 2-х часов Патриарх со всею свитою отправился во Святой Град, напутствуемый общею признательностью нашею и, разумеется, колокольным звоном.

С 3-х часов начались официальные визиты. Кроме иностранных консулов, мы имели удовольствие любоваться зрелищем армянской депутации из высшего духовенства (человек 6 или 8), сириянской, состоявшей из епископа и двух священников, францисканского монастыря, всего приходского духовенства иерусалимского с церковными старостами, вифлеемского духовенства, игуменов некоторых монастырей и пр. Часа в 4 прибыл оркестр военной музыки, человек из 30-ти. Через полчаса потом приехал комендант Иерусалима, генерал-майор Хамед Али-паша, с полковником гарнизона Али-беем и вице-губернатором города 190. Оркестр расположился на высоте, между садиком и домом, или, лучше, – дворцом Миссии. Посидев в консульстве, комендант со всем штабом сделал визит начальнику Миссии и на просьбу последнего о том, чтобы музыка осталась у нас на ночь и чтобы ворота города (Яффские) не затворялись в течение ночи, отвечал, что относительно ворот не может быть никакого затруднения, но что оставаться солдатам (музыкантам) так долго вне крепости есть дело необычное, по крайней мере еще не бывалое, что, впрочем, если им дано будет закусить что-нибудь, то он постарается, в честь славного Государя, продлить их пребывание у нас, насколько это возможно, к общему удовольствию русских, и сам со всею охотою останется вместе с ними под дружелюбным кровом нашим. Любезность почтенного сановника очаровала нас. Ему, взаимно, оказано было всевозможное внимание. В садике поставлены были стулья, куда он и перешел с своим штабом слушать музыку и любоваться народным стечением.

Вскоре мы приятно удивлены были появлением целой вереницы чиновников в блестящих мундирах и треугольных шляпах, направлявшейся к тому же садику от консульского дома. Это были консулы французский, мексиканский и греческий, с своими служащими. Около часа почти сидели они большим полукругом в садике, занимая собою всю публику, редко видевшую в совокупности столько знаменитостей городских. Гости угощены были чаем. Отличная любезность и задушевная веселость представителя императора Наполеона (г. де Баррера) всем бросалась в глаза. Когда стало смеркаться, дипломаты попрощались с хозяевами и удалились.

Между тем консульство, с вензеловым щитом августейшего имени, осветилось огнями. Такое же освещение было и по лицевой стороне дома Миссии, над входом в который на высоте поставлен был большой портрет Высокого Именинника, окруженный огненною рамою, а в одном из окон виднелся транспарантный вензель Его с словами: Боже, Царя храни! Когда сырость ночного воздуха увеличилась, комендант вошел в начальнические покои, откуда с любопытством рассматривал в телескоп звездное небо, на котором находились в то время три наиболее занимательные планеты. Собеседников пленила скромность генерала. Совершенно ненароком высказал он, что, кроме одной России, видел почти все страны света, сделав, 30 лет назад тому, кругосветное плавание, причем представлялся даже богдыхану, который удивил его своим географическим невежеством, оказавшись непонимающим, ни что такое Рум (Греция), отчизна странствователя, ни что такое Стамбул с его падишахом! Истинно почтенный паша этот родом из Греции, с освобождением которой он потерял свою отчизну, и, несмотря на свою долговременную отвычку от родного языка, еще свободно объяснялся с нашим о. архимандритом по-гречески.

Часов в 8 солдатам предложен был ужин в доме Миссии, а властям – в консульстве. Вина, по магометанскому закону, гости не пили, и приличные тосты разводились потому водою; за столом в консульстве играла своехарактерная музыка, арабская, с пением. После ужина какая-то труппа итальянцев просила позволения показать гостям и хозяевам опыты эквилибристического искусства своего, превзошедшие ожидания невзыскательной публики. В то же время в кругу военной музыки на дворе показывалось искусство телодвижений ловких обитателей окрестных пустынь. Народ любовался на все это и шумно гулял по двору, рассыпаясь в похвалах русскому имени. Со слов точного переводчика сообщаю одно из множества ублажений, отнесенных к изображению Государя Императора: «да светит добрый Царь и на наш темный угол! света у Него станет на всех» и пр. Очевидно, что это мольба христианского сердца. В половине 11-го часа комендант опять взошел в начальнические покои и попросил позволения удалиться домой. Ему отвечали не менее утонченным изъявлением признательности за благосклонное внимание его к русскому празднику. С отбытием музыки быстро стала расходиться и публика, спеша застать еще отворенными ворота города, и к полночи на «Постройках» наших воцарилась обычная глубокая тишина монастырская.

Странно, конечно, поклоннику встретиться в Иерусалиме с шумом праздничного гулянья. Но в высшей степени отрадно увидеть себя как бы дома в таком отдалении от всего родного. Утро дня царского убедило нас в братском сочувствии нам единоверцев наших, ради нас учинивших торжество, равное с самыми великими праздниками местными. Вечером того же дня другая половина местного населения, если не в общей массе, то в избранных слугах своего правительства, весьма дружественно выказала нам свою также весьма лестную ласку и внимательность, до сих пор здесь еще небывалым образом. Тем ценнее это дружелюбное внимание к нам, что, по странному настроению умов простонародья, с самой весны начали ходить по Сирии и Палестине самые нелепые слухи о скором нашествии московского воинства на Иерусалим из-за Иордана, поводом к которым, без сомнения, послужили наши победы в Азии. Географическое невежество народа, не уступающее, как видно, богдыханскому, ставит Коканд и Бухару в смежности с заиорданской пустыней! Худо и хорошо в мусульманстве то, что уж если раз убедится кто в той или другой судьбе своей, то ничто не поколеблет его ни в его рвении, ни в его унынии. «Думай ты себе что хочешь, а чему быть, то будет! Когда сказано: придут, то и придут верно, – сперва в Шам, а потом и в Эль-Кодс! 191» Так проповедует упорный пророк мусульманский, сидя в тюрьме иерусалимской, куда он попал именно за то, что предсказывал через 5 месяцев (от какого дня, неизвестно) прибытие сюда русских и затем – конец мусульманству.

Сегодня опять великолепное утро, опять палящий полдневный зной, и, конечно, будет опять та же прохладная ночь с пронзающим горным ветерком и глубоко ясным многозвездным небом. Что уподоблю тебе, дщи Иерусалимля?192

П.Г. Папандони

Иерусалим. 1-го сентября 1866 г.

Печатается по публикации: Церковная летопись «Духовной беседы». 1866. № 14. С. 662–672.

1867

Пасха в Иерусалиме 1867 г

Пасхальные торжества Святого Града начались мартовским полнолунием, которое припало на этот год в нашу Лазареву субботу, или днем ранее ее, по крайней мере в эту субботу евреи праздновали свою Пасху. В следующее за нею воскресение была Пасха латинская и протестантская. Около того же времени было нечто вроде пасхального праздника и у магометан. В пятницу перед Лазаревой субботой бывает единственное в Иерусалиме магометанское празднество – отправление набожных мослемов на поклонение пророку Моисею в пустыню между Иерусалимом и Иерихоном в один полуразрушенный монастырь, называемый теперь Неби-Муса, предположительно бывший монастырь св. Евфимия Великого, где они остаются 8 дней, гуляя и празднуя по-своему 193. По миновании праздников магометанского, еврейского и католико-протестантского началось наше приготовление к Пасхе – вместе с коптами, сирианами и армянами. В Иерусалиме, как и везде в христианском мире, торжественные богослужения Великой Седмицы начинаются с четвертка. Их ряд открывается «священным умовением». На сей год обряд умовения ног совершен был самим Патриархом посереди площади, примыкающей с юга к храму Воскресения Христова. Литургия 194 была отправлена им в патриаршей церкви святого апостола Иакова Брата Господня, из которой он и вышел в сопровождении духовенства на площадь 195. Зрелище было любопытное, и окружающие площадь здания были унизаны народом, между которым виделся в одном месте и фотограф с своим аппаратом. Обряд начался и кончился между 8-м и 9-м часом утра.

В Великий Пяток с 10 часов вечера началась в храме Воскресения Христова великосубботняя утреня. Отправлял ее сам Патриарх с пятью архиереями и множеством низшего духовенства. Пение канона предшествовало при сем пению 118 Псалма, или так называемых статей, а по-гречески энкомий. По окончании канона началось обхождение с Плащаницей. Прямо из соборного алтаря духовенство поднялось особым ходом на Святую Голгофу. Плащаницу несли архиереи, держа ее каждый левою рукою, а в правой имея малое Евангелие. Патриарх шел впереди также с Евангелием в одной (и с посохом в другой) руке. На нем одном виделась митра, все другие архиереи были в клобуках. Достигши Голгофы, Плащаницу распростерли на престоле, устроенном над самым местом водружения Креста. Архиереи поставили на нее свои Евангелия и усыпали ее цветами. Розовые листья разбросаны были также по всему помосту священного места. Начались обычные прошения, слышимые у нас на литии. Патриарх сам вознес первое моление о всей полноте православных и затем отдельные моления о благочестивейшем Государе Императоре, Государыне Императрице, Государе Наследнике, Государыне Цесаревне, Короле Греции и Князе Молдовалахском. Потом архидиакон возгласил другие моления. Молитвою: Владыко многомилостиве… окончилось все Голгофское служение. Цветы с Плащаницы были разобраны христолюбцами. По-прежнему ее взяли архиереи и понесли тем же порядком вниз по северной лестнице Голгофы. Спустившись на помост храма, обошли с плащаницею троекратно 196 священный «Камень разгвождения» 197 или Снятия со Креста и распростерли ее по нему, осыпав снова цветами.

Была полночь. Время отлично благоприятное для плача над погребаемым Зиждителем. За неделю перед тем видев подобную же церемонию латинскую, я невольно сравнивал теперь оба священные обряда. Тогда завернутое в простыню деревянное подобие Христа, простертое на камне сем, заставляло застыть пробивавшуюся из глаз слезу 198. Теперь, шитое шелками по толстой ткани, неудачное изображение Господа бездыханного вовсе не вызывало слез. Мне казалось, что ни резное ни живописное изображение Спасителя не пригодно было для святейших мест, бывших свидетелями некогда самого воспоминаемого события. Вдали от Иерусалима они, бесспорно, имеют свое значение и производят желанное действие. Но здесь достаточно было бы одних песнопений и прилично сложенных молитв. Так казалось мне. Не выдаю своего взгляда за непогрешимый.

Литийные прошения возобновились и здесь, и опять по-гречески. А как уместно было бы произнести их и по-славянски, и по-арабски, и по-румынски! Затем произнесена была проповедь на турецком языке одним из патриарших певчих. Во все продолжение ее архиереи сидели в креслах рядом по южную сторону Камня, а с противоположной стороны ее стояли архимандриты, бывшие во главе иерейского чина. Проповедник стоял за ними на возвышенном балконе, приделанном к внешней стене греческого собора. Проповедь длилась около 1/4 часа. Темою ей служили слова Господни: Дщери Иерусалимски, не плачитеся о Мне199… Закончилась она благопожеланиями предержащей власти, Патриарху и всему христоименитому народу.

Прежним порядком перешли все от Камня к Господнему Гробу, который также обошли три раза. Кончив обхождение, архиереи внесли плащаницу внутрь Святой Кувуклии (Гробовой часовни) и положили ее на плите священнейшего ложа Господня. Вышед оттуда, Патриарх и архиереи заняли место у самой почти двери, отделяющей греческий собор от Ротонды. Те же шесть кресел были поставлены там для них полукругом. Весь возвышенный помост между ними и Часовнею занят был иеродиаконами и первенствующими из священников, дальнейшие ряды которых огибали Гробовую Часовню с обеих сторон. «Рая краснейший» Гроб Господень сиял несчетными огнями и, пленяя взор, умилял сердце. Патриарх вошел с кадилом внутрь Святого Гроба и там сам начал петь: Жизнь во гробе полагается… и пр. После чего он обходил, кадя, кругом Часовню, а архиереи и архимандриты продолжали петь стихи первой статии поочередно. Канонархами служили им два иеродиакона с сильными голосами. Стихов же 118 псалма ни пели ни читали. В начале 2-й статии вошел внутрь Часовни патриарший наместник и также, кадя пред Гробом Господним, начал петь оттуда: Достойно есть величати Тя… и пр. Второй стих пел Патриарх на своем месте, за ним архиереи и т. д., а наместник совершал каждение кругом Часовни. Третью статию начал подобным же образом архиепископ Лиддский. Напев первой и второй статии был, на мой слух, одинаковый, – резкий и тяжелый и для нас, русских, мало приятный. Третья статия пелась особым напевом, напоминавшим какой-то мотив из наших простонародных песен. По окончании статей были петы необыкновенно растянуто тропари по непорочных200. Их сменила вторая проповедь на тему: совершишася. Говорил ее один из наставников Богословской Патриаршей школы. Усталость и дремота препятствовали внимать умному и красноречивому слову. Ритор обучался в Афинском университете и в первый раз проповедовал в Иерусалиме. Тут же перед Гробом Господним петы были стихиры на хвалитех и великое славословие. По окончании его Плащаница взята была с Святого Гроба и внесена в алтарь храма Воскресения. Архиереи трикратно обошли с нею кругом престола, поя тропарь: Благообразный Иосиф, и положили ее на престол 201. Вся служба кончилась в 3 часа утра. Ради русских поклонников ворота городские были отворены целую ночь, и мы возвратились домой беспрепятственно.

Наступил столько славный и столько шумный для Иерусалима день Великой Субботы. Литургия на Русских Постройках началась в 7 часов утра. По многочисленности поклонников из духовного звания, мы всю зиму имели утешение видеть в своей церкви многолюдное соборное служение. На сей раз служило 10 священников и 3 диакона. Относительно времени у нас отступили от устава в уважение того, что поклонникам как можно ранее хотелось занять места у Гроба Господня при раздаянии благодатного огня. Наша служба кончилась к 10 часам. В церкви было менее половины обычных посетителей ее. Большинство предпочло ей стоять или сидеть в храме Воскресения с пучками из 33-х тонких свечек, по числу лет Христовых.

Около 2-х часов пополудни должна была начаться пасхальная вечерня, с такою тревогою и таким нетерпением ожидаемая многими тысячами богомольцев. Я не решался идти в толпу, окружавшую Часовню Гроба.

Страшная давка и опасность сжечь себе платье и волосы удерживали меня от того. Один знакомый обязательно предлагал мне место на балконе, что над иконостасом соборной церкви, откуда можно видеть всю внутренность ее, кишащую несметным народом, и часть Ротонды до самой Часовни. Но я предпочел воспользоваться благоприятным случаем видеть любопытнейшее на свете зрелище с высоты самой Ротонды, теперь, по снятии старого купола, совершенно открытой.

В час пополудни я отправился ко храму и занял место на лесах, поставленных внутри Ротонды и возвышающихся в меру высоты будущего купола. Ни деревянного свода бывшего купола, ни каменных стен его (тамбура) уже более месяца как не существует совсем. Система лесов придумана и выполнена так отлично, что лучшего ничего пожелать нельзя. В уровень с основанием купола они накрыты сплошным потолком, имеющим в середине большое осмиугольное отверстие, обнесенное перилами. В это отверстие можно видеть всю внутренность Ротонды, исключая самую Часовню Гроба, которая, естественно, представляет наблюдателю только свою верхнюю часть или кровлю.

Несмотря на строгую охрану путей к этому месту, пришед туда, я нашел уже всю окружность отверстия унизанною любопытными всех возрастов, национальностей и вероисповеданий. В глубине его виделся весь помост Ротонды. У 18 пилястров 202 и в стольких же пролетах кишела непроходимая толпа народа. Кругом Часовни теснилась другая толпа. Между обеими оставалось круговидное свободное пространство, обрамленное с той и другой стороны турецкими солдатами с ружьями. Неутомимо-деятельный полковник Иерусалимского гарнизона беспрерывно перебегал туда и сюда, восстановляя беспрерывно нарушавшийся порядок. В руке у него, к сожалению, был кур-бат, без которого, по его убеждению, нет никакой возможности справиться с такою невообразимо-разнородною и своенравною толпою 203. Наиболее нуждавшиеся в его распорядительности места были северная и южная стороны Ротонды, и особенно – северная, где шум был неумолкаемый и движение голов непрестающее. Особенно подвижны были белые колпаки, т. е. молодые крестьяне (феллахи) окрестных деревень, украшающие себя подобным головным убором. Было уже около двух часов пополудни. Соседи мои нетерпеливо спрашивали: да когда же это будет? Как бы в ответ на их нетерпение, вдруг раздался внизу по левую сторону Часовни крик множества голосов. Белоголовые начали свои привычные восклицания духовно-мирского содержания, известные еще из памятного всем описания Барского 204. Немедленно налетел на них с десятком солдат недремлющий Али-бей и в полминуты успел оттеснить запевал из Ротонды к латинской капелле, где они сейчас же умолкли. В то же время на противоположной стороне Ротонды те же солдаты открыли свободный ход от Часовни к армянскому отделению. Этой дорогой долженствовал быть передан Святой огонь армянам прямо из оконца придела Ангела. По ней уже расхаживал человек в красной одежде, получивший право быть первым раздаятелем святыни для своей нации.

Уже два часа с половиной. Столько ожидаемый крестный ход все еще не начинается. Соседи мои поминутно вынимают часы и повторяют с неудовольствием: а ведь сказали, что будет в два часа! Между тем внизу на той же левой стороне начинается снова усиленное движение. Белошапошники силятся проникнуть внутрь Ротонды через другой пролет ее, не занятый солдатами. Раздается вновь знакомый вой богохвалебный с большею против прежнего силою. В одну секунду поспевает туда Али-бей, продирается к певцам и полагает конец их неуставному славословию. Солдаты занимают все три пролета Ротонды с северной стороны, и порядок (т. е. страшный шум и неумолкаемый тысячеустный говор) снова восстановляется. В перспективе внутренности греческого собора показался наконец человек с выносным фонарем, за ним – другой такой же, потом – целый ряд хоругвоносцев. Это была голова крестного хода. Вдали раздалось резкое греческое пение. Вышло из собора в Ротонду около 12 пар священников, одетых в белые ризы, за ними шли диаконы, а в конце всего переступал медленно дряхлый старик Мелетий 205, старший из патриарших наместников, уже целые десятки лет неизменно отправляющий богослужение Великой субботы. При третьем обхождении Часовни Гроба шум в народе усилился до того, что совершенно заглушил пение. Зная, что во время совершающегося богослужения военная власть теряет свою силу, левая сторона, пользуясь открывшеюся невозбранностию, вдруг огласилась запрещенным криком, подхваченным, вероятно, всеми, кто только говорил и чувствовал по-арабски. Вопль поднялся неописанный. Внутри собора тысячи ожидающих благодати начали делать непрестанное крестное знамение и вопиять в свою очередь: Кирие елейсон и Господи помилуй. Все приняло тот непередаваемый характер, которым ославила себя на весь христианский мир Иерусалимская великосубботняя вечерня.

Кончив обхождение, архиерей вошел внутрь Часовни. За ним последовал туда же наместник армянского Патриарха, также архиерей. Вопли усилились до того, что стали производить на душу небывалое еще, потрясающее и исступляющее впечатление. Но вдруг и их заглушило раздавшееся с левой стороны Часовни неудержимое рукоплескание множества воздетых кверху рук. Оно означало, что в оконце придела Ангела показался огонь. В то же мгновение от противоположного оконца Часовни полетел к армянскому отделению человек с фонарем. Другой светоносец побежал в греческий алтарь. Не успел я проводить его глазами, как армянская сторона уже запылала огнями. Едва я отвел от нее изумленный взор, как вся отдаленность греческого собора уже пламенела в несчетных огнях. И начал с треском и дымом двигаться, носиться, извиваться, летать и размножаться по всему пространству и на всех высотах громадного храма Священный Огонь в утешение стольких тысяч ловивших его на свои свечки, христолюбцев. Со всех многочисленных балконов греческого собора предварительно были спущены на веревках крестообразные пуки свеч, которые внизу стоявшие спешили зажечь благодатным светом. Пуки возносились, осыпая народ искрами и обливая воском, но некому было думать о том. Внимание всякого поглощено было его собственным пучком, своим горением жегшим его умиленное сердце… Чудные минуты! Невозможно никаким словом передать того, что видел глаз. Но и глаз скоро перестал уже различать то, что делалось внизу. Дым горящих и тушимых свеч, собираясь под сводами храма, весь направлялся к отверстию, где мы стояли. Впрочем, я видел, как спешно вышел из Часовни и почти пробежал к алтарю своей церкви сопровождаемый и как бы несомый народом Преосвященный Мелетий 206.

Шум стал утихать мало-помалу, толпа – редеть, воздух – проясняться. Горящих пучков оставалось все менее и менее. Кандиловжигатели 207 греческий и армянский взошли на верх Часовни Гробной и зажгли во множестве утвержденные там свечи и лампады новым огнем. В соборе началась Божественная литургия, а в Ротонде, по примеру греков, открылась кругом Часовни совокупная процессия армян, коптов и сириан, следовавших каждое исповедание отдельною группою. Каждый отдел начинался знаменоносцами, за коими следовали священники попарно, диаконы (в митрах), певчие, кадильщики и наконец – архиерей. Все они пели что-то, каждое исповедание на своем языке. После третичного обхождения армяне заняли место перед Часовней и долго что-то пели. Кончив пение, они ушли в свой придел при оглушительном звоне бил. Их место заняли копты. Когда и эти кончили, что следовало, на их месте стали сириане. Наконец, все шумное и необыкновенное великосубботнее торжество у Гроба Господня кончилось. Народ разошелся. Остались только одни солдаты. Потом вывели и их по команде на площадь храма для отдохновения в ожидании новых трудов всенощных. Это, конечно, наиболее трудившаяся и страдавшая часть посетителей святейшего и честнейшего храма христианского. Не сознавая за собою долга молиться и не одушевляясь ничем, что занимает христианина, они должны выстаивать многие часы сряду почти неподвижно, удерживая напор и всякое излишество чувств и действий волнующегося народа и – какого народа!

В Иерусалиме у Гроба Христова начинаешь понимать и беспристрастно оценивать тяжелую необходимость печального факта – порабощения Востока мусульманами и притом – турками… В таких непраздничных размышлениях сошли мы с высоты Ротонды на террасы Патриархии, откуда не замедлили возвратиться восвояси. Встречавшие нас по пути соотчичи и соотечественницы единогласно поздравляли нас с получением благодати.

В 10 часов вечера условлено было идти снова с построек в город на празднование Пасхи. Городские ворота и на этот раз были отворены. Патриаршая улица освещалась горящими щепами с смолою, вздеваемыми на высокие железные шесты. Спускаясь на площадку храма, мы уже различили износившийся извнутри его резкий звук железных бил, висящих над иконостасом греческого собора. Это значило, что идет, или уже пришел, в храм Его Бл<аженство> Патриарх Кирилл. Вся внутренность собора от полу до свода купола освещена была множеством разнообразно развешанных лампад и представляла собою восхитительное зрелище. Часовня Гроба Господня также сияла чудно разноцветными огнями. Но верх Ротонды был темен от настилки потолка, венчающей леса. Сквозь упомянутое выше отверстие видны были звезды. Столбы (числом 8) подмосток, при всей своей огромной толщине, так мало занимали места, что почти не были заметны, и все обычные процессии вокруг Гроба Господня совершались, несмотря на присутствие лесов, совершенно беспрепятственно.

Обошед кругом весь храм, проталкиваясь повсюду сквозь густые массы сидевших и лежавших всесветных пришельцев и удовлетворив своему любопытству, вошел внутрь греческого собора, где уже началось не трогающее слуха нашего пение чудно-торжественных песней: Волною морскою и проч. После 3-й песни стало выходить из алтаря северными дверями низшее духовенство за благословением к Патриарху, стоявшему в церкви на своей кафедре. Во главе иереев был наш архимандрит, предшествуемый и сопутствуемый патриаршими архидиаконами. Патриарх что-то спрашивал у него при этом. Мы узнали вскоре, что его блаженство предлагал ему служить с собою на Гробе Господнем, но что он изъявил желание, по окончании обхождения вокруг Святого Кувуклия, отправиться на свои Постройки и там встретить всерадостный праздник Пасхи по русскому порядку и обычаю. Патриарх отвечал: «Ну, как тебе угодно».

Всех выходивших попарно за благословением священников было не менее 50. После 7-й песни таким же порядком, но через Царские врата, выходили за благословением к Патриарху и архиереи числом 5. Затем и сам Патриарх оставил свою кафедру и, прочитав входные молитвы, вошел в алтарь. Архиереи стали там облачаться, а священники, уже облаченные в блестящие из белого шелка с золотом ризы, стали выходить попарно из алтаря и становиться вдоль собора посередине в два ряда, младшие, как водится, вперед. Самым младшим пришлось таким образом стать у самых западных дверей храма, а самым старшим у иконостаса.

Почти ровно в полночь великолепная процессия двинулась. Впечатление от всего было так сильно, что даже раздирающее слух пение казалось весьма пригодным и торжественным. Пели известный стих: Воскресение Твое Христе Спасе и пр. Вышед в Ротонду, процессия направилась в обход преукрашенного Кувуклия 208. Обошли его три раза и двигались весьма медленно, переступая с ноги на ногу, потому что из всех обходивших составился совершенно замкнутый круг, и ускорить шаг кому бы то ни было не было никакой возможности. Пение слышалось по всему кругу и распадалось не менее, как на 10 отдельных ликов, не слушавших друг друга. Так как русские священники разместились все врознь между греческими и арабскими, то и не могло составиться при этом славянского пения, к истинному сожалению многих из наших. Все пролеты трехъярусной галереи Ротонды были унизаны народом, любопытствовавшим видеть редкое и для нас, русских, едва ли вообразимое зрелище.

В одном из пролетов сидел седовласый епископ Сирианский и Коптский митрополит (Василий) сидел в полном облачении внутри своего придела, дожидаясь конца нашего обхождения, чтобы немедленно начать свою службу. В армянском отделении также все было освещено и находилось в движении. Только латинский монастырь был темен и нем. Солдаты по-вчерашнему сторожили с двух сторон оставленное для процессии пустое пространство. Грозный полковник дружелюбно раскланивался с греческим духовенством. Работы теперь ему было мало. Народ держал себя чинно, изредка и робко дозволяя себе там и сям коснуться устами или хотя рукою одежды проходящего священника… Была Пасха Христова тихая и радостная, светлая, святая, непорочная! Куда ни посмотришь, все сияет и дышит кротким веселием. Самые дикие черты лица, казалось мне, выражали на тот раз благость и даже в своей мере и форме умиление. У весьма немногих, конечно, было на уме, что в соседней скале запечатлено нерушимое свидетельство их собственного воскресения, но всем без сомнения говорило сердце, что праздник этот есть их собственный праздник… Для Отца чадолюбивого довольно уже и того, когда дети веселятся и радуются. Будет время, когда они поймут и оценят все, чем обязаны Отцу.

Кончив обхождение, процессия остановилась на площадке между храмом Воскресения и Часовнею Гроба. На минуту все утихло и смолкло. Патриарх, сняв митру, стал на левую лавку преддверия Гробного и прочитал воскресное Евангелие от Марка 209. Затем сошел на помост, обратился к дверям Гроба Господня и возгласил: Слава Святый и пр. Началось пение пасхального тропаря. В знамение радости державшие хоругви стали быстро вертеть ими. В то же время на духовенство, поющее первую песнь воскресения, посыпались сверху цветочные листья… слабое усилие выразить обдержавший душу восторг! Вы, в безмерном отдалении от места воскресения сретающие Христа и не обретающие слов для выражения своей радости, поймите, в каком состоянии духа должен был находиться тот, кто пел: Христос воскресе из мертвых и проницал взором в глубину светосиянной пещеры, из которой вышел Он, смертию смерть поправши и сущим во гробех живот даровавши!

По окончании предначинательного пения Патриарх с архиереями и двумя архимандритами вошел внутрь Святого Гроба, где и совершена была на сей день Божественная литургия 210. Все прочие участвовавшие в ходе священнослужители ушли в алтарь большой церкви и разоблачились. Русское духовенство немедленно оставило храм и поспешило на свои Постройки. Вослед ему пошли и мы.

В час пополуночи начался наш благовест. 40-пудовый колокол напоминал нам звоном своим скорее убогую русскую деревню, чем Иерусалим. Но великолепные здания, освещенные многочисленными огнями, к которым мы направлялись, заставляли не поддаваться обману слуха. То, что мы встретили в своей церкви, могло бы также казаться блестящим, если бы в памяти не оставалось еще, так живо и глубоко напечатлевшееся, великолепие только что виденного, несравненного торжества. При троекратном обхождении дома Миссии, на внутреннем дворе которого устроена церковь, у нас также виделось немало духовенства, а именно 17 священников и 4 иеродиакона. Но у нас было то, чего нельзя было найти у Гроба Христова, – прекрасное хоральное пение.

За утреней непосредственно следовала литургия, и обе вместе службы длились не малое время. Мы вышли из церкви, уже воссиявшу солнцу. День был полносиянный и уже по-летнему жаркий. Труженики, бдевшие сряду две или и три ночи, поспешили укрепить себя отдыхом, а значительная часть поклонников, не отдохнувши, занялись увязкою своих мешков и кузовков, ибо в этот же всерадостный день предполагали отправиться в Яффу, где уже ожидал их пароход, долженствовавший унести их на любезную родину.

Во 2-м часу пополудни имела начаться в храме Воскресения Великая Вечерня, называемая здесь в простонародии вторым воскресением. Это единственный день в году, в который во всех патриарших кафедрах Патриарх с своим синодом облачаются в свящ<енные> одежды в комнатах Патриархии и идут в престольную церковь торжественным ходом, в предшествии низшего духовенства. Так было и здесь. Подобная ночной, процессия тянулась от ворот патриаршего обиталища к храму. Впереди ее вместо хоругвей несли сделанное из жести и прилично расписанное малое изображение парящего над Гробом Христа, окруженное лучистым венцом и вздетое на длинный стержень. Пение, колокольный звон и говор толпившегося народа увеличивали торжественность шествия. По прибытии в храм немедленно началась вечерня в большой церкви. Евангелие было читано в 4 приема: у престола самим Патриархом (по-гречески), в Царских вратах – митрополитом Петрским (по-славянски) и в храме в разных местах священниками и диаконами (по-гречески, по-славянски, по-арабски, по-латински и по-румынски). Два диакона, стоя между Патриархом и его наместником, ударом в звонец давали знать кому следует о начале и конце чтений. После обеих ектений (вторая говорилась по-славянски) Патриарх с малою иконою Воскресения Христова – наподобие архиерейской панагии – в руках, 5 архиереев, каждый с малым Евангелием в деснице, и наш архимандрит – также с воскресною иконою, вышли из алтаря и стали рядом от Царских врат к южному выходу из церкви, передав сперва один другому лобзание мира. Певчие (греки) запели стихиры Пасхи, и началось христосование, бывающее у нас на утрене 211. Все прочие двери храма были заключены, и народу не было иного выхода из него, как только мимо этой цепи архипастырей 212. Народ прикладывался к Евангелиям и иконам и лобызал державших святыню не в уста, а в руку. Последнее, что он встречал на пути к дверям, был диск, т. е. большое серебряное блюдо, предназначенное для принятия доброхотных подаяний. Стоявший над ним патриарший архондаричий (гостинник) кропил из сосудца розовою водой проходивший народ и приговаривал разные любопытные приветствия и напутственные благопожелания хаджидам (поклонникам) то по-гречески, то по-турецки, по-русски, по-булгарски, по-молдовалахски…

Справедливость требует сказать, что как самые лестные приветы доставались на долю того, кто клал золото, так и не положивший ничего не отходил без ласкового слова, я заметил только, что последнему доставался привет большею частью на турецком языке… Более часа длилось это христосование, завершившее собою богослужение светлого дня Пасхи. Таким же торжественным ходом Патриарх со всем духовенством (без облачений) возвратился домой, где, после обыкновенного на Востоке угощения, он раздавал гостям в благословение пасхальные яйца. Возвратившись домой, и мы выстояли еще свою вечерню с утреней, на которой был и полиелей ради завтрашнего царского праздника.

Закончу свои впечатления минувших дней описанием нынешнего утра. Вчера мы знали уже, что сегодня у нас на обедне будет Патриарх, изъявивший желание помолиться вместе с нами о Царе нашем, вступающем в 50-й год своей благословенной жизни. С 7 часов начался благовест у нас. В ³/ ₄ осьмого раздался трезвон. Патриарх с двумя архидиаконами приехал верхом к Постройкам нашим. Его встретили у ворот заведения секретарь консульства и драгоман Миссии, по здешнему обычаю, с кавасами. Вступивши в дом Миссии, он облачился в мантию и надел на себя орден Александра Невского. В северной галерее церкви св. мученицы царицы Александры ожидало его наше священство. Архимандрит, по русскому обычаю 213, стоял впереди с крестом на блюде. За ним два иеромонаха держали иконы праздника и храма. Блаженнейший приложился к ним, и все пошли с пением внутрь церкви. Встреча была великолепна. Духовенство вошло в алтарь, а Патриарх, благословив народ, стал на свою кафедру лицом на север, по греческому обычаю. С обеих сторон кафедры стояли перед ним его архидиаконы, из коих один держал его патерицу, а другой прислуживал ему в разных нуждах. Во время литургии он в приличных местах благословлял народ и сам читал молитву Господню. Хотел прочесть и Символ веры, но певчие предупредили его.

Служба шла в наилучшем порядке, и было весело смотреть на довольно престарелого иерарха, после стольких дней постоянного служения и бдения подъявшего еще труд посетить нас и благословить наш праздник. После обедни был благодарственный молебен. Духовенство наше, выходя из алтаря, становилось по левую сторону патриаршей кафедры и составило, таким образом, большой овал, оканчивавшийся у левого клироса, занятого местным и прибывшим на поклонение чиновством. Патриарх говорил все возгласы. На нем был надет малый омофор. Два наших диакона стояли перед ним с дикирием и трикирием. Он же сказал отпуст, он же и благословлял крестом (с кафедры) при многолетствова-нии Царствующего Дома.

Несмотря на то, что вчера и сегодня утром отправилось из Святого Града до 400 наших поклонников и поклонниц, церковь еще была полна, и с полчаса времени народ подходил к Патриарху для лобызания креста с Животворящим Древом, а к архимандриту для получения антидора. Его Блаженство потом взошел в комнаты начальника Миссии и принимал там единственно позволяемое им себе угощение – воду. Даже от чая отказался. По примеру прошлых разов, из дома Миссии он прошел в Женский поклоннический приют, где благословил розданный поклонникам чай и пожелал далеким странникам благополучного возвращения в родные дома. Посетил потом секретаря консульства, самого консула, консульского драгомана и доктора госпиталя нашего. При всех его переходах его сопровождал наш целодневный пасхальный звон. Около полудня Патриарх возвратился в Иерусалим. * * *

Идет необычный здесь в апреле месяце дождь. С десяток запоздавших поклонников спешно отправляются в Яффу. Начинает пустеть наш малый палестинский город 214. Постоянным жителям его предстоит четырехмесячный отдых. Передаю к сведению публики следующие, общие и пламенные, желания сих жителей, уведанные мною от них самым верным и, так сказать, непосредственным путем.

Желание 1-е: Чтобы человеколюбивое правительство восстановило принятую им некогда спасительную меру не выпускать из России тех поклонников и поклонниц, у кого не окажется (действительных и собственных) ста пятидесяти рублей серебром – по меньшей мере. Ежегодно повторяющиеся здесь сцены самого прискорбного нищенства заставляют всеми силами желать сего и всеми усилиями домогаться сего.

2-е: Чтобы лиц, удостоившихся поклониться святым местам, положено было не пускать снова ко святым местам ранее истечения десяти лет.

3-е: Чтобы за возвратившимися домой наблюдаемо было, не называются ли они новым именем, не занимаются ли торговлей вынесенными ими из Палестины предметами народного благоговения и не производят ли тайных сборов на святые места.

4-е: Чтобы людей, заведомо наклонных к излишеству в употреблении горячительных напитков, общество, к коему они принадлежат, всячески удерживало от путешествия ко святым местам.

5-е: Чтобы поклонницам, не достигшим 35-летнего возраста, внушаемо было, кем следует, отлагать исполнение благочестивого намерения видеть святые места до более зрелой поры жизни.

6-е: Чтобы какое-нибудь ведомство взяло на себя труд ежегодно, по окончании поклоннического периода (после Пасхи), обнародовать имена всех посетивших святые места к общему сведению и к частному руководству.

П-ни

Иерусалим. 17 апреля 1867 г.

Печатается по публикации: Херсонские епархиальные ведомости. 1867. № 12. С. 140–162.

Из Иерусалима

Сейчас возвратились мы от Гроба Господня. Спешу поделиться вынесенным оттуда благим впечатлением. Тревожно-томительная весть о новом покушении на драгоценную жизнь Государя Императора достигла Иерусалима накануне праздника Пятидесятницы. Получил ее откуда-то по телеграфу иерусалимский губернатор. Она была горестнее прошлогодней, ибо представляла Государя раненым в руку 215. Под таким тяжелым впечатлением мы встретили и проводили один из величайших праздников христианских. Теперь, при успокоившихся чувствах, можно посвятить воспоминанию его несколько слов.

В этот день обыкновенно патриаршая служба бывает у Гроба Господня 216. Как и всегда, она началась и окончилась вечернею довольно рано. Молитвы были читаны перед дверями Святого Кувуклия (часовни) на разных языках. Наша русская служба была дома, на Постройках, в домовой церкви Миссии, в ожидании замедлившегося окончанием Троицкого собора 217, в который, конечно, со временем перенесется патриаршая служба в день Пресвятыя Троицы. В прежние годы одновременно с патриаршею службою у Гроба Господня совершалось вечернее богослужение (одним из архиереев) и на Сионе, подобно тому, как теперь это делается в день Вознесения на горе Елеонской 218. Но прошлого лета Патриарх пожелал сам помолиться на Сионе, и потому утренняя служба перенесена была на вечер. Так было и на сей год. В 9 часов, по восточному счету, должно было начаться богослужение.

Место, к которому приурочивается преданием преславное событие Сошествия Святого Духа на Апостолов, находится теперь под открытым небом и ничем не огорожено. Половина Сионской горы занята мусульманскими жилищами (на месте бывшего монастыря Тайной Вечери) и половина – христианским кладбищем разных вероисповеданий. На черте сих двух владений, и именно на восточной, – у греко-православного кладбища, указывается священнейшее место. Вкладенный в пограничную стену при земле большой камень серого цвета с грубой насечкой креста доселе лобызается усердною ревностию верующих, как святыня. К сему камню, с северной стороны его, приставлен был теперь стол, на котором стояла большая икона Сошествия Святого Духа на Апостолов. Впереди стола, на одном из надгробных камней, разостлан был ковер для Патриарха. Над всем этим был устроен полотняный навес, сажени 4 в квадрате, защищавший служащих и молящихся от палящих лучей солнца. В ожидании службы народ расхаживал по кладбищу. Городские священники, с епитрахилем на шее и кадильницей в руке, переходили от одной могилы к другой и по призыву живых пели заупокойные литии о усопших. Беспрерывно прибывали толпы горожан из-за высокого четырехугольника стен, отмеченных в памяти народной именем дома Кайафы и теперь заключающих в себе армянскую церковь. За ними скрывались от взора Сионские или Давидовы ворота города. Оттуда же ждали и Патриарха. Но он показался с западной стороны города, где возле самой стены, по насыпи, устроена столько известная русским «дорожка Сионская», ежегодно уводящая от 10 до 20 соотечественников наших в «вожделенное отечество».

Патриарх ехал верхом, в сопровождении пешей прислуги. По прибытии к навесу он встречен был местным духовенством и нашею Миссией. Облачившись в мантию, владыка стал на приготовленном ему месте. Наш архимандрит благословил начало вечерни, а его блаженство прочел пред-начинательный псалом. Затем была ектения по-славянски. Стихиры пели сперва греки, а потом наши певчие, по прекрасному партесному переложению. Говорить ли, – как это пение действовало на душу? Довольно сказать, что оно слышалось на Сионе! Но не будет неправдою, если прибавим, что, в своей мере и степени, умилению сердца содействовали и где-то далеко, и по расстоянию места и по течению возраста, мысленно зримые троицкие березки, выраставшие когда-то в одну ночь и на помосте церковном и пред окнами родного дома. В то время мысль молящегося была, конечно, на Сионе, им утверждалась и освящалась, а теперь с Сиона простирается в даль пространства и времени и ею в свою очередь живится и покоится. Этот утешительный визит настоящего будущему и будущего прошедшему – о ком говорит и свидетельствует прежде всего и паче всего? О том, Кто бе присно, есть и будет, ниже начинаем, ниже престаяй, глаголяй, деяй, разделяли, дарования219! Кто бы другой спослушествовал духу дитяти своими внушениями неизглаголанными, когда глашал его от чарующей обстановки резвой и кипящей жизни на невидимый и едва мыслимый Сион, – как не Он, Дух спасения? И кто бы в иссыхающем организме старца открывал горячий ключ слезы, точащей умиление, на призыв давно отжитого порядка чувств, вещей и дел, как не Он опять – Утешитель благий? Утешительно думать, что в числе стольких, с живою верою притекших на Сионское Богослужение, было много и умиленных памятью преславного события, виденного некогда всеми языками во граде Давидове, о котором поистине нет возможности помыслить и не восплакать глубочайшим вздыханием благодарного духа, преследуемого отвсюду отпаивающим отрицанием. А можно ли утверждать, что в незабвенные те молитвенные минуты не было на Сионе, кроме этого исторического, и еще высшего богословского умиления, которое вносили в созерцающую душу Отец познаваемый и Сын прославляемый и Дух – живый источник умный, обладаяй и очищаяй прегрешения? То странное видение и то странное слышание, о котором говорила песнь церковная, могло ли, в самом деле, быть забытым хотя на одну минуту тем, кто стоял на месте Апостолов?..

Вход вечерний был более воображаемый, нежели действительный, хотя священники и переменились местами своими. Коленопреклонные молитвы читали на трех языках: первую Патриарх, вторую наш архимандрит, третью арабский священник. Стихиры на стиховне были петы попеременно, то по-гречески, то по-арабски, а «славник» опять пели наши певчие, по искусно сложенным и безукоризненно выполненным нотам. Чудное это богослужение длилось целый час, а память о нем у нас, дальних пришельцев, продлится, без сомнения, целую жизнь!

В течение дня Пятидесятницы мы не имели ниоткуда новых известий в подтверждение или опровержение разнесшегося слуха 220. В Духов день у нас в своей церкви после обедни отправлен был благодарный молебен с коленопреклонением, причем упоминаемы были благодеяния Божий, бывшие на Царствующем Доме нашем. Многим казалось, что тут имелось в виду именно обстоятельство, переданное молвою. Другие более верили, что дело идет о счастливой помолвке будущей Королевы Греческой, вел. кн. Ольги Константиновны 221. Но официальной причиной молебствия был во время самой обедни полученный указ о совершеннолетии вел. кн. Владимира Александровича 222.

Русская почта того дня не принесла нам никаких других известий. Кроме ее, на этой неделе ожидались еще почта французская – в четверток и австрийская – в субботу. Либо та, либо другая несомненно должна была принести нам верные известия о случившемся в Париже. Четверток был потому днем нетерпеливого ожидания. И он, точно, не обманул предположений наших. Парижский «Moniteur» 223, принесенный почтой, обрадовал всех нас сердечножеланной вестью, что ни Государь, ни другой кто не был ранен, и ужасающее злодеяние, по милости Божией, не имело успеха. Малая колония наша праздновала, как будто возвратился день Троицы, или даже – и Пасхи. Встречаясь, все поздравляли друг друга со вторичным спасением жизни Монарха-благодетеля. В тот же день между Миссией и Патриархией условлено было о принесении совокупного благодарения Отцу щедрот на следующий день, в пятницу, в храме Воскресения.

Сегодня, 9-го июня, на восходе солнца мы были уже у Гроба Господня 224, но нашли вместо своей службы совершаемую в нем, при звуках органа, – латинскую обедню. Мы направились к Святой Голгофе. Там все уже было готово для патриаршего служения, бесчисленные разноцветные лампады лили из-под сводов сего первенствующего святилища христианского радующий и миротворящий свет, а самое место водружения Креста горело яркими огнями от множества свеч. Во время служения на Голгофе обыкновенно престолом служит на самом месте распятия Христова утвержденная на 4 столбиках мраморная плита, с левой стороны которой в углу устроен приличный, тоже мраморный, жертвенник, подобно тому, как это бывает в наших домашних церквах. Алтарь таким образом ничем не отделяется от места, занимаемого народом 225. Так мы нашли его и теперь. От престола внутрь тянулся небольшой ковер. Это все, чем знаменовалось патриаршее место.

Мы недолго ждали начатия службы: Патриарх, с привычною ему подвижностью, пришел вслед за нами. Приложившись к месту крестного водружения на Голгофе, он спустился особо устроенным ходом в алтарь греческого собора для облачения. Между тем, один греческий священник давно уже совершал проскомидию. Вскоре наш архимандрит, уже облаченный, пришел из того же алтаря и благословил чтение часов. Немного спустя после того пришел и Патриарх, в предшествии четырех иеродиаконов, свещеносцев и двух священников (членов нашей Миссии).

Служба шла вперемежку то по-русски, то по-гречески. Пели на правой стороне патриаршие, а на левой – наши певчие. Апостол и Евангелие также слышались на обоих языках. Кроме чиновников нашего консульства, на службу нашу пришел и французский консул. На великом входе, прежде принятия священного дискоса от архидиакона, Патриарх стал на колена и прочитал нарочно составленную им еще прошлого года для подобного же служения молитву по-гречески 226. Потом, принявши священный дискос, поминал отдельными возглашениями Государя Императора, Государыню Императрицу, Государя Наследника, Государыню Цесаревну со всем Царствующим Домом, палатою и воинством, Святейший Правительствующий Синод и весь православный народ России, наконец – поклонников и всех предстоявших. Принявши же Священную Чашу, поминал во блаженной памяти преставившихся Императоров Александра 1-го и Николая 1-го.

Служба длилась всего часа полтора. По окончании ее, при греческом пении тропаря: «Спаси, Господи, люди Твоя» духовенство, а за ним и весь народ, сошли с Святой Голгофы к Святому Гробу и остановились перед Святым Кувуклием на возвышенном помосте. Патриарх изъявил желание, чтобы вместо нашего так называемого благодарного молебна был отправлен Параклис Живоносному Гробу227. Сам он прочитал псалом: Господи, услыши молитву; ирмосы канона пели наши певчие, а тропари песней – патриаршие. Евангелие (воскресное от Марка) читал сам Патриарх. По Трисвятом он сам возглашал сугубую ектению, причем отдельными прошениями молился о тех же августейших лицах, имена коих поминал на литургии. Только после них присовокупил еще три прошения: об императоре Людовике Наполеоне, императрице Евгении и об императорском принце Евгении Наполеоне, чем не только французский консул, но и все соприсутствовавшие были заметно тронуты. В конце молебствия снова прочтена была Патриархом с коленопреклонением та же молитва. По отпусте его блаженство осенял, по русскому обычаю, крестом, с большою частию Животворящего Древа, молящийся народ, а наш иеродиакон возглашал многолетие вторично спасенному на счастье России и православного мира Государю Императору, к имени которого присоединено было и имя Наполеона III, подвергавшегося одинаковой с ним опасности и сохраненного Божественным Провидением.

Чуть окончился гул пения, многолетствовавшего императоров, в высоте над часовнею Гроба Господня стали раздаваться гармонирующие с ним своим смыслом звуки сотни молотков, сплачивающих камни возобновляемого двумя императорами Святогробского купола. В очах веры не простым кажется стечением случайностей то, что под видимым покровом Господним произошло в Париже и что, в покровение святейшему памятнику дела Господнего на земле, производится в Иерусалиме. Покрыю и, яко позна имя Мое, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое228. Едва ли был кто между нами, кому бы не думалось подобным образом.

По окончании службы было, по обыкновению, в комнатах Патриарха угощение вареньем, ликером и кофе 229. Здесь заявлены были ясно и единодушно только что высказанные нами выше соображения и наговорено было множество самых отрадных и дорогих христолюбивому чувству утверждений и пожеланий, в смысле христианского общения и сочувствия народов. Прощаясь с Патриархом, французский консул, по обычаю своей церкви, коленопреклоненно просил благословения у православного Патриарха, чем и доказал на самом деле высказанное им на словах многократно чувство удовольствия от совокупной с нами молитвы 230. Полные мира и духовного веселия, оставили мы Патриархию.

П-ни

Иерусалим. 9 июня 1867 г.

Печатается по публикации: Церковная летопись «Духовной беседы». 1867. № 30. С. 519–528.

1868

[Из Иерусалима]

Иерусалим, 21-го марта (2-го апреля). Ознаменовавшая себя по всей Европе такими жестокостями минувшая зима, можно сказать, только самым краешком коснулась теплых мест здешних. Мы видели ее как бы только в отражении. Не только морозов, но давно и снегу почти совсем не было на горах святых. Раза два или три мы любовались правда знакомой картиной падающего снега. Но не долетая земной поверхности, земляк исчезал, превращаясь в дождевые капли. Только однажды (14-го февраля), вышед из церкви после заутрени, мы действительно увидели себя на снегу, но не долго любовались этим приятным зрелищем. Через час забеглого северяка уже не было. Дождей в течение зимы, правда, было много, более чем когда-либо в недавно минувшие зимы. О ветрах и говорить нечего. Без ветра здесь не живут и летом, в самый палящий зной июльский. Достаточно вспомнить, что мы сидим и ходим на высоте почти в 3000 футов 231. Но таких ураганов, о которых газеты доносят нам вести из Европы, здесь не было, да едва ли когда и бывает. Тучи с громом во всю зиму мы имели случай видеть раза два не более (а летом их совсем не бывает). Зато вот уже начались сухие молнии по ночам за аравийскими горами, составляющими крайний предел иерусалимского горизонта к востоку. Любопытное явление это продолжается через все лето. Может быть, там, «на реках вавилонских», и действительно ходят в это время грозные тучи, только шумной и трескучей поступи их мы отсюда не слышим.

Обилие минувших дождей вызвало из сухой почвы палестинской повсюдную зелень, и каменистые горы принарядились теперь по-праздничному И не диво. Ждут светлого дня Пасхи. Все обещает на этот год хороший урожай. Главная надежда края, маслины, еще не цветут на уровне Иерусалима, но в более низких местах они уже покрыты цветом – столь густым, что почти закрывает собою самый лист дерева. Недели две уже, как в монастыре св. Саввы мы видели одну маслину в полном цвету. То же утешение взору обещает весна и по всему хребту иудейских гор. Дай Бог только, чтобы не налетела на них опять саранча из Аравии, этого вечного питомника заразы, грабежа и всякой дикости, с нетерпением ожидающего совокупного карательного визита всей Европы.

Переживаем самое оживленное в году время Святого Града. Число обывателей его обыкновенно увеличивается перед Пасхою почти на целую четверть. Как и всегда, самые многочисленные пришельцы суть армяне, за ними – мы, московы (русские), за нами – бугары (болгаре) и вообще румелионы (из европейской Турции), потом малоазийские греки, копты, месо-потамиты (сириане), валахи, грузинцы, абиссинцы, немногие поклонники-туристы «франки» и последние из всех «инглезы».

Любознательному человеку в течение одного Великого поста, живя здесь, можно высмотреть чуть не весь христианский мир в малых, но точных образчиках. Школой для сего может быть ему малая площадка перед храмом Воскресения Христова. У кого есть досуг и охота посидеть где-нибудь на соседних террасах с пером или карандашом часов несколько сряду, тот без сомнения обогатит и свою голову и свой альбом. Где еще встретишь такую пестроту костюмов, нравов, понятий, занятий, идей и речей? И какое вавилонское смешение языков! Жалкие лохмотные бедняки, продающие тут, на каменном помосте кучками уложенные произведения своего убогого самоучного искусства, удивят вас своей незастенчивой болтовней на всяких языках, близких и отдаленных. Вы услышите и эла до, хаджи (по-греч. 'иди сюда, поклонник'), и хорош! Давай карбован, или бери один лева! и buono giorno, s'ignore, и мусю, и yes, и пр. и пр. Поклонники с своей стороны тоже стараются не быть в долгу, и что знают по-иностранному, все стараются высказать перед арабами, простодушно воображая, что иностранная речь понятнее иностранцу. На такую смышленость поднимаются, впрочем, из наших более южаки, как более знающие «заграницу» и чужие языки. Северяки же и особенно северянки не объясняются ни с кем иначе, как на своем природном, и даже приместном, наречии. Вон они, крестящиеся на всякое изображение, сколько-нибудь напоминающее им какую-нибудь святыню; 10 раз берут у продавца связку перламутных крестиков и 10 раз кладут ее обратно на холстину, составляющую весь магазин торговца. Торгуются до упаду, называя всякие деньги своими русскими именами. Кто кого беднее и жальче, задумаешься. Не таковы стадами ходящие, плотные и тяжелые болгаре. Их засунутые в карман широких штанов руки и жмурящиеся глаза ясно говорят, что торговаться не стоит, да и покупать, пожалуй – тоже. Дополню картину упоминанием о снующих там и сям с длинными цилиндрическими жестянками малярах местных, о наших проходимцах афонских с тисовыми палками и регальным маслом, о жидах с типическим вопросом: «Есть бумажки?» и о несметных нищих всякого вида и подобия. Все это, кому не надоело, может казаться и занимательным и поучительным.

Самое крупное обстоятельство, занимающее наш русский мир здешний, есть присутствие в Иерусалиме русского архиерея. В неделю Православия 232 вечером прибыл на Постройки наши Преосвященный Александр, бывший Полтавский епископ 233. Не раз уже он служил и у нас дома, и в храме Воскресения с Патриархом, и даже в Крестном монастыре на тамошнем празднике 234. По будням ежедневно ходит в какую-нибудь из городских церквей на обедни, сам читает и поет там, привлекая с собою целую массу поклонников. Его пленительная простота обращения и глубочайшее благочестие занимают тут всех своих и чужих. Он посетил уже Вифлеем, Горнюю, Хеврон, монастырь св. Саввы и теперь находится на Иордане. Никакой труд не утомляет живого и деятельного старца. В Субботу Лазаря он устрояет русскую службу на Елеоне, а с Вербного Воскресенья до Пасхи, конечно, ежедневно будет в служении то дома, то в храме Воскресения. Немедленно после праздника владыка оставит нас, но память о нем будет долго жить в Иерусалиме.

Постройки наши переполнены народом. Обходится не без сцен при этом, то скорбных, то смешных. Что истинно прискорбно, так это умножающийся год от году прилив неимущих поклонников, странствующих, по типическому выражению, «о имени Христовом», что в переводе на простой смысл значит: на счет первого встречного. Человеколюбивое правительство сделает великое одолжение и странствующим и странноприемлющим, если найдет меры уменьшить этот не радующий прилив бедняков в те места, где на нас привыкли смотреть как на деятелей, а не как на просителей.

Больница наша также полна недугующими. Уже сделано временное отделение больничное в Женском приюте, чтобы разрядить скопление больных в тесном пространстве госпиталя. Немало уже было и умерших. С неделю назад тому имели вдруг двух покойников. Сегодня опять были похороны. Плохая одежда, плохая пища, старый возраст, труд пешего пути, всякие страдания на море, непривычка жить и спать в нетопленных комнатах, усиленное желание проводить ночи в храме Воскресения в сыром воздухе и на холодном каменном полу, ежедневное хождение «куда глаза глядят» по городу и за городом и даже весьма далеко от города, пренебрежение к доброму совету и затаивание начинающегося недуга, вот причины, от которых в госпитале нашем давно уже нет пустой кровати. Были случаи, что поклонница умирала здесь, не побывавши у Святого Гроба, потому что прямо по приходе сюда поступала в больницу.

Мы здесь уже не дивились тому, что случилось не так давно тут с нашим простоволосьем и чему, без сомнения, подивится читатель. 22-го февраля мы имели теплую и прекрасную погоду, но в ночь под 23-е число стало холодно, а утром было полное зимнее непогодье. Когда мы укрывались от него, кто за чем мог, нас вдруг поразили известием, что между Хевроном и Вифлеемом целая толпа русских замерзла на дороге. Если бы странникам не оказана была скорая помощь из Вифлеема, то действительно замерзших было бы много. Но все же двух женщин нашли совершенно мертвыми и похоронили в Вифлееме, а третью, окоченевшую, привезли сюда в госпиталь, где напрасно старались оживить ее. Вот что случилось в Палестине, где не бывает никогда морозов, даже и простых холодов, случилось с русскими, привыкшими ходить по снегу, как по домашнему полу. Спрашивай тут сколько хочешь: кто повел в такую даль поклонников? Зачем они не остались ночевать в Хевроне? Зачем не запаслись теплою одеждою? Ответ на все один и тот же, поистине сокрушающий и отпаивающий: «а кто его знал? Кабы знал да ведал, так бы не пошел». А спросить разве нельзя было ни у кого? А подумать о том, что место чужое, время года ненадежное, дорога неизвестная и пр., разве не следовало тому, кого Господь Бог одарил разумом?

Но оставим грустные воспоминания. В Иерусалиме теперь есть редкость: «Абиссинский князь», простой невзрачный старичок, босоногий, в белой тунике и белой шапочке по обычаю родной страны. Выехал с места еще до начала военных действий своего Негуша 235 с инглезами 236. Для приличия здесь его нарядили в военный турецкий вице-мундир. Для европейцев, и особенно англичан, это не малый курьез.

Прибытие ли сего князя эфиопского или другое что подало повод к разным россказням в народе, не знаю. По селам ходит молва, что в Иерусалиме появился антихрист, что он скупает души, давая за каждую по лире (английской?), что его никто не видит, что один феллах (мужик), получивши деньги и дав расписку какому-то агенту антихристову, потом раскаялся, долго искал своего искусителя и, не находя, был в отчаянии, что жена его наконец отыскала дьявола, отдала назад деньги и получила расписку, которую тут же и разорвала пополам, но что же случилось? Когда героиня пришла домой, то нашла мужа своего разорванным пополам? Где случилось это печальное обстоятельство, конечно, сказать никто не умеет. Кроме покупателей душ, развелись в последнее время и фармазоны237. Говорят, в Бентуше их уже более 800 человек, и тоже покупают в свое общество простой народ. «Только не верь ничему, а живи как хочешь» – вот какой будто бы катехизис этой новой пропаганды! Я передаю тоже слухи. Насколько в них правды и лжи, судить не берусь.

Послезавтра обещано освящение новой латинской церкви в Иерусалиме, именно в заведении «Сестер сионских». Она выстроена у самой арки: «Се человек» на Крестном пути, даже часть самой арки вмещает в себе небольшой, но прекрасный храм 238. Стоит, вместе с заведением, огромных сумм пропаганде 239. Слух есть, что почтенный о. Валерга, Патриарх иерусалимский in partibus, пребывающий в настоящее время в Риме, не возвратится более сюда, что уже обрил свою, славную на весь Восток, бороду, и готовится войти в кардинальский пурпур. Potest vadere in расе240! А по-русски: туда ему и дорога!

А. Солодянский

Печатается по публикации: Северная почта. 1868. № 72. С. 7.

[Из Иерусалима]

Иерусалим, 5-го (17-го) апреля. С минованием Пасхи Святой Град день ото дня все более и более возвращается к своей обычной тихой жизни, которую записные туристы считают весьма скучною и даже невыносимою. Самый шумный день ежегодной жизни его есть, без сомнения, Великая суббота, особенно когда Пасха восточных <христиан> совпадает с Пасхою западных, как это было в настоящий год. Слава Богу, все обстояло на сей раз благополучно в этот многотревожный день.

В самый день Пасхи, или даже еще в ту же субботу вечером, уже начинается обыкновенно выселение временных обитателей Иерусалима. У ворот греческой Патриархии и армянского монастыря в это время бывают непроходимая толпа народа, толкотня и давка, встречаемые у нас только на толкучем рынке. Третий подобный пункт можно указать на наших Постройках. Рейсы нашего пароходства по александрийской линии устроены так, что пароход русский всегда приходит в Яффу в воскресный день, а в понедельник отходит далее, куда следует. Кто отсюда желает ехать в Россию, отправляется потому заранее к срочному дню, а именно большею частью в четверг или пятницу. Но ради праздника Пасхи делается отступление от принятого правила. Пароход отходит из Яффы во вторник или даже и среду, а поклонники выезжают отсюда в воскресенье или и в понедельник. Так было и на сей год.

В Светлый понедельник рано утром Постройки наши имели странный и любопытный вид шумного базара, особенно вдоль северного фасада Женского приюта. Крикливейший народ на свете – арабы – на этот раз встретили достойных себя соперников в наших поклонницах. Голоса тех и других, перебиваемые рычанием верблюдов и ревом ослов и покрываемые колокольным звоном, производили оглушительный диссонанс, достойный стоять в ряду стольких других своеобразных впечатлений Иерусалима. Сто три с лишком земляков и землячек отправились на первом пароходе. Сто четыре выбыли с вторым, и еще человек 200 остаются к третьему пароходу. Можно не сомневаться, что всегда будет оставаться что-нибудь и к пятому и десятому пароходам, несмотря на усердные внушения, откуда следует, отправляться всем восвояси, не теряя времени. Последний пароход, впрочем, принес уже и новых поклонников человек 5–6: вероятно, это какие-нибудь запоздавшие, которых следует относить еще к минувшему поклонническому сезону.

В среду на Фоминой неделе отправился восвояси и наш «владыко», т. е. Преосвященнейший Александр, бывший <епископ> Архангельский и Полтавский, утешавший здесь своим присутствием и служением русскую колонию нашу в течение всего Великого поста. В настоящее время Его Преосвященство, вероятно, путешествует около Тивериадского моря где-нибудь. Намерен, как слышно, посетить еще Египет, Афон и, может быть, даже Грецию.

К празднику Пасхи окрестности Иерусалима представляли редкое и приятное зрелище множества белевшихся палаток, украшенных разноцветными флагами, большею частью, впрочем, английскими. Было немало поклонников и из Северо-американских Штатов, утешивших нас своим нескрываемым сочувствием к православному богослужению. Если верить молве, «заатлантические друзья» эти разглашали здесь, что в Америке есть около пяти миллионов христиан, ищущих соединения с православною церковью. Дай-то Бог!

Наиболее занимающее Святой Град, его домашнее дело есть продолжающиеся археологические разрытия его пропитанной историей почвы. Их производит одно английское общество 241, под управлением одного отличного инженера-археолога, молодого и неутомимого труженика 242. С неделю назад тому одна торговка-еврейка принесла на наши Постройки весть о том, что англичане открыли в городе между Сионом и бывшим храмом Соломоновым большое древнее подземелье, в котором нашли одно рукописное Священное писание, целый бассейн благоуханной 2000-летней воды, две корчаги с священным елеем, завязанные с четью кожи, на которой есть надписи, гласящие, что кто будет рыть еще глубже, тот найдет Кивот Завета 243, и пр. и пр. Немногие древнелюбцы наши встрепенулись от такого оглушительного известия и изъявили желание увидеть своими очами и осязать своими руками244 (была Фомина неделя) такие чрезвычайные редкости. При первом покушении, однако же, на то, туман очарования, нанесенный молвою, стал быстро рассеиваться. Сам «великий рабен» или хахам прежде всех не поверил, говоря, что ни одной буквы еврейской еще не удалось англичанам отыскать при всех своих многолетних разрытиях в священной почве Иерусалима, что кивот завета пребывает, и пребудет вовеки, невидим, и в руки неверных никогда не попадет по той самой причине, что бабам не в первый раз приходится болтать о том, чего они не знают, и пр. Затем производящий работы архитектор окончательно уничтожил приятное обольщение, объявив, что кроме древних построек Иродова времени, т. е. стен и сводов, не найдено пока ничего.

Вчера наша Миссия ходила осматривать любопытные работы и нашла, что они представляют исследователю древностей высокий интерес. Открыт целый лабиринт подземных, крытых, полузасыпанных землей переходов, широких и узких, высоких в несколько сажень 245 и низких до того, что нужно пробираться ползком, идущих в разных направлениях и находящихся на разных высотах, вообще же прилегающих к западной стене бывшей Храмовой площади. Один из коридоров, более других длинный и еще не исследованный в своих оконечностях, архитектор считает тайником Ирода, простиравшимся под землею от самого дворца его до храма. Он чуть не до самого свода занесен землею, а земли этой, как полагает архитектор, тут не менее аршин 20 246 в глубину. В другом месте он показал нашим целую залу шагов в 30 в ширину, накрытую огромным полукруглым сводом, лежащим на стенах древней постройки, очевидно предварившей Иродово время. В наносной земле этой залы, на глубине 10–12 аршин, он докопался до древнего пола и, пробив его, еще рылся футов 15 вглубь (30 ступеней), пока дошел до проточной воды в весьма значительном количестве, чистой и хорошей на вкус. Она-то, конечно, и есть та благоуханная, 2000-летняя, о которой прошумела молва. Архитектор думает, что она находится в связи с Силоамским источником. Все, что в течение трехмесячных непрерывных работ открыто на этом месте, представляется пока еще в хаотическом виде. Составляется, конечно, тщательный план всего, что открывается, и еще не скоро, без сомнения, можно будет сказать что-нибудь верное и определенное об общности существовавших тут когда-то построек. Преобладающее мнение то, что попали на остатки колоссального моста, соединявшего некогда гору Мориа с горою Сион 247.

Достопочтенное общество ежемесячно тратит на производство этих мучительных и в большей части случаев неблагодарных работ по 200 фунтов стерлингов. Очищать подземелий, конечно, оно не будет и, вероятно, постарается потом даже засыпать и те отверстия, которыми застроено теперь сообщение между различными частями открытых подземелий. Чтобы вызвать их все и сделать доступными всему ученому миру, надобно выкопать весь пустырь древнего Тиропиона и срыть большую часть еврейского квартала. А для этого, кроме миллиона, нужно еще много других благоприятных делу условий. Для того, кто живал в Иерусалиме и помнит его, мы скажем, что означенные разрытия производятся поблизости того места, «где жиды плачут» 248, или, лучше сказать, под самым тем местом.

Сегодня мы имели у себя светлый праздник. Узнав о нашем Царском дне, и притом еще юбилейном 249, Его Блаженство Патриарх Кирилл изъявил вчера желание служить сегодня в храме Воскресения, для чего пригласил и нашу Миссию туда же. Утром сегодня, на восходе солнца, он действительно, несмотря на свой вчерашний лихорадочный пароксизм, пришел в храм и отслужил божественную литургию вместе с обоими наместниками и нашей Миссией на Голгофе, в присутствии членов здешнего консульства нашего и всех русских. По местному обычаю, на великом входе он читал разрешительную молитву Царствующему Дому нашему, а потом поминал, по уставу, августейшие имена, палату, воинство, Св. Правительствующий Синод и весь христолюбивый народ православной Державы Российской. По окончании обедни все торжественным ходом, в преднесении креста с Животворящим Древом, спустились ко Гробу Господню, перед которым Патриарх, в соприсутствии всего своего синода, архиепископа синайского и двух египетских архиереев, отслужил молебен у Святого Гроба, в конце которого прочел особо составленную молитву о благочестивейшем Государе Императоре и всем Царствующем Доме 250. Затем следовало обычное многолетствование по чину и порядку русскому.

После службы был большой прием у Патриарха с обычным угощением, а потом и обед для всех должностных лиц русских, находящихся в Иерусалиме. К столу доставлен был из Яффы целый транспорт рыбы. Обязательно ласковый хозяин угощал, между прочим, исвежим виноградом прошлогоднего прозябения, довисевшим до сего дня на родном стебле. Очень удачно при этом умный старец сопоставил свежесть старого плода со свежестью начинающейся старости венценосного Юбиляра. Одушевленные тосты следовали затем своим порядком.

А. Солодянский

Печатается по публикации: Северная почта. 1868. № 94.

1869

Из Иерусалима

По напрасному страху непогоды, я лишил себя незаменимого удовольствия поклоннического быть в минувший праздник Богоявления на Иордане. Зато видел, как совершается великое водосвятие в храме Воскресения. О нем не лишним считаю передать во всеобщее сведение Православия.

Собственно, водосвятий было два, одно – накануне праздника, другое – в самый праздник, как это делается и у нас по всей России. Первое совершалось в церкви св. апостола Иакова Брата Господня, считающейся кафедральным храмом Патриарха Иерусалимского. По уставу, оно было в конце литургии. Священнодействовал один из архиепископов. Патриарх присутствовал при том.

Я не видел сего водосвятия, ибо никак не думал, что служба, соединяемая с вечерним последованием, будет правиться, по обычаю всего Востока, рано утром, даже – почти ночью. Зато уже старался не пропустить службы на самый праздник. Первый утренний звон святогробский был в 10 часов ночи по древнему счету, или около 3-х часов по-нашему. Как говорили, он означал начало домашнего водосвятия Патриархии. Затем он возобновился еще раз и знаменовал собою, без сомнения, начало Богоявленской утрени. Для нас, пребывающих за городом, оба звона были гласом вопиющего в пустыне. Мы не могли явиться на зов их. Городские ворота постоянно затворяются на ночь и стоят замкнутыми до рассвета. Еще в потемках мы пришли к ним (Яффским) и несколько времени ждали их отверзения, внимая третьему звону, глухо доносившемуся к нам из-за стен и служившему, как полагать можно было, благовестом к литургии.

Чуть стало светать, нас впустили в город. В храме мы нашли, что утреня действительно уже кончилась, и Патриарх читал перед алтарем входные молитвы. Посередине церкви возвышался водосвятный стол особого устройства, обнесенный решеткой с северной, восточной и южной стороны, продолговатый и богато убранный, уставленный большим воздвизальным крестом, иконами, рипидами и подсвечниками, осенившими собою три сосуда, наполненные водой. К столу нужно было восходить тремя или четырьмя ступенями. Последовало облачение Патриарха на его кафедре, или точнее перед нею, на последней из ее ступеней. 4 архиерея предварительно уже взяли у него благословение и ушли облачаться в алтарь. Впрочем, по существующему порядку, они не принимают участия в водоосвящении. По окончании облачения певцы начали петь: Глас Господень на водах и прочие тропари, а Патриарх в предхождении 4-х иеродиаконов с дикириями и трикириями стал кадить уготованную водосвятницу, алтарь, иконостас и всю церковь с народом. Окончив каждение, он возвратился на свою кафедру, а один из архидиаконов, взяв у него благословение, отошел к столу, обратился лицом к востоку и медленно-торжественным, громким голосом начал произносить стихиру: Днесь Христос на Иордан прийде креститися, повторив этот стих трижды. Также три раза он произнес и слова: слава явлъшемуся Богу, в конце стихиры. Чтение это походило более на пение. Вся церковь молилась при троекратном славословии явившемуся Богу, и минута эта была действительно торжественна.

После стихиры, изменив хвалебный тон в молитвенный, архидиакон стал произносить так называемую Славу251. Можно было ожидать чего-нибудь вроде наших многолетствований, положенных на Царских часах или по вечерне в Рождественский и Богоявленский сочельники. Оказалось нечто иное. Архидиакон проговорил сперва: «Утверди Господи Боже святую и непорочную веру благочестивых и православных христиан со святою обителью сею во веки веков». Тем и окончилась собственно молитва. Священноглашатай еще раз меняет тон и обращается неожиданно в проповедника. Дав предстоящим закрепить свое краткое молитвенное воззвание словом: аминь, он ораторски, хотя довольно однотонно, произнес следующее:

«Что сие? Опять праздник Владычний облиставает нас. Опять усматриваются таинства, которыми действуются совершеннейшие и высочайшие (вещи). О тайн новых! О божественной превышемудренной мудрости! Человек земный и перстный преобразуется в небесного и боговидного. Вся тварь освящается; водных же и воздушных лукавых духов сокрушается рог. Кто может воспеть по достоянию, или подыскать достойные слова, могущие хотя сколько-нибудь развить величие настоящего праздника? Кто изглаголет силы Твои, Христе Царю? Ты, прежде век родившийся от Отца без матери, соприсносущный Отцу и соединомысленный Духу, из небытия воззвал тварь, и, всячески ее украсив, соделал обиталищем, исполненным всякой благодати. Лишь помыслил Отец о небесных чиноначалиях, и помысл осуществился, действуемый Словом и извествуемый Духом. Он творит руками человека по образу Своему, – богозданное подобие (Себя), – союз вещественного и невещественного, свидетельство многоразличной премудрости Своей, сей малый в великом мире мир, по гласу богословному Но славе сего завидует зависти отец. Подползает развратитель, преобразившись в образ змии, наушничает и запинает его, обольстив надеждою божества, и, отдалив от Бога, уводит пленным и порабощает – увы! – создание царское и властвует над образом Божиим, лукавейший!

Но не презрел в конец естеством Благий. Что же творит? Но чего только не творит?.. Чудодействует прежде закона, великотворит в законе, хотя возвысить долустремящегося и долемудрствующего. Наконец, приклонив небеса, сходит, все падшее естество восприемлет от Девы Богоотроковицы, и рождается из нее без отца во времени, яко Младенец (которому в минувший праздник в Вифлееме, в вертепе и яслях восслав со Ангелами славословие, мы раболепно поклонялись с пастырями и волхвами, воздав Ему служение как Богу), потом растет мудростью и возрастом, и все проходит и переносит человеколеп-но, уловляя тем и посрамляя запинателя, а отчуждившегося усвояя Себе.

Бывши же лет яко тридесяти, приходит на Иордан ко Иоанну. Ходяй на крилу ветреню252, горе яко Бог, в сей день творит шествие доле, чтобы соделать нам удобовходным ход на небеса. В сей день приходит на гороливный Иордан Поставивший на горах воды. В сей день приходит на Иордан водоворотный Тот, чьим велением древле стали воды в собраниях своих. В сей день приходит на Иордан, сей самый Иордан быстротечный Рассекший древле при Иисусе Навине и Проведший через него Израильский народ, – в сей день Он приходит на Иордан ко Иоанну креститися от него253. О несказанное смирение! О неизреченное снисхождение! Посему и Иордан уже не останавливает течения своего, как древле, но возвращается, но идет назад, возвещая величие таинства; что прозрительными очами уразумев древле и Псалмопевец вопиет в исступлении: что ти есть море, яко побегло ecu, и тебе Иордане, яко возвратился ecu вспять?254 Возвратился, говорит, ибо узнал в струях моих крещаемого Бога, – Бога, но не в одном Божестве, а и человека, – человека, но не простого. Возвратился, чтобы не сгореть от огня Божества.

Итак, приходит ко Иоанну креститися от него, и приемлет крещение. И в сем крещении все мы просветились и просвещаемся Божественным светом, и бываем совершенного света совершенные рождения, – сыны Божий.

Той крестит вы Духом Святым и огнем255. Агнец Божий, вземляй грехи мира256, переплавивший в Иордане огнем Божества древнего Адама, сотренного грехом, и яко Бог воссоздавший его и в Себе самом обновивший, возвел на древнюю доброту. И бывшие чуждыми Бога и обнищавшими уже сыны Божий и сонаследники Христовы. О сколько для меня человека, Иисусе мой Богочеловече, Ты богодействуешь сегодня! Сегодня вся тварь чувственная и подлежащая чувствам делается общницею Божественных даров и благодатей.

Святящее земнородным солнце, восходя над землею, освещает все видимое. Спасающее же земнородных Солнце правды, сияя от Иордана, просвещает вселенную. Крестится и восходит от воды. Ему отверзаются небеса. Дух Божий сходит, яко голубь, и пребывает на Нем, – Дух, который никогда не разлучался от Него. Ибо в Нем обитает вся полнота божества телесне, глашает Павел 257. И глас от Отца свыше: сей есть Сын Мой возлюбленный, о нем же благоволих258. Итак славу возслем Отцу, тако благоволившему, славу – Единородному, сегодня во Иордане нас воссоздавшему, славу – Всесвятому Духу, нас освящающему! Слава Святой Троице, коея славе мы тайно научились сегодня на Иордане.

Но, о Христе Царю, принявший сегодня крещение от Иоанна во Иордане, и Своим божественным крещением соделавший нас причастниками божественного Своего Духа, Сыне и Слове Божий и Боже вышний! Покрой, огради и сохрани в здравии и благоживотности Блаженнейшего, Божественнейшего и Всесвятейшего нашего государя и владыку, отца нашего и Патриарха, Господина, господина Кирилла благознаменитого на лета Мафусаиловы неколеблемо утвержденным на святейшем Апостольском и патриаршем его престоле, и всякого навета пре-высшим всемощною Твоею силою, право правящим слово Твоея истины и бого-любиво пасущим подчиненную его пастырскому жезлу христоименитую полноту. Блаженнейшими же и богопослушными его молитвами пошли здравие совершенное и жизнь благополучную и исполнение всех во спасение пожеланий преосвященно-словеснейшим святым архиереям патриаршего сего престола, преподобно-словеснейшим святым архимандритам и протосинкелам с преподобно-словеснейшими старцами и великим сосудохранителем г. Серафимом259, благоговейнейшим иеромонахам и иеродиаконам, преподобнейшим и достопочтеннейшим старцам, – всем, говорю, составляющим знаменитое братство святогробцев, и честнейшим и боголюбивейшим начальникам, старшинам и споспешникам Всесвятого и Живоносного Гроба и всей полноте Святой Твоей Церкви. На многие лета! На лета многие! На многие периоды лет! Да будет!»

По окончании Славы один из иеродиаконов, заняв место славителя, прочитал положенные по уставу пророчества и Апостол. Во время чтения последнего Патриарх сошел со своей кафедры к водосвятному столу и прочитал там Евангелие. После великой ектений и тайной молитвы он возгласил длинную хвалебную песнь – молитву Пресвятой Троице, сочиненную Патриархом Иерусалимским Софронием 260, как она надписывается в греческих требниках, начинающуюся словами: Троице пресущественная, преблагая, пребожественная… и оканчивающуюся так: содержимый страхом, в умилении вопию тебе.

Старческий голос читавшего едва слышался, хотя был весьма напряжен и держался на высокой ноте. Молитву освящения, согласно с уставным указанием, Патриарх старался читать еще громче. За всяким разом повторяемого первого стиха: Велий ecu Господи и пр. певчие припевали: Слава тебе, Господи, слава тебе. В обоих местах молитвы, где указано произносить трижды слова освящения и благословения воды, Патриарх, погружая персты руки в воду, благословлял все три сосуда, но так, что при каждом разе переменял порядок их, начиная благословлять то с правой, то с левой руки, то с средины. Таким же точно образом он поступил потом и при погружении креста (с Животворящем Древом). Во время пения стихиры: Воспоим вернии… Патриарх кропил святой водою храм, алтарь и всех предстоявших. Народ устремился затем к столу, а Патриарх с 4-мя архиереями направился из собора к Гробу Господнему, где на сей день совершалась Божественная литургия. По тесноте места служащих было не много, а именно кроме владык только 3 священника, из коих один русский. Несколько ектений сказано было по-русски в утешение наше, а равно и Евангелие мы также имели удовольствие слышать на родном языке.

A.C.

Печатается по публикации: Херсонские епархиальные ведомости. 1869. № 5. С. 140–147.

Из Иерусалима

Мы прибыли во Святой Град в самое затишное его время. Наши Постройки нашли почти совсем пустыми. Разумею наши Мужской и Женский приюты. Везде идет побелка, перетирка, почистка, мытье, метенье. Между тем идут деятельные работы и в нашем соборе Троицком. Его перекрывают сверху и перештукатуривают изнутри. В домовой церкви Миссии служение продолжается и теперь, как зимой, постоянно по четыре дня в неделю. Обедня бывает в праздники в 7, а в будни в 6 часов утра. Вечерня же постоянно в 4 часа, после полудня. Молящихся собирается немного. И у Гроба Господня тоже весьма просторно. При ночных богослужениях обыкновенно царствует глубокая, невозмутимая тишина. Все работы по возобновлению купола давно покончены. В самом конце их возникло затруднение по поводу передачи ключей от верхней галереи Патриарху. Оно и до сих пор еще не устранено. Удивляться нужно, как во время самого производства работ не случилось ничего подобного. Благополучный исход их знатоки местных дел приписывают единственно Божественному промыслу. Таинственные приключения в Вифлееме 261 до сих пор не разъяснены. Полусгоревшая подвесь не убрана и, как слышно, будет заменена новою, жертвуемою самим султаном 262 в устранение неизбежных столкновений между тремя вероисповеданиями. Только третьего дня удалось православным и армянам поставить на место пропавших своих икон несколько новых. Теперь остается увидеть, приведут ли «франки» в исполнение свою угрозу пострадать до крови за свои мнимые права, или даже и сжечь самый храм Вифлеемский. На всякий случай отряд солдат вот уже третий месяц день и ночь сторожит храм и Вертеп. Магометане отстаивают христианскую святыню против христиан… Печальное зрелище!

Редкий для нас, русских, случай видеть двух Патриархов православных 263 в одном месте и даже в одном служении представился нам в минувший высокоторжественный день тезоименитства Ее Величества Государыни Императрицы 264. В Иерусалиме не менее, чем у нас в России, празднуется день этот. Еще с вечера иллюминован был крест на храме Воскресения, пламеневший всю ночь, что бывает здесь только под самые великие праздники. Утром 22 числа <июля> на восходе солнца продолжительный звон на храмовой колокольне известил о том, что оба Патриарха – Иерусалимский Кирилл и Антиохийский Иерофей – отправились в храм на служение. Они шли из Патриархии церемониально в сопровождении всего Иерусалимского Синода и Братства Святого Гроба. К приходу их в церкви была уже окончена утреня. Облачившись в соборном алтаре, все имевшие служить взошли особым ходом с пением на Святую Голгофу, впереди священники (главным образом наша Миссия), потом архиереи (числом 4), наконец оба Патриарха. Ни один из святителей не имел на голове своей митры. Патриархи шли с жезлами, а другие архиереи без оных каждый с своим служебником. По прибытии на Голгофу прежде всего совершено было благословение хлебов, перенесенное от вчерашней вечерни на нынешнее утро. Патриархи стояли при сем один с северной, другой с южной стороны столика. Архиереи стали между ними полукругом на запад, а священники и диаконы стояли к востоку за столиком. Диаконы, чередуясь, говорили прошения литийной ектений. Антиохийский Патриарх говорил возглас: Услыши ны Боже… а Иерусалимский – молитву: Владыко многомилостиве… Хлебы были большие и плоские, вроде наших ковриг, с рельефными изображениями Воскресения Христова наверху. Во время пения тропаря наш архимандрит кадил кругом столика, и он же потом, взяв обеими руками верхний хлеб, держал его вертикально, стоя перед столом лицом к востоку, в то время как Патриарх (Иерофей) читал молитву благословения. По окончании оной хлеб был подносим для лобзания обоим Патриархам и затем поступил в собственность подносителя.

Останавливаюсь более надлежащего на литии, потому что она значительно разнится здесь от того, что мы привыкли видеть у себя. Само греческое название ее: «хлеболомление» не похоже на наше. Искрошенные хлебы предназначаются для раздачи народу вместе с антидором.

Вслед за литией началась литургия. Патриархи стояли рядом, но Антиохийский держал правую сторону и таким образом как бы первенствовал. Он многократно возглашал по-славянски и произносил слова чистым русским выговором. Молитва: Призри с небесе Боже… сперва произнесена была по-славянски (Иерофеем), потом по-гречески (Кириллом) и, наконец, по-арабски (опять Иерофеем). Вообще языки поминутно перемешивались при богослужении. Пели большею частью наши певчие, но их нередко перекрывали и греческие певцы. На великом входе оба Патриарха поминали поочередно Августейшую Фамилию нашу. По окончании литургии все сошли процессиально к Господнему Гробу и впереди его на площадке отслужили молебен, причем Патриархи стояли в митрах, а другие архиереи по-прежнему в камилавках под крепом.

Евангелие читал Антиохийский Патриарх по-славянски, а заключительную молитву – Иерусалимский по-гречески. Равным образом и многолетие Царствующему Дому также пето было и по-гречески и по-русски. Благословив народ крестом из Животворящего Древа, Патриархи вошли опять через собор в алтарь и там разоблачились. Потом следовало церемониальное шествие всего духовенства в Патриархию. Патриархи надели при этом на себя ордена наши, Иерусалимский – св. Александра Невского, а Антиохийский – св. Анны. В большой зале патриаршей было обычное угощение всех присутствовавших. Через час после того все знатнейшее местное духовенство с нашей Миссией и чинами консульства приглашены были Патриархом Кириллом к обеденному столу, кончившемуся по обычаю заздравными тостами в честь Августейшей Фамилии, обоих Патриархов, консула 265, начальника Миссии и пр. Стол был весьма оживлен, и хозяин очень весел.

Вслед за праздником Е<го> Бл<аженство> Патриарх Антиохийский собрался в обратный путь, погостив здесь около месяца. Ночью под четверток он выехал из Иерусалима, и в понедельник с русским пароходом отплывет в Триполь, где недавно обрушился только что отстроенный православный собор. Сколько трудов и кровных издержек стоило местному (весьма ревностному и всеми уважаемому) архиерею довесть дело до конца, и вдруг все пошло на ветер! Поистине, где тонко, там и рвется! Сегодня Его Блаженство Патриарх Кирилл отдал нам, так сказать, визит. Ради второго высокоторжественного праздника 266 Государыни Императрицы он служил с двумя епископами в церкви нашей Миссии. После службы со всем синодом своим и почетнейшим духовенством он обедал у начальника Миссии. Гостей было человек 50.

Во всем крае все обстоит благополучно. Поговаривают о появлении около Хеврона каких-то невиданных зверей ростом с теленка, кидающихся на скот и на людей. Это не волки и не гиены. Другие рассказывают о бешеных собаках и указывают на случаи укушения и бешенства… Достоверно, что у прудов Соломоновых убили одну гиену. Может быть, это обстоятельство и подало повод к тревожным слухам. Урожай хлеба и овощей был на этот раз хороший.

Хлеб давно уже сжат и смолочен, даже смолот и отчасти поеден. Теперь начался сбор винограда и смокв, за которым почти непосредственно последует таковый же – маслин, – самое веселое время в году у поселян (феллахов) здешних. Владея столькими пустопорожними местами кругом Иерусалима, мы не имеем, однако же, здесь ни виноградника своего, ни масличника, к немалому прискорбию тех из наших, которые еще дома в России мечтают, что, по прибытии в Обетованную Землю, будут отдыхать тут кийждо под виноградом своим и под смоковницею своею267, как было во дни Соломона. По рукам ходит здесь «пастырское воззвание к верующим» (своего рода и вида) Провикария Св<ятого> Стула и Проделегата и пр., латинского епископа Валерги, титулующего себя Патриархом Иерусалимским, на арабском и французском языках, писанное по поводу созываемого в Риме, глаголемого Вселенского собора 268. Прелазяй инуди269 не оставляет в своем воззвании в покое истинных, хотя и бедствующих, пастырей Востока. Особенно достается преемнику Фотиева престола 270 за его отказ принять папское приглашение на собор и за его, якобы безвременное и неуместное, состязание с вручителями сего приглашения. О. Валерга озлоблен равномерно и на Русскую Церковь… Пресловутый прелат находится теперь в Риме, президентствуя в какой-то Восточной коллегии или комиссии или экспедиции при соборе 271. Но машина так хорошо устроена, что и без механика делает свое дело отлично. Папизм идет здесь весьма успешно. Уже имеют смелость уверять, что большинство Заиорданских христиан (православных) стоит за них… И можно не сомневаться, что если это не правда в настоящую минуту, то будет правдою вскоре. Из отчетов Общества Святого Γроба272, устроившегося главным образом в прирейнских провинциях Пруссии, видно, что взносы его в 1868 простирались до 15.436 талеров. Это в одной малейшей части католического мира! С такими пособиями можно конечно идти вперед всякой пропаганде. Когда сравнишь эти тысячи с тем нулем, которым располагает наша Палестинская Миссия, и ее убогих деятелей с иезуитами и «сестрами» 273, то волей-неволей пожелаешь, чтобы что-нибудь было, чего нет… И в самом деле, не могло бы разве и у нас, в великой и христолюбивой России, составиться общество Святого Гроба, например, или иначе как, чтобы спасти еще остающуюся горсть православных жителей первохристианской земли от раскрытой пасти волка?

Кроме старой язвы Востока распространяется с неимоверной быстротой по больному организму его и новая – лютых поборников т. наз. Евангельской веры. Кто бы поверил в фанатизм протестантства? И однако же на долю многострадальной Святой Земли досталось испытать на себе действие этого невероятного нравственного явления. В одной из памятных Востоку брошюр русских 274, помню, говорилось, что деятельность протестантства (в Палестине) исключительно обращена на евреев и что оно вовсе не посягает на права и достояние православной Церкви 275. Но оно не признает сей Церкви даже за христианскую, и когда истребляет ее, думает, что борется с язычеством. Так что тут говорить о правах и достоянии? Смею уверить брошюриста, что протестантство пожирает Церковь нашу на Святой Земле всеми усты, по выражению Писания. Где только есть хотя малая община православная, там непременно или втерлись, или втираются в сию минуту проповедники «очищенной» веры. Они не держатся системы о. Валерги пробивать стену лбом и не несут впереди себя яркого знамени, которому нужно сразу поклониться, и на нож – даже на кулак – прямо никогда не устремляются, водясь премудрым правилом действовать оттуда, где совершенно безопасно и даже как бы комфортно…

Новое подтверждение старой истины представляет нам Виртембергское общество: Темпель (храм) 276. Оно серьезно начинает водворяться в Палестине и селиться, согласно с вышесказанным правилом, у самого моря в наиболее цветущих торговлей и порядком гражданским городах, в Яффе и Кайфе. Что бы пойти новым «рыцарям храма» в тучные и прекрасные горы Моавитские к бедуинам? Какой простор для миссионерской и цивилизаторской деятельности! Нет, теснятся там, где и без них не пусто! Находят, что вместо того, чтобы рисковать жизнью или даже и одним лишним гульденом, лучше начать свою богоугодную деятельность посреди Яффы заведением паровой мельницы, бойни, пекарни или вместо того (а еще лучше современно с тем) училища, госпиталя и т. д. Глубоко проникнутый благочестием народ! Для уяснения вышесказанного привожу в переводе несколько строк из одной протестантской газеты, относящихся к упомянутому «храму».

«…Мы можем известить, что Христоф Гофман, основатель храмовой общины в Киршенгардтгофе в Виртемберге, прошлой осенью высадившийся в Кайфе с тем, чтобы сделать там подготовку к большому переселению в Палестину, нынешней весной прибыл в Яффу с целью продолжать дело американцев, которые в 1866 г. пытались там утвердиться под водительством Адамса, но по причине печальных качеств своей главы должны были разойтись.

В доказательство того, с какою обдуманностью поступается при новой попытке колонизовать Палестину, мы приведем здесь некоторые из основных положений, постановленных комитетом старейшин храма:

1. Всякая частная колония сколько возможно должна быть средоточным пунктом духовной деятельности, чтобы собрать около себя столько колонистских семейств, сколько она считает нужным для своего независимого существования.

2. По сей причине нельзя позволить селиться кому где угодно, но предоставить это распоряжению предстоятелей на Востоке и комитету старейшин в Киршенгардтгофе, чтобы тот, кто желает иметь долю в заселении, извещал о себе, а комитет мог сделать надлежащий выбор.

3. Не обладание внешними средствами, но пригодность к миссионерству или способность в ведении внешних дел, в чем колония имеет надобность, должны быть руководящим началом при сем выборе.

Новая немецкая колония состоит пока из 33 голов (sic) и владеет уже 5-ю домами, из коих 4 принадлежали бывшей американской колонии и лежат к северу от города (Яффы) на расстоянии 1/4 часа (одной версты). Один из них предназначается для гостиницы. В том же, который стоит внутри города, устроены паровая мельница, пильня и масложомня, а равно и больница на 6 кроватей. Здесь один известный мясник из Саксонии с большою ревностью (!) работал в течение целого года.

Г. Гофман писал от 29 апреля: «теперь мне уже известно, что здесь нужно иметь лекаря. Во всяком случае, устроение школы не только для арабских (а не немецких!) детей, но и для юношей, которые хотят потрудиться над будущностью земли этой (коротко да ясно!), я считаю одною из своих ближайших целей». И еще: «в виду различных притязаний, которые со стороны иудеев и язычников-христиан 277 будут устремляться к посту, каков наш, нам весьма пригодится основное положение «храма»: трактовать людей не по их действительному или мнимому (славно! Ай да христиане, да еще и миссионеры!) вероисповеданию, но по их занятиям, согласно с словом Апостола: о Христе Иисусе ни обрезание что может ни необрезание..)278 (что это, как не издевание над божественным Писанием? Недостает спокойного слова в ответ такому наглому лицемерию).

Мы охотно верим, заключает газета, что из малой немецкой колонии в Яффе, зарекомендовавшей уже себя промышленной) деятельностью, к которой скоро примкнет земледельческая колония в Кайфе, может развиться большая национальная вещь. «Основание во всяком случае твердо». Чтый да разумеет!»

Недавно пронесся слух, что правительство турецкое не позволяет нам ничего строить у Дуба Мамврийского, как известно, купленного нами в конце минувшего года. Какая-нибудь французская княгиня 279 на самой горе Елеонской строится на месте, известном под именем: Отче наш и драгоценном для всякого христианина, к какому бы исповеданию он ни принадлежал, а нам, русским, в пустом поле не позволяют выстроить шалаша для приюта поклонников! Вещь кажется невероятною. Поживем, увидим.

Заключу письмо свое известием, что старое здание иерусалимское, носящее имя «дворца царицы Елены», с пресловутыми котлами, и принадлежащее, как думают, эпохе калифов, теперь перестроено и назначается в жилище (Серай) палестинского губернатора, и комната, которую ради котлов посещали поклонники и туристы, обратится в государственную тюрьму.

Поклонник

Иерусалим, 27 июля 1869 г.

Печатается по публикации: Херсонские епархиальные ведомости. 1869. № 19. С. 645–655.

Дуб Мамврийский

(Письмо к редактору «Всемирной иллюстрации»)

Кому из русских неизвестен и кому из русских поклонников не памятен Мамврийский Дуб, этот древнейший памятник древнейшего и славнейшего из событий Священной Истории?

Досточтимая святыня составляет теперь собственность русскую. И сказать не могу, с какою радостию мы встретили дорогую весть эту по прибытии сюда, на Святую Землю. С нетерпением выжидал я случая взглянуть на несравненную покупку. Зима и память прошлогоднего несчастья, в таких грустных подробностях переданного нам, удерживали стремление наше. Наконец, в феврале месяце достоверно было узнано, что наши «городские», воспользовавшись хорошею погодою, были у Дуба. Собрались вслед за ними и мы, загородние.

На так называемой Пестрой неделе 280 отправились мы большим караваном (человек во сто) к месту, исполненному таких высоких, восторгающих и ублажающих воспоминаний. Мысль, что оно наше, сопровождала нас во всю дорогу, а по прибытии на место исторгала у нас радостные слезы.

Для тех, кто не бывал на святых местах, замечу, что Мамврийский Дуб находится на юге от Иерусалима, за Вифлеемом, возле города Хеврона, в двух верстах от него к западу, на склоне невысокой (относительно общего уровня Иудейских гор) каменистой горы, посреди множества виноградников, летом оживленных народом, а зимой – совершенно пустых. Конного пути до него от Иерусалима полагается от 7 до 8 часов, а пешеходного – от 9 до 10 часов. Дорога сперва та же самая, что и в Вифлеем, но у памятника Рахили на Хеврон отделяется другая, называемая здесь даже большою или караванною.

Первый привал полагается у Прудов Соломоновых281, часа через 4 пешего пути. Второй – у памятного путникам и столько желанного ключика282; тоже примерно часах в четырех от первого привала. Оттуда до Дуба остается часа полтора (или менее несколько) ходьбы. Полагая же на всякий час ровной и неспешной ходьбы по 4 версты, выйдет всего от Иерусалима до Мамврийского Дуба около 40 верст. Не мало, да и не много! Привыкшему «ступанием и пядию измерять» Россию из конца в конец – о таком расстоянии поистине можно сказать: «не за горами», хотя гор и не знать, сколько насчитает он между Дубом и Иерусалимом.

Вся эта дорога идет глухою пустынею. Ни одной деревни, ни одного жилого дома не встречается на пути. Зато ежедневно, с утра до вечера, тянутся по дороге вереницы верблюдов, нагруженных то дровами, то известью, то зерновым хлебом. Все это направляется от Возлюбленного (Эль-Халиль – это Хеврон) к Святому (Эль-Кодс – это Иерусалим) и приятно оживляет собою пустыню. Впрочем, для одинокого путника, думаю, такое оживление было бы, пожалуй, и не в радость. При верблюдах всегда есть и провожатые, а у провожатых руки длинные на чужое добро. Конечно, в этих руках, вопреки рассказам и эскизам туристов, не ружья видятся, а большей частью путнические батожки, но все же и с батогом невесело встретиться в глухом и диком месте. Год от года, впрочем, все улегает и утихает набегограбежный дух Измаила 283, и уже не редкость русскому паломнику (особенно всаднику, и притом едущему с кавасом) услышать от встречного агарянина дружелюбное: Здравствуй!

Так и мы, поминутно встречаясь с этими живыми памятниками издали привлекательной патриархальной жизни и переносясь мысленно за десятки веков назад, медленно тянулись в день тот, то поднимаясь, то опускаясь по волнистому хребту Иудейских гор. Около двух часов пополудни мы достигли ключа, истомленные донельзя, жаждавшие, алкавшие, едва дышавшие. Отдохнув тут, потянулись еще раз в гору, с вершины которой думали уже увидеть Священный Дуб, видимый, по рассказам, на большом расстоянии, но и еще раза три мы то поднимались, то спускались, пока дошли до места, где дорога расходилась на две стороны – влево к Хеврону, а вправо к Дубу.

Направившись по последней, мы спустились в широкую долину, усаженную всю виноградником. Пересекши ее с востока на запад, вошли в небольшую масличную рощу и стали огибать гору, которую наши поклонники наименовали Мамврийскою. Вскоре открылось на пригорье и Священное Древо, высокое, широкое, одиноко стоящее и действительно поражающее своим величием. Оно зеленеет круглый год и еще недавно, говорят, давало кругом себя густую тень саженей на 10. Теперь же представляется значительно общипанным и даже как бы изувеченным от небрежения и от спекулятивного расчета на него первого встречного, а равномерно и от великого почтения к нему нашего поклоннического люда.

Не нужно говорить, с каким чувством мы подошли к нему. На все протяжение ветвей его под ним зеленеет вечная полянка, образуя несколько наклонную с севера на юг площадку.

Скольких и каких посетителей не увидит она на себе в течение года! И скольких видела в течение целого ряда веков! Мы помолились, стоя на ней, кто как знал и умел – и по книге, и на память, и на призыв минуты богомыслия, без которого невозможно стоять на месте Богоявления.

Затем тут все уселись и улеглись отдыхать до вечера, когда отправимся в Хеврон. Присматриваясь на досуге к месту, я нашел, что вся приобретенная нами земля идет по косогору шагов 200 в длину и ширину с весьма неправильным очертанием границ. Священное Древо находится на южной оконечности земли, почти у самой ее межи. Ствол его (в 5–6 обхватов) обложен при земле круглой завалинкой. Это единственно пока чем ознаменовала себя на приобретенном месте новая хозяйская рука. К северу от Дуба, за пределом ветвей его, стоит каменная сторожка, в которой живет нанимаемый от Миссии сторож. К западу <находится> ключ холодной чистой воды, хотя со всех сторон окруженный нашей землею, но, по условиям купчей, составляющий общественное достояние, в силу местных положений края. За ключом высится другой дуб, вполовину меньше первого, хотя тоже очень старый. Он тоже принадлежит нам. Поклонницы уже назвали его Сарриным, оставив за большим Дубом право слыть Авраамовым. Вверх по косогору видны еще с десяток дубовых кустов, видимо, отпрысков моего столетнего великана.

Место пока еще не огорожено ничем. Одна каменная (а иной быть не может) стена кругом всей земли нашей будет стоить многих сотен рублей. А должен же быть при Дубе и поклоннический приют, чтобы не искать нашим места для ночлега в Хевроне. Все это уже дело второстепенное, а главное – дело времени. Самое трудное и важное, с Божиею помощию, сделано. Дубрава Мамврийская есть дубрава русская.

Поклонник А. Отшибихин

Печатается по публикации: Всемирная иллюстрация. 1869. № 42. С. 243.

1870

Из Иерусалима

Святой Земле в близком будущем угрожает великое бедствие или, по крайней мере, неблагополучие – голод. Давно небывалая засуха продолжается через всю зиму. Бывало, с ноября месяца начинаются северо-западные ветры, несущие с собою стужу (относительно говоря) и дождь. Самое редкое зимнее явление бывало – восточный ветер. На сей злополучный год у нас на горах почти постоянно дует восточный заиорданский ветер. Небо ясно бывает по-летнему иногда через целую неделю. Еще с начала осени стали носиться зловещие слухи о предстоявших невзгодах атмосферных и иных. Какие-то три, наиболее чтимые, иерусалимские еврея в одну и ту же ночь будто бы увидели один и тот же сон, извещавший их, а через них и весь Святой Град, что предстоят три великие бедствия для края: бездождие, саранча и холера, и что избранный народ Божий должен какое-то известное число дней молиться на трех священных местах: в Иерусалиме, в Хевроне и еще не знаю где, – может быть в Сафете или Тивериаде, и просить Бога об отвращении беды. Точно, особая депутация еврейская отправлена была на молитву в Хеврон и в другое место. Но молитва не принесла желанных плодов. Дождей не было ни в ноябре, ни в декабре. Магометане также со своей стороны учредили молебствия частные и публичные о дожде. Омарова мечеть служила ежедневным прибежищем множества молящихся. Пост рамазана проводим был «верными» с удвоенным воздержанием, и светлый праздник Байрама был как бы не в праздник. Но – все напрасно! Раз восточный ветер нагнал на Святой Град и предсказанную саранчу. Несметные массы ее летели беспрерывно в течение трех часов, пока мрак ночи не скрыл их от испуганных взоров. Печальное явление возобновлялось потом в течение нескольких дней, хотя и с меньшею силою. Слухи о распространившейся по России холере как раз подходили к тому, что совершалось здесь, и усугубляло народное уныние. Кто-то увидел днем на небе около самого солнца большую звезду. Стали на нее смотреть и другие, и видели в течение почти двух недель. Хотя и не сознавалось отношение дневной звезды к саранче и холере, но все же выходящее из ряда вон небесное явление смущало дух и подавало повод к толкам без числа и меры. Между тем вода исчезала в городе с каждым днем, и к началу нового, 1870 года уже множество городских цистерн были совершенно пусты 284. Дважды в течение зимы налетали действительно на Иудейские горы грозные тучи с моря, забрасывали Иерусалим градом, и тем все оканчивалось! Все христианские вероисповедания денно и нощно просят у Господа великой милости – орошения земли, но доселе все было напрасно.

30 января в день Трех Святителей здесь был крестный ход Православной Иерусалимской Церкви. После патриаршего служения в храме Воскресения огромная и великолепная процессия, состоявшая из Патриарха, шести архиереев, 40 священников и пр., двинулась от Гроба Господня по площади Храмовой, улице Пальм, базару и другим улицам к Дамасским воротам города, считающимся первыми или царскими, в которых была первая остановка. После литии и молитвы пропето было тут и многолетие «Величайшему и державнейшему султану Абдул-Азис-Хану 285». Вышед за ворота, процессия повернула к западу и направилась вдоль северной стены города к Русским Постройкам. В Консульских воротах ее встретило наше духовенство с иконами и хоругвями и провожало до водосвятного колодца, у которого было сделано особенное приготовление для усугубленной молитвы. Прочитаны были Апостол и Евангелие из чинопоследования о бездождии, и после великой ектений было всеобщее коленопреклонное моление. Патриарх прочел по-гречески три молитвы, и за ним еще один из архиереев прочитал одну молитву по-русски. Восклонившись, пели (по-гречески) многолетие государю императору в той же типической форме, как и султану, только величали его при сем «Благочестивейшим и Христолюбивейшим». Кончив моление, процессия обошла кругом недостроенный собор наш и вышла в большие Поклоннические ворота на Яффскую дорогу, которою и возвратилась в город через Врата Давидовы. Конец всенародного моления был перед Святым Гробом Господним. Здесь пропето было последнее многолетие «Блаженнейшему и Божественнейшему» Патриарху, заключившееся отпустительною по здешнему обычаю песнью: Кто Бог белый, яко Бог наш! Ты ecu Бог, теорий чудеса един.

Весь тот день было жарко до духоты. Ни ветерка, ни облачка на отпаивающем своей ясностью небе! Как слышно, имели сперва намерение пройти крестным ходом до монастыря св. Илии Пророка, чтобы и его, так сказать, подвигнуть вместе с собою на молитву, но усталость и жар остановили порыв усердия.

С тех пор еще минул один многовещавший ущерб, а небо по-прежнему стоит заключено. На приближающееся новолуние уже не рассчитывают, а там наступит март месяц, который и в дождливые годы обыкновенно скуп бывает на воду. Предвидится неминуемое переселение жителей Иерусалима на летнее время или в Яффу, или к Иордану. Уже и теперь кочевники бедуины окрестных мест целыми таборами переселяются с гор к морю. Это те, которые занимают своими шатрами сухую местность всего восточного склона Иудейских гор к Мертвому морю и Иордану. Другие же – галилейские кочевники, говорят, еще за три месяца перед этим начали поливать свои посевы, чего никогда в обыкновенное время здесь не делают. Удивлявшимся такому их поступку они отвечали, «что они знают хорошо небо, и знают, что дождя в этот год не будет».

Приюты наши переполнены поклонниками. Уже давно вновь прибывающих поклонников из Яффы прямо направляют в город. Но и в городе теперь затрудняются давать им помещения по причине безводия. Патриархия давно уже покупает воду. Монастыри, в которых останавливаются поклонники, делают то же самое. У нас на Постройках, говорят, воды станет еще месяца на два, т. е. до Пасхи. Затем будь что будет! Нас же донеси, Господи, благополучно в свою дорогую Россию, обильную всяким добром, в том числе и – водою.

A.A.

Иерусалим. 14-го февраля 1870 года

Печатается по публикации: Херсонские епархиальные ведомости. 1870. № 6. С. 234–238.

1871

Из Иерусалима

С праздником Троицы оканчивается наиболее продолжительный период поклоннического странствования по святым местам. Дождавшись, вместе с немногими другими, сего термина 286, я считаю некоторого рода своим долгом дать краткий отчет о шестимесячном пребывании нашем здесь, в виде простого перечня наиболее выдававшихся событий в нашей тихой и однотонной, хотя подчас тоже суетливой, жизни. Начнем с того, что к минувшим святкам Русские Постройки, т. е. поклоннический приют русский в Иерусалиме, были полны народа, и вновь прибывающим «партиям» еще в Яффе рекомендуемо было ехать прямо в город, помимо Построек, и там искать себе места в так называемых монастырях греческих. Впрочем, строго говоря, горькая необходимость искать места у чужих, в виду своих заведений, падала всею тяжестью своей только на поклонниц. Поклонники, как малочисленнейшие, находили все себе угол на Постройках. Часть их – духовенство и монашество – обыкновенно помещается в самом доме Духовной Миссии в 12 номерах нижнего этажа. Правом этим, однако же, не все духовные пользуются. Семейным людям нет места в доме Миссии. Равно отказывается в месте там и монашествующим лицам из русских, прибывающим в Иерусалим с одними турецкими тескерями 287, без русских паспортов. В том же доме Миссии, но разобщенно с остальными частями его, построена гостиница для «благородных», одиноких и семейных, куда допускаются и купцы, и простые мещане, иногда. Одним духовным (семейным) нет в ней места, неизвестно почему. Истинные горемыки эти принуждены бывают искать себе места или в семейном отделении Мужского приюта (предназначенного для простонародья), или в городе. О городских помещениях я не знаю, что сказать. Есть люди, которые находят их весьма удобными и предпочитают своим, напоминающим им солдатские казармы, а много бывает случаев, что поклонницы наши с ревом бегут из города на Постройки и предпочитают жить в коридорах Женского приюта, нежели оставаться там (большею частью – чтоб не платить денег за постой).

На праздник Рождества Христова все, конечно, отправлялись в Вифлеем. Отправка происходит обыкновенно накануне праздника. В этот день с утра до вечера тянутся вереницы пешеходов от одного Святого Града к другому. Туда же ежегодно ездит и Патриарх на служение. Был он там и на этот раз. Патриаршее служение происходило не в самом Вертепе, а в великой церкви. С Блаженнейшим служили два архиерея, два русских архимандрита и много других священников. Богослужение началось в 11 часов вечера утреней и кончилось литургией часам к шести утра. С вечера еще стал покрапывать дождь, превратившийся к утру в полную непогоду. Всех это обрадовало несказанно. Начало зимы было засушное, и все боялись, как бы не возвратилась прошлогодняя беда. Ненастье, впрочем, стояло недолго. К обеду, когда последние из поклонников, запоздавшие у «пастушков», возвращались домой из вифлеемского похода, солнце уже сияло по-летнему на ясном небе.

К празднику Богоявления оповестились все на Постройках, что Патриарх намерен служить на Иордане, чего не было еще ни разу во все его 26-летнее патриаршество. 4-го января, в понедельник, ранним утром потянулись наши на священную реку, по обычаю, отдельными кучками или партиями. С обеда начали набегать на небо с запада тучи, смочившие путников раз 6, пока они добрались до Иерихона. Около 5-ти часов вечера погода установилась хорошая. Было сухо и тепло на необозримой долине иорданской. Наступавшие сумерки заставляли держаться пешеходов всех вместе. Версты на 3 растянулась подвижная вереница. Обгоняя ее, Патриарх весело и ласково благословлял парод. Святого Иордана достигли уже в потемках. Мы нашли на берегу его от 6 до 8 палаток, из коих две были так велики, что вмещали в себе до 300 человек, как говорили. Для Патриарха была особая палатка, для свиты его также особая, для нашей Миссии – тоже, и две-три палатки для наиболее почетных (и зажиточных) богомольцев. Накануне праздника, в нарочно устроенном на самом берегу реки шалаше, имевшем вид алтаря, довольно рано отправлены были утреня, часы и литургия без перерыва, одно за другим. Служили иеромонах Лавры св. Саввы и наш священник из поклонников. К концу литургии опять полил дождь, так что около четверти часа пережидали его, чтобы совершить на реке вечернее водосвятие, в котором принял участие сам Патриарх. Все богослужение кончилось часам к 10-ти дня. Затем следовал всеобщий отдых, пользуясь которым поклонники то купались, то сушились после вчерашних ливней, возобновлявшихся не раз и минувшей ночью, то рубили себе камышовые трости, то доставали камни с русла Иордана, кого что занимало больше. Часов в 5 вечера у Патриарха было испрошено благословение отслужить всенощное бдение по русскому уставу для русских. Повторена была вечерня, за которой следовали великое повечерие и утреня с литией и полиелеем. Патриарх с любопытством следил за ходом службы нашей. Особенно его заняло наше помазывание маслом, не употребляющееся у греков. Часам к 9-ти мы окончили свое моление. Но чтение, а отчасти и пение наше слышались еще долго потом под церковной палаткой. Кто читал причастное правило, кто – иные службы от усердия.

На самый праздник утреня началась за 2 часа до света и шла довольно долго от медленного пения греческого. Русского ничего не слышалось при этом. По окончании ее следовало облачение Патриарха и вслед за тем вторичное освящение воды в Иордане на том же самом месте. Тут пели и читали уже смешанно на трех языках: греческом, славянском и арабском. Литургия следовала за водосвятием на восходе солнца. Патриарх почтил долголетние заслуги известного поклонническому миру нашему о. Вениамина пожалованием ему палицы, чем немало утешил стольких чтителей почтенного отца 288. Тотчас по окончании обедни поклонники начали отправляться восвояси, полные духовного веселия, знаменовавшегося без конца повторявшимся пением крещенского тропаря. Многие достигли своего иерусалимского приюта часам к 4-м вечера, а некоторые, и особенно некоторые, едва могли доплестись до дому часам к 10-ти ночи. Патриарх и наш архимандрит ночевали у Елисеева источника под Сорокадневною горою и только на следующий день возвратились домой. Не обошелся этот дорогой и веселый праздник и без «случаев». Две поклонницы, неопытные или неосторожные наездницы, поплатились за удовольствие помолиться на Иордане крепким ушибом в голову, к счастью, не имевшим худых последствий, а одну поклонницу считали целый день пропавшей, но и она отыскалась к вечеру того дня в Иерусалиме отдыхавшей от подъятого непосильного труда.

В 5-е воскресение Великого поста православный мир был свидетелем особенного торжества – освящения и открытия патриаршей больницы иерусалимской. Здание, составляющее обширный четырехугольник комнат с галереей, открытой на внутренний, тоже четырехугольный, двор, заложено было давно, еще в благополучное время, до знаменитого coup de таіп289 нехвалимой здесь памяти князя Кузы 290, но за неимением средств оставалось много лет на ²/ ₃ высоты своей неконченным. Одна благочестивая госпожа русская, пожертвовавшая на богоугодное дело это, как говорят, 20 или 40 тысяч рублей, ускорила желанный исход его. Все братство Святогробское приглашено было Патриархом к щедрому пожертвованию. И действительно, сборной суммы оказалось более 500.000 пиастров, на которую и окончено было пока в один этаж здание, немало украсившее собою христианский квартал Святого Града.

В день открытия больницы (14 марта) было патриаршее служение в храме Воскресения. Предполагалось после обедни всему освященному клиру идти процессионально в облачениях из храма в больницу. Но дождливая погода уменьшила несколько блеск торжества. Шло за Патриархом все православное духовенство города, хотя с обычным церемониалом, но без характера священнодейственного. Прибыв в освящаемое здание, служили молебен с водосвятием, и Патриарх окропил святой водой все здание извнутри и извне. Возвратившись к месту собрания народа, он сказал небольшое приветствие Святогробскому братству, поздравляя его (и себя) с благополучным окончанием трудного, но славного и полезного дела. Затем ученый профессор эллинской словесности в Крестной семинарии прочел с кафедры патриарший Сигиллион291 относительно открываемой больницы Патриаршего престола Иерусалимского, весьма обширный и цветисто написанный документ. Потом им же читано было изложение всего хода больничного дела с подробным перечнем имен жертвователей, в ряду коих изредка слышались и русские фамилии. По окончании чтения пропет был патриарший гимн, и публика пошла осматривать здание, действительно достойное приданного при его освящении торжества.

Чрез 4 дня после сего, в день памяти св. Кирилла Иерусалимского, происходило и освящение больничной церкви во имя сего святителя. Она занимает отдельный флигель при больнице. Странный был повод к выбору для нее сего святого патрона. Один из наших боголюбцев, крестьянин приуральской губернии, прислал через нашу Миссию в Иерусалим «на икону св. Кирилла Иерусалимского» 1 руб. серебром. Рубль этот передан был Патриарху именно тогда, когда он впервые возымел мысль устроить при больнице церковь. «Да возрадуется же душа усердного дателя, – сказал он. – Вместо иконы в Иерусалиме будет храм св. Кирилла. Кстати, такого до сих пор не было».

Освящение нового храма совершал сам Патриарх. После службы, в приемной зале больницы, ректором Крестной школы архидиаконом Фотием 292 прочитана была ученым образом составленная Жизнь св. Кирилла, критическим изданием известных сочинений которого много лет уже занимается ученый муж. В том и другом торжестве самое живое участие принимала, разумеется, и наша Русь иерусалимская, хотя огромное большинство ее было в это время в отсутствии, отправившись в Галилею на поклонение тамошним святые местам.

В субботу Лазареву, по обыкновению, торжественная служба была на горе Елеонской. Большинство служивших божественную литургию составляли наши русские поклонники духовные, да и вообще большинство молившихся были мы. После обедни любопытные ходили смотреть русское место на Елеоне, приобретенное в минувшем году нашей Миссией. Оно занимает самую высшую точку священной горы, занято теперь смоковничным садом, а когда-то было усеяно зданиями, принадлежавшими, вероятно, какому-нибудь монастырю, и может быть, еще не одному. Нам обязательно показали открытый в одном месте на незначительной глубине в земле остаток великолепного мозаического пола с изображением птиц, рыб и пр., весьма похожий на сохранившийся в церкви Крестного монастыря и составляющий одну из редкостей Палестины 293.

Должно сознаться, что мы, хотя (сравнительно) и поздно являемся собственниками в Святой Земле, но приобретаем все хорошие вещи. Недавно наши ходили в Горнюю и к величайшему утешению своему нашли и там русскую собственность в таких размерах, в таком виде и в таком местоположении, что просто не нарадуешься, говорят.

Не берусь описывать торжества последней недели Великого поста. Пасха ныне сошлась у нас вместе с римско-католической. Торжественный шум и блеск церковных служб при Гробе Господнем оттого удвоился. До Великого Четвертка мы все молились у себя на Постройках. Кроме своего архимандрита, часто видели в служении и другого – из поклонников. Да, кроме того, были два игумена, из коих один есть всероссийская знаменитость – старец Парфений, странствователь и писатель и ревностный ратоборец против раскола 294.

Обряд «умовения ног» совершен был, по обычаю, самим Патриархом посреди площади перед Воскресенским храмом. В числе образных апостолов трое были русские. Они носили имена Петра, Матфея и Филиппа. В Великий Пяток вся ночь прошла в непередаемой агитации духа и тела. Процессии коптская, сирианская, латинская и греческая чередовались одна за другой в храм Воскресения при несметной и непроходимой толпе народа. При латинской процессии были произнесены 5 проповедей: греческая, немецкая, французская, арабская и итальянская. При православной три: русская, турецкая и греческая. Довольно сказать, что мы возвратились из храма домой уже в 4-м часу ночи.

Великосубботнее раздаяние Святого Огня своим, совершенно своеобразным характером, тысячу раз описанным и все еще недостаточно переданным, заставило нас позабыть все, что впечатлела в сердце минувшая ночь. За ним, как за бурею тихая и ясная погода, наступила несравненная пасхальная ночь. Напрасно искать слов для выражения того состояния, в котором находились мы, когда троекратно обтекали веселыми ногами залитый светом, «яко рая краснейший», Гроб Христов, Пасху хваляще вечную.

Дождавшись радостной песни Воскресения, мы, русские, поспешили к себе на Постройки и в половине 1-го часа начали свою пасхальную службу по своему уставу и обычаю. Хотя и в слабом отражении, но все же сияла и наша светоносная утреня своим посильным торжеством. Служащих и у нас было 10 священников и 4 иеродиакона, стекшихся у престола Божия с разных концов неисходимой Земли Русской.

Быстро опустела иерусалимская «Московия» по миновании Светлого праздника. Прекратились и у Гроба Господня торжественные богослужения. Иерусалим как бы притих или задремал. Великий праздник местный, день св. великомученика Георгия, на сей год, однако же, имел торжественность необычную. Патриарх ездил служить на этот день в Лидду, где стоит гроб славного мученика, обнесенный жалкой развалиной великолепного некогда храма. Развалина эта, после долгой и трудной процедуры судебной, признана, наконец, собственностью православной Патриархии Иерусалимской, в посрамление латинских притязаний на нее. Блаженнейший Кирилл служением своим в своей церкви хотел, так сказать, освятить решение местного правительства. С ним ездили на праздник наш консул и начальник Миссии. Последний и служил вместе с ним на гробе мученика.

В праздник Вознесения была вторичная служба на Елеоне. У нас на Постройках вовсе не служили, потому что народ весь ушел на Святую гору. Опять нас завлекло любопытство на свой «русский» Елеон. Он уже весь обнесен стеною. Недавно случайно напали на целую кучу золотой мозаики и множество кусков белого мрамора. Несомненно, тут была церковь. Да будет она и опять некогда, по благословению Воздвигшего тут руце Свои и Благословившего всякое доброе начинание!

Все ждали, что к празднику Троицы последует освящение иерусалимского Троицкого собора русского. Но надежды не сбылись. А многие из оставшихся поклонников для этого именно и остались здесь. В утешение их, в новой церкви отправлено было всенощное бдение под праздник Пятидесятницы. Опасение за глухозвучное пение под столь высокими сводами и прямо под одним из куполов не оправдалось. В этом отношении церковь будет хороша. На первый раз довольно и сего.

В праздник Троицы, по принятому обычаю, совершена была Патриархом повторительная вечерня на Сионе, на предполагаемом месте Сошествия Святого Духа на Апостолов. Разумеется, Русь наша не преминула утешить себя и этим глубоко умилительным служением. Средняя из трех молитв читана была по-славянски.

Заключу свой отчет поклоннический приятной вестью, что и при ветхом Дубе Мамврийском была уже совершена божественная литургия. В минувший понедельник к вечеру отправился туда с Построек целый караван пеших и конных богомольцев. Избрали для пути нарочно вечернее и ночное время, чтоб избыть знойную духоту дня. Прибыли под священное древо ровно в полночь. И здесь все нам говорило во имя свойства и близости. Родоначальник всех наших «троицких березок» и всякого «клеченья», заветный Дуб, истинно говоря, завещан был России, а потому и достался ей. На восход солнца во вторник мы увидели импровизированный алтарь, устроенный в самом трехчастном разветвлении ствола дерева. Там, под открытом небом, при тихом шелесте вечно зеленеющих ветвей, в прохладе и благоухании весны, поклонились мы Триипостасному Божеству, моля Его из глубины души не переставать посещать мир, как прежде, так и днесь и во веки веков.

Поклонник

Иерусалим. 22-го мая 1871 года

Печатается по публикации: Церковная летопись «Духовной беседы». 1871. № 37. С. 188–192-, № 38. С. 260–265.

1874

Из Константинополя: нечто об Иерофее и Прокопии

(письмо в редакцию)

В № 116 «Русских Ведомостей» помещена весьма курьезная и, на иной взгляд, довольно загадочная корреспонденция из вашего города, от 28 мая с. г. Корреспондент выказывает себя в ней не только посвященным в тайны высшей церковной администрации нашей, но как бы и участвующим в ней, и задается проектами несподручного, по-видимому, для него значения. Оставляя в стороне главную, очевидно, интенциозную часть корреспонденции, как не касающуюся далеких краев наших, мы позволим себе остановиться и остановить внимание читателей серьезного журнала вашего на последних, как бы приставочных строках корреспонденции. В них содержатся краткие сведения об отношениях к Русской Церкви двух патриарших престолов восточных – Антиохийского и Иерусалимского в настоящий момент; мы весьма признательны корреспонденту за сообщение этих сведений. Так как довольно редко можно встретить в печати нашей что-нибудь о темных углах этих и их, не менее темных, обитателях и деятелях, а между тем углы эти нам настолько известны, что всякий недоговор или переговор о них бросается в глаза и возбуждает желание ввернуть в него и свое объяснительное словцо, то мы и просим позволения у ваших читателей явиться с некоторого рода комментарием на краткие заметки корреспонденции.

Собственные имена Иерофея, Прокопия, Агапия и пр. говорят мало воображению читателей; мы облечем их если не в плоть и кровь, то хотя в ту одежду, которая сразу позволит их отличить одного от другого.

Иерофеи295 уже более 30 лет слывет на Востоке за «русского человека» и говорит по-русски 296. Полагаем, что даже сам себя считает русским или считал до того момента, когда, предавши своего старого друга и, так сказать, однокашника, неожиданно очутился на стороне недоброжелателей России. По странной случайности, политические роли двух закадычных приятелей к концу их политической деятельности, неведомо самим им как, совершенно переменились.

Под «другом» Иерофеевым мы разумеем громкую личность Кирилла Иерусалимского. Оба соседственные Патриарха родом, разумеется, греки, оба принадлежат к так называемому «Святогробскому братству», и оба шли одним и тем же жизненным путем, проходя разные, обычные при Святом Гробе, послушания и возвышаясь мало-помалу до последней служебной степени архиерея, обыкновенно номинального, как бы в своем роде in partibus. Когда Иерофей назывался архиепископом Фаворским, Кирилл именовался Лиддским. Еще при жизни бывшего Патриарха Иерусалимского Афанасия первый назначен был его преемником и, в качестве «нареченного Патриарха Святого Града», в 40-х годах совершал памятное путешествие по России 297. Восседать на кафедре св. апостола Иакова ему, однако же, не удалось. Когда наступило для сего время, турецко-эллинская интрига огласила его «русским» и выдвинула на его место Кирилла, не ведавшего по-русски и не видавшего России. В утешение экс-нареченный, когда открылось место, возведен был на патриарший престол Антиохийский – ступенькой как бы еще выше своего собрата и невольного (?) антагониста, но в существе далеко стоя за ним, по своему действительному значению на Востоке и, в частности, в Константинополе.

Когда, в силу вынуждающих обстоятельств своего престола или просто застарелых привычек, случалось обоим Патриархам жить по целым годам в Константинополе, то Антиохийский Патриарх обыкновенно помещался на Иерусалимском подворье и нередко заменял в церкви своего собрата и сотоварища, представляя из себя что-то вроде его наместника или викария. Эллинскому сердцу такое зрелище патриархальной простоты двух важнейших сановников Церкви доставляло несказанное утешение. Блаженнейший Иерофей был только как бы тенью Блаженнейшего Кирилла. Грозивший ему всеобщим дискредитом, русизм его совершенно сгладился под сильным освещением цельной эллинической личности Кирилла. Когда оба иерарха служили раз вместе Царскую панихиду в нашей посольской церкви Константинопольской, то в публике известно было, что служит Иерусалимский Патриарх, а Антиохийский был только как бы в придачу к нему, хотя первенствовал в служении, по чину каноническому, Иерофей и все возгласы при этом говорил по-славянски, – Кирилл, конечно, по-гречески, – но никому и в голову не приходило считать кого-нибудь из них или более русским, или менее греком.

В таком состоянии полнейшего единомыслия продолжали жить они и разъехавшись по своим кафедрам. Ни Синайский 298, ни Александрийский 299, ни самый местный, арабский вопрос 300 не разделяли их. Когда скончался многоболезненный Бейрутский митрополит, Иерофей поспешил, в силу своих давних прав, посвятить на его место одного из приближенных к себе клириков из греков. Но жители Бейрута не приняли иноплеменника и требовали себе владыку из арабов, своих единородцев; Патриарх, притворяясь непонимающим их тенденций и приписывая отречение их от нового архиерея личной антипатии их к нему, отнесся в соседний Патриархат, требуя пригодного для Бейрута архиерея из «чужеземцев». Кирилл, не долго думая, первого праздношатавшегося по улицам Иерусалима из греков, экс-игумена Святогробских угодий в Молдовалахии, соименного себе Кирилла отправил к соседу. Тот, не дождавшись, пока избранник, согласно своему обещанию, выучит два-три слова по-арабски, вопреки народному воплю, сейчас же поставил его в митрополита Бейруту. Бейрутцы и в город не пустили непрошеного архипастыря. Иерофей вынужден был, наконец, рукоположить им третьего архиерея, единоплеменного им. Выбор его пал при сем на настоятеля Антиохийского подворья в Москве, архимандрита Гавриила, араба родом, но грека духом. Иерусалимского же искателя приключений нарек Пальмирским – in partibus и послал в Москву управлять подворьем. И явился, таким образом, в первопрестольной столице нашей высокий сановник церковный, «Высокопреосвященнейший митрополит Пальмирский» Кирилл, с такою славою и почестью затмевавший собою смиренных викариев московской кафедры!

Но пришла очередь измениться всему строю затишной жизни Православного Востока. Болгарский вопрос 301, взволновав весь Патриархат Константинопольский, разошелся громким эхом и по библейской Сирии, затронув собою оба Патриархата и обоих старых друзей и, на время, соперников. На пробном камне Константинопольского собора 1872 г. должно было выясниться, какой пробы эллинизм был в том и другом Патриархе и насколько было в них лигатуры славянизма. К удивлению всех, оказалось, что «русский» Иерофей был рьяным поборником эллинского филетизма 302, а мнимый столп эллинизма Кирилл был панславист! Более сего: Кирилл обвинен был (конечно, не печатно) в государственной измене, как передававший Палестину в руки русских или намеревавшийся сделать из нее полувассальное княжество арабское, вроде родного ему острова Самоса, за что его отличные патриоты острословно окрестили именем Абдуллаха, а его собственный клир, не убоявшись Бога, объявил «схизматиком» и низложил.

Иерофей же проливал крокодиловы слезы над злополучным другом и сам, борясь с народом, клеветал (за кулисами) на свою паству перед предержащею властью, как на единомышленную России.

Вся эта, посмевавшаяся законам правды и логики, махинация юной «Турко-Греции» естественно не могла понравиться России и ее Церкви 303. Правители сей последней не замедлили дать понять махинаторам, что на сочувствие единоверной России отселе и впредь им нечего рассчитывать. Ловкие люди, приученные вековой практикой встречаться на Востоке только с политикой и почти никогда с Церковью Русскою, повели свою атаку софистики, угроз и лести на намеченный ими предположительно слабый пункт 304, но старая византийская тактика не привела бойцов к желанному концу ни там, ни здесь; Патриарх Иерофей, надеемся, окончательно уверился в том, встретив упоминаемый корреспонденцией отказ Св<ятейшего> Синода принять назначенного им в настоятельство Антиохийским подворьем в Москве «русского» архиерея Агапия. Слава Богу! Великая, поистине, Церковь Русская начинает, наконец, заявлять о себе с достоинством на Востоке. Мы вовсе не намерены входить в разбор сообщаемых корреспонденцией сведений о предшествовавших отношениях Агапия к Иерофею. Зная несколько обе личности, думаем, впрочем, что не застращиванием, а скорее подлащиванием или, еще прямее, – подмазыванием первый достал себе святительство от второго. Характер дела, впрочем, от этого не изменяется. Иерофей еще раз хотел выехать на старом коне русизма, но, как говорится, обжегся. Довольно, впрочем, о нем; облик его довольно ясно обрисовался после всего, что мы сказали, и читавший корреспонденцию от 28 мая знает теперь, с кем он имел дело.

Перейдем к другой заметке – корреспонденции о Патриархе Иерусалимском Прокопии305. Мы его мало знаем, слышали, что он весьма недалекий и весьма добрый человек, готовый во всякое время и пошутить, и прослезиться, отлично говорит по-арабски, и до патриаршества был весьма любим арабами, на которых так похож простотою нравов и привычками обыденной жизни. Знаем, что во все продолжение кирилловской истории он служил надежной и непроницаемой ширмой иерусалимской коммуне, а когда Кирилл намеревался сослать двух зачинщиков бунта в Саввинский монастырь на прохладу, а их перенял к себе паша и для отвода глаз посадил в своем доме под арест, то и Прокопии настаивал (и настоял, наконец), чтоб его тоже посадили вместе с ними, так что паша вынужден был взять с него расписку в том, что он самопроизвольно заключил себя в тюрьму.

Оштриховав немного этим личность Патриарха Прокопия, мы подойдем к нему там, где его ставит корреспонденция. В силу сообщаемых ею известий, Патриарх Прокопий адресовался в Святейший Синод посланием, в котором жалуется на настоятеля нашего Свято-Троицкого подворья (в первый раз мы слышим о таком подворье в Иерусалиме) и просит отозвать его из Иерусалима. Очень может быть, что и было такое послание и было такое требование. Но что же это за «Патриарх»? И как он «адресовался» к Св. Синоду? Святейший Синод до сих пор ничем не дал повода заключать кому бы то ни было в Иерусалиме, что он соглашается признать провозглашение Патриарха Кирилла схизматиком и, вслед за тем, насильственное низложение его с престола законным. Следовательно, как же Прокопий, в качестве Патриарха, мог адресоваться к Св. Синоду и даже иметь притязание, что будет услышан им? Святейший Синод как в болгарском, так и в иерусалимском вопросе оказал высокоблагоразумную сдержанность, не ставя себя прямо и открыто ни на ту, ни на другую из страстно и ожесточенно борющихся сторон и давая время угомониться страстям. Время это, несомненно, настанет, и настанет, может быть, именно вследствие принятого Св. Синодом такого невыясненного положения. Этой спокойной, величавой сдержанностью Русская Церковь незаметно приурочивает себе то значение высшей апелляционной инстанции в христианском мире, которым пользовался когда-то престол римский и которым почтен был потом престол константинопольский. Дай Бог, чтобы она, приурочивая, и упрочила его за собой. А при сем, конечно, немыслима такая бессудная потачка самозваному Прокопию, какая представляется возможной корреспондентом. Св. Синод, вместо отозвания своего представителя в Иерусалиме по письму Прокопия, может прежде еще спросить последнего: кто он такой? – и, в случае надобности, препроводить письмо его к Патриарху Кириллу на рассмотрение. Нам кажется, что корреспондент поспешил в своих заключениях о предполагаемом решении Св. Синода. Если Св. Синод и решился когда-то отозвать из Иерусалима начальника тамошней нашей Миссии, архимандрита Леонида 306, по желанию Патриарха Кирилла, то не мог тогда иначе действовать, потому что сам же, снабжая архимандрита Леонида рекомендательным письмом к Блаженному Кириллу, в некотором роде поручал того сему в непосредственное ведение, отчего Патриарх Кирилл, пользуясь неопределенностью выражений синодального письма, и вообразил себя действительным начальником архимандрита. Ничего подобного, как мы осведомлялись в свое время, не заключало в себе синодальное письмо к тому же Кириллу, рекомендовавшее ему нынешнего начальника Иерусалимской Миссии, написанное уже совсем в другом духе и в других выражениях. Да и писано-то оно к Кириллу, а не к Прокопию, так что прежде, чем уважить «претензию» (выражение корреспонденции) последнего, Св. Синод может порекомендовать ему подождать другого подобного письма, к нему лично, о своем представителе в Иерусалиме, а и того проще – подождать ответной грамоты синодальной ему самому, открывающей возможность и уместность официальных сношений двух сторон.

Не сомневаемся, что это самый естественный взгляд на вещи. После восстановления надлежащих отношений между Русской и Иерусалимской Церквами, прерванных беззаконными действиями иерусалимской коммуны, естественно, и находящийся в Иерусалиме представитель (?) Св. Синода станет в должные отношения к Патриарху Прокопию, а последний не будет более иметь причин жаловаться на него Св. Синоду и требовать отзыва его из Иерусалима.

Ко всему вышесказанному нам остается еще присовокупить, что начальник Миссии нашей в Иерусалиме вовсе не есть простой поверенный или посланник Св. Синода при иерусалимском престоле патриаршем. Он есть духовный начальник поклоннического учреждения нашего в Иерусалиме, и положение его может считаться независимым от того или другого каприза, того или другого махинатора, скрывающегося за подставной фигурой Прокопия. Уступи сегодня Св. Синод, из почтения к заветному для России имени Патриарха, одному махинатору, завтра на место его станут десять.

A.A.

15 июля 1874 г.

Печатается по публикации: Гражданин. 1874. № 31. С. 797–799.

О русском поклонничестве в Палестине

(Письмо в редакцию)

В «Церковно-Общественном Вестнике» за текущий год помещен ряд статей, имеющих предметом своим наше поклонничество в Святой Земле и принадлежащих перу некоего г. A.A. Ушинского307, которые сам «Вестник», в силу известной пословицы об овсяной каше 308, называет интересными. Самые статьи, интересные для того, кто любит фантастическое, нам, любителям факта, не представляют другого интереса, кроме оценки усилия кого-то «себя показать» после того, как он вообразил, что «людей посмотрел» или высмотрел настолько, чтобы верить потом уже своим заключениям 309. Писатель статей прожил в Иерусалиме дней с десяток или несколько более в то время года, когда поклонников наших бывает всего менее в Иерусалиме, а именно летом, и видел, значит, из всего только нечто, да и то, что видел, видел под углом неясного различения, ибо находился, с одной стороны, под обаянием излюбленного им протестантства, с другой, под неприятным впечатлением произведенной у него одним пройдохой-послушником кражи, а с третьей – если можно таковую усматривать (а она-то главная), под давлением предзанятых, чисто «российских» идеек о белом и черном духовенстве, с которыми он, как памятный камердинер Чичикова с своим запахом, всюду ходил и ездил по Востоку.

Все это нам известно самым положительным образом. Мы тоже были в Палестине и жили в Иерусалиме, и притом почти современно с ним. Неустанная, как бы жадная, беготня его по протестантским школам, приютам, больницам и проч. была еще у всех тогда в памяти. Его ярость по поводу усмотренного им поклонения «пупу земли» ходила притчей по Постройкам нашим. Нам передавали самослышцы, что богоумиленный поклонник, садясь на лошадь, на прощание Иерусалиму, проклинал кого-то или что-то… Естественно было не ожидать от такого озлобленного туриста «доброго слова» Иерусалиму.

Когда упомянутые статьи «Церковно-Общественного Вестника» попались в мои руки, мне оставалось только сказать: «Ну, да!» и положить их в сторону. Мало ли кто что фантазирует? На всякий чох не наздравствуешься, особенно на такой чох, которым знаменуется не такое или иное состояние организма, а просто понюх табаку. Другое дело, когда в тоне и смысле статей словоохотливого корреспондента заговорит редакция журнала или газеты, тогда на человеке, сведущем в деле, лежит некоторым образом долг не молчать о том, что он знает. На этом основании мы и возьмем на себя труд проследить шаг за шагом передовую статью «Церковно-Общественного Вестника» от 29 сентября сего года № 113.

Статья называет «горькою правдою» то, что сообщал в газету о своих впечатлениях иерусалимских г. Ушинский. А почему же ей известно, что все напечатанное газетой есть правда? Ей бы подождать прежде отзывов о статьях людей компетентных, а до тех пор «горькую правду» считать горькою… да просто – горечью. Воображаемую правду статья относит к трем предметам: правда о безобразиях, совершаемых разными пройдохами, правда – о вековых раздорах представителей различных вероисповеданий (т. е. трех монастырей, заведующих храмом Гроба Господня: греческого, латинского и армянского) и правда о благих мерах для… и пр. протестантства. Ну, не видно ли во всех этих правдах упомянутое нами выше влияние троякого настроения душевного г. Ушинского? Не украдь у него золотых часов приближенный им к себе пройдоха, мы весьма сомневаемся, чтобы усмотрена была им (и редакцией «Церк<овно>-Обществ<енного> Вестника») первая правда. Не задайся он узковзглядными понятиями о черно-белости в духовенстве и во Христовой Церкви, он бы не приписал «раздору» представителей различных вероисповеданий при Гробе Господнем «прискорбных порядков» Святой Земли.

Не укорительный вековой раздор «представителей» (подразумевай черных), а твердое и властное отстаивание ими своих вековых, а то и прямо – вечных прав, о которых не всякому «белому» под руку судить и рядить, было и есть причиной установившегося порядка вещей при Гробе Господнем. Представительство, само по себе, тут ничего не значит. Сам убеленный «Церк<овно>-Общ<ественный> Вестник», будучи поставлен на месте того или другого представителя, наказал бы непременно раздорников, если бы захотел оставаться верным своему вероисповеданию. Наконец, не возблагоговей он перед протестантством (идеалом «белизны»), он между благими мерами протестантской пропаганды в Палестине усмотрел бы нечто настолько злое и враждебное самым дорогим ему предметам, что, несмотря на свою близорукость, не порекомендовал бы русскому сочувствию макиавеллистического учреждения «Союза диаконесс» в Иерусалиме, подрывающего апостольскую веру с самой, так сказать, колыбели ее. Оставляя в стороне г. Ушинского, спросим «Церк<овно>-Общ<ественный> Вестник», известны ли ему все темные дела подобных союзов в Сирии и Палестине, одним своим именем уже посмеивающихся Евангелию и преданиям Первенствующей Церкви?

Но уступим статье. Достохвальные «диаконессы» (напрасно статья называет их диакониссами. Не назовет же она «Евангелическую» Церковь евангельскою) действительно с успехом выполняют свою задачу. Что общего с сей задачей имеет наше поклонническое дело в Палестине? У нас нет ни школ, ни больниц, ни приютов с характером прозелитизма в Святой Земле. Прозелитизм и поклонничество! Первое статья ставит в «образец подражания» второму! Как же это? А вот как. С распространением образования диаконессами, приписывает и руководство протестантских поклонников местным представителям протестантства. Небывалая эта сторона деятельности протестантской в Палестине притянута, так сказать, за волосы к диаконессам единственно с тем, чтоб иметь возможность порекомендовать и нам иметь в Иерусалиме своих диаконисе (сестер милосердия). Для кого? Ответ: для своих поклонников! Не отрицаем, что такое смешение понятий или извращение приемов суждения возможно и уместно в «интересных» (не этим ли курьезом?) статьях г. Ушинского. Спрашиваем: зачем повторяет эту логическую разладицу «Церк<овно>-Общ<ественный> Вестник»? Никаких лжеименных «диа-кониц» нам не нужно в Палестине. Мы могли бы желать их только для своего поклоннического госпиталя. Но, слава Богу, недостатка в подобных труженицах в нем нет. Без хвастливого имени «сестер милосердия» наши «больничные девчонки» делают свое дело с отличным усердием и желанным успехом. Я сам был свидетелем их похвальных трудов. Получают они не по 750 рублей из фантастической кассы г. Ушинского жалованья себе, а несравненно менее, и довольны своим положением. Сестры же милосердия «для надзора за поклонницами», да еще содержимые на счет самих же поклонниц… с позволения сказать, есть утопия младенческого измышления.

Кроме проекта о «поклоннических сестрах милосердия», статья повторяет и выработанный досужеством праздномыслия другой проект – о присоединении к составу Миссии нашей в Иерусалиме двух семейств священников. На какой конец это увеличение Миссии? Не так давно ходила по России молва, занесенная, кажется, из Иерусалима, о предполагаемом будто бы закрытии Миссии или обращении ее в простую приходскую (или придворную) церковь. Приятно услышать теперь, что, вместо уменьшения, ее проектируют увеличить. Какие мотивы к тому? По уверению г. Ушинского, Миссия вся исключительно занята богослужением и не имеет времени (и никакой возможности) заниматься поклонниками…

Помню я, какое впечатление произвела такая макиавеллистическая похвала Миссии на одно прикосновенное к ней лицо… Не имеет времени! А кто же в течение двадцати без малого лет смотрел за ними? Как это сталось, что ко дням прибытия г. Ушинского в Иерусалим у ней вдруг не оказалось ни времени, ни возможности служить поклонникам? Да он припомнил бы хотя свои поездки туда-сюда в Палестине в сопровождении, если не ошибаемся, самого начальника Миссии. Я уверен, что найдутся многие десятки поклонников, которые припомнят то же самое, и многие сотни, которые с умилением вспомнят детски-радушное водительство их по Иерусалиму и по достопримечательнейшим окрестностям о. В<ениамином>, уже 30 лет служащим поклонническому делу в Иерусалиме и приобретшим громкую известность в поклонническом мире. При Миссии постоянно находился особый, на то именно назначенный, проводник поклонников, опытный и почтенный старец, неутомимо ходивший с ними по всем святым местам. Не вина Миссии, что помимо ее иерусалимское консульство наше теперь от себя назначает проводника поклонников, а равно и всех лиц, непосредственно заведующих поклонническими приютами, и вообще все управление поклонниками взяло на себя. При нас было, что г. консул приказал смотрительнице Женского приюта доносить всякий раз ему, когда кто-нибудь из членов Миссии придет в приют. Какой же духовный надзор возможен за поклонниками со стороны Миссии?

Автору статей отлично хорошо было известно, кто управляет и заправляет поклонническим делом нашим в Палестине и кто, вследствие того, берет на себя ответственность за него. И между тем все его статьи писаны так, что, кроме Миссии, не представляется у нас в Иерусалиме никакого другого начальства. Добросовестно ли такое изложение дела? По-видимому, его не может смутить подобный вопрос. Всякое средство хорошо, лишь бы вело к хорошей цели… Правило давно известное. Хорошая же цель – водворить белых на месте черных. Прямо нет к этому доступа. Итак, можно подойти сбоку. Если теперешние члены Миссии поставлены в невозможность действовать на поклонников, то имеющие заменить их в этом семейные священники, очевидно, предназначаются сместить первых. Полагаю, что слепому видна такая махинация. Этим только и объясняется, почему два именно священника предполагаются проектом и почему священники, а не иной кто, способный или ближний более теперешних членов Миссии смотреть за поклонниками.

Г. Ушинский, а за ним «Церковно-Общественный Вестник», средством «простым, и несложным и вполне удобоисполнимым» считает сбор с поклонников в количестве 10 рублей с души на вознаграждение сестер милосердия и семейных священников. Да ведь это значит совсем не знать или не думать о том, что пишешь. Не только десятирублевый, но и десятикопеечный принудительный сбор с поклонников совершенно немыслим: поклонник охотно отдаст и последний десяток рублей на Гроб Господень, в Вифлеем, в Гефсиманию, первому греческому архиерею или игумену, но положительно ничего не дает своим сестрам милосердия, ни священникам за то, что те и другие приставлены смотреть за ним. Надеяться на подобный сбор можно только во сне.

Кроме так легко отысканного источника содержания проектируемым новым миссионерам и миссионеркам русским, г. Ушинский с такой же легкостью и размещает их в пустых 20 комнатах Миссии… Напрасно он во время своего пребывания в Иерусалиме не прошелся по комнатам Миссии; он увидел бы, что ни одной незанятой комнаты нет в Миссии, исключая 10 номеров так называемого приюта для духовных лиц, в летнее время наполовину пустеющих, а в зимний сезон битком набитых, как мне это известно по собственному опыту. Может быть, он имеет в виду закрыть совсем этот приют и отвесть для помещения духовным лицам из поклонников общее помещение с народом. В таком случае ему следовало бы проектировать о закрытии и «дворянского приюта», находящегося в том же доме Миссии с другой стороны, и первому самому подать благий пример помещения вместе с народом.

Что сказать еще? Возвратиться ли к пресловутому «пупу земному», к зловонию, к пройдохам? Зловония нет больше у Гроба Господня. Спешим утешить этим известием всех любящих благолепие дома Божия. Пройдохи… но на них есть в Иерусалиме консул, в Царьграде посол, в Петербурге все правительство. Если бы г. Ушинский был более поклонник, чем турист, мы на прощание ему сказали бы: не мнози бывайте учители, особенно – учащие тому, чему сами не учились.

П. Алексей Введенский

8 ноября 1874 г. Малая Могила

Печатается по публикации: Гражданин. 1874. № 51. С. 1290–1291.

1875

Новый Патриарх в Иерусалиме 310 I

После печального 6 декабря 1872 г., когда по приказу Высокой Порты, переданному телеграфом палестинскому губернатору Назыфу-паше, Блаженнейший Кирилл, Патриарх Иерусалимский, с 7 ноября того же года уже не признаваемый за такового возмутившимся «С вятогробским братством» и даже синодальным актом объявленный раскольником, был схвачен и под конвоем отправлен в Яффу, а оттуда в Константинополь, в православном населении Иерусалима и всей Палестины не было покоя до самых дней наших. Правда, что 16 января 1873 г. тем же палестинским губернатором торжественно возведен был на престол Иерусалимский архиепископ города Газы Прокопи й, носивший при Кирилле звание патриаршего наместника, один из старейших и почетнейших членов братства, по своему простоумию послуживший центром, около которого группировалась пресловутая ученая коммуна, свергшая Кирилла; но от этого обстоятельства до восстановления мира в Патриархате было далеко.

По наружности, дела приняли старый вид. Привычные формы патриаршего управления, изгнанные на время «Священным Правительствующим Синодом общины св. Гроба», появились снова. Но заменить на патриаршем престоле одно имя другим для затейливой и предприимчивой коммуны значило не сделать ничего. Прокопий, конечно, не одарен был единовластительным духом Кирилла, ни его умом, ни его всеподавляющим авторитетом, но все же был Патриарх, которого сама вековая рутина дел и вся внешняя обстановка, так сказать, наталкивали невольно на следование по стопам своего предместника. А коноводам хотелось совсем иного. План их был ввести в своем микроскопическом царстве вместо неограниченной монархии конституционную, так чтобы делами (доходами) святогробскими заведовал не один Патриарх, а и всякий, у кого появится охота к тому. Вследствие сего признано было необходимым, прежде всего, порешить со старой системой наместничества при Патриархе. Прокопий во все свое двухлетнее патриаршество не имел при себе наместника. Взамен сего, при нем образовался триумвират правительственный, в члены которого попали, разумеется, самые бойкие из коноводов и один безгласный архиерей. Прокопий игнорировался триумвиратом и существовал только для подписей на его бумагах. Против такой олигархии, естественно, должна была образоваться оппозиция в «братстве». Вспомнили, что существует (или существовал когда-то) Синод патриарший, и подбили членов его искать своих законных прав против триумвирата. Произошла маленькая революция. Вместо директории образовался при Патриархе шестичленный совет.

Но и это была мера только паллиативная. Число правителей, правда, удвоилось, но оно могло утроиться и удесятериться и т. д. Да и Синод по-прежнему должен был стоять в стороне от дел, и канонически и исторически подведомых ему. Недовольство в братстве все росло и росло. Двое из архиереев (членов, значит, Синода), наиболее ратовавшие против триумвирата, добившись места в совете, сами стали предметом нападок со стороны других. В самом совете их трактовали как «вторгшихся» и чуждались. Дело дошло до того, что к началу сего года эфемерного совета практически не существовало. Зато существовали, уже резко различавшиеся, – две партии: патриаршая или Прокопиева, и недовольных, или иордано-тивериадская, – по имени своих вождей, архиепископов (in partibus, номинальных) Иорданского и Тивериадского. Кроме архиереев, в последней считалось до сорока архимандритов и простых монахов, да и из противоположного лагеря ей втихомолку сочувствовали два архиерея, несколько низших духовных сановников. В укоризну и посмеяние ее называли Кирилловскою. И точно, некоторые члены ее находились в переписке с Кириллом. Подобное lèse-majesté (оскорбление величества) превосходило меру терпения пришлых патриотов Палестины, спасавших под эгидою Прокопиева имени свою панэллиническую идею от славяно-арабского натиска и преобладания. Прокопия заставили требовать у Высокой Порты заточения возмутившихся (якобы) против предержащей власти архиереев Иорданского и Тивериадского.

Этот шаг был началом падения Прокопия. То, что легко было сделать в 1872 г., оказалось неудобоисполнимым в 1875, – не потому только, что изменился состав чиновников Высокой Порты за это время, а и потому, что чувствительно изменился вес тех доводов, коими на них действовали в 1872 г. гонители и победители Кирилла. Вместо карательной меры, Порта посоветовала Прокопию сойтись с недовольными его управлением архиереями. Сойтись было уже невозможно. К ним, как гонимым и преследуемым, пристали еще два архиерея-прокописта. Коалиция образовалась сильная. На противоположной стороне остался собственно один архиерей – Лиддский (ибо три остальные жили вне Иерусалима – в Вифлееме, Назарете и Акре), без которого обошлись прочие, когда от имени Синода и большинства наличного братства потребовали у Порты низложения Прокопия, как человека неспособного к управлению делами патриаршего престола. Ввиду неизбежного падения, ревнители чести патриаршей посоветовали Прокопию упредить оное просьбою об отставке, мотивируемою тем, что Порта оставила без последствий его жалобу на бунтовщиков.

Итак, с началом марта в Иерусалиме вторично не стало Патриарха. Нельзя скрыть того, что много содействовало падению Прокопия поголовное желание зачинщиков и участников кирилловской истории самим воссесть на вакантном престоле. Нечто подобное проявило себя сейчас же по удалении бывшего Патриарха от дел, а именно при выборе местоблюстителя патриаршего престола. Ввиду стольких притязаний и на это призрачное подобие патриаршества, избиратели поставили местоблюстителем не одного из своей среды, а чужого, случайно прибывшего в Иерусалим для участия в крестном ходу в Неделю Православия Вифлеемского архиерея Иосафа. Ясно было, что когда настанет время выбора настоящего Патриарха, в Патриархии произойдут большие и, может быть, нескончаемые смуты.

Время это приближалось и многократно откладывалось. Для выбора присланы были правительством особые правила, составленные собственно для Константинопольского Патриархата и еще ни разу не приспособлявшиеся к делу в Иерусалиме. В силу этих правил, будущий Патриарх долженствовал быть не моложе 40 лет, иметь достаточное образование, знать языки (кроме греческого) турецкий и арабский и быть подданным турецким и даже сыном турецкого подданного. Несколько глуше говорилось о качестве и количестве избирателей. В этом пункте точное применение к Иерусалиму константинопольского регламента считалось невозможным, или, по крайней мере, неудобным (для кого?). Особым параграфом определялось участие народа в выборе Патриарха, но сведенное почти на ничтожество. По одному голосу от каждой епархии и два голоса – от города Иерусалима, всего 11 голосов, и те исключительно духовных лиц, зависящих, и административно и материально, от Святогробского (греческого) братства.

Пока избиратели народные выбирались сами, снабжались инструкциями и съезжались, вдруг огласилось в Иерусалиме, что выбор кандидатов на патриаршество уже сделан «монастырем», т. е. Святогробским братством, и что список их уже отослан в Порту. Достойных быть Патриархом оказалось 18 человек, а за исключением трех из них, уроженцев Эллады (в том числе и самого местоблюстителя патриаршего престола) 15, готовых занять престол св. Иакова, брата Господня 311. В числе их: 7 архиереев, 7 архимандритов и так называемый великий архидиакон патриаршего престола.

Говорят, на иноверное (турецкое) правительство произвело веселое впечатление такое обилие лиц, способных патриаршествовать в Иерусалиме. Почтенные педагоги Крестной школы (семинарии) почти все, разумеется, помещались в каталоге ищущих «Блаженства». Но почему-то Высокая Порта из 15 лиц признала кандидатуру только за 6-ю – четырьмя архиереями и двумя архимандритами. Вся ученая молодежь осталась «за хороводом», по греческой пословице. Это сильно огорчило ее, но делать было нечего. Небольшое, но весьма многозначительное поприще для ее деятельности оставалось еще при втором, и частью третьем, окончательном выборе Патриарха.

Между тем, народ, не участвовавший в выборе 18 кандидатов, не хотел знать ни 15-ти, ни 6-ти, вообще никого, и требовал повторительного выбора их, совместно с монастырем. Больше месяца монастырь и местный паша старались уговорить его признать уже признанный, утвержденный и видоизмененный правительством список. В начале мая удалось, наконец, какими-то небывалыми (как говорят) телеграммами из Константинополя напугать арабов. Они приложили свои подписи к списку кандидатов, так как своих, отдельных от тех, не имели. Доля патриаршествовать осталась, таким образом, за архиепископами Лиддским, Севастийским <Никифором>, Иорданским и Тивериадским <Нектарием>, игуменом Святого Гроба и начальником Иерусалимского подворья в Смирне.

Чем ближе подходил термин окончательного выбора, тем усильнее велись всевозможные интриги в Патриархии. Из 6 кандидатов предстояло избрать только трех. Но тут оказалось, что измененный Портою список не имел характера неизменяемости. По-видимому, местный губернатор имел право изменять его по своему усмотрению… Вследствие чего почти ежедневно оглашались новые имена внесписочных кандидатов. Так, однажды считалось чуть не верным, что Патриархом будет известный кассир Патриархии. На другой день заговорили о патриаршестве пресловутого экс-митрополита Вифлеемского <Агапия>. Наконец, всплыло имя Назаретского митрополита Нифонта. Полагали окончательный выбор сделать 5 мая, в день памяти св. мученицы Ирины (что на греч. языке значит: мир), но целый день споривши, не пришли ни к какому результату. 6-го числа, в день Иова Многострадального, до того все разошлись в мнениях, что стали сомневаться уже в возможности поставить Патриарха собственными силами. Говорили, что предоставят назначить его или Вселенскому Патриарху, или самому турецкому правительству, и при этом всего проще – возвратить в Иерусалим Кирилла. Имя бедного Прокопия никому не приходило на память.

7-го мая празднуется явление знамения Креста в Иерусалиме. Все готовы были видеть в этом знамение свыше для дела иерусалимского. С раннего утра открылось заседание всех избирателей в большой зале Патриархии, в присутствии иерусалимского губернатора, имевшего бестактность (или макиавеллистический такт) объявить торжественно своим кандидатом митрополита Назаретского. За него же были все арабские голоса. Его же оглашали «русским кандидатом». Сего довольно было для прозорливого ума, чтобы считать кандидатуру его неудавшеюся. Как бы то ни было, в половине того же дня стали известны имена трех окончательных кандидатов. Преосвященный Нифонт получил 27 голосов, в том числе 11 арабских, архимандрит (Смирнский) Иерофей 19 голосов, и Преосвященный Никифор Севастийский 3 голоса.

В час пополудни должен был произойти в храме Воскресения из трех имен безвозвратный выбор преемника святым Кириллу, Софронию, Иоанну 312 и стольким другим знаменитым иерархам иерусалимским. Этот последний акт шумного дела Кириллова имели право произвесть одни члены Иерусалимского Синода, т. е. все архиереи, 4 официала: сосудохранитель (он же игумен Святого Гроба), драгоман, кассир и камарас (мажордом) Патриархии, великий архидиакон и секретарь (бывшие профессора Крестной школы), два бездолжностных старейших архимандрита и ректор Крестной школы, которого только накануне пригласили членствовать в Синоде, по одной, плохо рассчитанной, надежде… Всех избирательных голосов было 16. В случае равенства их перевешивал голос местоблюстителя, имевший значение двух баллов. Сами избираемые не имели права вотировать.

Часов с 10-ти уже толпился на площади храма любопытный народ. Тут же стоял и небольшой отряд солдат. В самом храме были волнение и шум, напоминавшие Страстную неделю. Всех более сновали туда и сюда наши поклонницы, молившие Бога за «владыку Назаретского». В половине 1-го часа прибыл в храм паша. Его провели в алтарь и усадили на скамье против престола. Вслед затем раздался звон на колокольне, и торжественно вступили в храм глаголемые синодики, в первый раз, может быть, сознавшие важность своего звания. Между ними не было ни Назаретского, ни Севастийского архиерея.

Все вошли в алтарь. Прежде всего, прочитан был из Царских врат во всеуслышание народа протокол утреннего заседания избирателей, сперва по-гречески, а потом по-арабски. Ровно в час пополудни местоблюститель надел на себя епитрахиль и омофорец и, покадивши престол и алтарь, произнес: Благословен Бог наш, и проч. После «Трисвятого» пропеты были тропарь и кондак Троице, стихира: Вся подает Дух Святый, слава и ныне, Царю небесный… Ектенией и отпустом закончилось молитвословие.

Затем перед престолом поставлен был письменный столик; за ним сел на стул, лицом к западу, секретарь Патриархии, архимандрит Герасим, и переписал поименно, на белом листе бумаги, всех избирателей, которых и стал потом выкликать одного за другим; каждый подходил к столику и клал в большую серебряную вазу наглухо заклеенный пакет одного формата, цвета и вида со всеми прочими. Не без некоторого смущения подходили вотировавшие, а стоявшие кругом зрители, и в особенности арабские священники, были в полном нетерпеливом волнении. Правда, что огромное большинство голосов было на стороне их кандидата, но мы хорошо понимали, что за исключением их собственных 11 голосов, у Нифонта оставалось их 16, а у Иерофея все-таки было 19. А что их 11 голосов на последней этой котировке не примутся совершенно в расчет, мы это знали очень хорошо. Между вотировавшими не было ни одного араба.

Итак, исход дела должен был казаться им сомнительным. Таким же он казался и постороннему безучастному зрителю, с другой точки зрения смотревшему на дело. Избиратели ставили себе Патриарха, одного из среды своей делали своим начальником… Не естественнее ли было думать, что они предпочтут поклониться (и на долгое время кланяться) лицу стороннему, многим из них совершенно незнакомому, не принимавшему никакого участия в недавних делах их, чем одному из среды своей? Я, по крайней мере, совершенно был уверен, что наш Нифонт, как говорится, провалится, – что и случилось. Когда все избиратели положили свои пакеты в классическую урну, местоблюститель начал один за другим открывать их. Произнося при этом громогласно читаемое в каждом имя. Нечего говорить, что внимание всех было напряжено в высшей степени, а в церкви между народом носился один неумолкающий слитный гул голосов. Первое имя вышло Иерофей. И второе тоже – Иерофей. И третье – тоже. В церкви, вместо неопределенного гула, послышались крики. Четвертое имя было: Нифонт, пятое опять – Иерофей. Шестое и седьмое – Нифонт! Очевидно, на чью сторону склонялись весы выбора. Еще раз имя Иерофея… Потом два раза сряду выходит имя Нифонта. Гул в церкви почти стих. Еще раз – Иерофей и раз Нифонт… Следующая минута должна решить все. Слышится в 8-й раз: Иерофей. Надежды нифонтовцев висят на волоске. Вскрывается 15-й пакет. Иерофей!.. – слышится, и тут же заглушается громом рукоплесканий… Да, в алтаре, кругом престола, раздались рукоплескания. Что делать? Так было. Не забудем, что мы имеем дело с Востоком и с потомками тех, которые изобрели и ввели в общественную жизнь потребность зрелищных удовольствий. Какое имя заключалось в последнем пакете, этим уже никто не интересовался. Патриарх был выбран, и он оказался Иерофей, в то время еще не имевший иной степени, кроме священства и занимавший скромное место настоятеля одного из многочисленных иноземельных владений (подворьев?) святогробских. Не знамение ли это, в самом деле, чего-то высшего, явившееся в тот день в Иерусалиме, в поучение и Кириллам и Прокопиям, и их защитникам и их гонителям, и ученой коммуне и неученой общине святогробцев, восемнадцати искателям патриаршего престола, и еще одному, смотревшему на этот престол просто как на доходную статью в силу своего неверия и властного положения в Иерусалиме?.. II

В то время как в алтаре храма Воскресения раздавались рукоплескания сочувствия и одобрения, по другую сторону иконостаса разносились крики и вопли негодования. Арабы подняли шум и заявляли на всю Церковь, что они не хотят Иерофея и стоят по-прежнему за Нифонта. Недовольный Мутте-Сариф (губернатор) иерусалимский поспешил уйти из Церкви. Мы, русские, потерпевшие поражение, тоже не находили удовольствия более оставаться там. Выбравшись из толпы на площадь храма, мы видели, как стремительно бежали внутрь церкви солдаты, чтобы подавить предполагаемое народное восстание. Такового, однако, не оказалось. Народ скоро успокоился на том, известном у нас основании, что «плетью обуха не перешибешь», а и того вернее, сообразивши, что Нифонт, хотя и угодный ему кандидат, но все же – грек, а не араб, и что следовательно стоять за него до крови – не стоит.

В тот же день полетели от стороны восторжествовавшей телеграммы – известительная в Константинополь, поздравительная в Смирну и, вероятно, немало других в другие стороны. Не дремали и побежденные. Арабы, с своей стороны, немедленно дали знать по телеграфу Иерофею, чтобы он и не думал патриаршествовать над ними, что они его не хотят и не примут. Вообще, день 7-го мая казался каким-то незаконченным и как бы оборванным. Ожидалось немедленное поздравление кого-нибудь с выбором, торжественное сопровождение его в Патриархию, обычное угощение там поздравителей вареньем, ликером и проч. Ничего подобного не вышло. Сухо разошлись все по домам. А в «монастыре», как слышно было, тотчас же возымели место взаимные укоризны, препирательства и чуть не ругательства. Предателями обзывались архиерей Агапий и архимандрит Епифаний 313 – оба с оттенком русским314, чем немало скандализировалось общественное мнение Иерусалима. Положение Нифонта становилось все более и более неловким в глазах его партии, и даже, как говорили, чем-то угрожало ему; вследствие чего он на третий же день после своей неудачной баллотировки должен был отправиться тихонько в свой мирный Назарет.

Дела в Патриархии приняли прежний вид. Всем управлял и заведовал местоблюститель. Стали ожидать решения Высокой Порты. Паша продолжал уверять народ, что дело Назаретского епископа еще не проиграно, и даже побуждал его к заявлению его неудовольствия пред правительством, по случаю «незаконного» выбора Иерофея. Вообще думали, что Иерофей, ввиду неприязненного к нему отношения арабов, откажется сам от выпавшей на его долю чести и что в подобном смысле будет советовать ему само правительство, после чего, естественно, место Патриарха достанется второму кандидату, т. е. Нифонту, – и все уладится. В этом убеждении умы местного населения поддерживала, по-видимому, и сама Высокая Порта, в течение трех недель не дававшая никакого отзыва на исход иерусалимского дела. Иерофей тоже с своей стороны молчал.

Опасаясь, вероятно, действительной нерешительности с его стороны, монастырь отправил к нему депутацию, приглашая его не медлить своим приездом в Иерусалим. Около праздника Троицы стало известно, по частным слухам, что Иерофей согласился на выбор его в Патриархи и что к неделе Всех Святых прибудет на свою кафедру. Наконец, в самую эту неделю получили верное известие, что он только в следующее воскресенье, т. е. 15 числа, сядет в Смирне на Ллойдов пароход и в Яффу прибудет в будущую субботу. Еще в среду отправились встречать его в Яффе два архиерея 315 и несколько архимандритов из Святогробского братства.

В срочный день Его Блаженство (уже он носил это титло) действительно достиг благополучно Святой Земли, которую он оставил около 10 лет назад тому. Там же, в Яффе, находился тогда по делам своего управления и палестинский губернатор, который и принял его с почестями, подобающими Патриарху. Местное (арабское) население также принимало участие во встрече, но довольно сдержанно. В тот же день, к вечеру, он отправился в Иерусалим, ночевал в Рамле и 22-го июня в воскресный день имел торжественный въезд во Святой Град. Между второю и третьею башней на придорожной высоте поставлена была для приема его большая палатка, в которой ожидали его Местоблюститель с прочими архиереями и почти всеми членами Святогробского братства.

Обыкновенно встреча (и проводы) знаменитостей, посещающих Святой Град, бывает в Колонии (может быть, евангельской веси Еммаусе). Но самым почетным лицам, в особенности – администраторам (в том и другом отношении) Иерусалима, предлагается, независимо от встречи, где-нибудь поблизости города, еще «прохладительное», состоящее из сиропа, варенья с водою и кофе. Так было поступлено и в настоящем случае. Прибытия высокого сановника церковного ожидали к 4-м часам вечера. Официально извещенные о том накануне, разные консульства выслали к нему около сего времени своих драгоманов (переводчиков) с кавасами, вооруженными булавами, когда-то имевшими свой смысл и значение, а подчас и – употребление, теперь же обратившимися в простой атрибут кавасовой службы.

Действительно, около 4-х часов вечера стали показываться по дороге от Колонии к иерусалимским высотам всадники, – то одиноко, то кучками. За ними, более сплошною массою, вдали, вытянувшиеся шпалерами по сторонам дороги, кавасы, непосредственно за коими тащилась непокрытая четырехместная немецкая бричка, запряженная двумя лошадьми. В ней помещались: нареченный Патриарх, два архиерея и игумен Яффского Святогробского подворья. По сторонам экипажа шел отряд солдат. Сзади его толпились верхами разные драгоманы, второстепенные члены Патриархии и пр. Виделись две жирные фигуры армянских вартабетов, одна русская камилавка, одна еврейская феска, повязанная черным платком, и пр. и пр. Поравнявшись с палаткою, Блаженнейший вышел из экипажа, поздоровался с Местоблюстителем и другими архиереями, с начальником нашей Миссии (троекратно облобызавшись, по русскому обычаю), с драгоманами и с иноверным духовенством и проч. и направился к палатке. Заняв приготовленное ему кресло, он снова приветствовал всю публику ручным жестом, по-турецки. Затем следовало «прохлаждение», длившееся около часа.

Смиренная фигура и доброе выражение лица будущего Патриарха, вместе с простыми, безыскусственными приемами его, невольно располагали к нему. На вид ему около 60 лет. Большая, почти седая борода благолепно покоилась на груди его, прикрывая собою наперсный крест, украшенный камнями. Это было все, чем он отличался от других сановников греческих, из коих только один Местоблюститель украшен был панагией. Митрополит Назаретский, недавний соперник его, сидел тут же, но как бы несколько дичился и старался отодвигаться на задний ряд стульев. Общее благодушное настроение публики, однако же, встревожено было дошедшею из города вестью, что там кончается досточтимейший и любимейший из членов Святогробской общины, о. Авраамий, второй сосудохранитель храма Воскресения, столько известный Иерусалиму, и в частности – нашему русскому обществу, своей ангелоподобной жизнью.

Около 5-ти часов Его Блаженство сел верхом на богато убранного коня и, в сопровождении не менее как 100 всадников, отправился далее в путь. У первой башни, где открывается Иерусалим, большая толпа народа встретила его радостными восклицаниями. Отсюда уже вся дорога до самых Построек наших обрамлена была любопытными всех возрастов, вер и народностей, населяющих бывшую столицу царства Иудейского. Под стенами русской странноприимницы сделалась такая теснота и давка народа, что с трудом можно было подвигаться вперед конным и пешим. Общий гул голосов людских и животных до того был силен, что заглушал собою совершенно колокольный звон, несшийся с башенок русского собора. Наши поклонники и поклонницы, столпившиеся огромной кучей перед воротами заведений наших, что-то вопили в привет «отцу Патриарху», махали платками, творили крестное знамение и кланялись в землю. Приветствуемый отвечал народу то простым помаванием руки, по турецкому обычаю, если видел перед собой большинство неверующих, то кланялся, приложивши руку к сердцу – особенно в виду европейцев, то благословлял одною рукою, когда различал в толпе своих, т. е. православных греков, арабов и наших русских.

Так он шумно и поистине торжественно следовал до самых ворот города, называемых то Яффскими, то Вифлеемскими, то Хевронскими, то Давидовыми (более, впрочем, по-ученому). Здесь новоизбранный, видимо, имел намерение сойти с коня и идти далее пешим, но не был допущен до сего своими. Сошел он уже у Патриаршей больницы – большого и прекрасного здания, воздвигнутого старанием все того же Патриарха Кирилла, теперь столько поносимого и ненавидимого неблагодарной общиной святогробцев. Спешились вместе с ним, разумеется, и все прочие. Чуть они сделали несколько шагов, как из-за угла искривленной улицы показалась процессия священников в облачении, – как святогробцев, так и разных, так называемых «игумeнов», т. е. временных арендаторов городских поклоннических приютов, величаемых монастырями. Ни одного арабского священника не было между ними. Оттого и пение слышалось при сем только греческое. Первенствующий из иеромонахов поднес новому владыке своему святое Евангелие для лобзания. Шествие отсюда по тесным проулкам было медленное, и, как следует ожидать на Востоке, беспорядочное, хотя солдаты продолжали идти шпалерами по сторонам Патриарха. Прошли, не останавливаясь, ворота патриаршего жилища и вошли в другие соседние ворота, по южную сторону улицы, так называемого – монастыря, в отличие от прочих лже-монастырей именуемого иногда великим, т. е. целой массы зданий разного времени, стиля, названия и назначения, в которых живет Святогробское братство, или по крайней мере – его представители, т. е. все архиереи, не имеющие епархий (in partibus), десятка два архимандритов, с десяток иеромонахов и толпа всяких прислужников и отчасти прислужниц, всего человек с 300, как обыкновенно полагают. Вся процессия направилась разными переходами к придельной церкви свв. Константина и Елены, зовомой по преимуществу Патриаршею; в ней из архиереев имеет право служить один Патриарх, а священник всякий может служить невозбранно. Здесь пропета была обыкновенная лития с ектенией, на которой после Местоблюстителя поминаем был и «избранный Патриарх Святого Града Иерусалима Иерофей». Затем он был введен в патриаршее жилище, где происходило обычное угощение. Конец всего последовал уже в сумерках.

Итак, с 22 июня православный Иерусалим снова получил себе Патриарха – того, о ком за полгода перед сим никто и думать не мог. Теперь у него стало даже три Патриарха: один низложенный, другой уволенный, а третий еще не поставленный. В течение двухлетнего искуса, которому подвергся первейший из престолов христианства, много кое-чего возникло около него, много распалось из созданного веками, многое темное выяснилось, многое покрылось, как говорится, мраком неизвестности, открылись помышления многих и скрылось – по-видимому, навсегда, – измышление немногих, что они безнаказанно могут с детским легкомыслием играть именем, достоинством и судьбой Иерусалимского престола…

И еще одно размышление, думаю, вошло в голову всех, а именно, что без России и помимо России, а тем менее – вопреки России, восточное Православие отселе существовать не может. Прокопия, клеветавшего на Россию, не стало. Выдвинувшая его еллинонеистовая коммуна рассеялась. Остатки ее, представляемые зилотом Епифанием с компанией, видимо, рассчитывающим прибрать будущего Патриарха к своим рукам, надеемся, рассыплются…

Сегодня похоронили о. Авраамия. Это был благоуханный цвет всего Святогробского братства. Вместе с блаженной памяти о. Иоасафом (и еще одним, остающимся в живых, высоким подвижником, – несколько, впрочем, приувядшим под дуновением последних происшествий и запутанностей патриаршего вопроса), покойный составлял всем известную здесь триаду рабов Божий х, коими поистине могла гордиться Святая Земля, далеко не убогая в праведниках. Около 40 лет почти безвыходно пребывал он во храме Воскресения, ежедневно приобщался Святых Тайн на Гробе Господнем, не приставал ни к каким партиям, ничего не имел и ни к чему земному привязан не был, всем служил и всех любил как братьев, и своим прекрасным лицом как бы сиял постоянно. Сегодня мы видели его простертым на полу в церкви Авраамова монастыря, обернутым и зашитым в мантию. Чья-то умная рука, водимая чутким сердцем, осыпала тело его цветами. Отпевали его пять архиереев со всем священством греческим, арабским и русским. Несли его по улицам, как покойного «святого Петра» (митрополита Мелетия) 316, все множество православных Святого Града, с печальным торжеством, какого давно уже не бывало в Иерусалиме. Похоронили его, как и всех других, на Святом Сионе. «Не замечательно ли, – сказал мне один пустынник иорданский, – в самый тот день, как приехал Иерофей, умер Авраамий?» Что же тут замечательного? – возразил я. «А, значит, на его место». Дай-то Бог! III

Добродетель есть магнит духовный, привлекающий к себе сродный ему металл – человеческое сердце. Добрый и смиренный экс-игумен Святогробского подворья в Смирне и архимандрит (каких в общине святогробской есть до 40 человек), Иерофей в два-три дня пребывания своего в Иерусалиме сумел привлечь к себе почти весь «монастырь», в котором, в течение двухлетних смут, дух раздора внедрился до того, что друзья порядка и доброжелатели престола Иерусалимского теряли всякую надежду на улучшение дел. 17 кандидатов патриаршества забыли про свою неудачную кандидатуру и, под благий час, трунили над нею. Невольный соперник Иерофея, митрополит Назаретский, поначалу несколько дичившийся его, вдруг сошелся с ним, под влиянием, конечно, обоюдной простоты обращения, столько свойственной греческому характеру. Молодые «хартисты» 317 увивались около него, в чаянии взять его в свои руки. Старики жались к нему, по естественному нерасположению к молодым и по прямому сочувствию к нему, как свои к своему; одним словом, в Патриархии начинал водворяться мир.

Но за стенами ее его не было, по крайней мере – формально. Народ арабский держался в стороне от нового владыки своего. Иерусалимское духовенство не встретило его и не пришло к нему с поздравлением. «Пускай он даст нам наши права, тогда мы признаем его за Патриарха». Так говорили уже несколько попривыкшие к безначалию духовному православные иерусалимляне. Им возражали, что от одного лица не зависит дать им права, что Иерофей даже еще и не Патриарх в церковном смысле, но что в глазах правительства он есть окончательно признанный Патриарх Иерусалимский, выбранный законно, с участием самого народа, и что чуждаться его было бы непоследовательностью, – переводя же на арабские понятия – глупостью, со стороны народа. Но у упорных была поддержка из Константинополя. Оттуда кто-то телеграфировал в Иерусалим, что Иерофей снабжен от правительства одним везирияльным письмом, а не бератом 318 султанским, и что ему внушено, по прибытии в Иерусалим, сперва уладить дело с народом, а потом уже мечтать о берате. Одна французская газета цареградская, как говорили, действительно имела в себе подобное известие. Знатоки дела, в том числе и местный паша – с другими некоторыми, – утверждали противное, но напрасно.

Чтобы урезонить остававшийся в заблуждении народ, ввиду неудачного приложения аргумента a honesto319, придумали употребить аргумент а тоlesto320. Вдруг 10 домохозяев из православного населения Святого Града, и притом большею частью заседающих в городском меджлисе (как бы – думе), позвали в Серай (древний претор – тоже) и потребовали от них откупа от воинской повинности за 6 лет, составившего сумму в полтораста тысяч пиастров. У всех их не нашлось бы и тысячи пиастров 321 для внесения в казну. Очевидно, другого исхода из Серая им не было, как только – в тюрьму, куда они действительно и попали. Всем в Иерусалиме ясно было до очевидности, какие междустрочные внушения писались народу в этом распоряжении местной власти. Вследствие сего, 26 июня местные священники пошли поздравить Иерофея с благополучным прибытием в Иерусалим. Их за то пригласили участвовать в имеющем быть 29 числа наречении, а 30 – поставлений их Патриарха. На следующий день и из народа многие охотники до кафе и варенья ходили целовать руку Его Блаженства, прикрываясь желанием посмотреть, действительно ли, как разнесся слух, Иерофей снова поставил в патриарших сенях портрет Кирилла, выброшенный и даже, как говорили, изорванный Прокопием и К°. А 28 числа, утром, посаженные в тюрьму все получили свободу, потому что новый Патриарх дал слово паше уплатить за них 110 тысяч пиастров недоимки. Таким образом, мало-помалу, перед Иерофеем сглаживалось все к блаженному дню св. первоверховных Апостолов 322.

Предстояло редкое и занимательное, а для нас, русских, и небывалое духовное зрелище – поставление Патриарха прямо из священника, и притом поставление архиереями, подначальными ему. Мы заметили выше, что Иерофей уже титуловался «Блаженнейшим». Это не была одна вежливость; с минуты, как его признала Патриархом высшая государственная власть, он, по чиноположению византийскому, – уже действительный Патриарх, т. е. начальник или правитель всей Церкви своей области. Из сочинения Константина Багрянородного о церемониях императорского двора (гл. 14) мы узнаём, что прежде церковного рукоположения Константинопольского Патриарха (из пресвитеров) бывало собрание всего чиновства столицы в Магнавре, куда приходил и сам император, который и произносил, в слух всех: «Божественная благодать и наше из нее царство назначают сего благоговейнейшего Патриархом (Константинополя)». После чего новый Патриарх со всеми почестями отводился в патриаршие палаты, где и вступал в управление делами.

Итак, предстояло архиереям рукополагать своего собственного Патриарха! По необычности дела, можно было ожидать недоразумений и затруднений при совершении его. К счастью, у Симеона Солунского, в известном сочинении его, отыскалось несколько глав (73–82) о рукоположениях, где именно указывается, что́ нужно делать, когда Патриарх (Вселенский) поставляется из пресвитеров 323. Указания эти взял за руководство себе Синод Иерусалимский и составил на основании их целую программу того, что́ и как должно быть. Днем рукоположения Патриарха в епископа назначено было воскресенье, 29 июня.

Накануне повещено было, что в тот день, после вечерни, произойдет обычное наречение архимандрита Иерофея епископом Иерусалимским. Вечерня правилась в Патриаршей (как бы – домовой, или крестовой) церкви свв. Константина и Елены. Служил, по существующему в ней неизменному правилу, один из иеромонахов, а читали и пели архиереи 324, которые при сем случае были все налицо. Да можно сказать, что и вся община святогробцев, исключая нарекаемого 325, была тоже налицо. Налицо, сколько вмещала тесная церковь, были и наши поклонники и поклонницы. По окончании службы был составлен, прочитан и подписан акт об избрании на Патриарший престол Святого Града Иерусалима архимандрита Иерофея 326, причем не забыто, конечно, было и имя тишайшего и державнейшего Абдул-Азис-Хана, утвердившего синодальный выбор. Затем двое из архимандритов 327 отправились с зажженными толстыми свечами в Патриаршие палаты, где официально известили нареченного о совершившемся акте и пригласили его в церковь. Вскоре, в предшествии тех же самых вестников монаршей и народной воли, показался в дверях церкви смиренный и видимо смущенный Иерофей Первый, 130-й Патриарх Иерусалимский, одетый просто по-монашески, без малейшего знака переходящего в нему высшего церковного достоинства. Прошедши в алтарь через Царские врата, он, надев на себя епитрахиль и фелонь, возгласил: Благословен Бог наш… и стал кадить святой престол, алтарь и всю церковь, пока читали Трисвятое и пели тропарь с кондаком праздника Сошествия Святого Духа. Затем он же произнес краткую ектению и отпуст. По окончании всего он, стоя в Царских вратах, лицом к народу, произнес краткую благодарственную речь султану с его правительством, Синоду и всему братству и народу за выбор его убожества и недостоинства на престол Брата Господня, при чем проникся глубоким умилением и плакал. Сильное и благое впечатление произвело на всех это заключительное действие «патриаршего наречения». Блаженнейшего проводили с торжеством в его комнаты, где последовало обычное на Востоке угощение, к которому на сей исключительный раз присоединились конфеты.

В торжественный день, 29 июня, у нас на Постройках не было службы. Еще накануне больной начальник Миссии нашей рано утром отправился со всеми служащими при ней в город, ко Гробу Господнему, или точнее – в Патриархию. Наиболее любопытные из нас пристали к нему, чтобы иметь возможность видеть все «изначала». В сенях палаты Патриаршей один из архимандритов читал вслух причастные молитвы. За ними следовал первый час и ектения, на которой все еще провозглашалось имя местоблюстителя Иоасафа и затем уже Иерофея, нареченного Патриарха Святого Града Иерусалима. Было 6 часов утра, когда кончилась эта домашняя молитва. В большой приемной зале стали дожидаться имевшие составить свиту Патриарха при отправлении его в Воскресенский храм. По сторонам Иерофея сидели на диване: наш архимандрит и ректор семинарии, ведшие оживленную беседу то по-гречески, то по-русски. Первый, исходя из случайного совпадения дня патриаршего рукоположения с праздником Апостолов, жаловался преемнику Апостола Иакова на недостаток апостольской деятельности в крае и винил ученых Крестной школы в равнодушии к успехам латинской и протестантской пропаганд. Последний отбивался от нарекания, ссылаясь на обстоятельства… С любопытством малознакомого с делом человека слушавший перепалку собеседников Иерофей удовольствовался замечанием: «Да разве у нас одних только «обстоятельства»? Как же пропаганды-то успевают?» Хорошее начало, подумал я после, когда узнал, о чем шло дело между учеными.

Один за другим подходили архиереи и другие сановники Патриархии. Наконец, урочный час настал. Под звон колоколов длинной процессией спустились мы в храм Воскресения. Все чиновство приложилось к Святому

Гробу и вошло в большой алтарь. Начался благовест вверху алтаря. Архиереи сидели на своей лавочке, в конце их и – Иерофей. Когда звон прекратился и его сменило пение на клиросе, священники, и во главе их наш архимандрит, «взяли время» у Его Блаженства с земным поклоном и стали облачаться. Их примеру последовал и сам благословлявший, тоже – все еще священник. Он отошел за престол, где 4 иеродиакона облачили его во все архиерейские одежды, включительно по саккос. Когда пропеты были катавасии и хвалитные стихиры, все 7 архиереев, облаченные в мантии 328, стали перед престолом, лицом на запад, составивши полукруг, средину коего занимал Местоблюститель. Между ними и Царскими вратами стал с покрытой головой 329 Иерофей и, после возглашения архидиакона: Вонмем, стал громогласно читать исповедание веры, по чиноположению архиерейского рукоположения, в три приема. По окончании каждый раз чтения следовало взаимное лобзание между ним и архиереями. Само собою разумеется, что пункт исповедания, где говорится о подчинении рукополагаемого Патриарху, не читался при этом. Кончив исповедание, он отправился за престол на свое место. Архиереи сняли мантии и стали подходить к нему по два, делая легкое склонение головой. Значит, тоже «брали время» у своего владыки. Затем 6 из них тут же стали облачаться, а Местоблюститель с патриаршею славою вышел из алтаря в храм и стал прикладываться к иконам; затем он занял место посреди церкви на амвоне. Раздалось оттуда обычное: Священники выходите, двукратно произнесенное диаконами. Священники один за другим выходили из алтаря через Царские двери, держа каждый какую-нибудь принадлежность архиерейского облачения 330. Архимандрит наш держал на большом блюде митру, другие члены Миссии – кто палицу, кто поруч. Когда кончилось облачение Местоблюстителя, на вторичное возглашение диаконов: Архиереи Господу, выходите! архиереи попарно вышли из алтаря и стали по сторонам первосвященнодействовавшего, наряду с священниками.

Божественная литургия началась. С удалением из алтаря архиереев нареченный занял там место между Царскими вратами и престолом, несколько сбоку к правой стороне. Священники, входя в алтарь, целовали его руку. Но на малом входе почему-то последовало распоряжение, чтобы архиереи входили в алтарь правыми, а священники левыми дверями иконостаса. Так и было сделано. Во время Трисвятого розданы были в алтаре всем свечи. Затем Местоблюститель сел перед престолом у юго-западного углаего. Митрополиты Вифлеемский и Назаретский взяли за руки рукополагаемого и повели кругом престола. Им предшествовали человек 5 священников и столько же диаконов, так что всех, обходивших престол, было 17 человек, составивших один неразрывный круг или хор. Все три раза проходя возле Местоблюстителя, рукополагаемый лобызался с ним в уста, плечи и руки.

Рукоположение самое не отличалось ничем от обыкновенного архиерейского. Местоблюститель громким и прочувствованным голосом произнес: Божественная благодать и пр., наименовав Иерофея, благоговейнейшего пресвитера, «епископом Святого Града Иерусалима». Подняв и показав народу, сквозь Царские врата, омофор, он возгласил первое άξιος 331. Второе следовало при возложении на новопоставленного двух панагий и креста. Третьим сопровождалось увенчание его митрою. Посох вручен был тогда же с обычным наставлением, но без возглашения на всю церковь, что получающий его достоин держать в руках своих этот символ наказания, или хотя устрашения. Рукополагавшие в последний раз братски приветствовали лобзанием мира своего начальника. Местоблюститель поставил его на свое место, а сам стал с боку его. Все 7 митр, оказавшиеся более неуместными, взяты были с престола и отнесены в ризницу. Архиереи накрыли голову клобуками и повели единого венчанного на горнее место. Возведши его на превознесенную кафедру, местоблюститель еще раз возгласил: άξιος. Пение этого, так сказать, финала патриаршего рукоположения было троекратное. Затем следовали обычные фимы (φήμαι), т. е. величания Патриарха, на греческом, славянском и арабском языках, до 7 раз, по числу семи архиереев, и все дальнейшее последование Божественной литургии. Апостол и Евангелие читаны были на трех языках. Ектений слышались тоже трехъязычные. Пение на клиросе было вперемежку греческое и русское. Патриарх Иерофей восстановил бывший при Патриархе Кирилле обычай причащаться архиереям из рук патриарших, отмененный Прокопием. После службы происходило торжественное поставление нового Патриарха в его палатах, с обычным легким угощением. Один из питомцев Крестной школы продекламировал (по тетради) стихи на древнеэллинском языке. Мы возвратились домой уже в час пополудни.

На следующий день происходило с шумом и блеском, не часто бывающим в Иерусалиме, введение Патриарха Иерофея в его должность. Часа в 2 пополудни он с большою свитою отправился в Серай, где губернатор Палестины вручил ему султанский берат (инвеституру), который тут же и был торжественно прочитан. После сего Патриарх был посажен на великолепно убранную лошадь и препровожден с почестями конвоем войска к храму Воскресения. Здесь, на площадке перед Гробом Господним, пропето было торжественно великое славословие, произнесены две приветственные речи Его Блаженству по-гречески и по-арабски, среди шума и гама неописанного, и происходило в первый раз с патриаршей кафедры всенародное благословение от новопоставленного Первосвятителя.

Из храма, тоже верхом на лошади, возвращался новый Патриарх в Патриархию среди небывалой дотоле тесноты и давки. Дети иерусалимской арабской школы шли впереди его с ветвями и зажженными свечами, распевая нарочно на случай этот сочиненные стихи. В приемной Патриарших палат опять слышались греческие и арабские приветствия новому светилу церковной тверди, отцу сирых и убогих, попечителю и предстателю, советнику, наставнику, утешителю, другу и уж, конечно, – покровителю, неизбежных при всяком эллинском одушевлении, муз. На все эти приветствия и на все заявления радости и преданности народной Его Блаженство отвечал глубокоумиленным выражением лица и истинно отеческим благопожеланием всем и каждому.

О. Загородкин

Иерусалим. 23 июня 1875 года

Печатается по публикации: Церковная летопись «Духовной беседы» за 1875 год. № 30. С. 57–64; № 31. С. 65–80.

Из Иерусалима

(о шайке мошенников, производящих в России сборы на «Гроб Господень»)

Лет за 15 перед сим, если не ошибаемся, в Москве были пойманы полицией сборщики на «Гроб Господень», имевшие при себе и книгу для сбора за подписью Иерусалимского Патриарха Симеона332, оказавшиеся персиянами и чуть ли даже не магометанами. Полагаем, что случай этот не есть единственный в своем роде. Сборщики обыкновенно выдают себя за греков и именуются, для большего успеха в деле, лицами освященными, по большей части иеромонахами и даже архимандритами.

В 1867 г. в числе наших поклонников в Иерусалиме был один, предъявивший святогробскому начальству принесенную им с собою из России так называемую разрешительную грамоту, обыкновенно выдаваемую поклонникам святых мест от Патриарха Иерусалимского, которая оказалась контрафакцией неизвестного происхождения. Случай этот раскрыл (но, к сожалению, только голословно, без всяких судебных и иных последствий) целый ряд проделок какого-то темного общества обирателей простонародья нашего во имя святынь иерусалимских, избравшего поприщем своей деятельности губернии Херсонскую, Киевскую и, вероятно, еще другие сопредельные. По рассказам упомянутого поклонника, мнимо-иерусалимские сборщики разъезжают по два и по три человека вместе по селам и деревням, обыкновенно в осеннее время – по сборе плодов и окончании всех полевых работ, продавая народу разного рода иерусалимские и вифлеемские изделия, в том числе и разрешительные грамоты, и получая за свой товар, ценимый обыкновенно высоко 333, и деньгами и натурою, где как придется; по слухам, их пущено из Иерусалима 40 человек, и в Одессе у них есть свой дом 334, в котором живет и их собственный архиерей, занимающийся отправкой сборов за моря и пр. Кто они такие, сообщивший сведения не мог сказать ничего положительно. Обыкновенно это – люди средних лет, черноволосые, одетые по-духовному и плохо говорят по-русски, – вот все, переданные им, характеристические признаки смелых и ловких пройдох 335. При них всегда есть и переводчик, из русских, одетый большею частью послушником.

Так ли все это на самом деле, как передавал обобранный ими поклонник-крестьянин (Киевской губернии, Чигиринского уезда), мы утверждать не можем. По некоторым орфографическим признакам поддельной грамоты (литографированной славянскими буквами), можно бы думать, что она не русского, а скорее цареградского происхождения, и – ясное дело – не греческой руки 336.

Кроме случая с грамотой, в Иерусалиме не один раз возникали истории с саванами святогробскими, продающимися в центральном, так сказать, их депо, в самом храме Воскресения в Иерусалиме, и приготовляемыми (т. е. печатаемыми черной краской на кисее низкого достоинства) местными искусниками с ведома и разрешения Патриархии, которой составляют как бы привилегию. Для большего сбыта этой, весьма доходной, статьи, она, разумеется, отдается (может быть, помимо ведома святогробского начальства) и на комиссию разным пригодным для сего факторам, в том числе и нашим поклонницам-торговкам, снующим ежегодно между Одессой и Иерусалимом. Такая прибыточная торговля естественно должна возбуждать конкуренцию в людях того же ремесла или в спекулянтах, избравших Восток поприщем своей деятельности. В 1866 г., если не ошибаемся, святогробскому начальству удалось захватить целую кипу конт-рафактированных саванов, складочным местом которых оказались наши Русские Постройки в Иерусалиме. При невозможности произвесть правильное следствие о деле, оно осталось тогда не выясненным. Заподозрены были в контрафакции наши афонские проходимцы, ежегодно наезжающие в Иерусалим к поклонническому сезону с разными произведениями своей местной индустрии. Потом еще раз огласилось, что фабрикация поддельных саванов производится в самом Иерусалиме, и именно в коптском хане 337 и опять-таки нашими выходцами с Афона 338.

После всего, сказанного нами выше в виде предисловия, мы приступаем теперь к изложению фактов мошенничества того же рода, хотя и не самой свежей даты, но все же самых новейших, дошедших до сведения нашего, – сообщенных нам документально, и именно с целью обнародования их во всеобщую известность России. Один из почетнейших жителей города Ч…а А…ой губернии получил (не знаем, каким путем) следующее письмо:

«Ваше высокоблагородие, И. А-ч. Имея в виду вашу благодетельную милостыню, оказываемую по христианскому долгу для многих, – вследствие этого обращаемся к вашему высокоблагородию об оказании благосты-ни от вашей щедрой руки: как мы, живя в дальной стране, стране такой, где нет изобилия к нашему проживанию и приобретения для благоугодного дела, то, прибегая к милосердию вашему, осмеливаемся обратиться к вам с покорнейшею просьбою – не благоугодно ли будет вам для Иерусалима сделать пожертвование, которое мы собираем от благотворительных лиц для храмов Господних, а именно: на три колокола, для ризницы, сосудов и евангелия; и так по милосердию вашему для нашей страны Иерусалима, если милость будет от усердия и щедрот ваших, не откажитесь чрез обращающихся лиц к вашему высокоблагородию во имя Господа Бога сделать со своей стороны по возможности какое-либо пожертвование, за которое Господь Бог ниспошлет на вас и семейство ваше свое благословение, и, не теряя надежды на ваши к нам милости и благодеяния и пребывая к вам с почтением, да будет милость о вас Господа Бога. Посланные от вас пожертвования получены, за которые посылаю вам крест Спасителя, – он вознаградит вас за все пожертвование.

Кирилла милостивый, Патриарх Иерусалимский, благословляющий вас во имя Господа Бога. Архимандрит Василий Петрас 339, казначей. 7 августа 1871 года».

В начале письма сбоку приложена и черная печать, круглая в ³/ ₄ вершка в диаметре, с изображением посредине воскресшего Иисуса Христа, и славянской надписью кругом: «пчть с: ГРАДА ИЕЛИМА ГРОБА ГОСДНЯ» 340. Письмо это в лист, староприказного почерка, с перламутровым крестом вместе вручены были получателю 28 ноября 1871 г. «диаконом Воскресенского монастыря Степаном Захаровичем Поповым и монахом Осипом Яковлевичем Сюра», как замечено собственной рукой его на письме мнимого Кириллы Милостивого. Того же дня с теми же поверенными Святого Гроба жертвователем послано Патриарху Кириллу 50 рублей, при особом письме.

15 декабря 1872 года последовал ответ Патриарха (мнимого) на письмо жертвователя, полученный им 15 мая (1873 года) через некоего Юсупа-Якуба, с которым еще посланы были им ко Святому Гробу 10 рублей. Ответное письмо писано уже другой рукой не твердо, и как бы женской, на почтовой бумаге в 8-ю долю листа. Содержание его следующее:

«Божиею милостию Кирил Патриарх святаго града Иерусалима.

Рабу Божию И… и супруге его рабе Божией Ф…, а равно и чадам их Н… И… А… И… А… и А… Да почиет на всем доме вашем святительское мир и благословение да неспослет вам Бог свыше всему вашему семейству телесного здравия, наипаче всего душевного спасения и изобилия всех благ. В знак же нашего святительского вам благословения посылается от нас образ Успения Пресвятыя Богородицы 341, и просим доброхотного вашего пожертвования на богоугодное дело, т. е. на поправку царских врат в храме Воскресения Христова, и на сооружение паникадила, эти два предмета требуют значительного расхода, но вы соблаговолите ваше богоугодное пожертвование, сколько вам Всевышний Творец по сердцу положит, да при сем буди вам во известие! Если вы пожелаете чтобы вы еще выслали нам сколько-нибудь суммы, на приобретение мраморного камня, на котором бы должны быть высечены всего вашего семейства имена, для поминовения в литургиях и во всех наших молитвах о долгоденственном вашем здравии. Хотя ваши имена у нас в бумажных помянниках и записаны, но все-таки оные по частому употреблению рвутся, ветшают и приходят в ничтожность.

И еще позвольте вам объяснить о сем, вы о своем прежнем вашем подаянии, или сомневаетесь? или же быть может хвалитесь? Ибо у нас во храме Воскресения Христова на паникадиле наша свеща погасла и не горела 40 дней, о чем мы много молились Богу! О отпущении вашего согрешения, после чего снова ваша свеща стала гореть, по сему случаю в обязанность вам вменяется – самим помолится усерднее Богу по вашей возможности по нескольку поклонов в сутки о своем согрешении.

Выше означенный образ представит вам наш служащий, а ваш знакомый Юсуп-Якуб, которому вручите без всякого сомнения ваше богоугодное пожертвование, чего надеемся от вас ожидать. Ваши богомольцы, Кирил Патриарх удостоверяет при начале сего письма собственною печатью 342, а заведующий русской постройкой архимандрит Авдеон 343, своеручным подписом, заведующий греческой постройкой Актарий архимандрит 344, архимандрит Авдион, и архимандрит Актарий всепокорнейше просит, не будет ли чего-нибудь пожертвовать нам на одеяние, что удостоверяют приложением церковной храма Воскресения Христова печатью» 345

15 декабря 1872 года. С<вятой> гор<од> Иерусалим

В бытность свою в минувшем апреле месяце в Иерусалиме, г. И. А. Н-ъ осведомлялся в нашей Миссии и в Патриархии о сборщиках диаконе Стефане Попове и монахе Иосифе Сюра. Разумеется, таких не оказалось ни в наличности, ни в памяти всех здесь живущих. Имя Юсупа-Якуба есть одно и то же с Осипом Яковлевичем, только произносимое по-арабски. Оно дает повод заключать, что мошенническая шайка пользуется участием и арабов, с недавнего времени начавших разъезжать по России (преимущественно южной) с четками, крестиками и иными изделиями Иерусалима и Вифлеема.

А.

Иерусалим, 11 мая 1875 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1875. № 23. С. 8–9.

Из Иерусалима

(7-го июля 1875 года; нежеланные палестинские богомольцы из России)

Памятные статьи о нашем поклонническом деле в Палестине, печатавшиеся не так давно в «Церковно-Общественном Вестнике» и отзывающиеся (для знатоков дела) немного курением сильному и помыканием слабого, в ряду «безобразий», усмотренных им между нашим иерусалимским простолюдьем, поклоняющимся «земному пупу» и эксплуатируемым разными проходимцами, шатающимися по свету в образе послушников, единоплеменных и иноплеменных, пропустили один отдел их, заслуживающий иметь всеобщую известность. Мы постараемся, насколько нам доступно, восполнить пробел этот.

Кроме саранчи проходимцев, налетающих на Иерусалим ежегодно с севера и отчасти устроивших в нем оседлое пребывание, Святой Град служит сборищем и личностей высшего полета, частью водворившихся в нем даже давно и «на веки», частью избравших его пунктом частовременных (грозящих быть ежегодными) посещений. Побуждений, которыми люди водятся при этом, мы не беремся разбирать здесь. Верим, что они хорошие и душеспасительные, но не погрешим, думаем, если назовем их вместе с тем и несколько односторонними, во всяком случае – более или менее самолюбивыми. Человек думает: отправлюсь в Иерусалим, и там, под непрестающим благим внушением святой местности, проведу несколько месяцев (или остальные дни жизни) в тишине, удалении от суеты мирской и душевном спокойствии. Прекрасно, что и говорить! Но, нам кажется, весьма односторонне, простовато и самолюбиво.

Читали мы когда-то одну старую непригожую басню о том, как ворона, оставив свое гнездо, искала себе другого места, жалуясь встретившей ее ласточке на то, что прежнее гнездо… совсем загажено. Ответ ласточки известен. Мы не повторяем потому его. Но не знаем, известен ли он нашим пустынолюбивым горлицам, устремляющимся в Иерусалим для спасения души? Оставляют они свои обсиженные гнезда в родной земле и с радостью летят на чужбину – светлую, теплую, чистую, благоуханную. Душа их полна самых сладких чувств и веселящих надежд при этом, недостает ей только одного – смиренного, справедливого и совершенно естественного вопроса: та прекрасная и желанная чужбина, в свою очередь, рада ли им? Не скажет ли она им вместе с ласточкой, гнездо-то вы там оставили, да… но мы обещались не повторять слов беззастенчивой птички. Не задавшись же столько необходимым (и поистине – душеспасительным) вопросом, наши перелетные пташки прибывают в Иерусалим со всем скарбом своих застарелых привычек, местных влияний, сословных воззрений и с прибавком ко всему этому какой-то черескрайней восторженности, при первой возможности переходящей в бестактность или безалаберность, характеризующую вообще русских туристов за границей.

«Заграница», конечно, широка и в общей сложности русское безалаберс-тво и бывает в ней, как капля в море. Совсем иначе дело видится и бывает на тесном и узком, но, к сожалению, слишком видном пространстве заграничном, именуемом Палестиной.

Иерусалим, несмотря на свою всесветную славу, есть весьма необширный город, вроде наших из больших губернских городов, и, подобно им, имеет все условия (даже несравненно большие) к образованию своего «провинциального» духа со всеми его чадами и исчадиями, известными под именем слухов, вестей, пересудов, сплетней, распрей, сцен, историй и прямых безобразий. Под этот-то недушеспасительный дух и попадают наши добрые богомолицы, ступающие на Святую Землю с полной, но, конечно, ошибочной надеждой, что там уже ничто не напомнит им их оставленное гнездо… Увы! Очень скоро они устрояются совершенно по-домашнему на чужбине до того, что чужбина чурается их, открещивается от них и не знает, как избыть их. Непроходимое самолюбие, большею частью смешное и жалкое, разносится во все стороны и от их кельи, и от их обстановки, и от их беседы, и от их молитвы… Над их неловкостью, тупостью, неприложимыми к краю понятиями и требованиями, заносчивостью, обидчивостью, ревнованием, податливостью и проч. смеются туземцы – даже те самые голодраные арабы, на которых они с высоты своих замкнутых понятий смотрят как на скотов.

Вот тут-то и видится нам, во всей своей непроглядной наготе, упомянутое выше одностороннее самолюбие русское, слепое и, так сказать, беспардонное, которое ничем не меньше «безобразит» нас в Палестине, как и пресловутое поклонение пресловутому пупу земли. О нем, как о пробеле, и собрались мы поговорить. Но, признаемся, уже и не хочется налагать на него руку. Отчего? – спросит читатель. Да хотя оттого, что sui sumus346.

Не редкость, говорят, встретить в Иерусалиме русскую поклонницу, которая в течение десяти лет успела побывать в Святой Земле три, четыре и больше того раза. Что-то неудержимо влекущее она имеет в себе для наших бывалиц – до того, что некоторые решаются и совсем оставить родину, поселившись навсегда в Иерусалиме, – благо теперь там есть русское начальство, русское духовенство, русская служба и русская земля. Нам указывали в Иерусалиме русскую «генеральшу» и «генеральскую дочь», «полковницу» и «дочь полковника», «дочь бригадира» (откуда взялся в наше время этот чин?), «советницу», «поручицу» и других многих чиновниц, безвыездно проживающих во Святом Граде.

Не скажем, что всем им полезно было бы встретиться на горах Иудейских с вещуньей-ласточкой, но совершенно убеждены, что паче иных пресловутой «капитанше» было бы весьма полезно усесться на своем старом гнезде и уже не прилетать более в Палестину. Имя этой поклонницы стало славно в Иерусалиме до того, что о нем надлежало дать сведение в отечество. В первый раз она последовала в Иерусалим в 1868 г. на целый поклоннический сезон, т. е. от Рождества до Пасхи. Своими воинственными наклонностями она еще тогда получила громкую известность в Женском приюте Заведений наших. Тогдашняя смотрительница приюта (мать Магдалина) 347, сама отличавшаяся сильным влаственным характером, с ужасом рассказывала раз (лицу, от которого мы из уст слышали это), как благородная дама, во гневе на какую-то соседку по комнате, схватила ее, приперла к стене, пальцами раскрыла ей рот и харкнула в него… Эпизод, избавляющий нас от дальнейшей характеристики человека.

В 1870 г. снова воссияла на иерусалимском горизонте эта русская звезда первой величины. Она привезла с собой разные (сборные) приношения для церквей и целый магазин соленой рыбы, грибов, окороков для собственного прокормления, а равно и для открытия русской торговли в Иерусалиме. Ее ежедневные схватки с поклонницами, иски и взыски по делам с местными жителями, участие в контрабандной продаже саванов, ссора и чуть не драка с пономарем в церкви из-за места и прочие подвиги еще долго памятны были на Постройках по ее благополучном отбытии восвояси.

В минувшем 1874 г. в третий раз показалась в Иерусалиме славная «капитанша», но уже не в качестве поклонницы только, а в достоинстве «начальницы Женского приюта». Еще плывя на пароходе в Палестину, она распоряжалась ехавшими с нею туда же поклонницами, как уже своими подручными, говоря, что она царской бумагой назначена управлять ими. По прежнему примеру, она привезла с собой с десяток бочонков соленой рыбы и других съестных припасов, сотни аршин холста и Бог весть чего еще. Оказалось, что она действительно подавала на Высочайшее имя прошение о назначении ее в должность смотрительницы Женского приюта нашего в Иерусалиме и что ее прошение осталось без последствий. Неудача эта разъярила почтенную «чиновницу» донельзя. Ее схватки с смотрительницей и со всеми окружавшими ее вынудили консула переместить ее в Мужской дом. Кроме бешеной сварливости, героине навязывали недобросовестность в торговых сделках и даже воровство 348… Дошло до того, что на Постройках стали бояться капитанши, как чумы. Никто не заговаривал с нею и даже избегал встречи с нею, боясь как бы экс-начальница не вцепилась в него. В церкви – Боже сохрани, если бы кто стал впереди ее! У себя ли на Постройках или у Гроба Господня и вообще где бы то ни было на святых местах, везде она готова была сцепиться с кем попало.

Рассказывали, в праздник Вознесения, на Елеоне, при архиерейской службе, капитанша, готовившаяся к причастию (разумеется – первая), когда увидела, что архиерей подозвал впереди ее какую-то другую госпожу, закричала: «як своих знакомек, так умиешь позваты!..» А какую-то нашу же поклонницу, проторившуюся к святой чаше, схватила за горло и чуть не задушила. И можно ли поверить? Эта же самая «скаженная», как звали ее землячки, женщина, в латинский праздник Тела Господня, вся одетая в белый флер и кисею, вдруг очутилась в католической процессии, и непременно вслед за самим Патриархом! С какой стати? Русская, Православная, благородная! И где? В Иерусалиме, у самого Гроба Господня! В объяснение своего фанфаронства она говорила, что они все, еще будучи детьми, так делали в латинское «Божье цало» 349 в своем городе. От часу не легче!

Вышла особая история у сей капитанши. Еще в первое пребывание свое в Иерусалиме она заняла у начальника Миссии под расписку 100 двугривенных, обещаясь возвратить их, чуть получит деньги из дома. Вместо того, в день отъезда выпросила у него же еще 20 франков на дорогу, давая клятву, что чуть возвратится домой, вышлет долг свой с благодарностью. Ничего подобного не случилось.

В бытность свою в другой раз в Иерусалиме, она и не заикнулась о своем долге, уповая на то, что некоторые сделанные ею для церкви Миссии пожертвования заставят кого следует не вспомнить о нем. Убралась почтенная дама из Иерусалима таким образом с спокойной совестью. Но в третье (ужели не последнее?) путешествие ее ко святым местам ее совесть была жестоко возмущена. Начальник Миссии, видя, что должница и еще раз намерена улизнуть от него, после праздника Пасхи текущего года заявил в консульство, что поклонница X. должна ему около 25 рублей и что он просит консульство удержать при отъезде ее депозитованные ею деньги… Можно представить, в какой раж пришла боголюбивая торговка-поклонница, когда узнала о таковом «насилии». «Нехай вин мене убье, а не заплачу!» – это были ее первые слова человеку, который одолжил ее в нужде. «Вин продал мою завису 350. Я ее не бачу у церкви. Нехай вин возворотит ее мини преж!» Надобно знать, что в числе пожертвованных ею для церкви вещей была и завеса к Царским вратам из зеленого штофа.

Еще прежде у капитанши была история с гефсиманским игуменом. Она пожертвовала для церкви Божией Матери шелковую пелену. Так как пелена оказалась старой, то святогробское начальство, отправляя какие-то священные облачения в Афины для церкви тамошнего Иерусалимского подворья, завернуло их в капитаншину пелену. Жертвовательница, в последний приезд свой в Иерусалим, не видя своей пелены в Гефсимании, беззазорно взвела клевету на игумена, что он или продал ее куда-нибудь, или употребил на что-нибудь нецерковное… Чтобы отвязаться от новой «мегеры», потомки Иона вытребовали из славных Афин пресловутую пелену и тем только оправдались пред ее ареопагом.

Такую же историю храбрая воительница затеяла и в Миссии. Не замечая в церкви своей завесы, она подняла шум, крича, что ее пожертвование пошло Бог знает куда. В первое же за тем служение ее завеса была придета к Царским вратам. Что же вышло? «То не моя зависа! – объявила смелая женщина. – Моя була с билыми квитками. А сея – ни! не моя!» В Миссии сперва не могли объяснить такого ее изворота. Но вскоре дело объяснилось. Начальник Миссии получил следующее письмо от ее благородия: «Ваше благословение. Бывши сколько раз у вашего высокоблагословения, я не могла видеть вас и переговорить с вами лично насчет привезенной мною завесы зеленого атласа с набивными цветами в 7 полос для царских врат, которая стоит 70 руб. сер., и митру, жертвованные братом моим, служащим в министерстве финансов. Я, к сожалению моему, занавесь у царских врат не вижу, и получила очень верные сведения, где находится жертвованная занавесь. Почему, не доводя вас до неприятности, я прошу ваше высокоблагословение причесть мои сто двугривенных к 45 р. и отдать мне деньгами за занавесь. В противном случае я передам брату, и вам будет неприятно, если брат мой вытребует ее в Петербург к себе. Прошу вас успокоить меня, дабы я не высказала обо всем своему брату. Прошу вас с получением сего письма уведомить меня. N. N. капитанша» 351.

Итак, найти способ не заплатить своего долга, да еще и получить 45 рублей! Афера – хоть куда! Для вящшаго успеха пушен в ход и аргумент застращивания. Нет, это поступок не «скаженной», а очень смышленой коммерсан-тки. Когда ей заметили после сего, что в Миссии составят акт о подлинности завесы, она спокойно отвечала: «А я присягну». Между тем, пришло время отправляться христолюбивой поклоннице восвояси. Ей объявили, что есть денежный иск на нее со стороны Миссии и что до окончания дела консульство находит нужным, чтобы она оставалась в Иерусалиме. Передать нельзя неистовых криков ее в доме Миссии по поводу сего «арестования» ее, за которое все уйдут под суд и пр. Когда ей заметили, что бесполезно и неприлично кричать, что дело весьма простое: пусть она уплатит свой долг и едет, куда хочет, ту же минуту. «Давайте ж мини мою роспыську», – заговорила она решительно, точно собираясь наконец уплатить свой долг. «Но ведь вы признали за собою долг ваш, так что ж тут поможет ваша расписка?» – На это замечание она отвечала настойчивым требованием расписки. Дело в том, что кто-то ей сказал, что расписка ее затеряна. Ей представили и ее расписку. Чуть она ее увидела, упала на колена, подняла руки к небу и начала просить, чтобы ей провалиться сквозь землю, если это ее расписка, что она совсем и писать не умеет 352, что она готова присягнуть и пр. После такого оборота дела ясно становилось, что бесстрашная женщина не отступит ни перед чем. Но так как отречение ее от своей расписки равносильным могло казаться обвинению начальника Миссии в подлоге, то потребованы были сим последним объяснения от нее в присутствии г. консула. Консул начал с того, что спросил, признает ли она за собою свой долг? Ответ: «признаю». Отчего вы не хотите уплатить его? Ответ: «Нехай вин мини уплотит за мою занавису». – Это другое дело. Вы уплатите свой долг, а потом будем разбирать дело о занавесе. «Не вплачу, – бо він мини должен 75 карбованцив за мою занавису». – Вы писали, что вам известно… Ответ: «Я вже казала им, що пысаты не вмію. То пысала одна афицерша з Москвы». – Все равно, кто бы ни писал. Вы отвечаете за письмо. Ответ: «Ни! Хто пысав, той и отвичае. Эге! Я законы знаю…» – Все равно. Вы утверждаете, что вам известно, где находится занавесь. Ответ: «Эге! Ну!» – Так я вас приглашаю сказать теперь же, где именно она находится. Ответ: «Не скажу». – Как же вы можете не сказать? В противном случае вы клевещете, а на клевету – да еще на служебное лицо – вы знаете, люди и в тюрьму, и в Сибирь идут. Ответ: «Не скажу и не скажу! Зарижьте мене, коли хотите, а не скажу». (При сем падает на колени и бьет головой о пол.) – Но, послушайте же. Вы должны сказать. Ответ: «Скажу, та не здесь. Я не вашего ведомства. Я военная. Эге! я знаю законы. Скажу усе, усе, та не здесь, а у министерстви, у Сыноду… Эге!» – Но вы еще и другую клевету взводите, отрицаясь от своей расписки. Ответ: «Вже ж! то не моя роспыська. Там подписано мое имя, а я пысати не вмію. На моей роспыське були поставлены три хрестики». – Да чем же вы докажете, что это не ваша расписка и что на вашей стояли три крестика? Ответ: «А я прысягну»… – А я бы советовал вам, без дальних околичностей, уплатить долг ваш, который вы признаете за собой, и ехать с Богом. Ответ: «Не буду платити. Зарижьте мене, я в ваших руках. Вы усе можете зробити со мною, а не буду!» Тем и кончилось иерусалимское судопроизводство наше. И что поделаешь, в самом деле, с такой законоведицей, которая не подлежит ничьему суду за границей и которая, в то же время, готова присягать ежеминутно – в оправдание себя и в обвинение другого?

Но довольно. Я уже чересчур продлил свое повествование об одном из русско-иерусалимских курьезов 353. И в Миссии и в консульстве мне в один голос говорили, что явления нашего мира, подобные «капитанше», только перефразируемые на тысячу ладов, охлаждают в заведующих делами тамошними доброе расположение к поклонникам вообще. А между тем большинство поклонников – и особенно поклонниц – имеют настоятельную нужду в самом близком, как бы родственном, участии наших иерусалимских властей. Об этом, конечно, следует пожалеть.

Солодянский

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1875. № 33. С. 4–6.

Из Иерусалима. От Иерусалимской Духовной Миссии

Лестное сочувствие, которым пользуется в среде русского общества наша Иерусалимская Миссия и которого доказательств, надеемся, нет нужды представлять – особенно для тех, кто бывал в Иерусалиме и видел обстановку Миссии, – давно и неоднократно побуждало нас взять на себя смелость обратиться печатно с словом благодарности к тем, кто удостаивает нас своим поощрительным вниманием и драгоценным доверием; ожидался только приличный повод к тому. Первым, какой представился, мы спешим воспользоваться, потому что и без него нудимся высказать то, что имеем на душе. Не считая особенно важным чередование десятичного числа в «летнем обхождении» человека и особенно в его духовной деятельности, мы тем не менее не видим, почему бы не отнестись с большим увлечением к возвращающейся после значительного промежутка времени летосчислительной цифре, с которой связаны дорогие воспоминания первого водворения нашего на Св. Земле.

Одиннадцатое сентября 1865 г. составило микроскопическую эпоху в микроскопической службе нашей и естественно являлось потому на призыв памяти всегда в особенных исключительных очертаниях, напоминающих незабвенный годичный экзамен давно минувших дней и вносящих неминуемо в душу заботу о чем-то вроде отчета и пересмотра прожитого времени. Украшаясь и прежде того именем миссионера уже в течение целых 15 лет, мы однако же только с этого дня приняли на себя официально дело Миссии.

Не имеем притязания и действительно думать о себе как о миссионере, в общеупотребительном (тесном) смысле. По роду деятельности нашей, мы не пропагандируем своих убеждений тому, у кого их нет и кому отсутствие их можно бы вменить в недостаток; мы до того не Миссионеры, что еще недавно за присоединение к православию одного монофизита получили, откуда (не) следовало, возбранительные внушения. Мы только смотрим за пропагандистами и, насколько можем, мешаем им – из людей доброй веры делать сынов геенны, сугубейших их. Зато, в тесных пределах своего поклоннического миссионерства, мы старались, насколько умели и смели, не сидеть даром в течение минувшего десятилетия. И, прежде всего, свой угол мы считали своим первым долгом держать в порядке и возможном благолепии, столько нужном в Иерусалиме при соперничестве разных вер и вероисповеданий, по руководству более или менее тонкого духовного вкуса устрояющих свои богоугодные учреждения, в том числе и поклоннические приюты.

К сожалению, Миссия до сих пор не имела утешения назвать что-нибудь в Русских Заведениях иерусалимских – своим. Оттого поражающий всякого, вступающего в Заведения с Яффской дороги, пустырь, прилегающий к дому Миссии и к собору, не должен подавать никому повода к заключению о нашем или неумении, или нехотении обратить его во что-нибудь более приглядное для глаза и отрадное для сердца 354. Переходя из вещественного к невещественному, мы еще более затруднимся в приискании вещам их прямых и собственных имен. Славная задача Миссии (случайная или преднамеренная – не беремся судить), с которой в таком блеске выступил на первохристианском Востоке блаженной памяти предместник наш, Преосв<ященный> Кирилл Мелитопольский 355, в 1865 г. была уже достоянием архивов, и всякая попытка возвратиться к ней имела бы своим последствием повторение древней палестинской поговорки, засвидетельствованной божественными устами: Жестоко ти есть противу рожну прати, – особенно жестоко тому, кто сам столько лет составлял в некотором смысле одно целое с рожнами и привык их силою жить и хвалиться.

Но эти «столько лет» также прошли для нас не даром. Целую четверть столетия наблюдая и из близи Восток и дела его, мы научились думать, что назначенное для всякой вещи под небесем время не может не быть назначено и для нашего суждения о Востоке. Вещее слово 1854–55 годов: Не постыдимся во веки, – при разительном факте постыждения, должно иметь тот смысл, что в следующий за минувшим и минующим век нам необходимо изменить свое положение на Востоке. Тот конь, на котором мы уже около 200 лет выезжаем туда, успел постареть за это время до того, что не целесообразно, да, пожалуй, и небезопасно, нам сидеть более на нем. Шумя и гремя, по крайней мере, парадируя перед Востоком издали и не иначе дотрагиваясь до него, как только сокрушая, подобно баснословному Геркулесу, мы как будто забываем, что франки вошли во все жизненные поры Востока еще со времен Крестовых походов, – что армяне и даже копты (напр. в Египте), едва ведомые нам географически, составляют силу несокрушимую на Востоке, – что проповедники немецкого «евангельствования» пожирают всеми усты Нового Израиля, продолжающего и после печального урока 1453 г. свою неуместную борьбус Богом (только не из-за благословения), – что, наконец, Святая Земля нечувствительно снова переходит в обладание Ветхому Израилю! Шестьдесят миллионов православных, – сидим и смотрим, как заветный край, по любимому выражению современному, стушевывается воочию у всех до того, что скоро ни на каком коне не окажется возможности выехать в него.

Помышление, – больше – сокрушение обо всем этом и заставили нас прокладывать себе «дорогу будущего» на Востоке, которого давно ждут, а именно занимая в нем оседлое положение, никому из населителей Европы столько не пригодное, как нам, которых она не обинуясь именует азиатам и. Будем отвечать умнику по уму его, во исполнение слов Премудрого. Если мы – азиаты, то нам и думать и тужить и радеть об Азии, особенно этой исторической «передней» Азии, духом которой мы живем от купели крещения и о духе которой так мало помышляет Европа, гоняясь совсем за другими приманками азиатской мысли и жизни. Если мы – азиаты, то нам, а не европейцам, сподручнее и жить в Азии, особенно – если эта Азия – Палестина, библейскими преданиями которой отцы наши любили руководствоваться до мелочей.

Смело было бы похвалиться нам, что дорога, на которую мы вступили, представила нам все удобства современных путей передвижения. Даже тех роз, которыми древняя поэзия обставляла известные ей широкие и удобные пути, нам не иначе удавалось видеть на своем, как только под образом давно отцветших. Но благодаря Богу и ни на минуту не перестававшее сочувствие христолюбцев, которыми переполнена дорогая отчизна, мы ни разу не поддавались безвременному малодушию. Высокое правительство, через посредство весьма зоркого и не дремлющего приставника своего на Востоке, не замедлило подать нам свою крепкую руку помощи и одним мановением пера вывело нас, поистине можно сказать, из тьмы на свет Божий. С приобретенным нами правом покупать недвижимую собственность в пределах Турции, мы выведены были на широту и свободу, о которых и мечтать не могли прежде.

Пять лет робкого, связанного, приниженного перед своими и чужими, ложного положения Миссии – собственницы в Св<ятой> Земле, разумеется, скоро сгладились в памяти нашей; но счетные записи той премрачной эпохи не перестают свидетельствовать памятниками нерушимыми о неровной, беззащитной и подчас безвыходной деятельности нашей в минувшем. Кто видит теперь благополучно существующие и даже цветущие территории русские с воздвигнутыми на них зданиями при Мамврийском Дубе, в Эвфрафе, в Горней, на Элеоне и пр., тот затруднится представить, сколько и каких преткновений уложено, так сказать, под основания каждой из них. Но доверие соотечественников было равно нашему терпению, и доброе дело шло почти не останавливаясь, обыкновенно без напрасного шума и без неуместной огласки. Столь естественные в подобных случаях между невегласью пересуды и наговоры, можно сказать, совсем не имели места в деле нашем, по крайней мере, никогда не принимали таких размеров, чтобы заставить нас задуматься или попятиться.

Оканчивая свой «пролог», мы поистине «священны м» долгом считаем исповедать, что, кроме крепкой руки правительства и щедрой руки христолюбивого общества русского, нам постоянно, и как бы ощутительно, помогала невидимая рука Божественного Промысла, – как, когда и при каких условиях или обстоятельствах, – об этом было бы долго и не совсем уместно рассказывать. Мы часто повторяли себе и другим, себе – в утешение, другим – в назидание, премудрое рассуждение Гамалиилово, не стесняясь прилагать великое к малому, и верим, что предместник наш по жительству и по образу мыслей (Гамалиил) не только здраво судил, но и помог нам своим суждением, как, без сомнения, помог некогда преславному ученику своему, выступившему на борьбу с целым миром (Ап. Павлу) 356.

Мы просим снисхождения у боголюбцев, коих имена приводим ниже, в том, что позволили себе огласить их доброе дело, веря, что у них, кроме благотворения нам, еще много творит такого десница 357, чего не весть шуйца 358.

Вот список денежных пожертвований на благотворительные дела Миссии, прошедших чрез наши руки с сентября 1865 по сентябрь 1875 года.

Примеч. В числе этих приношений нет тех, которые имеют в виду временное поминовение в церкви известных имен, поступают в кружку и идут в раздел служащим, на общих положениях. Помечены же только те, которые обращены на устройство поклоннических приютов и по которым записываемые для поминовения имена вносятся в так называемый «Вечный» синодик Миссии.

Кроме пожертвований деньгами, мы имели удовольствие в течение упомянутого периода времени получить множество пожертвований и вещами. О наиболее ценных также считаем непременным долгом своим сообщить к общему сведению, вот они:

Как о редкости, можно упомянуть еще о выносном сребропозлащенном кресте, присланном нам (начальнику Миссии) в дар Абиссинским императором Иоанном 359 и отчисленном нами к церковному имуществу.

Кроме всех перечисленных пожертвований деньгами и вещами, мы находим себя обязанными упомянуть еще о ежегодно поступающих в ведение и распоряжение наше суммах, частью сборных, какова так наз<ываемая> «благотворительная» сумма, идущая от неистощимых щедрот Августейшей Монархини 360, частью процентных с капиталов, завещанных боголюбивыми душами во благо Св<ятой> Земли. Последние возымели свое начало также в десятилетний период стояния нашего во главе Миссии. Их – 4. Первая – с капитала 25 000 рублей, пожертвованного ст. советницей Марией Михайловной Киселевой361, вторая – с капитала 10 000 рублей, завещанного в Бозе почившим поручиком Е. Беспаловым, третья – с капитала в 5000 р., завещанного купеческой вдовой Н. Быковой, и четвертая – с капитала тоже 5000 р., собранного е. с. графом Адлербергом, каждая из них имеет свое особое назначение, не имеющее никакого отношения к материальным пользам или нуждам Миссии.

В заключение всего в число пожертвований – и самых важных – мы с глубокой признательностью включаем ежегодное пособие церковной сумме, определенной штатом, образующееся из отчисления на нужды Миссии тремя членами ее известной части своего содержания.

Равно пожертвованием можно бы назвать и тот, полный трудов и вместе плодов, подвиг, который несли или продолжают несть в пределах Отечества усердные христолюбцы, сочувствующие делу Миссии, изыскивая средства пособить ей, если не путем прямых и открытых сборов, как это делают пропаганды латинская, протестантская, то путем дружеских рекомендаций и приглашений. В этом отношении, не затрагивая глубокой скромности двух-трех тружеников – радетелей Миссии перед высшим наслоением русского общества, обнародованием их досточтимых имен, мы ограничиваемся изъявлением им своей бесконечной благодарности, веря, что их и без того знает Россия, по крайней мере та, которая знает и хочет знать Иерусалим.

Архимандрит Антонин

Иерусалим, 26 сентября 1875 г.

Печатается по публикации: Церковная летопись. 1875. № 48. С. 340–352.

Интересы Русской Церкви и поклонничества в палестине

(получена из Иерусалима от настоятеля нашей Миссии)

Так озаглавил свою новую палестинскую статью г. Ушинский («Церковно-Общественный Вестник» № 118). И в прежних статьях этого поклонника-туриста проглядывала интенция вызвать Иерусалимскую Духовную Миссию на полезные, по его мнению, объяснения. В последней статье он уже настоятельно требует сего, прямо обвиняя Миссию в «печальной безгласности». А нам «печальною» показалась еще с первых статей г. Ушинского неудержимая болтовня его о наших делах в Палестине, несподручных ему ни с какой стороны, особенно со стороны принятой им на себя роли следователя. Мы – Миссия, – большое или малое, но государственное учреждение. Он – частный человек. Во чье имя он требует от нас объяснений? Во имя интересов Русской Церкви, как он изволит рисоваться в заголовке статьи своей? Но не много ли для него – представлять собою Русскую Церковь? Во имя интересов поклонничества? Но если – такого поклонничества, каким он прославил себя здесь, восторгаясь всем протестантским и понося все свое, то уже не лучше ли было ему посылать свои статьи в прусские газеты, пиша панегирики англо-немецким Миссиям, совращающим Православный Восток?

В эпилоге к прежним статьям его редакция «Церковно-Общественного Вестника» прямо от себя приглашала нас сказать свое слово о предметах, затронутых г. Ушинским. Мы в свое время объяснили ей (частным письмом) всю непригодность подобного способа обсуждения палестинских дел наших и всю, так сказать, ненадобность в нем. Но, по-видимому, она не удовлетворилась этим и вот снова дает место на столбцах своей газеты разглагольствованию г. Ушинского. Насколько можем преодолеть нелюбовь свою к публичным состязаниям и препирательствам, мы уступаем желанию газеты, выступившей в свет под сугубым знаменем Церкви и общества, к которым принадлежим и мы, и сопровождаем новую статью г. Ушинского несколькими замечаниями, равносильными желанным им объяснениям.

Статья «Интересы и проч.» начинается проведением в русскую публику капитальной лжи о «капитальных» перестройках, произведенных не так давно в иерусалимском храме Воскресения Христова или, что то же, Святого Гроба. Никаких перестроек в храме не было. Ни один камень не тронут с места. Все дело ограничилось тем, что куплен был у коптского монастыря прилегающий к храму подвал, который обращен в сортир, а из прежнего сортира сделан открытый коридор.

Затем статья утверждает, что перестройки эти «произведены к чести русского имени на счет одних русских благотворителей». Это – вторая ложь, тоже капитальная, да к тому же и нелепо самохвальная 362. Вместо разглашаемых автором 60.000 рублей, пошла в дело одна только русская тысяча, и та пожертвованная не купцом Кошкиным с Дона, а одним христолюбцем из г. Киева, который, видно, вопреки г. Ушинскому и согласно Евангелию, не трубит о своих добрых делах.

Ложно и то, что перестройки, о которых идет речь, произведены при содействии нашей Духовной Миссии. Содействие Миссии ограничилось первым, так сказать, толчком, данным делу при Патриархе Кирилле. С падением его отношения Миссии к святогробскому начальству сделались самые холодные, чисто официальные, и во все продолжение упомянутых выше работ Миссия ни разу не была приглашена, ни сама не напросилась к участию в них. Да и не могли бы потерпеть вмешательства ее в дело, даже чисто субсидивного, латины и армяне, заведовавшие им в равной доле с греками.

Предпослав эти три лжи и, так сказать, закрепившись ими, автор статьи задается проектом отстранения от храма Воскресения и другого неудобства, а именно «дикого» 363 обычая турецкого запирать церковь на ночь. «Кстати бы возбудить вопрос»… пишет он. Весьма многое иному может показаться подходящим кстати, да беда в том, что мнения нашего о статном и нестатном никто не спрашивает. В стенах своего дома может, и то не всякий, а только хозяин, распоряжаться как ему угодно, но выступить с притязанием на распоряжение в чужом совершенно ведомстве, да еще и не одном, да еще такого значения, может только самое необтертое самолюбие, воображающее, что ему до всего есть дело и что без него никто не ступи ни шагу. Автор думает 364, по крайней мере пишет, что, «может быть, со стороны духовной Миссии уже и принимаются какие-либо к тому меры». Очень благодарны ему за лестное понятие о деятельности и могуществе Миссии. Но иная честь – хуже позора. Кто может что-нибудь сделать, да не делает, о том не скажут доброго слова верующие в его могущество. А не могущего извиняет уже самое неможение его.

Г. Ушинскому больше, чем кому другому, известно, что Миссия поставлена в невозможность заниматься предметами политического значения. Зачем же макиавельничать, ожидая от нее того, чего она не может и, если бы могла, не должна иметь в своих руках и даже в голове! Свой проект он венчает мнением, что если бы собрана была необходимая сумма для выкупа у турок ключей от храма Воскресения, то дело и порешилось бы этим, – точно сущность всего денежный побор или налог! Его детски-наивное рассуждение стоит того, чтобы сопоставить его с проектом другим, еще более упрощенным. Просто взять да построить новые ворота и привесить к ним новый замок с русским ключом!

Затем следуют в статье 4 вопросных пункта, на которые мы призываемся ответить. И во-первых, автор, разделяя поклонников на три категории, спрашивает, по скольку какой из них бывает в Иерусалиме представителей? С этим вопросом он может обратиться к другому ведомству, которое, не сомневаемся, собирает и посылает куда следует все интересующие правительство сведения, вероятно, с более логическим подбором категорий. Миссия не может и случая не имеет узнать ни того, сколько бывает вообще в течение года в Иерусалиме поклонников, ни кто они, ни откуда, ни долго ли здесь остаются, ни чем занимаются. Она видит их только в церкви и знакомится с ними только тогда, когда они сами того поищут. Всякая напросливость ее на косвенные сношения с ними может дать повод к разносторонним толкам между ними самими, не полезным ни ей, ни вообще поклонническому делу, а, и того важнее, может быть сочтена вмешательством в чужое ведомство 365.

Во-вторых, принимаются ли какие меры к прекращению эксплуатирования «греческими монахами» и «разными пройдохами» наших поклонников? – спрашивает автор. Но вопрошать так значит не знать совершенно нашего народа. Тому, что радетель народа называет «бессовестной эксплуатацией», поклонники подвергают себя добровольно, добросовестно, совершенно сознательно, даже преднамеренно и потому помимо всякого контроля с чьей бы то ни было стороны. Народ наш и в России считает теперь себя совершенно свободным в распоряжении своим имуществом. Кто же бы мог стеснить этого рода свободу его при Гробе Господнем? А там-то и ждет его ненавистная автору эксплуатация. Но мы знаем, что автору ненавистна была и записная книга, подносимая в Дворянском приюте отъезжающим поклонникам.

Как же повесть дело, чтоб не заслужить человеческой ненависти? Конечно, приятно было бы мечтать, что ни один (болезнуемый нами) простолюдин не издержал ничего в Иерусалиме 366 и что, кроме того, блаженной памяти «святой Петр» доселе продолжает раздавать на дорогу неимущему люду нашему от одного рубля до 20 и больше золотых без всякой расписки из сумм святогробских. Но ведь мечтать и писать руководящие статьи, затрагивающие предметы, неизвестные в идеологии, не одно и то же. Кто же, кроме автора, не знает, что Святой Гроб (т. е. все учреждения и заведения церковные и светские православные, имеющие общественный характер по всему Патриархату Иерусалимскому) содержится приношениями христолюбцев и что жалованья во всем Патриархате не получает никто? А при таком положении вещей чем должна представляться гонимая автором эксплуатация? Мы знаем, он скажет, что он не разумеет… и проч. И спешим дополнить, что он не разумеет весьма многого в делах иерусалимских и просто толчет воду, когда рассуждает о них. И вот пример.

Какие меры принимаются со стороны Миссии против разных пройдох-эксплуататоров? – спрашивает он. Он воображает, что пройдоху можно схватить, отправить в полицию, отдать под суд, сослать… или урезонить, усовестить, сделать праведником… Да на то он и пройдоха, чтоб не показаться вам на глаза, чтобы найти защиту себе у других, чтобы взвесть на вас всякую небылицу, чтобы показать вам, в конце концов, турецкий или греческий или иной еще какой паспорт. Вот и извольте принимать против него меры! Но в чем состоит эксплуатация пройдохи? В предложении поклонникам своих услуг, в существе совершенно невинных, вроде указания той или другой святыни, прочтения правила, написания помянника и всего чаще – чтения и пения при греческом богослужении, услуг – надобно сказать – вознаграждаемых довольно скудно, но таких, без которых городское русское общество обойтись не может. Да и проживающие в заведениях наших поклонники тоже имеют нужду в них.

Никакие усилия Миссии со всеми на свете «Вестниками» и палестинскими в них статьями не ослабят рвения поклонников, влекущего их на ночные богослужения к Гробу Господнему. И каждую ночь слышится там при божественной литургии русское пение. Кто поет? Не во гнев будь сказано г. Ушинскому, – пройдохи да сами поклонники. То же разуметь надобно и о – ежедневных почти – греческих служениях с русским пением в разных других городских церквах. Нам как будто слышится при этом голос г. Ушинского: а Миссия что делает? Отчего она сама не служит, а дает заступать свое место пройдохам? Но кто же пустит Миссию служить там, где ей захочется? Ведь и в России иной приходский священник указал бы ей в подобном случае двери. А мы живем здесь в чужом государстве и правим службу Божию в чужой епархии.

Еще сложнее представляется вопрос о греческой эксплуатации. Она начинается архиереями-духовниками и оканчивается святогробскими прислужниками. Влияние первых на народ наш неотстранимо и при случае может стать безграничным. Г. Ушинский, если бы находился здесь в поклоннический сезон, мог бы яснейшим образом убедиться в том, что, смеживши глаза, отрицает у себя дома, а именно, что народ наш не жалует русского обычая иметь официальных, так сказать, или, как он называет, казенных духовников, а ищет духовника по сердцу и по складу своего ума, и при том, при первой возможности, предпочтет иеромонаха священнику и из священников – вдовца женатому. Г. Ушинский может назвать это невежеством, даже суеверием, но не констатировать факта не может. Если у него психология сильнее логики, то мы посоветовали бы ему исследовать факт этот психически 367.

Итак, исповедаться при Святом Гробе или на Святой Голгофе у монаха, да еще архиерея (а особенно – митрополита) имеет для поклонников наших, всех без исключения печальной памяти категорий, неодолимую, так сказать, прелесть, неизвестную тому, кто привык исповедоваться (для формуляра) «у своего попа». А с исповедью неразлучна и эксплуатация. Какие же меры принять против нее? Запретить архиереям исповедовать, или поклонникам исповедоваться у архиереев и игуменов (из коих чуть не все знают по-русски настолько, что могут прочитать разрешительную молитву)? Конечно, на это не решится ни один начальник Миссии, ни тот, думаем, кто начальствует над ним 368.

Эксплуатация так называемых игуменов монастырей относится или к денежному сбору с поклонников за комнаты, если живут в монастырях, или к так называемому дисковому, по-нашему – кошельковому, и свечному – за службами, или, наконец, к приносному на украшение храма и поддержку монастыря. Нет сомнения, что игумены, т. е. трехгодичные арендаторы монастырей, в течение своего управления ими, наживают, как говорится, копейку по всем трем видам поживы; но что тут есть незаконного или преступного, против чего бы взяла да и восстала Миссия вместе с г. Ушинским? Мы могли бы сказать, что каждый такой монастырь есть своего рода Миссия для тех поклонников, которые живут в нем. Не надобно допускать поклонников жить в городе, если хотите, чтобы эксплуатация «греческих монахов» прекратилась. Но где ж им приютиться, если на Постройках Русских нет места 369. Может быть г. Ушинскому до этого дела нет. Его задачи – цивилизаторство и истребление предрассудков и… высшее болезнование о народе. Ну, а мы смотрим на дело с низшей, т. е. практической точки зрения, и находим эксплуатацию, о которой идет речь, вовсе не такой страшной и погибельной, как представляет себе (больше другим, чем себе!) автор статьи.

Наконец, эксплуатация прислужников святогробских и монастырских до такой степени частна и условна, что делать ее предметом особого рассуждения не приходится. Советовать же, подобно известным нам поклонникам второй370 категории, всем и каждому не давать на святых местах «никому ничего» Миссия, с позволения г. Ушинского, не возьмет на себя. Ибо, если возьмет, то подпадет ответственности перед своим начальством за неуживчивость в чужом месте с чужими властями.

В 3-м запросе рекомендуется Миссии проект из «не любо не слушай» – об учреждении при Миссии мастерских для праздных (!) поклонников… Так и видно, что автор стоит исключительно на «мускульном» понятии о молитве. Бог да простит ему его издевку над горячей, глубокой, истинно христианской молитвой народа нашего, которая изумляет здесь своих и чужих по вере. Мы оставляем проект автора на обсуждение любителей потешных увеселений.

4-й запрос его своею серьезностью вызывает нас на давно желанное обсуждение перед русским обществом своего положения в Палестине как Миссии. Но полезно ли нам это? Знает ли г. Ушинский, с кем мы имеем (или он будет иметь) в этом случае дело? Мы только тогда дадим надлежащий ответ на жгучий вопрос о деятельности Миссии как Миссии (в ходячем смысле), когда вызваны будем на то отынуды 371. Пусть он будет уверен, что мы «безгласны» только для него и для подобных ему самопоставленных миссионеров.

К немалому сожалению нашему, мы опять-таки нудимся назвать детским измышлением предлагаемую Ушинским меру возвысить Миссию до значения настоящей пропаганды Православия на Востоке, а именно замещения двух членов Миссии, иеромонахов, женатыми священниками. Так всегда бывает с людьми, которые враскос смотрят на вещи. Существенное уйдет у них из вида, а случайное что-нибудь и чисто внешнее вобьется гвоздем в мозг! Чем хуже иеромонахи женатых священников для миссионерского дела? Положительно ничем. А лучшими могут быть по многим причинам…

Но мы обходим излюбленный предмет гг. Ушинских не от страха, конечно, перед ними, а из убеждения, что ничего – ничего не выйдет. Самый лучший способ осадить прожектера – оставить его при его проекте. «Почтенные старцы», занимающие теперь места членов Миссии, находятся вполне на своих местах 372. Они вызваны к Миссии на основании 6-летних наблюдений нужд ее здесь, а не однодневных впечатлений поклонника второй категории… Оба они живут на Востоке уже около 30 лет, говорят по-гречески, по-болгарски, часто по-волошски и даже по-турецки (Ушинским, по-видимому, до этого дела нет; у них развита мозговая клеточка Гименея, а не Меркурия), пользуются уважением и доверием Патриархии и огромной репутацией в поклонническом мире, люди неусыпно деятельные, монахи строгие (воображаем, как это ценит поборник женатости!), духовники опытные и настолько образованные и сильные в слове, если не в письмени, что могут поучить при случае академистов и университантов. Это лучшие противовесы «бессовестной эксплуатации» местной, преследуемой автором. Сказать ли ему всю правду? К его «молодым, хорошо образованным женатым членам Миссии» не пойдет на дух ни одна поклонница, а предпочтет им не только архиерея или игумена, а и самого проходимца за то только, что он монах. И ничего вы с нею не поделаете!

Странным покажется, но, по-видимому, несомненно, что мы, живущие за границей, лучше знаем народ наш, нежели разные публицисты, проживающие в России. Автор статьи воображает, что достаточно захотеть Миссии что-нибудь сделать с поклонниками, то и будет. Ему представляются они какими-то пансионерами и пансионерками, которых можно не пустить за ограду, пристращать, поморить голодом. Его три пресловутых категории поклоннические чуть ли не отзываются духом крепостной классификации. Можем его уверить, что все вообще поклонники в отношении своей свободы действий за границей составляют одну категорию, которую – не обижая никого в частности – можно назвать категорией: не тронь меня.

Относительно протестантской системы публиковать свои миссионерские успехи в Палестине, рекомендуемой автором и нам, мы ограничимся замечанием, с виду простым, но, в сущности, весьма содержательным и выразительным: то протестанты, а то – мы! Автор, по-видимому, совсем забыл, что мы не сброд национальностей и государственных особей, ничем не связанных, кроме единства веры (и какой веры! Кто во что горазд!), а составляем одну целую русскую стихию, полагаем, ему хорошо знакомую.

Лично мы весьма признательны г. автору за его многократные лестные отзывы о нас. Но это нисколько не стеснит нас заметить, что мы живем не для отзывов и не из отзывов в каком бы то ни было смысле. К отзывам, самым дурным, приучил нас давно еще пресловутый «Колокол» 373. В хороших также мы умеем находить предмет поучения для себя. Соболезнование автора о том, что нам недостает времени делать свое дело, нам весьма понятно. Мы понимаем даже более глубокую махинацию высших автора сфер, стремящуюся совсем закрыть Иерусалимскую Миссию, как бесполезное учреждение, но, несмотря на то, остаемся верными той задаче, с которой Россия с такою славою и честью выступила когда-то на единоверном Востоке – в колыбели христианства – поистине «на страх врагам» и на радость друзьям, и от которой какая-то необъяснимая фатальная сила старается теперь отвлечь наше общество назад. Разбить можно все, даже свою голову, но прежде, чем решиться на это, не мешало бы Ушинским подумать…

А.

Иерусалим, 21 ноября 1875 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1875. № 50. С. 1–4.

1876

Письмо настоятеля Иерусалимской Миссии

(по поводу последних статей г-на Ушинского о Палестинской Миссии)

Мы напали на такого охотника потолковать, с которым, как видно, не скоро придется опечалить себя разлукою. Из новых статей г. Ушинского (№№ 17 и 18 «Церк<овно->Общ<ественного> Вестника») открывается, что кроме своих, доходящих до мономании, рассказов и суждений о Палестине, проникших во все закоулки Киева, кроме своих частных писем к друзьям и знакомым о том же неистощимом предмете и кроме своих известных печатных статей о нашем поклонничестве палестинском, он еще адресовался с «мемуаром» о том же и в наше Константинопольское посольство.

Не удивимся, если узнаем, что он совался с своими палестинскими проектами и дальше куда-нибудь, например, в Св. Синод или Министерство иностранных дел. Он утверждает, что его «докладная записка» 374 посольству не понравилась нам тем, что выносила сор из избы, и что на это самое мы выслали ему грозное письмо, наполненное укоризнами. Если его записка и обиловала сором, то не из нашей избы. Все его замечания упирались в наше здешнее консульство, которому правительством поручено управление здесь поклонниками. Укоризны наши имели в виду совсем другого рода нечестный сор, разметанный языком г. Ушинского по России о Миссии. Во-первых, он позволил себе направо и налево выражаться, что «нет ничего глупее нашей Иерусалимской Миссии», что «над нею все тут смеются», что она получает на содержание свое от правительства 33.000 рублей 375, что при постройке здешних Русских Заведений происходило «чудовищное казнокрадство» и пр. и пр. «Беспристрастный читатель» легко усмотрит из сего, то ли основание имели наши укоризны, на которое недобросовестно указывает автор статей и докладной записки. Но… возвратимся к новым статьям нашего поклонника, писателя, туриста.

Когда он был здесь, он мог бы услышать от древнего царя иерусалимского полезное наставление: множае хранися творити книги многи376… Потому конечно хранися, что где много слов, там немало и ошибок. Ошибками мы называем то, что иной назвал бы прямыми лжами. Делаем же это из страха перед «Церковным Общественным Вестником», который обозвал нас бранчивыми. Пожалуй, припишет нам еще драчливость. Лжей же не меньше у г. Ушинского и в новых статьях его, чем было в прежних. Вот они:

«Положительно известно, – говорит он по словам самого а<рхимандрита> Антонина, – что в прежние годы, при его посредстве, были передаваемы в Патриархию весьма значительные суммы русскими жертвователями собственно на перестройки в храме»… Во всю мою бытность здесь, до самого приезда сюда г. Ушинского, ни разу не было мне прислано, ни мною передано в Патриархию ни одной копейки на сказанный предмет. Откуда у автора вышло это: «положительно», и на какие «слова» мои он может указать, любопытно бы узнать. Его ссылка на разговор со мною, по возвращении из храма Воскресения 30 августа, верна только в отношении к сделанному мною замечанию о нашей некомпетентности в деле, подлежащем ведению трех хозяйствующих в храме вероисповеданий. Перестройка известного значения при храме тогда уже оканчивалась, и не было никакого повода мне жаловаться, что там ничего не делается. Автор просто не свел хронологические концы с концами.

«И что же открывается? То, что арх<имандрит> Антонин находился сам в печальном заблуждении, что ни в каких капитальных перестройках в храме не предстояло надобности»… и пр. Никогда подобной печали мы не чувствовали, ни другим, надеемся, не причиняли. Самого слова: «капитальный» мы не произносили. Оно есть чистый продукт capitis377 г. Ушинского. Повторяем, во время происходивших у нас с ним бесед работы при храме уже приходили к концу и так как они не были капитальными, то не могло быть о них и речи в подобном смысле.

«Жертвуемые на перестройки суммы преспокойно обращало (греческое духовенство) на другие предметы». Но так как никаких сумм жертвуемо не было, то это спокойное и бесстыдное бросание в лицо греческому духовенству небывалого злоупотребления нам кажется прямым последствием невнимания автора к мудрому наставлению Экклезиаста: не творить книги многи.

«Как только дело это огласилось в русской печати и наши русские поклонники, конечно, (!) смелее заговорили о нем в Иерусалимской Патриархии, то все затруднения исчезли»… Не исчезло только хронологическое затруднение. Когда г. Ушинский появился перед русской публикой со своими палестинскими статьями, огласившими известное «безобразие» при Гробе Господнем, оно давно уже было устранено. «Неотразимый факт, доказывающий благотворную силу правдивого печатного слова», таким образом, к сожалению, остается одной риторической фразой. С этого любимого, но очень плохо подкованного, конька мы осмелились бы посоветовать автору пересесть на другого, более крепкого, а именно на убеждение, что наше печатное слово игнорируется Востоком и что первому поклоннику, который бы заикнулся в Патриархии о том или другом ее безобразии, не обинуясь порекомендуют заниматься собственным его хозяйством, довольно обширным в обширных пределах его отечества…

Автор находит «особенно замечательным», что перестройка произведена без участия Миссии. Повторяем свою признательность ему за его высокое понятие о значении Миссии, но, к сожалению, находим оное фальшивым. Ему (по его бывшей службе в Св. Синоде) известно, что не Миссия, а консульство призвано быть органом русского правительства в Иерусалиме, и что если бы потребовалось участие России в упомянутом деле, то оно выказалось бы и без того, помимо Миссии. Что же тут замечательного? Право, можно бы подумать, что он, подобно седми спящим отрокам, заснул в 1858 г. и, проснувшись, теперь ищет в Иерусалиме Миссии Преосвященного Кирилла Мелитопольского 378. А много с тех пор воды утекло. Мы в 1865 году нашли ее уже так мало, что почти не в чем было плавать. Постарались потому пробить себе новый источник 379. Во всем этом автор ровно ничего не смыслит.

Никогда еще в Иерусалиме не набиралось «до 4.000 русских поклонников» в один и тот же год. «О. Антонин», с позволения г. Ушинского, прямо «отрицает» это. Того, что каждый из них берет с собой из дома 150 рублей, мы не утверждаем, не отрицаем, ибо не имеем в том никакой надобности. Все они вместе могут здесь истрачивать и 600.000 рублей и более того. Нашего ответа лгущему (виноваты: ошибающемуся) автору это ничуть не касается. Мы говорим о том, сколько в год получит круглым числом дохода Патриархия от наших поклонников, и более ничего. Смешение понятий и перестановка вопросов, которыми не с нынешнего дня недугует логика автора статей, надеемся, не падает на нас укором ни с какой стороны.

«Вот единственная цель всех моих заметок»… и пр. – восклицает автор, заканчивая статью № 17 и изложивши перед тем целый перечень своих благих и прекрасных намерений относительно русского поклонничества в Палестине. Незлобием агнца дышат мягкие строки сего изложения. В параллель им, «посмотрите, – говорит автор, – как отвечает Миссия в лице своего ученого настоятеля!» Но, во-первых, ученость тут ни при чем. А во-вторых, иное дело цель, иное средство. Ведь мы, слава Богу, не иезуиты, чтобы верить в пригодность всяких средств, приводящих к доброй цели. Автор забыл уже свою, совершенно нам, русским, неприличную, озлобленность на святогробское начальство и на все греческое в Иерусалиме, свою неразборчивость и несдержимость в языке, свою неуместную иронию, свой самосуд в делах, по меньшей мере ему непривычных, свой мономанизм антимонашеский, а всего главнее свою недобросовестность в показаниях, в частности же к нам – свою лукавую интенцию выставлять Миссию ответственною там, где она вовсе не прикосновенна к делу. Как же прикажете отвечать ему на все это?

А он как относится к замечаниям нашим, вызываемым не языкоболием, как у него, а необходимостью защитить учреждение, во главе которого мы поставлены?

Подсмеивается над нашим мнением о политической важности вопроса о входных дверях храма Воскресения, вместо того чтобы поучиться у нас составить надлежащее о нем понятие. Он уже и забыл (вероятно, никогда не думал) о Крымской войне, возникшей из-за дверцы Вифлеемского храма, и с близорукостью, достойной времен земляков своих Чурил и Добрыней 380, сводит веками неразрешенный вопрос о правовладении святыми местами, в который упирается все тут от богослужения до подметания последней ступеньки, к одному выкупу ключей у турок! Позволительно ли держать в заблуждении русскую публику человеку, от которого она вправе ожидать точных и верных сведений о деле? Ведь это образованный человек, чиновник, писатель, самовидец того, о чем говорит, износит свое суждение о предметах общего интереса: как же не поверить ему? А он, с позволения сказать, сидит и пошучивая объясняет, каким образом вырастают белые грибы на телеграфных столбах… Но – errare humanuni est381. Он мог сам ошибиться, судя легко о предмете, по-видимому, точно маловажном. Ведь приравнял же он храм Гроба Господня к любой из русских мечетей… Да в том-то и дело, что когда ему указали возможность иначе смотреть на вещи, он бы должен был сказать: пардон, спасибо за вразумление: кому как не вам знать лучше то, что у вас там значит. Он этого не сделал, а продолжает трунить над тем, чего не понимает.

Издеваться также изволит над нашим замечанием, что «пройдохи» легко втираются туда, куда нет доступа Миссии. «Странное дело, – восклицает он, – беспутные пройдохи имеют свободный вход во все монастыри, а для членов Миссии двери храмов закрыты!» – Страннейшее недоумение! Да, пройдохи действуют в одних интересах с монастырскими эксплуататорами. Их созывают в монастыри и с ними делятся сбором с поклонников. Что же? Разве и Миссии присоединиться к ним? А позволит ли это г. Ушинский? Говоря о пройдохах, автор сумел представить нас чуть не защитниками их, по крайней мере, признающими, что они «оказывают большую услугу поклонникам своим чтением и пением в городских церквах». Мы же только изложили фактически те приемы, которые они употребляют, чтобы втереться к поклонникам. Такова его добросовестность.

Мы не подали ни малейшего повода автору заключать, что не ценим или не одобряем мускульный труд народа, и писать чуть не на целую страницу логомахию 382 против нашего воображаемого «презрительного воззрения» нашего. Мы восстаем только против мускульных понятий автора о молитве народа нашего. Он полагает, что как только кто-нибудь из поклонников перестал говеть и поклоняться святым местам, так уже и пошел бездельствовать и праздношатательствовать! То-то следовало бы ему, прежде чем пуститься в публичное печалование о народе, приглядеться частным образом, как он проводит здесь свое время.

Можем уверить его, что народ наш все свои шесть поклоннических месяцев ежедневно поклоняется святым местам. За тем он и идет сюда. Если автор в этом самом и видит его «деморализацию», то, конечно, нам трудно спорить с ним. Кто не признает иных стимулов (о, Господи!) нравственности народной, кроме мускульного труда и семейных забот, тому напрасно было бы говорить об умении нашего народа помолиться духом и умом – по Апостолу. Скорее на недостаток, чем на избыток, свободного времени жалуется он всегда – и дома и здесь. Забравшись в туман «эксплуатации, деморализации, мускулов и стимулов», автор не видит оттуда, что поклонники наши сами ежедневно ходят тут в город за провизией на базар, сами себе готовят пищу, моют белье, починяют свое платье и обувь и проч., и проч.

Жаль, что мы все-таки не можем яснее высказаться по четвертому пункту и тем даем даровой повод Ушинским третировать нас вполне по их странному усмотрению. Вследствие, вероятно, такого своеобразного взгляда на Миссию, он, исходивший здесь все иноверные учебные заведения, не нашел нужным взглянуть на свою русскую школу, существующую с 1866 года 383. Такое злостное игнорирование им заведения, открытого и заведываемого Миссиею, и цензоральное восклицание: «ровно ничего не было сделано нашею Духовною Миссией для распространения просвещения в единоверном нам населении в противодействие враждебной православию пропаганды», стоят, пожалуй, уже не брани, а чего-то вроде «презрительного воззрения». Для тех, у кого есть уши слышати и очи видети, сообщим, что чуть мы водворились здесь, как немедленно занялись устройством женской школы в самом центре папской пропаганды – в Бетжале (древней Ефрафе), чтобы воспитать будущих матерей тамошних в правилах строгого православия и спасти место от окончательного совращения в латинство. Мы устроили бы, может быть, такие же школы и в других местах, но, во-первых, ни один Ушинский не жертвует на такое доброе дело ни одной копейки, а во-вторых… Что будешь делать, когда вдруг прочитаешь в европейских газетах телеграмму: «Россия заявила, что у ней нет в Турции ни школ, ни Миссии»? Мы советуем автору нашему подумать об этих двух пунктах.

Безгласию Миссии автор приписывает «охлаждение образованного русского общества к этому важному в народной жизни явлению (какому именно – не сказано), тогда как 20 лет тому назад, – говорит он, – сочувствие его выражалось огромными пожертвованиями в пользу поклонничества. Между тем протестантские миссии» и проч. Но можно ли представить такое хаотическое смешение понятий в рассуждающем человеке, да еще и публицисте? Мы охладели к поклонничеству, а протестанты не хладеют к своим миссиям. Что же общего между двумя явлениями? Те сами по себе, а мы сами по себе. У тех пропагандические миссии, а у нас поклоннические приюты. В одном мы сошлись с ними, только это уж будет не на руку автора, – и они, и мы поддерживаем свои заведения. Автор становится в тупик пред нашим выражением: «то – протестанты, ато – мы!» И просит «ради Бога объяснить…» и проч. Перед великим именем Бога мы преклоняемся и приглашаем отупевшего выслушать наше объяснение. Протестанты суть и немцы, и англичане, и американцы, и швейцарцы, – каждая национальность со своим кругом понятий, своею свободою действий и своею обеспеченностью в успехе, все же вместе – с общим одушевлением к делу, считаемому ими, по крайнему разумению, Божиим. А наша «цельная русская стихия», блазнящая автора, имеет у себя один взгляд, одну волю, одну интенцию. Достаточно ей признать за благо не иметь у себя где-нибудь «ни школ, ни Миссий», и ничего тут не поделает ни один архимандрит Антонин, ни даже сам г. Ушинский. Ясно ли?

Не менее потешается автор и над выражением нашим: «красивые» Постройки (воздвигнутые в Палестине Миссией). А над «безобразными» Постройками несомненно потешался бы вечный антагонист наш на Востоке – иноверный мир. Как же быть тут? Что чему предпочесть? По автору, лучше бы вместо поклоннических приютов выстроить (безобразные конечно?..) мастерские. Отчего не выстроить? Выстроим и мастерские: пускай только достанет нам денег. Ведь в том-то и беда, что неразвившийся по идеям Ушинских народ наш с охотой жертвует лишнюю копейку на устройство в Святой Земле поклоннического приюта, церкви, монастыря, больницы…, а о мастерской что-то, как говорится, и думать забыл!

Мы и сами бы, вместе с автором, удивились, если бы громкую задачу Миссии свели на одну покупку земли в Палестине. Но мы думаем, что он все-таки если не печатно, то внутренно сознает, что покупка земли не составляет нашего единственного занятия в Палестине. Мы давно помышляем об устройстве здесь, только не по его плану, мастерской, и даже не одной, а именно двух иноческих обителей: мужской – на Елеоне и женской – в Горней. Пусть он порадуется.

Автор не прочь отдать и должную справедливость Миссии, оставляя за ней «формальное исполнение ее служебных обязанностей». Очень благодарны и за это, утешая себя, за неимением другого чего, схоластическим положением: forma dat esse rei384. Удивляемся только, как он не заменил «формального» «мускульным». Зато он совершенно отказывает ей в «общественной деятельности». А служение ее четырем тысячам насчитанных им ежегодных русских посетителей Иерусалима разве не общественная деятельность? Что же после этого общество – по его мнению? Он полагает, что по поводу этого недостатка ее общественной деятельности и возникла где-то мысль о закрытии ее. А сколько нам известно, совсем напротив: воображаемый избыток ее деятельности, разглашаемый теми же Ушинскими не к делу и невпопад, был причиной того, что кто-то не усомнился счесть достаточным послать в Иерусалим «простого попа», чтобы покончить навсегда с миссионерскими тенденциями Миссии. Очень не малая разница во взглядах у нас с автором на один и тот же предмет. Чей взгляд вернее, предоставляем судить знатокам.

В заключение мы позволяем себе выразить надежду, что жалкий аргументальный маневр de honesto385, увенчавший собой вторую статью автора и затронувший наш «священный сан» ни к селу ни к городу, способен один сам по себе уже убедить читателя, насколько действительной силы заключает в себе этот ответ автора на нашу защиту своего учреждения от его систематических нападок. Какого бы сана мы ни были, пусть даже никакого, мы одинаково бы стали за то, что признаем правдою.

P.S. Исправляем опечатку, вкравшуюся во 2-ю статью г. Ушинского: на 5-й строке от конца ее напечатано: перефразировать; читать следует: пародировать.

A.A.

Хербет-Сибта 386, 12-го марта 1876 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник.1876. № 15. С. 3–6.

Из Иерусалима

(Состояние умов; неоправдавшиеся опасения; закрытие больницы и недостройка церкви и приюта)

В европейских газетах напечатана телеграмма из Санкт-Петербурга от 5-го июля (нов. ст.), гласящая следующее: «Консульские известия сообщают, что греческий Патриарх в Иерусалиме во время одной процессии подвергся нападению турецкой черни и его облачение было разорвано. Греческая церковь Гроба (Господня) из страха грабежа от мусульман совершенно заперта и для христианских поклонников».

Спешим уверить русскую публику, что в этой страшной и необъяснимой телеграмме (выдаваемой еще за консульскую!) все от первого до последнего слова – ложь 387. Ничего, что хотя сколько-нибудь могло бы подать повод к такой небылице, не случилось во Святом Граде ни в июне, ни в текущем июле месяце. Не далее как вчера на Голгофе и у Гроба Господня совершалась торжественная архиерейская служба ради русского царского праздника, с молебном и всеми обычными церемониями 388. Церковь Воскресения Христова продолжает ежедневно быть для всех открытою с раннего утра до 9-ти и более часов и потом опять с 3-х часов до самой ночи. Население Иерусалима, как христианское, так и мусульманское, пользуется полным и невозмутимым миром, что при настоящем тревожном состоянии Турции делает поистине честь как местной власти, так и природному такту местной стихии, т. е. арабов.

Пресловутая паника, охватившая Иерусалим 21-го мая, была единственным явлением, имевшим характер тревоги. Но и она, как остается теперь заключать, была последствием самого детски-наивного соображения двух-трех перевертней – католиков из местного населения, хотевших подслужиться презирающей их «Кустодии Святой Земли» 389. Ради продолжавшегося торжества по случаю воцарения нового султана, здешнему гарнизону роздано было несколько лишних патронов, ввиду предполагавшейся какой-то «фантазии», по местному обычаю. Но так как это случилось накануне пятницы – мусульманского праздника, то и составилось не в меру спешное предположение, что магометане чуть кончат в тот день свою молитву в Омаровой мечети, как и начнется избиение христиан! А между тем очевидцы передают, что ничего не знавшие и не ведавшие магометанские жители Иерусалима, под влиянием охватившего город ужаса, в свою очередь бежали опрометью спасаться от христиан в ограду мечети Омаровой!

Много было толков тогда по поводу пережитой тревоги. Припоминался и 1821 год, памятный всему Востоку греческим восстанием. Уверяют здесь, что тогда раз пять было внушение из Константинополя местному населению «приняться за христиан», в острастку всем повстанцам; но здешние эфенди не поддались никакому лжепатриотическому давлению свыше, сколько по своему умеренному и апатичному характеру, столько же и по расчету. «Мы живем тут христианами», – говорили будто бы представители древнейших фамилий магометанских тогдашнего Иерусалима, и держали не только город, но и весь край в спокойствии невозмутимом. 21-го мая сего года разъезжавший по городу иерусалимский муфтий (за отсутствием паши управлявший делами городскими) с таким тактом, благоразумием и спокойствием уговаривал всех не бояться ничего и довериться начальству, что не трудно поверить и доныне продолжающемуся тому же общему мирному настроению здешних эфендиев, к числу коих принадлежит и род муфтия. Можно искренно пожалеть, что какая-то взбалмошная пугливость или намерение попугать смущают мир несбыточными известиями, вроде приведенной телеграммы, из места, где более всего надобно дорожить миром.

Предметом, в течение целого месяца занимавшим Палестину, был призыв «редифов» 390. Сборным пунктом их был, конечно, Иерусалим. Тут их обучали маршировке и иным военным приемам. Не без напрасных страхов прошло и это время. Между невольными этими защитниками отечества замечалось нескрываемое озлобление против сербов и всех славян, и в частности против московов. Напрасно бы кто стал урезонивать злополучных феллахов, что иное дело сербы и черногорцы и иное – русские. Турецкие, греческие, английские, немецкие и отчасти французские газеты не пропускают случая примешивать наше имя к делу славянского восстания в Турции. Вы сами, благополучно себе обитающие внутри отечества, по-видимому, ничуть не помышляете о том, каково тут нам, заграничным, приходится от разных несдержанных выражений русской печати. Не диво потому, что в бытность тут редифов случалось кое-кому русскому встретиться на иерусалимских улицах с неласковыми и даже угрожающими выходками не только поселян, но и самых солдат. До нас дошло три-четыре подобных случая. Консульство наше вынуждено было даже сделать о них устное заявление местной власти. Редифов отправили на днях в Яффу, а оттуда в Константинополь, и все опять приняло в Святом Граде спокойный и затишный вид.

Давно уже носившийся в городе слух о предстоящем закрытии двух важнейших учреждений местной Патриархии, т. е. городской больницы и загородной семинарии (Крестной богословской школы), на днях оправдался. Поводом к этой печальной мере служит – полное истощение святогробской казны от наложения Россией секвестра на бессарабские доходы Святого Гроба. О закрытии семинарии мало кто жалеет тут. Арабское население считало ее (преувеличенно, конечно) совсем бесполезной для местных нужд Церкви, видя в ней одни филетические 391 тенденции греческие. Но о больнице – всеобщее сожаление в городе. Патриарх Кирилл устроил ее в достохвальном порядке, которым она могла похвалиться перед всею Европою. Здание ее одно из самых лучших в городе. Аптека ее славилась и обилием врачебных материалов и великодушной щедростью. Медик ее – первый авторитет не только в городе, но и во всем крае… Теперь все это осталось предметом «сладких воспоминаний». Прекрасно бы сделало высокое правительство наше, если бы поспешило отчислить (хотя независимо от общего решения святогробского вопроса) из секвестрованных денег потребную сумму на содержание здешней больницы. Того требует долг человеколюбия.

Постройка русской церкви на Елеоне давно остановилась, к сожалению, от недостатка средств. Стены выведены кругом на сажень вышиною и начаты уже окна. Это была бы одна из древнейших церквей Иерусалима, вновь возвращенная богослужению. Характер букв, найденный на помосте ее мраморной плиты с греческой надписью, относит ее к V или VI веку 392. Наш иерихонский поклоннический приют (праведного Закхея) тоже не кончен постройкой – по той же причине 393.

Патриарх Иерофей все еще не поправился от ушиба ручной кисти, приключившегося ему от падения с лошади, когда он ехал в семинарию на экзамен. По этой причине он не мог служить вчера и в храме Воскресения.

Иерусалим, 23-го июля 1876 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1876. № 32. С. 4–5.

Из Иерусалима

(вопрос иерусалимский и Патриарх Кирилл; иерусалимские слухи о войне; бразильский император; артист Лазарев; пропаганда католическая и протестантская)

Одновременно с великим «вопросом восточным» существует, движется незаметно и вступает в различные фазы и миниатюрный вопрос иерусалимский. Карательная мера секвестрования святогробских доходов с бессарабских имений, принятая правительством нашим относительно здешней Патриархии или точнее «Святогробской общины», за 4 года перед этим беззаконно низложившей и объявившей раскольником православнейшего из своих Патриархов и вмешавшей в свое темное дело русское имя и достоинство, до сих пор не принесла желанных плодов. Люди не одумались, по крайней мере не показали, что одумались.

Нескрываемое желание нашего правительства, чтобы известный акт (7-го ноября 1872 г.) здешнего дисШ-Синода был отменен, совершенно не принималось во внимание ни бывшим Патриархом Прокопием, ни теперешним Иерофеем. И понятно – почему. Низложение Патриарха Кирилла стоит в связи с болгарской схизмой, и страх сделаться предателем эллинизма и «великой идеи» 394 связывает здесь руки всем, даже самым умеренным и благонамеренным из «Братства». На всякое побуждение в сказанном смысле с нашей стороны ответом служили или пресловутое: non possumus395, или требование, чтоб бывший Патриарх принес повинную. Но так как за упорным поп possumus396 необходимо следует жестокое поп habemus397, а просить прощения преобиженному Патриарху у своры обидчиков значит потерять здравый смысл, которым богато наделен исторический теперь человек, то вопрос иерусалимский и оставался столько времени висящим, по выражению греческому.

Нужда или и прямо нищета сказывались во всех статьях и углах святогробского ведомства. Жаловаться на нее стало тут любимой темой всех и каждого, а сделать какой-нибудь шаг к устранению ее не было ни у кого охоты. Говорим: охоты, потому что умения, вероятно бы, нашлось у каждого понемногу. Многократно предлагаемо было со стороны друзей и благожелателей Патриархии, кому следует, отыскать способ сойтись с бывшим Патриархом помимо всяких формальностей, чтобы de facto не существовал более печальной памяти синодальный акт низложения его. Но никак нельзя было добиться ничего от законников. Страх ответственности перед родом и народом (γένος κάι έθνος) брал верх над всем, даже над голодом. Наконец, друзья отчурались от упорных буквоедов и дали знать, что для них решительно все равно, хотят те или не хотят поправить свои обстоятельства. Имел ли свою долю воздействия этот аргумент ab indifferente, или другому, о котором сейчас скажем, обстоятельству следует приписать, только с некоторого времени в общине святогробцев стало замечаться некое колебание мыслей.

Около двух месяцев уже в этой общине появился новый сеятель, не участвовавший в последних делах ее, хотя тоже святогробец от младых ногтей, бывший ректор Богословской школы здешней, потом настоятель Афонского Святогробского подворья, архимандрит Кирилл, человек практического ума, обширного образования и соразмерного патриотизма. Он приехал сюда прямо из Константинополя и слывет за эмиссара своего великого соименника. Не скрывая ни от кого своего сочувствия к изгнаннику, он прямо говорит, что братству необходимо помириться с отцом. Всех посещая и всех склоняя к миру, досточтимый человек успел подействовать на большинство сочленов, вообще недовольных олигархией так называемой интеллигенции, захватившей в свои руки все, в том числе и Патриарха, и всякую перемену в положении вещей готовых принимать с радостью или по крайней мере с надеждой на что-то лучшее. Слышно было, что собирались подписи в пользу прощения Кирилла, готовилось общее «мирное» послание к нему и т. п.; указывались при этом имена и 5–6 (оставшихся еще в живых) коноводов восстания, не согласных ни на какую сделку с тираном и схизматиком. Ради этих-то немногих дело и затягивалось. И так как никакой уже надежды не оставалось склонить их на отмену синодального акта, о котором упомянуто выше, то решено было прибегнуть к тому средству примирения, на которое указывали им друзья, только прямее и, так сказать, фактичнее (но едва ли практичнее). Придумали отправить депутацию из сановников Патриархии в Константинополь к Кириллу, снабдивши ее множеством писем и к Кириллу, и к Вселенскому Патриарху, и, может быть, еще к кому-нибудь, но без официального характера и без патриаршего или синодального и вообще какого бы то ни было полномочия.

В минувший пяток, 19-го ноября, депутация оставила Иерусалим, напутствуемая благословениями и благопожеланиями всего (?) братства. Она состоит из трех членов так называемого Синода: архиепископа Севастийского Никифора, бывшего драгомана Патриархии, архимандрита Никодима и архимандрита Епифания. По общему убеждению – по крайней мере, чаянию – святогробцев, дело будет иметь желанный исход, но каким путем – неизвестно никому, ни самим депутатам. Полагают, что последние пригласят бывшего Патриарха на Святогробское подворье в Константинополе, устроят с ним совокупное служение и практически снимут, таким образом, с него определение схизмы. Но в глазах рьяных патриотов византийских, не впадут ли скорее сами в схизму за свое служение с схизматиком? Не предрекаем ничего. Кто доживет – увидим.

Расславляемая неизбежная война европейская, разумеется, занимает и тревожит всех и в затишном Святом Граде. Созванных с пашалыка иерусалимского последнего набора редифов начальство ради спокойствия и безопасности жителей держит в обширной ограде Харам-Шерифа (место бывшего храма Соломонова). Озлобление против русских замечается даже в малых детях магометанского населения города. И что замечательно, не то ставится на вид русским, что они хотят воевать с турками, а то, что они прятались между сербами. Впрочем, и в городе и во всем крае спокойствие держится ненарушимо, а наши поклонницы продолжают в одиночку ходить и в город, и по городу, и далеко за город, например, на Елеон и в Вифанию, даже в Горнюю и в Вифлеем, и даже жить в пустыне Иорданской в логовищах зверей.

На случай войны, наши оседлые странницы здешние, как слышно, располагают оставаться в Иерусалиме, под покровом Гроба Господня. О самой же войне – что день, то новые расходятся в народе вести – самого мифического свойства. Так, например, за неделю перед сим говорилось, что москов-султан объявил, что он ни за что не хочет войны. А падишах ответил ему на это: ну, так заплати мне за каждого редифа (у кого что болит…) по 10 наполеонов… Третьего дня насчитывали войска русского «за Иорданом» 150 тысяч человек. Да только бедуины напали на неосторожного моско-ва врасплох, убили 50 тысяч и взяли 25 (отчего бы уже не 250) пушек… Сегодня рассказывал один феллах, что царь русский собрал войска 3 миллиона и требует от султана константинопольскую Святую Софию и здешнюю мечеть Эль-Акса (предположительно, Юстинианову базилику Введения во храм Пресвятыя Богородицы); что султан, пожалуй, и готов уступить их, но шейх-уль-ислам говорит: ни за что на свете… и проч. и проч.

Святой Град на днях видел в себе августейших поклонников – императора и императрицу бразильских 398. Прибыли они сухим путем из Дамаска, через Назарет и Сихем, 14-го ноября перед вечером: император и свита его верхами, а императрица с придворными дамами и духовником в портшезах, по-здешнему: тахтерванах, коих было числом 8. На горе Дозорной (Мот Scopus) Их Величества остановились. Император сошел с коня и благоговейно поклонился Святому Граду. Императрица стала на колена и долго молилась, читая что-то по молитвеннику. Въезд в город был через Дамасские, так называемые Победные ворота.

Ночевали высокие гости в день приезда под палатками, вблизи Заведений Русских, за городом. Назавтра, чем свет, весь караван отправился уже на Иордан, откуда возвратился дня через три, посетив по дороге и Лавру св. Саввы. Исполняя долг христолюбивого поклонника, Его Величество с любознательностью ученого человека и археолога осматривал все древнее и достопримечательное в Иерусалиме и по ближайшим окрестностям. На Елеоне он посетил и наше Русское место, где провел около часа, рассматривая древние мозаики христианского времени и другие древности. Долго любовался с высокой террасы нашего дома на величественную и грустную панораму Иудейских и Моавитских гор, на равнину Иорданскую и на Мертвое море.

В минувшую субботу он дал знать в императорское консульство наше, что желает посетить назавтра заведения наши. Действительно, в воскресенье, в третьем часу дня, Их Величества прибыли к нам, по обычаю, без всякой помпы, осмотрели больницу, Женский приют, соборный храм, древнюю колонну гигантских размеров 399, Крестовую церковь и библиотеку в доме Миссии, где рассматривали модель железного купола, не так давно возобновленного правительствами русским и французским с номинальным участием турецкого, и собрание антик в музее Миссии. Простота и ласковость дорогих посетителей очаровали всех. Его Величество всем служащим в консульстве и всем членам Миссии любезно подавал руку. На предложение, сделанное ему в соборе, прослушать какой-нибудь церковный гимн русский, Его Величество отвечал с улыбкой, что он в Петербурге слушал уже придворных певчих, после которых и проч.

В минувший вторник, 23-го числа, высокие гости оставили Иерусалим в 7 часов утра, направляясь в палестинскую пристань – Яффу, по-прежнему: кто верхом, а кто в носилках, хотя могли бы отправиться в колясках, недавно появившихся на Яффском шоссе. Отъезжая, Их Величества оставили, как говорят, 750 лир на сиротские школы Святого Града, с тем, чтобы они составляли нерушимый капитал, проценты с коего будут обращаемы, по распоряжению местных консулов, в пособие школам.

От великого до смешного один шаг. В Иерусалиме уже больше месяца упражняет себя в поклонении святым местам русская знаменитость, композитор А.В. Лазарев, надоевший всем своей интенцией, вовсе не подходящей к характеристике Святого Града, пробавляться на чужой счет. Здесь от времен незапамятных привыкли жить от щедрот поклоннических, а не наоборот. Приставал наш «артист, турист и аферист» и к служащим в заведениях наших, и к греческой Патриархии, и к местным монастырям, и к поклонникам 400, и к католикам, и к армянам… Но, не видя ниоткуда поживы, выдумал производить сбор на устрояемую им Лавру на Иордане, а также на «русский институт для бедуинов обоего пола»… Уже, как слышно, подавал прошение местному паше о приобретении земли где-то не то в Иерихоне, не то на Елеоне 401. Общее мнение тут видит в отличном соотечественнике помешанного. Но один анахорет Сорокадневной горы, подпавший эксплуатации нашего аскета, кажется, точнее определил его, назвавши: κατεργάρης φίνος 402, которое мы оставляем без перевода.

Известный латинский выкрест из евреев, патер Ратисбон403, кроме своих приютов для девочек в Иерусалиме (у арки Ессе Homo) и в Горней, строит теперь большое такое же заведение для сирот мальчиков на горной полосе к западу от Иерусалима (над самым Русским местом, зовомым Мамилла)404, на 300 человек 405. В своем воззвании к католической Европе о помощи он, как уверяют, не скупился даже на лживое запугивание, говоря, что, если Европа не поспешит к нему с денежной помощью, через 20 лет не останется католиков в Палестине… Увы! Нам известно, что совсем другое думает неугомонный пропагандист папизма. Менее чем через 20 лет, он надеется, что не останется ни одного православного жителя в Иерусалиме, кроме фанатического монастыря греческого. А мнимо-фанатический монастырь (т. е. упомянутая выше «Святогробская община») на всякое замечание об успехах латинства и протестантства в Палестине и о бездействии местной Православной Церкви отвечает одним и тем же своим типическим: «У нас денег нет!»

О яффско-иерусалимской железной дороге замолкли все слухи. Проговорили было в последнее время еще раз, что какое-то общество девотов и девоток 406 в Италии берется выстроить ее с тем, чтобы по ней провести «Святого Отца» на поклонение Гробу Господню, а может быть и на окончательное водворение здесь, яко наместника Христова. Но и это оказалось так же сказкой, как и все прежние вести о железной дороге. Зато, по примеру Яффы, есть проект об открытии новых (седьмых) ворот в стенах Иерусалима 407, в северо-западном углу его, обращенном к Русским Заведениям, арабско-протестантской церкви и Ганзейскому поселку 408. Новый Иерусалим растет не по дням, а по часам и занимает уже громадную площадь с запада и севера Града Давидова. Лет через 10 Иерусалим будет настоящим большим городом, каким, по всем соображениям, никогда не бывал, даже в самые цветущие времена свои. И всё мы, первые, своими Постройками положили краеугольный камень этому новому городу. Кто мог помыслить, еще лет 15 тому назад, селиться за стенами города?.. Новый дух повеял над Святой Землей в течение немногих последних лет. Надобно молить Бога, чтобы под давлением военных слухов и приготовлений на место росоносного и плодотворного влияния западного не занесся опять на библейские горы с Востока жгучий и истребляющий хамсин Аравии.

Солодянский

Иерусалим, 26-го ноября 1876 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1876. № 51. С. 4–6.

1877

Еще по делу о Патриархе Иерусалимском Кирилле

По поводу частых известий из Константинополя о болезненном и неизлечимом состоянии бывшего Патриарха Иерусалимского Кирилла, члены иерусалимской святогробской общины, все чем-нибудь обязанные этому замечательному человеку, в течение 28 лет управлявшему делами их, по крайней мере связанные с ним воспоминаниями большей части своей жизни, тяжело переносили мысль, что глубоко чтимый ими иерарх не сегодня-завтра «отдаст общий долг», не примирившись с ними, не простивши и не благословивши их. Оттого давно уже помышляли о том, как бы найти способ сойтись с ним. Но между ним и тем положением, в которое поставила себя к нему община, преградою нерушимою стояли церковные каноны. Согласно с ними, с соблюдением всей формальности, Иерусалимская Церковь 7-го ноября 1872 года произнесла на своего предстоятеля и главу осуждение схизмы, т. е. раскола. Что за тем последовало, всему миру известно.

Теперь синодальное это определение синодальным же актом должно быть уничтожено. Огромное большинство членов общины, зная хорошо, как состоялось наложение схизмы, не затруднилось бы в том, как признать его более недействительным. Но меньшинство, заправляемое софистами эллиноманами, не видело к тому другого средства, кроме формального сознания в своей виновности бывшего Патриарха и испрошении им прощения у осудившего его Синода. Так как со стороны православнейшего Кирилла нельзя было ожидать подобного бессмысленного шага, то дело о примирении и не шло вперед, вопреки, можно сказать, общему желанию общины. поелику же ему мешала, очевидно, одна формальность, то люди, одушевленные примирительными чувствами, придумали отправить комиссию от себя в Константинополь, снабдив ее полной свободой действий, лишь бы только цель посылки была достигнута. Комиссия отправилась из Иерусалима, как в свое время извещали, с благословениями всего святейшего братства. Но с тем же, как видно, пароходом, который унес от берегов Палестины комиссию, полетело в Константинополь и письмо от того же братства 409, заключающее в себе все, необходимое для того, чтобы дело не удалось. В тот самый день, как комиссия представилась бывшему Патриарху, ему дан был для прочтения номер газеты 410, в котором фигурировало иерусалимское письмо, доказавшее еще раз старцу, что низвергшая его «коммуна» живет и сочувствует и даже заправляет церковными делами в Иерусалиме, если не с прежним террором, то с прежним мужеством, и что ему не побороть филетистических наклонностей своих единоплеменников ничем.

Вот письмо, о котором идет речь, в возможно точном переводе.

«Иерусалим, 18-го (30-го) ноября. Хотя внимание публики поглощается ежедневно возникающими вопросами, наподобие грибов, отчего не обращается более внимания на вопросы устаревшие, так сказать, вчерашние уже, хотя и касающиеся Вселенской Церкви и веры, которою мы хвалимся, непременно, однако же, всякому православному христианину надобно заботиться, чтобы не попиралось какими-нибудь пройдохами или недостойными слугами Церкви лучшее украшение праотеческой славы нашей 411 – вера отцов наших, которую они, перенесши тысячу зол, передали нам сияющею, нескверною и непорочною.

Всем известно, что бывший Патриарх Иерусалимский Кирилл, участвовавший в 1872 г. в Великом Поместном Константинопольском Соборе и не подписавшийся под его определением по ему одному известным причинам, уже четыре года как объявлен раскольником от Иерусалимской Церкви актом ее, после того, как она истощила все (!) 412 средства убедить его не отступать от целокупности Церкви без достаточной причины. Этот акт Иерусалимской Церкви разослан был ко всем независимым Церквам, которые признали его, опричь Русской Церкви, которая умолчала по причинам понятным и не ответила. Константинопольская же Церковь сделала, как мы узнали, и нечто больше сего, согласно с своим долгом. Пославши (людей), она взяла св. антиминс из церкви, находящейся в доме Г.Б. Константиниди в Пере, где живет Кирилл, чтобы осужденный не дерзнул как-нибудь священнодействовать.

Я не систематический богослов и не имею в виду сочинить историю кирилловского вопроса, а только, для сведения публики, берусь за него по поводу новой фазы вещей, так как, по интриге некоторых братьев обители Святого Гроба, имеющих переписку с Кириллом и распространяющих слух, что их патрон по своему незлобию писал дважды и трижды Его Величеству Императору России, прося его отдать имения святогробские, а Император, согласившись, будто бы переслал Кириллу секвестрованные доходы, чтобы тот передал их братству, когда оно простит его, оно (братство) разделилось опять на два лагеря. Одни, более легковерные и простоватые и, так сказать, материалисты, считают распускаемые слухи за истину и настаивают на прощении Кирилла каким-нибудь предательским действием, чтобы получить чего надеются. Другие же требуют для сего письменного раскаяния от Кирилла. Оно (братство) решило отправить вторично отсюда комиссию, состоящую из одного архиепископа Севастийского Никифора и двух архимандритов: Никодима и Епифания, и отъезжающую отсюда завтра в Константинополь, задача которой состоит в том, чтобы убедить Кирилла принести письменно хотя в двух словах раскаяние. Но насколько сказанная комиссия выполнит эту свою задачу, будет видно впоследствии.

Исходя, как я уже сказал, из этой новой фазы вещей, я обращаюсь с одним и единственным вопросом к полноте православных – следующим: «Церковь Иерусалимская, единомудрствовавшая с остальными Церквами Востока в принятии составленного Великим Православным Собором определения и синодальным актом объявившая раскольником своего председателя, иномудрствовавшего и не принявшего определения, имеет ли теперь право простить его, остающегося при своих мнениях, и притом – из материальных выгод». В случае подобном как должна быть охарактеризована и Иерусалимская Церковь, и та, которая так или иначе содействовала ей? Предоставляю судить публике о нелепостях и соблазнах, имеющих выйти из самопроизвольного прощения, а равно и о потере кафолической Церкви перед иноверными.

Со времени объявления Кирилла раскольником людьми заинтересованными было сделано много попыток и не опущено ни одно средство к тому, чтобы или доказать, что Кирилл не есть схизматик, или залучить его прощение и таким образом угладить дорогу к его возвращению на престол и к отмене определения (соборного). Но до сего дня все (попытки) жалостно (!) не удались и потерпели крушение. Чего-чего не было печатано в газетах, издавались брошюры в защиту его, лукаво соплетались ухищрения, тайно выковывались соглашения, брошена была, как приманка, легковернейшим из братства отдача секвестрованных в Бессарабии и на Кавказе доходов святых мест, имели место и тайно и явно стачки 413 с Великой Церковью, которая, говоря между прочим, желала, кажется, чтобы прощение Кирилла было предисловием к полному уничтожению схизмы, чтобы всю ответственность в том свалить на Иерусалимскую Церковь, употреблены были всякие усилия к разрыву и разъединению Святогробского братства, которые, хотя и имели успех отчасти, потому что между братством (как и в поле между пшеницей плевелы) нашлись люди интриганы, употребляющие все средства для достижения своей цели, не щадя ни Церкви, ни веры и вообще не имея ничего ни священного, ни праведного и ни о чем не заботясь, кроме их собственной материальной выгоды и чести, однако же никаких важных последствий для предположенной цели не имели, исключая смены Патриарха.

Она действительно была плодом неотступных усилий этих честолюбивых интриганов, на минуту взявших силу. Что было раз задумано, все приведено в действие тогда, как-то: прощение Кирилла со стороны некоторых архиереев этой Церкви, в другое время иначе себя показавших, письмо его к клиру и народу Палестины, отвергнутое Священным Синодом, как исходящее от раскольника, а после неудачи двух этих документов, равно как и усилий поднять местное население на слабомыслящую часть братства, крепкое и настойчивое усилие выбрать Патриарха из их партии, в надежде, что новый Патриарх, заменивши прежних членов Синода новыми из их партии, приступит к прощению Кирилла. Но надежда эта не сбылась, так как выбран был теперь патриаршествующий Блаженнейший Иерофей, муж благий и добродетельный, нрава мягкого и сговорчивого, но строгий страж церковных уложений и по совести слушающийся более лежащего на нем долга, нежели чуждого давления и влияния 414.

Церковь Иерусалимская, увлекаясь духом примирения, многократно давала Кириллу намек и причину (?), желая пробудить его от летаргии и поднять от падения. В междупатриаршество блюститель иерусалимского престола, архиепископ Филадельфийский, телеграфировал Кириллу, опасно болевшему тогда, от имени братства, осведомляясь о его здоровье, прося его, таким образом, чрез посредство телеграфа прийти в себя и возвратиться хотя в последний час в недра Церкви. Но никакого, к несчастью, последствия не имел шаг этот. Потом, вслед за своим вступлением на кафедру, Патриарх (нынешний) писал к своему поверенному архимандриту г. Патрикию, чтобы тот пригласил, чрез посредство третьего лица, выздоравливавшего Кирилла переместиться для перемены воздуха в патриарший дом в Халки, подавая тем отличный знак своей любви к ближнему, – все в надежде, конечно, что Кирилл после стольких злостраданий, перенесенных им в течение трех лет, поняв, наконец, в какой лабиринт ввергли его окружающие его, возвратится в недра Церкви.

Но предложение Патриарха Иерофея не было принято. Окружающие его (Кирилла) не позволили ему это, не знаю, по каким причинам. Знаю одно, что Патриарх, желая что-нибудь, что возможно, сделать в пользу Кирилла, созвал находящийся при нем Священный Синод, и когда прочтен был акт 7-го ноября 1872 г. объявления Кирилла раскольником, спросил: «Может ли сам собою (т. е. без просьбы со стороны Кирилла о прощении) Священный Синод приступить к отмене оного акта, подписанного теми же самыми членами, и простить Кирилла, составив новый акт, уничтожающий первый, без малейшего со стороны его повода?» и просил каждого из членов выразить свое мнение свободно. Все члены, не исключая ни одного, отвечали: не может. Затем Священный Синод, зная упорство и настойчивость характера его (Кирилла), а равно и давление на дух его и влияние других, по предложению Патриарха рассудил послать в Константинополь одного из братства, пользовавшегося когда-то его благосклонностью, чтобы тот убедил его, если возможно, дать хотя в двух словах письменное заявление раскаяния. Таковым выбран был в прошлом году бывший тогда архимандритом, а теперь митрополит Вифлеемский, Анфим, который, пробывши в Константинополе около месяца 415 и многократно посетивши Кирилла, так как видел непреклонность его, возвратился в Иерусалим ни с чем.

С тех пор дела здешней Церкви относительно шли спокойно до половины минувшего августа, так как и интриганы притихли после своего многотрудного подвига, и политика сильных здешних инуду имела устремленным свое внимание, занятое другими большими делами, хотя никогда не забывала, как бы, через пригодные ей органы, добыть прощение покровительствуемому ею Кириллу. Но с августа месяца, когда прибыл сюда бывший некогда экзархом (Святого Гроба) в Афинах архимандрит Кирилл, немало интриговавший и в Константинополе, где пробыл полтора года, сносившись с нынешним патроном своим, и день и ночь он не переставал тут интриговать не потому, чтобы его занимало прощение Кирилла, которого в другое время он же сам считал язвой и единственной причиной разорения братства, а потому что поставил себе задачей переворотить тут все вверх дном, в чаянии получить какое-нибудь место, подобно тому, как в течение 8 лет делал с экзархией (Афинской), что хотел.

Ненасытный этот человек, злой по природе и интригу взявший себе за ремесло, сойдясь тут с известным мутителем архимандритом Никодимом, в течение 13 лет собиравшим плоды с бессарабских имений и даже предложившим, как утверждают злые языки, сильным (мира) секвестрование их в виде меры для поддержания Кирилла, оба вместе, показывая доверительные письма Кирилла и возбуждая наиболее простоватых из братства, добились того, что разделили его на две партии, говоря, что за прощением Кирилла последует возвращение имений и золотой век и что здравомыслящая партия есть причина несчастий и скудости общины, потому что, храня каноны и достоинство Церкви, не соглашается на самопроизвольное прощение Кирилла, которое, служа камнем соблазна, выдается, как я узнал положительно, за единственное условие к возвращению одной части секвестрованных денег. Ибо известно, что из них посылаются сюда и раздаются русским консулом местным жителям ежегодно 35.000 рублей или около 6.000 лир.

Господа эти, из коих один имеет диплом Халкинской богословской школы, а другой не чужд элементарного образования, думают таким образом, что так легко прощение Кирилла! Итак, вера есть притяжание богатства? 416 Нет, тысячу раз нет! Прощение Кирилла не достигается проделками. Пусть дадут свой голос публика, клир, богословы – может ли быть прощен Кирилл без раскаяния (его), ради только материальных выгод? Я не как богослов, а как православный христианин думаю, что прощение Кирилла зависит не от некоторых архиереев иерусалимского престола, не от одного только Священного Синода этой Церкви, предполагая, что он согласился бы сам от себя простить его. Ибо, доколе Кирилл не приемлет, доколе не признает определения Великого Православного Собора, доколе сам он себе не ищет прощения, сколько бы его ни прощал Священный Синод Иерусалимской Церкви под давлением и ради материальных выгод, в совести народа 417 и христоименного множества он останется тем, что есть, т. е. раскольником. Потому что, из чего исходя, на чем основываясь, дерзнет сам собою простить Кирилла Синод Иерусалимский, еще вчера в полном собрании порешивший: «не может»? А потом, кто дал власть Священному Синоду Иерусалимскому одного объявить раскольником, а другого простить? 418. Или одного и того же сегодня запятнать расколом, а завтра снабдить прощением без причины, без повода, без раскаяния – запятнанного?

Погрешил или нет Кирилл? Если погрешил, должен просить прощения. Если же не признает себя павшим, к чему столько интриг и такая настойчивость в достижении прощения? Значит, он признает себя виновным и всеми силами старается увлечь вместе с собою и Иерусалимскую Церковь в погибель (!). По несчастью, в ней есть люди, сожженную имущий совесть419, ради материальных выгод продающие самые священные предметы, как Иуда – Христа. Этого ли ожидала православная публика от Церкви Иерусалимской? В таком случае, зачем с самого начала ей было держаться Всеобщей Церкви 420, а не согласиться с Кириллом? Если он не погрешил, то погрешила Церковь Иерусалимская, отвергшая его и причетшая к раскольникам, а он не был таковым; погрешил Великий Поместный Собор, положивший определение о расколе. И в сем случае Церкви Востока должны искать прощения у болгар, отвергая каноны Церкви. Но до той эпохи и Церковь Иерусалимская должна оставаться, как была.

Пусть не говорят мне, что Кирилла не следовало осудить, так как он не высказал прямо своего мнения и не имел общения с раскольниками. Если Кирилл – православный, то, поелику он соблазнил полноту (?) православных, может изложить исповедание своей веры. Апостол Павел предпочитал быть анафемой за братии своих. А слова Кирилла: «горсть греков считает меня раскольником, а 70 миллионов русских поклоняются мне как исповеднику», – никакого сходства не имеют с апостольскими. Пусть будет спрошен и теперь Кирилл: признает ли он определение о расколе? Пусть объявит теперь, что приемлет его и Церковь Иерусалимская вся готова не только простить его, но и испросить у него торжественно и всенародно прощение. Но я уверен, что он, в положении, в котором теперь находится, если бы и простила его Церковь Иерусалимская сама от себя, будучи спрошен, ответит, что никогда не признает определения о расколе. К чему после этого послужит прощение? К осмеянию и к поруганию Всеобщей Церкви? И осмелится когда-нибудь Церковь Иерусалимская простить его по требованию двух-трех интриганов каким-нибудь предательским действием? Если случится это, то пусть будет уверена публика (эллинская?), что оно случилось по соглашению и содействию Великой Церкви, так как здешние интриганы оттуда получают себе внушения. В таком случае публика не принудит разве Церковь Константинопольскую 421 объявить раскольниками всех святогробцев, которых можно перечесть по пальцам, и взять от них вверенный им залог? Ужели безропотно перенесет она, чтобы сборище недостойных клириков презирало свою веру и ради материальных выгод потеряло совесть верных? Поступая подобным образом, эти слуги Церкви (λειτουργοί) 422 ужели имеют спокойную совесть, что они следуют по стопам апостолов, мучеников, иерархов, исповедников и прочего честного лика отцов, претерпевших все, в утверждение верных и в державу Церкви Христовой?

Из краткого сего изложения ясно видно, что много хлопотали и Кирилл, и окружающие его, и панславистическая политика, чтобы достать незаконное прощение, и что, с другой стороны, Церковь Иерусалимская, по снисхождению своему, употребила и истощила все законные средства, чтобы возвратить его в недра Церкви, но, к несчастию, не успела. поелику же, благодатью Господней, до сего времени превозмогала сторона здравомыслящих, интриги же разрывались как паутина, и замышляемое не удавалось, то я в полной надежде заключаю, что и вперед, а особенно, когда исторгнуты будут плевелы, одержит верх здравомыслие, и Церковь Иерусалимская, заслужившая от публики похвалу 423 за свое обращение с нею, не запятнает своего имени и своего прошедшего».

А.

15 января

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1877. № 3. С.2–4.

Из Иерусалима

(30-е апреля 1877 г.)

Светлый праздник пасхальный Святой Град встретил и провел в полной и нерушимой тишине. Радость духовная растворялась радующими политическими известиями. От всех телеграмм веяло миром, который неоднократно уже и приветствован был «градом мира» со всею верою. Оттого из немногих на сей год поклонников наших все еще сравнительно много осталось от первого (увы! – и последнего) после Святой Недели парохода нашего в Иерусалиме. По обычаю рассчитывали пробыть там кто до Вознесения, а кто и до Троицы, чтобы помолиться на Сионе в день Пятидесятницы, а может быть прослушать обедню и под самым Дубом Мамврийским.

Вдруг на Фоминой неделе разнесся по городу зловещий слух, что дела пошли не ладно и что мир не состоится. Как ни скрывало наше начальство на Постройках, стало всем известно, что там готовятся к отъезду из Иерусалима. В Неделю Мироносиц было уже общее уныние в городе, а назавтра стало известно, что посольство наше выехало из Константинополя. Во вторник паша Иерусалимский получил официальное известие о происшедшем разрыве сношений между Россией и Турцией. В то же время от консула нашего вышел приказ всем до одного поклонникам готовиться к отъезду с австрийским пароходом 17-го числа и, следовательно, оставить Иерусалим в пятницу 15-го числа. Слух был распущен, что все здания наши на Постройках останутся совершенно пустыми, запертые на замок, и ключи от них передадутся германскому консулу.

В поклонническом мире нашем естественно такой оборот дела произвел всеобщий переполох. Оказалось столько в Святом Граде поклонниц, которым нет, как говорится, хода ни взад ни вперед! У многих были заключены условия с Патриархией или монастырскими властями на пожизненное пребывание в избранной келье с давно уплаченными деньгами. Немало нашлось портарок 424, кухарок и безместных приживалок, лишенных всяких средств не только к выезду в Россию, но и к существованию со дня на день на одном и том же месте. Но и те, которые прибыли на поклонение в Иерусалим в этом году, почти все имели так называемые обратные билеты, с прекращением русского пароходства в Черном и Средиземном морях потерявшие свою силу.

Ввиду такой путаницы дел, консульство вынужденным нашлось объявить, что оно не препятствует оставаться тому, кто хочет, в Иерусалиме, только пусть всякий знает, что он делает это на свой риск и что никому из остающихся в городе не будет дозволено жить на Постройках, ни даже приходить туда. И насчет обратных билетов тоже оказалось место некоей сделке. Яффское пароходное агентство взялось уплачивать за них требуемую сумму. Но то, чего доставало бедным людям на проезд в Россию через Одессу, далеко было не достаточно на провоз туда же через Триест. Необходимость заставила начальство и тут сделать уступку. Консульство обещало посильные пособия неимущим в Яффе. Явился и нежданный благотворитель, один, проживающий в Иерусалиме, князь Русский 425. Он пожертвовал на доброе дело 50 наполеондоров, которые и роздал поклонницам по жребию. На каждый золотой приходилось по два билета – пустой и выигрывающий. Судьба решала, кому из подходящих за пособием доставались деньги, а кому – ничего. Цель у благотворителя была та, чтобы не дать места пройдошничеству и не стать жертвой обмана.

14-го числа апреля утром отправился из Иерусалима поклоннический караван наш с горем и страхом в Яффу. Постройки, и без того немноголюдные, опустели. На следующий день в пятницу, часов в 7 утра, выехал и консул с своим первым драгоманом, а через несколько часов после него туда же отправилась и Миссия в большинстве своих улемов 426. Вопреки распространенной прежде молве, ни одно из зданий приютских не оказалось совершенно пустым и запертым на замок. В консульской квартире оставалась открытою канцелярия. В Мужском доме 427 по-прежнему жил секретарь консульства, которому разрешено было посольством пребывать в Иерусалиме в качестве смотрителя заведений 428. В Женском доме 429 продолжал квартировать аптекарь госпиталя нашего, приготовлявшийся тоже к отъезду 430.

В доме Миссии оставались еще сам архимандрит, один из иеромонахов 431и пятеро служащих при церкви.

21-го числа в храмовый праздник Крестовой церкви 432, а равно и накануне в Преполовение, правилась еще русская, хотя уже беззвонная, служба на Постройках, на которые приходили и горожанки наши, впускаемые еще невозбранно туда через узкую калитку. Большие ворота – церковные и консульские – стояли уже заперты со дня спуска русского флага и замены его германским, т. е. с 13-го апреля. Германский консул сперва через день, а потом ежедневно в 4 часа вечера стал бывать в опустелой «Московии», взявшись за свое дело, как сам выражался, серьезно.

И все пошло у нас привычным порядком. По отзыву некоторых, такой благодатной тишины никогда еще не видели Постройки наши, и оставалось только радоваться ей. Нередко приходили по-прежнему к отцу архимандриту сановники Патриархии, соутешаясь его пребыванием во Святом Граде, уверяли его, на основании вековых данных, в нерушимом спокойствии края, а на крайний случай предлагали ему безопасное место и в самой Патриархии. С таким же сочувствием к Миссии относились и местные эфенди, т. е. высший слой городского мусульманского населения, многократно заявлявшие свое мнение, что Миссия, как духовное и благотворительное учреждение, может оставаться на своем месте в полной безопасности, доколе безопасна жизнь всех вообще в Иерусалиме. Нам говорили, что городской меджлис с муфтием во главе имели намерение немедленно по прибытии вновь назначенного губернатора Палестины сделать формальное приглашение начальнику Миссии оставаться в Иерусалиме.

Но вышло не то, что чаялось. 26-го апреля местный паша объявил германскому консулу, что он получил приказ от своего правительства выслать из Иерусалима всех без исключения русских, состоящих на службе, и драгоманов, и вследствие сего требует выезда начальника Миссии с первым же пароходом. Приказ этот вариентировался потом на разные лады, отчего и дал повод заключать, что он местного происхождения. Паша говорил, что он ожидал через три дня прибытия преемника своего, и желает сдать ему все дела начистую, оглашаясь, что он, как зять Недима-паши экс-визиря, сторонника будто бы русского, боится, как бы новое правительство не перетолковало его действий в Иерусалиме… и т. п.

Но самый решительный довод в пользу мнения о домашнем происхождении ордера Высокой Порты относительно начальника Миссии нашей есть признание германского консула. Верный поговорке: «у всякого барона своя фантазия», почтенный барон М. 433 поручил потом передать архимандриту нашему через секретаря консульства, что, независимо от приказа Порты, и он, по поручению г. Иларионова (нашего консула) 434, потрудился-таки (a travaillé) к его удалению из Иерусалима. Недаром дававший «поручение» столько хлопотал, чтобы вся Миссия одновременно с ним оставила Иерусалим, составляя таким образом как бы свиту его высокоблагородия.

Печальное ревнование о преимуществах (никем не оспариваемых) своего консульского положения в Иерусалиме даже в такие важные критические минуты для нас на Востоке не оставляло, к сожалению, представителя русского чиновства за границей! Десятки лет уже с грустью мы слышим о нем. Меняются люди, а система остается все та же. Ужели ничего не остается в утешение, кроме повторения старой пословицы: все волки серы!.. Конечно, почтенный барон сам настоял у паши издать, или вытребовать у Порты, сказанный приказ. Сегодня утром мы проводим своего архимандрита. Нет нужды говорить о горьком чувстве сиротства, оставленном в нас этим отъездом. Собралось на проводы немало народа, своего и чужого. Виделись и арабы, и греки, и абиссинцы, и евреи, и немало магометан. Можем засвидетельствовать, что не у одного из последних мы видели слезы. Что же еще более? Довольно для русского имени и того.

Пресловутый «иерусалимский вопрос», несмотря на неблагоприятные политические обстоятельства, приблизился к своему решению. Со времени возвращения трехчленной комиссии из Константинополя еще менее осталось в Патриархии приверженцев синодального определения о схизме Кирилла. Три или четыре ярых защитника «достолепия» Церкви не могли устоять против напора общего мнения. 22-го апреля отправлена была всем братством Святогробским мирная грамота бывшему Патриарху, восстановляющая его в звании члена Святогробского братства, вводящая его в молитвенное общение с Иерусалимскою Церковью и т. п. После многих красных, гладких и гибких фраз бывшему «отцу и господину» делается предложение провести остаток дней своих или в Константинопольском подворье Святого Гроба, или в таковом же на острове Халки. Ни то, ни другое, как известно, не составляет предмета желаний многоболезненного старца. Самое желанное для него – возвращение в Иерусалим – обойдено в письме молчанием. Блазненный термин: прощение хотя благоразумно избегнут при этом, но заменяющее его выражение: снятие запрещения все еще настолько сильно, самодовольно и самохвально, что едва ли понравится человеку с таким тонким умом и властным характером, каков Блаженнейший Кирилл.

Не слышно также, чтобы «мирной грамоте» предшествовала формальная отмена соборного акта 7-го ноября 1872 г., коим бывший Патриарх провозглашен «раскольником» и низложен. Главным двигателем этого нового решения иерусалимской общины (не хотим сказать Церкви, потому что ни в низложении и отлучении Кирилла, ни в принятии его снова в лоно

Православия, словом – во всей этой печальной комедии не участвовало совсем православное население Палестины), конечно, есть желание устранить остающееся еще препятствие к снятию секвестра с доходов бессарабских имений Святого Гроба, хотя не раз уже мы слышали здесь, что в Патриархии мало имеют надежды на получение следующих ей из России денег. Вероятно, вследствие такого убеждения она и обратилась за помощью к единокровной ей Элладе, в которой, как разносит молва, учреждены по церквам кружки, по примеру России, для сбора пожертвований на Гроб Господень. Не ручаемся за верность сего и даже очень сомневаемся в том, но передаем, что слышали.

Солодянский

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1877. № 22. С. 3–4.

Из Яффы

(от нашего корреспондента)

Отправляясь с ближайшим пароходом из Святой Земли в дальнейшие странствования по белу свету, спешу поделиться с читателями «Гражданина» вынесенными из нее впечатлениями, относящимися преимущественно к последним дням пребывания моего во Святом Граде. Начну природой и кончу (если Бог поможет) политическою невзгодой, приковавшей к себе всеобщее внимание искони разнородных и разноверных обывателей Обетованной Земли.

Минувшая зима палестинская была одна из самых теплых и сухих. Ни одной снежинки не упало с неба на каменистые горы Иудейские во все продолжение холодного сезона. После долговременной засухи осенней, грозившей неминуемой бедой краю, непогода несколько дней в конце января утешила перепуганных жителей. В давно сухих систернах городских оказалось аршина на два – на три живительной влаги. После одного сильного (но все-таки не проливного) дождя, к несказанной радости города, выступила вода в вещем колодце Иоавлевом, что находится на юго-востоке от Иерусалима при соединении глубоких дебрей Кедронской и Генномской (геенны). Выступ из-под земли воды в этом месте считается знамением грядущего урожая. Но радость края от кратковременной непогоды была непродолжительна. В феврале и марте опять подул сухой восточный ветер (хамсин), вытянувший из земли всю влагу. Надежда на наполнение систерн водой исчезла, и прежнее уныние охватило горемычных жителей бывшей столицы иудейской. Около Пасхи стали уже в городе продавать воду – что же будет в конце лета и особенно осенью до самого ноября месяца, т. е. до наступления дождливого сезона? Со страхом помышляют об этом иерусалимляне.

Самое оживленное время года в Иерусалиме – есть, конечно, Великий пост. Тогда стогны Святого Града непроходимо-полны народа, собравшегося от всех концов земли, а ближайшие окрестности его белеют кущами европейских и американских туристов-поклонников с водруженными на них разнонародными флагами. Церковные празднества (разумею наши православные) начинаются обыкновенно с первой Недели Великого поста, когда у Гроба Господня бывает литания (троекратное обхождение Часовни Гробовой) в честь и память соборно восстановленного иконопочитания. Подобная же литания бывает в Неделю крестопоклонную. Как тогда все священство, участвующее в деле, держит в руках малые иконы, так на этот раз вместо икон процессирует с крестами. Третья литания бывает в Неделю Ваий, когда все обходят Гроб Господень с пальмовыми ветвями.

Три литании совершаются <также> в три величайшие церковные дня: Великую Пятницу, при обношений плащаницы, Великую Субботу – при зажжении Святого огня и на Пасху – перед началом утрени. Неизменно, по установленному чину, правились все они и в этот год. Кроме них, в первые 4 недели Великого поста, по пятницам, бывает в храме Воскресения торжественное чтение Богородичного акафиста, разделяемого на 4 статьи, по примеру Похвальной субботы. Чтение кондаков и икосов бывает обыкновенно на трех языках – греческом, славянском и арабском.

Латинская Пасха в этом году предварила нашу целою неделею; оттого службы той и другой Церкви на последней неделе Великого поста не мешали одни другим, а в храме Воскресенском была желанная тишина, значительно способствовало ей и небольшое сравнительно на сей год количество поклонников. Обряд умовения ног в Великий Четверток совершался всенародно на площади, перед храмом Воскресения. Совершал его сам Патриарх с большим порядком и даже, как говорят очевидцы, с большим чувством и, как мне передавал один из «умовенных», даже с некоторым искусством, стараясь жестами и интонацией голоса действительно представить собою Христа.

В Великую Пятницу, как известно, припадало в этом году Благовещение. У нас, русских, оно праздновалось в самое число его, а греки перенесли его на первый день Пасхи, по новому типику константинопольскому. И так у нас в своей церкви с вечера на «страстях» читалось 13 евангелий, а в самый праздник совершалась литургия, после которой был тут же непосредственно и вынос плащаницы. Вечером в Великий Пяток в храме Воскресения, при обходе с плащаницей, произносимы были по обычаю и проповеди, на Святой Голгофе по-русски, у Камня Положения по-арабски и перед Гробом Господним по-гречески. Первую говорил наш отец архимандрит, вторую молодой питомец Крестной (закрытой теперь) семинарии, сын одного из городских священников, третью один из иеродиаконов Патриархии.

Пресловутый обряд Святого огня или Святого света, как он зовется по-гречески, и на этот раз имел ту же свою неизменную шумную обстановку.

В самую Пасху, по окончании литании вокруг Гроба Господня, духовенство наше отделилось, оставило храм Воскресения и у себя дома отправило службу Господню – к общему удовольствию совершенно по русскому чину и обычаю. В полдень того же всесветлого дня мы ходили снова в храм Воскресения на вечерню, которая зовется здесь вторым воскресением. Все духовенство облачалось в патриаршем доме и оттуда процессией направилось к храму. Евангелие на этой вечерне было читано на разных языках по отделам (что мы, русские, делаем на обедне), слышались языки: греческий, славянский, арабский, армянский, латинский, волошский и ироический, т. е. тот же греческий, но в пиитических оборотах, взятых у Гомера, у Пиндара и прочих. Соответственно словам и чтение было на манер итальянских речитативов. Этим «вторым воскресением» и завершился за сей час ряд торжественных служений при Гробе Господнем.

Все они, по крайней мере – последние из них, происходили под благими впечатлениями всеми чаемого мира. Большинство поклонников наших под ними и возвратились в отечество на самой Пасхальной неделе. Мы же, не спешившие возвратом, оказались осужденными испытать совсем другие впечатления.

В то время, как со всех сторон и на всяких языках напевалось тут слово мир, вдруг пронеслась оглушительным громом весть о разрыве. Как ни скрывало ее наше здешнее начальство, она вмиг облетела всех и навела несказанную тревогу на всех. Вскоре стало известно, что и консульство России и Миссия наша готовятся выехать из Иерусалима. А вслед за тем дан был приказ и поклонникам всем быть готовым к отъезду в четверток на сей неделе. Смятение вышло неописанное. Столько оказалось тут зажившихся поклонниц без копейки денег, что необходимо стало или снабдить их деньгами на проезд, или оставить в Иерусалиме на волю судьбы. Консульство наше кое-кому помогло, но большинство «неимущих» вынуждено было остаться в Иерусалиме. На беду, пароходы наши прекратили свой рейс александрийский, и путь на Одессу поклонникам нашим стал закрытым. Вчера утром выбыл из Иерусалима наш поклоннический караван, а сегодня в 8 часов отправился в Яффу и сам наш консул. Вслед за ним должна была выехать и наша Миссия. Еще 13-го числа русский флаг был снят с консульской квартиры, и теперь над нашими поклонническими приютами в Иерусалиме развевается принявшее их под свой покров германское знамя.

А. Камзолов

15 апреля

Печатается по публикации: Гражданин. 11 мая 1877. № 18. С. 447–448.

Из Иерусалима

(заметка по поводу газетных корреспонденции «Из Иерусалима»)

В газете «Русский Мир» от 22-го мая и в «Московских Ведомостях» от 24-го мая текущего года помещены известия из Иерусалима, настолько несогласные с истиной, что мы, знающие хорошо положение дел во Святом Граде, считаем долгом своим не оставить их без замечаний.

Наиболее умеренная и правдивая из них – «Русского Мира» – требует поправки только в двух пунктах. Во-первых, совершенно несправедливо, что «всякий, кто только может, покидает город» (Иерусалим). Такой паники совсем нет и не было до сих пор не только в Иерусалиме, но и во всех пределах Палестины. «Многие семейства (иерусалимские) уложили все свое имущество и готовы бежать каждую минуту», – продолжает корреспондент. Куда бежать? Иерусалим есть самое безопасное место в Палестине от множества (сравнительно) проживающих в нем европейцев и от сильного (тоже сравнительно) гарнизона, охраняющего его, а главное – от присутствия в нем центральной власти, которой, как мы слышали в свое время, даны строжайшие внушения из Константинополя относительно жизни и собственности иностранцев, которые в переводе на простой и точный язык значили, что губернатор отвечает головой за спокойствие в крае.

Во-вторых, утверждение корреспондента, что обе партии иерусалимских эфендиев примирились в последнее время, ни на чем не основано. Напротив, смена бывшего губернатора Файка была верхом торжества одной из партий. Из побежденной партии никто и не явился, по требованию местного этикета, приветствовать в Яффе нового губернатора Реуфа. Но, в каких бы отношениях усобных ни были та и другая партия, можем заверить кого угодно, что в них не преобладает не только «крайний», но и никакой фанатизм. Это все – люди, много уже десятков лет занимающие, как бы наследственно, все административные места в Иерусалиме (опричь должностей мутте-сарифа, т. е. губернатора, и кади, т. е. судьи, на которые правительство постоянно присылает непосредственно от себя чиновников, обыкновенно турецкого происхождения), по-своему весьма образованные, от постоянного обращения с европейцами приобретшие тонкие и мягкие манеры и по общности интересов поддерживающие наилучшие отношения к христианам всех исповеданий, а равно и к евреям. Если что может быть придано им в виде укора, то разве именно их податливость и изворотливость и желание служить «и нашим и вашим», по пословице. Но, при таких чертах характера и общественной деятельности иерусалимских эфендиев, приписывать им фанатизм, да еще крайний, было бы совсем неподходящим делом.

Коновод, так сказать, партии халдиев заседает теперь в турецком парламенте, где его не так давно назвали христианином, воспитывался в Мальте, профессорствовал в Вене, и т. д. Можно представить потому, какой это фанатик. Предводитель партии хусейнитов человек французского образования. Этого довольно, чтобы не считать его крайним фанатиком ислама. Мы вовсе не пишем апологию почтенных «эфендиев», но только не забываем старого урока: amicus Plato… etc435. Корреспондент полагает, что если султан развернет мифическое «зеленое» знамя, то и пойдет поголовное избиение христиан. Вот тут-то иерусалимские эфенди и показали себя совсем не такими, за каких выдает их корреспондент. Умные люди, чуть услышали, что падишах грозит выставить на потеху Европе «порты» пророка, выразились, что лучше бы его величество удержался от такого «крайнего» заявления своего бессилия, – потому что… но – очевидно, почему.

Кончая с корреспонденцией «Русского Мира», мы желали бы узнать от корреспондента, каким образом, пиша от 9-го мая, он мог сказать: «паша, сохранявший еще до сих пор некоторый порядок, сменен, а новый, назначенный на его место в Иерусалим, еще не прибыл». Новый паша прибыл в Яффу на ллойдовом пароходе «Марс» 1-го мая в воскресенье в 7 часов утра. Мы его видели своими глазами. А предместник его в то время был еще в Иерусалиме, дожидался его. Междувластия не было, таким образом, в Святой Земле ни на одну минуту. Хронологический этот промах корреспонденции проливает некоторый свет на ее происхождение…

Иерусалимская корреспонденция «Московских Ведомостей» чуть не вся состоит, к сожалению, из одних небылиц, не знаем каким образом нашедших место в таком солидном органе русской гласности. Первая – «приятная» половина ее еще кое-как сходит с рук. Патриарх Кирилл более не схизматик, по смыслу отправленного к нему 22-го числа апреля Иерусалимскою Патриархией примирительного письма. Но уничтожен ли формально, и так сказать актуально, печальный акт 7-го ноября 1872 года, объявивший его «схизматиком», этого не знаем. Полагаем, что не более нашего знает о том и корреспондент, очевидно пишущий в газету по слухам и по догадкам и, может быть, еще по воспоминаниям. Три депутата, ездившие к Кириллу для переговоров, о которых упоминается в корреспонденции, возвратились в Иерусалим, вовсе «не покончивши дела миром». Справедливо, что турецкое правительство не сочувствовало состоявшемуся теперь примирению, так как ему внушено было, что схизма Кирилла есть одно и то же со схизмой болгарской, но, к чести его надобно сказать, относилось к делу совершенно пассивно. Неверно и то в «приятной» половине известий, что Иерусалимский Синод сообщил 19-го апреля о своем решении «всей Православной Церкви». Он сообщил о том конфиденциально только одному Патриарху Константинопольскому Иоакиму 436.

«Неприятная» половина поистине «печальной» корреспонденции начинается таким искажением бывшего в Лидде случая, которому трудно приискать вполне подходящее название. Магометане лиддские вовсе не врывались в храм Великомученика <Георгия>, и ни малейшим образом не осквернили его, не уничтожали и разных церковных украшений, и положительно никого не избили из христиан. Дело все ограничилось следующим: несколько мальчишек магометан, собравшись, пели какой-то гимн султану. Повстречавшись с мальчиками христианскими, стали дразнить их. Те, конечно, не молчали с своей стороны. К мальчикам присоединились молодые парни, и вышел шум. Проходя мимо церкви св. Георгия, энтузиасты стали бросать камешками в окна ее и действительно разбили несколько стекол. Тем все и кончилось. Старшины селения поспешили разогнать толпу и восстановили порядок. Надобно заметить, что все это происходило в довольно многолюдном селении, где нет ни одного солдата для охранения порядка. О случае в ту же ночь известился австрийский консул 437, проживавший поблизости в Яффе. Он телеграфировал паше в Иерусалим, требуя, чтобы приняты были меры безопасности. Паша немедленно отправил в Лидду солдат с делегатом от Патриархии. Те нашли на месте полнейшее спокойствие, поели, попили и покурили на счет жителей и мирно возвратились восвояси. Вот вся история «неистовств и варварских деяний» магометан в Лидде.

Вторая «печальная» история совершенных арабами (какими? ведь множество арабов есть христиане православные, паписты, протестанты) «над Гробом Господним всяческих поруганий и бесчинств», не скроем, возбуждает в нас действительную и глубокую печаль. Кому у нас приходит охота шутить печатным словом и издеваться над общественным доверием в такой степени. Припомним, что уже была раз чья-то проделка (нам говорили, что «с Дону»), передававшая в печать, что раз во время патриаршего служения в храме Гроба Господня, или крестного хода, арабы напали на Патриарха, разорвали на нем ризы и проч. Оказалось, что все это происходило только в голове какого-то поклонника. В чьей голове создалась эта вторичная сказка о небывалом событии, необдуманно направленная к возмущению покоя стольких в России чтителей святыни иерусалимской, о том знает одна редакция «Московских Ведомостей». 29-го апреля мы были в Иерусалиме. Патриаршего служения в тот день совсем не было. Ничего сколько-нибудь выходящего из ряда обыденных явлений жизни в Иерусалиме в тот день не произошло. И «арабы», «и консулы всех христианских держав», и «местные власти»… все это, с позволения сказать: ложь на лжи едет и ложью погоняет. Турки, конечно, теперь враги наши, и сочувствовать им нельзя, но налыгать на них и ругать их, если и не прямо стыдно нам – великой нации, то по меньшей мере… не стоит труда.

Иерусалимский Старожил

10-го июня 1877 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1877. № 25. С. 11–12.

1878

Новые впечатления старого поклонника

Побывавшего раз в Святом Граде Иерусалиме поклонника «тянет опять туда как магнитом». Это ходячее выражение тем вернее и точнее передает суть дела, чем более в ком видится и сознается поклоннического характера. Так и должно быть. Магнит притягивает к себе только сродное ему железо. Разные туристы, аферисты и досужие моралисты в этом случае относятся к Святому Граду, как дерево к магниту. Деревянный характер их дел и мыслей, хотя бы прикрывался патетическими цитатами из Евангелия, или проникался духом ученого исследования, или даже оперялся поэзией до стихотворного слова, чуткому уху настоящего поклонника всегда заметен. Говорим мы это без всякого намека на что бы то и на кого бы то ни было, а просто под влиянием одних впечатлений от чтения находящихся при нас описаний Святой Земли – как русских, так и иноязычных. Скуку и тесноту морского путешествия мы разбавляем этим занятием, столько естественным в нашем положении.

Не отрицая за собою известной доли действительного поклонничества и даже как бы гордясь не очень жалуемым в печати нашей именем старого «поклонника», я с истинным влечением стремился, «по замирении (?) дел на Востоке», узреть опять свою любимую и дорогую Обетованную Землю. Когда с знакомым нашим случится какой-нибудь нежданный переворот, чувствуешь сугубый позыв видеть его. А с приснопамятной и приснооплаки-ваемой Восточной империей недавно случилось нечто такое, что знакомый-то чуть не отправился совсем на тот свет. Как не пожелать было взглянуть на него после такого удара судьбы?

И вот я опять в пределах Турции или, по Мидгадовой конституции 438, в земле оттоманов… Додумался же, гениальный будто бы, человек до наилучшего способа сплотить и объединить свое расклеившееся царство, изгнавши из официального языка раздорные имена: турка, грека, славянина, армянина и т. д. и заменивши их вырытым из могилы оттоманом! Вот так реформатор sui generis 439! Оттоман – Вселенский Патриарх! Оттоманы – греческий паликар 440, сербский юнак 441, албанский головорез, да даже и мой старый знакомый заиорданский бедуин, едва переваривающий в своей мысли, а еще более – в сердце, имя турка 442, а теперь наряжаемый оттоманом! Конечно, после случившегося с Турцией разгрома, и оттоманы, и конституции Мидгадо-Эллиотов 443 – все давно предано забвению.

Но нельзя сказать, чтобы все в ней пошло опять так, как шло прежде. По наглядности судя, действительно как будто все в том или другом турецком городе, виденном нами на пути, вошло в прежнюю колею. Но чуется как-то безотчетно, что подул уже другой политический и социальный ветер повсюду, – по крайней мере на широком пути «идей, желудка и прибытка», которым шел наш пароход. Самым резким порывом этот новый ветер встретил нас там, где предположительно должно было существовать полное затишье, у острова Кипра. Где происходила страшная кровавая драма из-за прекращения господства меньшинства над большинством, неверия над правоверием, варварства над образованием и где, чуть ли не прежде всего, отозвались последствия ее, в форме законного политического акта освобождения! Не чудно ли и не поучительно ли? Каким-то сновидением казался мне английский флаг на турецком острове. Любопытно бы знать, как будут именоваться официально обитатели его, греками, турками или объединен-но – англичанами, т. е. оттоманами в новом роде.

Но вот мы и у берегов Сирии. Тут все остается как было, по-прежнему. Никаких следов жестокой политической передряги не видно. Если бы вместо австрийского парохода мы сидели на русском, можно б было совсем забыться и думать, что мы благополучно переживаем осень какого-нибудь 1875 года. Излишне говорить, что в Яффе мы нашли все в том же виде, в каком давно знаем ее. «Драствуй» и «хорош» также приветствовали нас дико и вместе дружелюбно и на пароходе лодочники, и на пристани носильщики, и в монастыре прислужники, как это было много лет перед этим. Одна перемена в городе против прежнего, это распространение его за высившиеся еще недавно стены, от которых не осталось и следа по направлению к востоку, т. е. к садам, так что городу открылась возможность слиться с сими последними.

Другая, против старых времен, новинка, это ежедневное экипажное сообщение с Святым Градом, поддерживаемое немцами-колонистами, умеющими говорить и по-русски. Я, конечно, воспользовался этим случаем избежать тягостной верховой езды и, отправившись из Яффы на рессорной тележке в 4 часа вечера, утром на другой день уже был в Иерусалиме. Плата за переезд сравнительно умеренная – около двух с половиною рублей (металлических) с человека, если наберется полное число пассажиров. Нанять отдельно для себя экипаж, конечно, стоит в 5 и 6 раз дороже. Дорогою похвалиться нельзя. Хороша она только от Яффы до Ремли, сносна затем до Баб-эль-уади, т. е. до гор, а потом большею частью весьма плоха. Порядочною становится уже опять перед самым городом версты за две – за три, т. е. от третьей башни вплоть до наших Построек.

Город, когда-то, несмотря на свое высокорадующее значение, казавшийся таким печальным с первого вида, теперь уже весело встречает поклонника широко раскинувшимся предместьем с белеющими огромными домами и немалочисленными садами, вечно зеленеющими. Темная городская стена с выступающими бойницами, за которою собственно начинается Иерусалим, кажется теперь как бы пределом его с востока, причем совершенно незнакомый с местностью глаз новоприбывшего рискует смешать наши громадные заведения, венчаемые пятиглавым собором, с самым храмом Воскресения Христова. Кроме этого, западного, предместья, как бы нового Иерусалима, есть еще к северу еврейский поселок и далеко к югу возле Вифлеемской дороги немецкий поселок Виртембергской религиозной общины: Tempel 444. Да немало есть там и сям и отдельных загородных домов с виноградниками при них. В близком будущем преславный и преименитый Град Царя Великого обещает быть достойным своей исторической славы. Помоги ему Бог в этом.

Все в наших поклоннических приютах мы нашли в прежнем, столько знакомом нам, порядке. Соборная церковь перекрашивалась снаружи и внутри, и служба Божия правилась в Крестовой церкви св. мученицы Александры. Звон громкий и стройный (спасибо Москве белокаменной и веропламенной!) восторгал душу, говоря нам собою о великой Земле Русской, денно и нощно хвалящей Бога на всех пределах своих в кимвалех доброгласных. Еще бы ей в Иерусалиме не заявить себя заветною для сердца русского «хвалою Божией», как зовется в Малороссии колокол?

Русское пение в Иерусалиме негромкое, но прекрасное и глубоко умиляющее. Напевы литургийные собраны, кажется, со всех концов России. В числе их нам удалось слышать даже т<ак> наз<ываемый>запорожский, чудный, с неожиданными переходами, действительно как бы характеризующими пресловутую Сечь, насколько можно представить ее, и вместе глубоко трогательными. На праздник св. <Иоанна> Златоуста Миссия наша служила в городе в Архангельском монастыре, где есть придел Святителя, выстроенный, как полагают, нашим царем Иоанном Грозным в память убитого им царевича того же имени. При этом молящаяся публика имела утешение слышать почти всю службу, петую по-гречески настоящими греческими напевами, но симфоническим пением. Присутствовал при том и Блаженнейший Патриарх Иерофей, облеченный в мантию, весьма благолепный, смиренный и глубоко благоговейный старец. Пение наше умиляло его до сердечных воздыханий.

Греческому пению хор наш учился, как нам передавали, в Греции, во время недавней гостьбы там Миссии 445. Вот бы случай отлично способному регенту нашему переложить все осмигласовое пение греческое на наши ноты и приспособить его к симфоническому пению. То, что в наших «Обиходах» надписывается: «Греческого распева», знатоки дела находят совершенно не похожим ни на что греческое. Сказать что-нибудь в похвалу греческого пения, как и вообще греческих (а за ними и арабских) порядков при богослужении я очень желал бы, но, к сожалению, вынесенные мною из церкви св. апостола Иакова Брата Господня в храмовый праздник его (23 октября) одуряющие (без преувеличения) впечатления невообразимого шума, гама, крика и, наконец, одного слитного, все заглушающего воя целой сотни арабских мальчишек, никем не унимаемых, заставляют прильнуть язык мой к гортани моей. Заговорил я кое с кем тут о подобном вопиющем безобразии, прикрываемом все-таки именем молитвы, но в ответ услышал, что с народом этим (арабами) ничего не поделаешь, что крик и гам – их родная стихия, без которой они, как рыба без воды, жить не могут. Пожалуй, на правду похоже. Но как же те же самые арабы в руках католиков делаются и тихими, и чинными, и послушными? Не оправдывается ли тут греческая пословица: по мастеру и инструменты его?..

От малого числа поклонников наших пустеют и Постройки наши, и городские монастыри, служащие почти все поклонническими приютами. В Патриархии все жалуются на материальное оскудение. Многое и на разные лады распевается при этом. Замечается общее несочувствие – чтоб не сказать более – Святогробского братства к своему Первостоятелю, которого укоряют в таком же абсолютизме, каким будто бы отличался блаженной памяти Патриарх Кирилл. Но этот негласный внутренний разлад в Патриархии не бросается особенно в глаза посторонним. По внешности, дело представляется в добром и желанном порядке.

Давно уже тут поговаривают о необходимости якобы Патриарху съездить в Константинополь на поклон сильным мира, а вместе для обсуждения там с другими «кириархами» великого вопроса о святогробских имениях в Придунайских княжествах. Но Его Блаженство по-видимому не убежден в подобной необходимости. Кроме того, что она будет стоить общественной кассе огромных затрат, Патриарх может прозревать в ней еще какой-нибудь кроющийся новый coup d'état446 партии домашних прогрессистов, похожий на историю с Кириллом… Непосредственный предшественник Патриарха Иерофея, Прокопий, получивший некоторую известность по Кирилловскому делу, мирно пребывает на покое, не вмешиваясь ни во что и разыгрывая в некотором роде роль Пия IX, самовольного узника 447. Никуда, даже в церковь, не выходит из своих комнат, занимаясь, как говорят, пересчитыванием, при всяком удобном случае, своих «гонителей» (свергших его с престола), наказанных за то Божиим правосудием. В числе таковых стоит и сам султан Абд уль-Азис. Из других коноводов антикирилловцев остается в наличности в Иерусалиме только один, и тот сидит без дела. Все дело памятной ученой «коммуны» здешней так<им> обр<азом> разлетелось, как говорится, в прах. Пожалеть при сем можно только о том, что вместе с нею целая сотня тысяч золотых 448, как все уверяют, стала тоже прахом в казнохранилище святогробском.

О делах других вероисповеданий в Иерусалиме не поднимается писать рука слово. Столько слышится и говорится о пропагандистской деятельности папства и протестантства в многострадальной Земле Обетованной, что тошно становится повторять одно и то же. Пора бы нам уже приняться за дело и показать Европе, что Православие, где бы оно ни существовало на земле, дорого сердцу нашему по крайней мере столько же, сколько самому плохому католику дорого его латинство, а пожалуй и все папство. Отчего бы не пожелать какого-нибудь нового Берлинского конгресса великих и малых держав, на котором постановлено б было противодействовать общими силами всякой попытке на Востоке папства и протестантства «обращать православных в христианство»? Ведь если еще сколько-нибудь дорого христианской Европе дело Христово, как же не подумать ей, что она своими пропагандами истребляет в самой, так сказать, колыбели святой веры нашей последний остаток религиозного чувства в людях?

Но если уже политика признаёт себя некомпетентной в деле веры, нельзя ли б было нам добиться своего другим путем, намеченным отчасти в Книге царственной премудрости, – отвечать безумному по безумию его449, а мы прибавим: бесстыдному по бесстыдству его. Упомянутые пропаганды располагают миллионными средствами, оттого и успевают. Отчего бы нам не посвятить на свое дело православной пропаганды хотя один контрибуционный миллион? Посмотрели бы досточтимые апостолы разбавленного Евангелия и упрощенного христианства, на какой мели оказались бы со своей рыболовной лодкой, если бы подул в лицо им миллионный ветер. Но… pia desideria 450! Ждали же в Иерусалиме ультрамонтаны протестантские после Франко-прусской войны подачки из 5 миллиардов в миллион талеров на возведение зданий Иоаннитского ордена и даже не раз заверяли, что отчисление миллиона уже дело решенное. Но, кажется, ни один талер миллиардный не попал в Иерусалим. То же должно случиться и с нашими надеждами.

Итак, ни мытьем ни катаньем не возьмет здесь Православие, по пословице. Оно могло бы взять вместо того и другого, добротою самой материи, подлежащей операции мытья и катанья. Но тут дело уже совсем «усложняется», по любимому выражению дипломации. Требуется долговременная подготовка и тщательный выбор деятелей. Перед глазами нашими тут недавний пример местной расправы, весьма поучительный. В селении Айн-Карем (по-нашему в Горней) поссорились двое мальчиков: мусульманин и католик. Разнимать их кинулись матери, за матерями родственники, за родственниками соседи. Произошла свалка. Оказалось несколько раненых. Католики обратились за предстательством в местный монастырь. Монастырь пожаловался французскому консулу, защитнику всех католиков в Палестине. Назавтра же 36 человек из жителей-магометан селения угодили в иерусалимскую тюрьму – и ни один католик! Это получше мытья и катанья. А если сравнить с этим фактом то, как тоже один местный консул другой великой державы сам усильно добивается в настоящее время обвинения перед турецкими властями своего собственного служащего, православного христианина, и, осведомившись о решении меджлиса в пользу сего последнего, требует от паши нового суда над ним, потому только, что се personage nous deplait451, то едва ли что останется сказать в утешение Православию.

Зато католицизм тут утешен из ряда вон событием. Недавно скончалась сестра Тереза в новоустроенном близ Вифлеема Кармелитском монастыре, имевшая на руках своих Христовы раны. При жизни она всех уверяла, что и сердце ее также прободено копьем. По смерти ее действительно оказалось, что сердце ее пронжено как бы стрелой. Факт подтвержден свидетельством медика Кустодии Святой Земли. В восхищении от такого чуда решено было даже сфотографировать уязвленное сердце, что и было сделано в фотографическом заведении Армянского монастыря. Но чуть это огласилось, как немалочисленные скептики пожелали видеть фотограмму. И вдруг – о чудеса! – в мастерской не оказалось ни одного оттиска, ни самого клише. Все забрало «начальство» (какое? – не нужно объяснять). Сердце отослано во Францию. При погребении усопшей тоже последовало чудо. По рассказам, она умерла от падения, причем оказалась вывихнутою рука, которая так и окоченела. При положении тела во гроб мать-супериора приказала усопшей поджать руку. Усердная послушница немедленно исполнила приказ. По наведении справок оказалось, однако, что подобное обстоятельство вычитано из одного жития… Когда только еще полагались основания обители, кто-то проявил сомнение в том, что дело пойдет успешно. Блаженная Тереза сорвала с дерева листок и воткнула в землю, сказав, что если листок примется, то и монастырь выстроится. Теперь листок чудотворный стал уже деревом… Один местный superior на днях высказался конфиденциально, что из всего рассказываемого о сестре Терезе он верит только язвам на руках, которые сам видел. Да послужит этот разочаровывающий финал истории финалом и нашей корреспонденции, в которой также весьма немного очаровательного.

О. Загородкин

Иерусалим. 21 ноября 1878 г.

Печатается по публикации: Гражданин. 19 декабря 1878. № 35–37. С. 635–638.

1879

Археологические открытия в Иерусалиме и другие известия

Иерусалим, 24-го декабря 1878 года

Кому в поклонническом мире не известна и не памятна Вифания?452 Предметом благоговейного поклонения служит в ней главным образом могила Лазаря, друга Христова, находящаяся в северном конце нынешней деревни. Паломники средних веков знали кроме того дом Симона прокаженного. Можно думать, что главная теперь развалина Вифании, по которой так легко узнается это евангельское место, принадлежавшее вероятно христианскому храму, стоит именно там, где был дом Симона. По неопределенности предания, однако же, место то не посещается христолюбцами.

К юго-востоку от селения есть третье место, пользующееся честью и славой отдохновения на нем Спасителя и беседы Его с безутешною сестрою Лазаря. Оно находится при проезжей Бедуинской дороге, ведущей в великую пустыню Мертвого моря, отстоя от дороги на несколько саженей к северу. Означено оно природным камнем сероватого с черными жилами цвета, высунувшимся из земли в хребтовой части на пол-аршина, неправильной, но подходящей к овальной, фигуры. Вокруг него на расстоянии двух аршин положена линия камней, чем и облегчается труд отыскивания его между столькими другими каменными глыбами дикой местности.

По правую сторону дороги в нескольких десятках саженей от камня «Встречи» давно виделся неправильной фигуры холм, видимо насыпной. Им вообще не интересовались, так как он находился далее точки, привлекавшей к себе общее внимание посетителей Вифании. Однажды начальник нашей Иерусалимской Миссии поехал осматривать развалины, носящие название Расрас, виденные им многократно в трубу с нашего Елеонского места. Дорога туда лежала как раз мимо упомянутых камня и холма. Развалины по соседству с местом, ознаменованным евангельским преданием, естественно наводили мысль его на предположение о существующей между ними исторической связи. Археолог наш взъехал на вершину холма и долго рассматривал его и всю окрестность; случись на тот раз тут же и сам хозяин места, вифанский житель. К нему обращено было несколько вопросов, в числе их и тот, не пытался ли он когда-нибудь порыться в холме, – ответ был отрицательный. Путешественники поехали дальше своим путем, а феллаху (крестьянину) запала мысль в голову, нет ли тут какой задней мысли у елеонского абуны (отец наш). Недаром он приехал сюда и все осматривал. Чуть удосужился человек от работ, как взял заступ в руки и начал рыться на своем холму. Чуть он копнул, показалась стена с признаками обрушенного свода. Чем далее он рыл, тем лучшую открывал постройку, наконец, напал на стену из огромных правильно сеченых камней с горбинами посередине. Смотрела она лицом к востоку. За нею к западу открылась полукруглая площадка, за площадкой – площадь, идущая длинным параллелограммом. Оказалась христианская церковь с толстейшими (аршина в два) стенами, еще стоящими на одну треть – предположительно – бывшей высоты своей, без свода или потолка. О находке немедленно разнеслась молва в эль-Азирье (Вифании), Силуане (Силоаме) и Джебельтуре (на Елеоне). Припомнился феллаху-открывателю известный хаваджа Якуб453, скупивший для Миссии русской чуть не пол-Елеона и годившийся бы ему теперь для переговоров в подобном же роде. Но хаваджа вместе «с абуной ршимадритом» был далеко на тот раз. Война выгнала «золотых» московов за море. Нечего было делать, надобно было искать охотников до старых находок в других местах.

Тем временем осведомилась о вновь открытой древней церкви православная Патриархия Иерусалима и немедленно отправила от себя людей сведущих на место раскопок. Съездил туда же и сам Патриарх, которому, как и многим другим, показалось, что церковь с признаками такого глубокого времени недаром находилась поблизости «Камня встречи», у которого не видно никаких следов какой бы то ни было постройки. Дело не долго стояло на этой точке. Несмотря на свое крайне затруднительное финансовое положение, святогробская община отыскала между членами своими одного (архимандрита Спиридона 454, племянника покойного митрополита Мелетия, или известнее «святого Петра»), который согласился заплатить счастливому владельцу холма 60 лир турецких. Новый хозяин немедленно повел работы в широких размерах, раскопал все развалины, расчистил место и обнес его четырехугольником высоких стен.

При очистке пола церковного найдена была у правой (южной) стены каменная плита, под которой оказалась могила в виде длинного ящика с каменными стенками, не содержавшая ничего, кроме малых останков костей. Вероятно, это ктиторская гробница. Но несравненно важнее сего было открытие в том же помосте церковном, у той же правой стены, аршина на два впереди могилы, камня серого цвета овальной фигуры с неровною поверхностью, сохраняющего на себе отчетливо видимые следы креста.

Ясно, таким образом, стало, что место встречи Иисуса Христа Марфою было у этого камня 455. Предание об этом кем-то в древнейшие времена увековечено нерушимым (по рушимым понятиям человеческим) памятником – церковью. Изуверство сарацинское положило конец, вместе с несчастными другими, и сему храму, поставив на нем страх имени своего кровожадного пророка стражем-гонителем, как бы в своем роде херувимом с пламенным оружием. Но никакое запрещение и никакая боязнь не могли уничтожить из вековой памяти людской предания о Христовом камне. Из рода в род передавалось, что он там, в той стране при торной кочевнической дороге, небольшой и невысокий, овальной формы… Христолюбивое чувство по этим указаниям не затруднилось отыскать его и первый, похожий на них, нарекло дорогим именем. С тех пор и началось чествование упомянутого выше Камня встречи, продолжавшееся до самого сего 1878 года. Теперь, надобно думать, несправедливая честь эта отойдет от него. О. архимандрит Спиридон озабочен в настоящее время мыслью о возобновлении древнего святилища и, как слышно, обращается ко многим своим знакомым в России с просительными письмами о пособии. Бог – помочь!

Другое в подобном же роде, но еще более шумное и дорогое открытие палестинское, современное первому, произошло почти в той же местности, при обстоятельствах почти тожественных. Поклонникам, посещавшим Вифанию прямо после поклонения месту Вознесения Христова, хорошо известно, что дорога с Елеона к Вифании идет, сперва спускаясь, потом опять поднимаясь, с Елеонской горы на Вифанский пригорок. Местом соединения двух высот служит перемычка, довольно узкая, над которой господствуют русские елеонские владения с их изящным византийской архитектуры домом 456. На этой перемычке они могли заметить ямины и вынутые из ямин камни. Собственник места феллах джебельтурский, вспахивая землю свою, напал на большие тесаные камни, которые, выкапывая, продавал кому попало, и больше всего своему соседу «ршимадриту», отчего сей последний и имел случай познакомиться с местом ломки прежде многих других. Весной прошлого 1877 года в одно некрасивое своими бранными слухами утро начальнику Миссии нашей сообщено было доверенными людьми, что пониже русского места нашли книся (церковь, испорченное: έχχλησία) с иконами и надписями.

Немедленно оседланы были лошади, и ученая экспедиция отправилась к месту открытия. Оно было именно та самая перемычка, оказавшаяся изрытой гораздо глубже, чем было прежде. Спустившись в яму, исследователи нашли выходящий из векового мусора углом четырехугольный столб бывшей церкви, обе стороны которого, около метра в квадрате, исписаны священными изображениями довольно свежих цветов, и весьма не худой постановки. На одной стороне виделась толпа людей с финиковыми ветвями, а на другой, высоко поднятая из-за стены, голова осла. На втором же плане сего последнего изображения можно было различить апостолов и впереди их Иисуса Христа. Предметы, довольно общие в священной живописи всех времен и естественно встречаемые на подгорьях Елеонской горы, не представляли нашим археологам большого интереса, – тем более, что сопровождающая изображения надпись была латинская, след<овательно> выносила существовавшую тут церковь в эпоху крестоносцев. Буквы надписи до того были повреждены, что не давали никакого смысла. Хотя хозяину места внушено было при этом засыпать землею до времени открытую им, как по всему видно, малую молельню, но подслушанное им слово: латин… не дало ему покоя. Русские в апреле месяце оставили Иерусалим, а в июле того же года уже огласилось по всей Европе частными корреспонденциями, что найдено несомненно место евангельской Вифсфагии, подтверждаемое существованием столба из цельного камня, четыре стороны которого покрыты священными изображениями, относящимися к событию входа Господнего в Иерусалим. Действительно, расчистка места показала, что виденный нашими археологами столб не был кладен из обыкновенных строительных камней, а весь сам составлял отдельный камень (монолит), и вследствие сего самого наводил мысль на то, что он недаром очутился тут, окруженный, как полагают, отовсюду стеною, хотя и не составляющий часть природной скалы, и что он должен был служить приступком, с которого Господь всел на осла и направил путь свой в Иерусалим.

Появившиеся в европейских журналах статьи «о камне бетфагийском» раздули интерес открытия. Чуткое ко всему звучному, а особенно – звонкому, ухо арабское поняло интерес в прямом, денежном смысле. Гадая, что католики не отстанут от своих видов и притязаний на латинский памятник и не уступят его ни румам, ни московам, иерусалимские эфенди (отыскавшие в каких-то записях, что им, а не елеонским феллахам принадлежит святое место) подняли цену его до 800 и даже до 1000 лир, тогда как за несколько лет втихомолку его можно было приобресть за 25, или около того, полуимпериалов! Блюститель государственных интересов, местный кади (а либо и сам губернатор) нашел, что столь ценное место не может принадлежать никакому частному лицу, а есть общественное достояние. Так, говорили нам, решено было раз в главном городском меджлисе. Пронесся даже было слух, что и продать его никому нельзя. Но на днях отправилась на место предполагаемой Виффагии многолюдная комиссия из местных знаменитостей с самим пашою во главе ее, католическими депутациями и неизбежным французским консулом, затем должна была последовать передача развалин и окрестного места во владение «отцов Св<ятой> Земли» 457. Что этим дело кончится, это несомненно. Может быть, местные власти повыжмут еще сотню-другую «наполеонов» из кассы св<ятого> отца, но Вифсфагия не минет рук его.

Но – довольно об открытиях. Скажем слова два и о некоторых закрытиях. Первым из таковых надобно считать закрытие моавитского вопроса. Нам припоминается статья одной немецкой газеты, озаглавленная: «Moabitisch oder Selimisch?» Теперь приходится утверждать без разделения: моавитское, т. е. селимово. Искусник Селим после долгих запирательств признался перед всем светом, что он заготовлял моавитские антики по заказу местного торговца Шапиры. Как на это открытие смотрит обманутое (на 24 000 талеров!) правительство прусское, неизвестно 458.

Закрытым можно считать и дело католической чудотворицы, у которой от сильного воображения страданий Господа на Кресте истекала кровь из язв на обеих ладонях, что видели все сестры Вифлеемского кармелитского монастыря. Закрытым мы называем этот «факт» потому, что изъязвленные руки уже покрыты гробовой доской.

Закрытым можно разве еще назвать поучительное уличное явление иерусалимское, продолжавшееся несколько лет. Не стало подражателя Христова, одного американца (если не ошибаемся), старого и весьма почтенного человека, бродившего по стогнам Св<ятого> Града с большим крестом из некрашеного дерева, носимым им на спине. Ничто не смущало боголюбца, ни дивление, ни насмешки, ни расспросы встречных! Это не уступает нашим веригам, которые протестантство приписывает невежеству и изуверству.

Еще слышится одно, предполагаемое будто бы закрытие чего-то близкого нашему русскому мирку здешнему, но о нем мы подождем говорить.

Обзор странностей мы заключим сообщением ходячих сведений еще об одной личности, тоже уже давно превитающей в Иерусалиме. Какой-то англичанин или немец, только, несомненно, тоже протестант, считает тут своим призванием учить неосмотрительный и невоздержный Восток истинно уму и разуму, как привыкли выражаться мы. Он утверждает, что человек не может умереть. Даже допуская неспособность арабского языка передать в точности мысль философа, все же выйдет, что, по его мысли, человек может не умереть… Для этого надобно только есть умеренно, ходить медленно, говорить мало, не сердиться, вставать с восходом солнца и пр. Разнесся раз слух, что он получил из своего отечества мешки золота; как бы в подтверждение этого он купил далеко за городом, по Лерской дороге, землю и начал строить себе дом с образцовой сдержанностью во всех своих распоряжениях. Между прочим, уплачивал ежедневно работникам условленные деньги до захождения солнца, руководствуясь при этом, уж не знаем по какому выводу, изречением писания: Солнце да незайдет во гневе вашем459, но отличного тактика в одну фатальную ночь нашли избитым до полусмерти в возводимом им доме. Конечно, злодеи не отыскались. Теперь, говорят, он караулит свои владения с ружьем и стреляет по всякому, кто только подходит близко. Верим, что делает это, не спеша, не сердясь, не тревожась…

После двух дождливых зим Палестине грозит сухая и теплая зима. Уже 3 месяца кряду как дует сухой восточный ветер. Сегодня напр<имер> просто знойно в воздухе. Третьего дня пронеслась через город даже саранча. Боятся, как бы к весне не показалась какая-нибудь эпидемия. Больных множество и умирающих немало. Здешнее русское общество потеряло недавно двух давних обитательниц Св<ятого> Града, мать и дочь, Елену и Софью Сысоевых, из весьма известной русской фамилии, только что возвратившихся из Александрии в Иерусалим. Оставшиеся две дочери покойной – уже очень пожилые девицы – возбуждают глубокую жалость своим болезненным и оставленным положением. А они ли одни превитают у Гроба Господня, с которым не могут расстаться, положительно не имея дневного пропитания? Без преувеличения, надобно считать подобных соотечественниц тут десятками.

Камзолов

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1879. № 1. С. 8–10.

О Духовной Миссии в Иерусалиме

Для «Гражданина», 8 февраля 1879 г.

М<илостивый> Г<осударь>,

В № 23–25 газеты «Гражданин» (также в одном из последних номеров «Нового Времени») за прошлый год сообщено было известие о происходившем где-то рассуждении, касавшемся нашей Духовной Миссии в Иерусалиме и остановившемся на решении закрыть ее или, точнее выражаясь, уничтожить (abolir). Там прямо выражена надежда, что Св. Синод заступится за свое учреждение и не допустит, чтобы оно, Высочайше утвержденное и неоднократно подтвержденное, было, помимо его, предметом рассуждений, клонящихся к его уничтожению или, по меньшей мере, коренному преобразованию, не вызываемому никакою нуждою. Надежду все мы сохраняем и по сие время. Между тем, не перестают разноситься слухи, что упомянутое рассуждение начинает переходить в дело и что в известном ведомстве серьезно думают о закрытии Миссии, как излишней!), или (по известиям из Константинополя), по кр<айней> мере, об ограничении прав ее.

Начнем с последнего обстоятельства как более носящего в себе характер официальности. Для всякого, не посвященного в закулисные тайны представительства нашего в чужих землях, с первого же раза может показаться странным, зачем нам самим принижать свои собственные права, столько ценимые и охраняемые всеми нациями в подобных положениях? Что раз когда-либо приобретено кем бы то ни было русским за границей, а особенно в Турции – как право или преимущество, наше достоинство и наша польза требуют не только оберегать его, но не поступаться им ни за что. Разве тот или другой русский за границей не составляет одно с нами, перестает быть равноправным подданным того же царя, равночестным членом того же общества? Но, кроме этого общего основания, его права ненарушимо должны быть охраняемы и защищаемы еще и потому, что он и связанное с ним русское имя находятся в чужом месте, на любовь и расположение которого ни один дипломат не посоветует, думаем, рассчитывать, а на подозрительность, пересудливость и самомнительность которого, напротив, всякий, живший за границей, всеми перстами руки укажет. Но то, что может относиться к одному русскому за границей, получает в 10 и более раз важности, когда дело идет о целом учреждении русском там.

А такое учреждение, как Русская Духовная Миссия, да еще в Турции, да еще при Гробе Господнем, в центре вековых интриг иноверия, под зорким наблюдением всего христианского и неверного мира, со своим значительным минувшим, при своем, счастливо утвердившемся влиянии на местное – всех оттенков – население и пр., требует со стороны всех слоев православного общества русского единодушного охранения его прав, потому что ее достоинство – его достоинство, а ее непредусмотренный или умышленный позор (таким неизбежно должно казаться злорадующемуся иноверию всякое посягательство на ее права и на все ее, уже ярко обозначившееся положение) непременно отразится на нем, и всего чувствительнее на той части его, которая посещает Иерусалим.

И какие же это права Миссии, которые стали кому-то поперек горла, по присловию русскому? Достоверно [зачеркнуто: положительно] мы не знаем, о чем идет дело. Но в общих чертах их нетрудно обозначить выражением самостоятельность, то есть неподчиненность консульству. Миссия имеет свое содержание, свое помещение, свою свободу сношений с местною Православною Церковью, с представителями иноверных Церквей, консулами, губернатором, кади, меджлисами, имеет своего переводчика, своего каваса, свою прислугу. Что <нрзб.> всего этого? Но не так смотрит на дело там свой русский консул. По кр<айней> мере не так смотрит теперешний наш иерусалимский консул. Держась тесных понятий о консульской власти, на основании вообще положения консульств наших в Турции, он воображает, что все русское в его консульском районе должно быть подчинено ему, след<овательно>, и Духовная Миссия. Подобное утверждение вполне поддерживает то случайное обстоятельство, что Палестинскою Комиссиею ему поручено смотрение за нашими поклонническими приютами, внутри которых в особенном доме помещается Дух<овная> Миссия. Выходит так<им> обр<азом>, что Миссия только как бы на постое находится у консульства. Как нам думается, это-то обстоятельство главным образом и служит яблоком если не раздора, то ревнования между двумя ведомствами. Не раз со стороны Миссии заявлено было по начальству желание узнать свои пределы и иметь клочок земли собственной в Заведениях. Опять скажут: что естественнее этого, и что целесообразнее для утверждения и сохранения мира в Приюте? Но идеалисты петербургские, которым нет дела до жизни, как она есть, бывает и проявляется, сочли подобное заявление незаконным преступлением Миссии, которой и объявлено было от ее начальства, что начальство другой стороны считает подобное территориальное выделение Миссии в Заведениях клонящимся к упадку веса в них консула. Очевидно, что забота тех, кому вверено наше Палестинское дело, сосредотачивается не на мире многих, а на весе одного – никем не оспариваемом, как видно из существа дела. Что же? А начальник Миссии должен или нет иметь вес в Русских приютах наших в Иерусалиме? Кому нужнее вес – тому ли, кто и без того официально облечен властию, или тому, кому вверен правительством надзор за поклонниками и на кого народ <нрзб.> идет жаловаться консулу? Что хочешь, то и получишь, когда имеешь силу. Вес и остался весом, а мира не водворилось. Кто виноват?

На основании признания одного из консулов, мы должны отвечать: виновата система. Что же это за система, управляющая людьми так, что у них кроме веса или перевеса ничего другого нет в виду? И как такая система считается не только пригодною, но и необходимою для учреждения с духовным храктером, каков наш поклоннический приют Иерусалимский? Так как дело идет, насколько верны известия (об ограничении прав Миссии или, прямее, о ее полной бесправности и парализации ее деятельности), то мы желаем указать на один прецедент подобного же отказа ей в правах ее, которым, надеемся, ясно обозначится и характер сказаемой «системы». Когда водворялся медик в госпитале наших Иерусалимских Заведений, в числе внушений начальственных ему последовало и такое: «Подальше держите попов», т<о> е<сть> Миссию. В то время, при самом начале правильно сформировавшей нашей деятельности в Заведениях, такого рода проповеданный принцип произвел в стенах их (да и далеко за пределами их) достойное себя впечатление… Когда вслед за тем приехавший, как архитектор Заведений, смотря на дом Миссии, качает головою и говорит: «Выстроили же ненужный дом!», то уже не требуем комментария на слова его. Для православного «попы» только терпимы в поклонническом приюте, а для протестанта – совсем не нужны! Что же? Эту самую разве систему имеет в виду христолюбивый народ наш, с такою любовью откликнувшийся на инициативу заботливого правительства, вознамерившегося строить в Иерусалиме для своих поклонников приют? Он – который и теперь, прибывая из России в приют, не может представить себе, чтобы за все, сущее и содержащееся в нем, не был ответствен начальник Миссии? 460 Ему, болящему, не желаемо посещение духовного лица, со словом веры, молитвы и всякого духовного утешения? Ему неприятно было бы обходить святые места в сопровождении духовного путеводителя, совершающего свое дело с благословением своего начальства и отдающего каждый раз отчет в нем? Между тем, дело доходит до того, что и вождение поклонников по святым местам отчислено было от Миссии и перешло в ведение консульства! Самый кавас Миссии, служащий ей уже 20 лет, рисковал всякий раз натолкнуться на последнюю грубость со стороны консульских кавасов, когда кто-нибудь из значительных поклонников приглашал его ехать с собою на Иордан или в другие места. Одним словом, система требовала, чтобы Миссия мало-помалу отстранена была от поклоннического дела и чтобы наконец можно было заявить торжественно, что она излишня]

Перейдем теперь к первому слуху, подавшему повод к настоящей статье нашей. «Миссия излишня, а потому предстоит уничтожить ее». Так решает Палестинская называемая Комиссия. А не излишня ли она сама, решающая подобным образом? Что ее вызвало к бытию? Затеянные нами Постройки наши в Иерусалиме. Постройки эти уже лет 15, как окончены совсем! Отчего же не кончается и вызванная ими Комиссия? Мы говорим это по одному логическому соображению, не касаясь нисколько состава или другого чего почтенного учреждения. Разве Палестинское дело наше не могло бы обойтись без нее, прямо исходя, где и насколько оно нужно, из Императорского Министерства Ин<остранных> Дел и пр<авительствующего> Святейшего Синода к своим делегатам в Палестине, т<о> е<сть> к консульству и Миссии? И проще, и естественней, и по форме законнее, и даже экономнее такая процедура дел. Мы позволяем себе прожектировать подобным образом, потому что не раз слышали от компетентных лиц обеих сторон, что Палестинская Комиссия служит только тормозом им в делах их в Палестине. Нас уверяли, что сама она тяготится своим «неизвестно каким» положением и чуть ли большею частию не существует только номинально. Нам, впрочем, это все равно. Если она никому не мешает, то пусть живет и процветает. Но она мешает нашей Иерусалимской Духовной Миссии, которая и старее ее, и известнее, и, так сказать, реальнее в своем положении. Ей даже совсем не под руку и как бы не к лицу обращать Духовную Миссию в предмет своих совещаний, еще менее – определений, и уж, конечно, совсем некстати произносить смертный приговор Миссии. Если она, за неимением, вероятно, чего-нибудь более собственного, хвалится тем, что Высочайше утверждена, то и Иерусалимская Д<уховная> Миссия тоже Высочайше сформирована и командирована в Палестину, да еще блаженной памяти Государем Николаем I, которого мудрость, и боголюбие, и дела так свято чтит настоящее славное царствование!

Обратимся теперь к излишней и недостойной прав своих нашей Духовной Миссии в Иерусалиме. Мы ее изучали много лет и не ошибемся, сказавши, что знаем всю суть дела, ведомого уже целый десяток лет ее недоброжелателями. В 60-х годах один секретарь одного посольства, узнавши о воздвигнутом на Пр<еосвященного> Кирилла Мелитопольского (тогдашнего начальника Миссии) гонений, имел благородство приписать причину его тому, что человек имеет… мы лучше приведем выражения в подлиннике: parle qúila sa tête. Знает ли русская публика, какую отличную услугу оказала эта «загнанная голова» всему христианскому миру? Она, если не спасла от разрушения святыню из святынь – Гроб Христов, то предотвратила грозившее неотразимое несчастье падения над ним и на него полусогнившего громадного купола. Как произошло это? При всеобщем ревнивом взаимопротивостоянии трех (и преимущественно двух: православного и католического) исповеданий в Иерусалиме, владеющих Гробом Господним, оказывалась невозможною ничья инициатива в поправке или перестройке купола. Начальник нашей Миссии, однако же, нашел, как устроить дело. Делая однажды визит французскому консулу в Иерусалиме, он предложил ему: «Не могли ль бы взять лично на себя это нерешимое дело два Государя – французский и русский?» Собеседник в восторге зарукоплескал от блестящей идеи и немедленно обратился с проектом прямо к министру иностранных дел императора Наполеона III. Дело загорелось и, после неизбежных в подобном важнейшем деле зигзагов и перипетий, получило вожделенный исход. Вот что сделал один из начальников «излишней» Миссии! Приснилось ли что подобное не скажу консулам, а самой Палестинской Комиссии или еще повыше кому? Спешим оговориться: при сказаемой системе «поповства», пожалуй, славное дело Кириллово может казаться кому-нибудь и не имеющим придаваемого ему нами характера. Даже более. В свое время оно могло быть истолковано как незаконное вмешательство Миссии в политику, как допущенное начальником ее превышение прав своего положения, достойное заточения его в монастырь и замещения его уже простым архимандритом (все же ближе к излюбленным «попам»)! Мы не утверждаем, что так и потому именно было, но гадать всяко можно.

От блестящего факта этого переходим прямо к делам наших дней. Нынешний начальник Миссии (да позволит он нам говорить за себя!), имевший случай изучить развитие «системы» с принципами и без оных, конечно, сразу понял, какой и откуда дует ветер на униженное и опозоренное учреждение, вверенное ему Божественным Промыслом. Да и много ли нужно было труда, чтобы уяснить тот рычаг, которым движется система? Он вес видел в другом, подобном общественному, внушении: даю вам carte blanche, говорит палестинский деловод своему противнику в Палестине, делайте там, что хотите, только не касайтесь приютов в К* и Н* 461, parle que c'est mon idée! Кто же это во имя своей идеи считает возможным распоряжаться и не своим достоянием? И откуда эти: mon, moi, etc. в деле более чем общественном, а для зоркого ума – прямо государственного значения! Мы не указываем на него. Всякий видит, что он-то и есть излишний в Палестинском деле нашем. Итак, убедившись, что ни чисто миссионерское, ни поклонническое дело наше в Палестине не может ожидать много от Палестинской Комиссии, начальник Миссии обратился к изысканию частных средств для того и другого, и в течение 15 лет своего стояния во главе Миссии успел сделать столько, сколько дай Бог сделать 15 консулам в… неизвестный срок времени. В данной ему из Св. Синода инструкции ему внушалось озаботиться устройством при Миссии мужской православной школы на неуказанные средства. Он очень надеялся долгом своим выполнить человеколюбивое желание Отечественной Церкви. По особенным местным обстоятельствам оказалось невозможным открыть школу в самом Иерусалиме, да еще «при Миссии» (сделай он это, Миссия уже в 1867 г. оказалась бы излишнею). Он предпочел устроить русскую школу в самом сердце папской пропаганды в Палестине близ Вифлеема, и притом не мужскую, а женскую, чтобы воспитывать утвержденными в Православной вере будущих матерей совращаемого поголовно в латинство местного населения. Школой этой можно нам хвалиться и утешаться теперь. Полагаем, что никто после сего не откажет нашей Миссии Иерусалимской в ее чисто миссионерской деятельности. Ту же антипропагандическую цель частью случайно, частью намеренно начальник Миссии достигал и другими своими предприятиями в наветуемой Обетованной Земле, клонившимися к удовлетворению нужд наших поклонников. 3 или 4 раза в разные времена ему даваемо было знать из Кустодии Св<ятой> Земли, что в Айн-Кареме (по-нашему в Горней) поклонницы наши, не имеющие пристанища, в непогодное время толкутся в латинский монастырь (не впускающий женщин по своему уставу) и ночуют под стенами монастыря в самом бедственном положении, что Кустодия не может помочь им и чтобы Миссия приняла свои меры. Почтенные отцы минориты разделяют (со всеми другими) убеждение, что на Миссии лежит долг заботиться о поклонниках… На вопиющий зов поклонников Бог послал в Иерусалим, совершенно неожиданно для Миссии, такого усердного помощника св<ятому> делу, что в течение одного года устроился превосходный русский поклоннический приют в Горней, возбудивший зависть и страх во всех трех фракциях местной папской пропаганды. Кому в России не известно совершенное Миссией приобретение свящ<енного> Мамврийского Дуба? Чего он стоил начальнику Миссии, один он да Бог ведают… Теперь там возвышается великолепный (в виде дворца) приют поклоннический, и уже более не возобновится конечно горестный случай 1868 (если не ошибаемся) года, когда из партии поклонников, возвращавшихся от М<амврийского> Дуба в феврале месяце, замерзли три русские женщины! Такой же приют, как мы имеем точные сведения, <нрзб.> к концу тою же Миссией и в Иерихоне, на равнине Иорданской, где тоже, припоминают нам, от недостатка пристанища раз вышел такой горький случай с одной поклонницей нашей, что долго никто не мог равнодушно вспомнить про Иордан… И только ли это сделано попечительною Миссиею нашею для своих соотечественников? И только ли этим родом деятельности сделал известным и честным свое имя теперешний начальник Миссии? [При всем том ничего не сделавший и всему миру безвестный консул иерусалимский поднял на него руку и в бытность свою в Петербурге не устыдился распространять о нем (под рукою, конечно) клеветы самого неподобающего свойства, с тем, конечно, чтобы дискредитировать в лице его перед правительством всю Миссию! – текст зачеркнут]

Кто обзывает излишнею и подлежащею закрытию нашу Иерусалимскую Миссию, тот имеет дело со всем русским обществом. Чьими средствами она успела в такое короткое, и до 1874 г. для нее безвыходно-трудное, время сделать столько замечательных дел? Средствами сего самого русского общества, почтившего ее своим сочувствием, одобрением и полным доверием. Во главе сих доверителей, судя по «Отчету Миссии» 1875 г. 462, мы встречаем и ИМЯ, пред которым благоговеет вся Россия. Из того же отчета видно, что в распоряжение Миссии ежегодно высылаются по именным завещаниям тем же русским обществом значительные проценты с капиталов благотворительного назначения. Таких примеров оказывается числом 5. Что сделает с ними Палестинская Комиссия, добившись закрытия Миссии? Поручит ведать их консулу? А завещатели?.. Мы могли бы думать, что ни денежная эта статья, ни статья о недвижимостях Миссии не так-то легко подадутся на лелеемые иерусалимским консулом сладкие мечты, что, как легко угадать, составляет закулисную пружину всего ополчения «системы» против Миссии.

Прощаясь с читателями, мы просим их, по примеру нашему, беззадорно высказаться о предмете, которого мы сочли долгом совести и признательности к полезному учреждению коснуться пока вкратце. Дело имеет общий интерес. Общественный деятель подлежит общественной оценке. Мы открываем дорогу к тому.

Экс…463

Печатается впервые по рукописи-автографу: Архив Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Д. 597. Листы не нумерованы.

Из Иерусалима

(письмо в редакцию)

Пасха Христова, всегда с некоторым беспокойством ожидаемая и встречаемая населением Св<ятого> Града, пришла и прошла благополучно в этот год. Поклонников наших набралось, несмотря на все перевозочные и другие затруднения, человек до 500. В Заведениях наших здесь потому не было ни совсем пусто, ни очень шумно. На маслянке 464 всего один был случай торжественного перенесения из города в приют обезноженного странника, тогда как в прежние времена случаи подобного «вино-умиления» насчитывались десятками.

На первой неделе Великого поста было по обычаю много говевших. Служба правилась, ради непогодного времени, до самого Вербного Воскресения в Крестовой церкви Миссии. По страху обид от черкесов, «пошаливающих» на дороге между Иерусалимом и Назаретом, не было на сей год дано позволения поклонникам идти караваном в Галилею, что немало огорчило люд наш, тем более, что о черкесах, поселившихся в такой близости к Палестине, совсем и не слышно было до сих пор 465.

11-го марта в Заведениях наших правилась заупокойная служба по Е. И. В. великом князе Вячеславе Константиновиче 466, которая повторена была потом Патриархом при Гробе Господнем в воскресенье 18-го числа, в коей принимали участие все местные архиереи.

12-го марта происходило редкое по своей праздничной обстановке зрелище: встреча именитого поклонника русского, адмирала графа Е.В. Путятина467. Его сиятельство с неделю прожил предварительно в Яффе, выжидая, пока и на горах Иудеи разольется теплота весенняя, которою давно уже преизобиловало благодатное поморье филистимское. Утром в означенный день стало известно, что адмирал еще вчера оставил Яффу, что после обеда будет в Иерусалиме. Толпы поклонниц наших не замедлили при этой вести отправиться навстречу редкому гостю. Но только часов около 4-х показалась на высоте у 1-й башни давно ожидаемая коляска. Старец при виде Иерусалима долго молился коленопреклоненный, в сообществе двух своих дочерей-девиц, проливавших слезы. Затем до самых приютов наших все уже шли пешие. Образовавши не малочисленную толпу народа, откуда ни возьмись, толпа молодых арабов явилась приветствовать графа игрою на таких хананейской эпохи инструментах, каких без сомнения не пришлось ему видеть и слышать ни в Китае, ни в Японии. Перед Постройками нашими поклонницы толпами кидались к графиням, целуя их руки и говоря им самые сердечные приветствия, какие попадались на язык. Внутри Заведений все приняло уже вид одного торжественного шествия, при шуме восклицаний и колокольном звоне. Слезно помолившись на коленях в обеих церквах наших, их сиятельства водворились в Дворянском приюте 468.

Шум другого рода, с барабаном и военной музыкой, произвело прибытие во Св<ятой> Град военного паши (Джемиля, Намыкова сына), какого сановника давно уже не видел Иерусалим за незначительностью своего стратегического положения. Говорили, что человеку искали место почетной ссылки, на что и пригодился город наш. Дней через 10 паша получил перевод в Алеппо.

Вступлением в христианские праздники послужила отправка на 6-й неделе поклонников на Иордан и антифигурирующая ей таковая же магометанских поклонников в пустыню на гроб пророка Моисея. Последняя всегда имеет место (в пятницу, накануне Субботы Лазаревой), когда первая оканчивается. В Субботу воскресения Лазаря правилась архиерейская православная служба в ограде Вознесения Господня, после которой был крестный ход к гробнице друга Господня в Вифанию и даже к вновь означившемуся Камню встречи Господа сестрами Марфою и Мариею, на каменистом поле за Вифанией, – последнее в первый раз еще включено было в процессио-нальную программу. Почтенный о. арх<имандрит> Спиридон всячески старается придать сделанной находке значение святыни.

По памяти прошлогодних пасхальных свалок между греками и армянами, бродили и на этот год слухи о предстоявших схватках между двумя исповеданиями. Говорили даже, что будут осматривать в два последние дня недели входящих в храм Воскресения, не имеет ли кто при себе какого оружия, и что солдат будет введена в храм целая тысяча (столько не наберется и во всей Палестине). Все оказалось «бабьими баснями».

Несмотря на совпадение Пасхи всех трех исповеданий в одно и то же время, все обстояло благополучно. Умовение ног совершено было по обычаю на площади перед храмом. При обношений плащаницы вечером в Великий Пяток не слышалось на сей год на Св<ятой> Голгофе русской проповеди за болезнью нашего архимандрита 469. Вместо него говорил сам Патриарх, конечно по-гречески.

Великосубботняя раздача Св<ятого> огня происходила заведенным порядком. Сопровождавшие ее сперва крик, потом рев, наконец один слитный гул и вой в старые времена знаменовали собою без сомнения разные степени молитвенного усилия и напряжения, направленного к вызову чуда. Теперь они, вместе с живыми пирамидами, служат просто народной потехой, которая местной церковной властью терпится пока еще. На самый праздник Пасхи обхождение Гроба Господня началось в половине 12-го, и немного спустя после полуночи мы в радости уже христосовались, ввиду просиявшего и приукрашенного чертога Преславного Воскресения Христова. Затем большинство нас устремилось домой в свои Заведения, где Миссией совершена была пасхальная служба все по русскому чину и порядку. У Гроба же Господня Божественная литургия совершалась не в храме Воскресения, как это бывало прежде, а в самой погребальной пещере; с Патриархом служили, разумеется, все архиереи. Просился вместе служить с ними, в качестве органа славянского элемента, и иеромонах нашей Миссии, но позволения ему на то от Его Блаженства не было дано. При всем известной уступчивости и снисходительности Патриарха Иерофея, подобный отказ объяснялся различно в кругу наших политиканов. Так как недели за две до Пасхи слух прошел в Иерусалиме о состоявшемся уже декрете закрытия Миссии, то всего более объяснение сказанного случая сводилось к этому обстоятельству. В нем усматривалась первая попытка Патриархии обойтись «без чужих» (русских), заменивши их целым десятком «своих», изучивших славянский язык, и это согласно будто бы намерению самого русского правительства, нашедшего излишнею свою Миссию в Иерусалиме. Пусть судит всякий, как кто хочет.

«Вторым воскресеньем» пасхального дня окончились все наши праздники. Не пропускал ни одной службы, торжественно правимой, ни у Гроба Господня, ни у себя дома благоговейнейший и христолюбивейший наш граф-адмирал, служа поистине примером для всех теплейшей и глубочайшей молитвы. Патриарх был полон самого предупредительного внимания к нему. Нельзя того же сказать о нашей русской власти здесь. На всех немалочисленных представлениях Патриарху, следующих тут обыкновенно за торжественными служениями Его Блаженства, все одно и то же виделось странное и неприятное зрелище – близ самого Патриарха шеперящуюся фигурку его высокоблагородия г. консула и затем смиренно укрывающегося, престарелого и презаслуженного члена Государственного Совета, бывшего посланника и министра!.. Как достало не скажем духа, но простого смысла у человека перепрыгнуть официально через такую, так сказать, монументальную личность? Если присовокупим к тому, что его высокоблагородие усильно настаивал и, наконец, настоял, чтобы адмирал первый явился к нему с визитом по приезде в Иерусалим, то, полагаем, пьеса получит надлежащий финал.

Неизвестно, по чьей инициативе, втихомолку снова затрагивается вопрос о Мамврийском Дубе. По запросу великого визиря, местный паша требовал от Хевронского меджида сведений, каким обр<азом> Chêne d'Abraham перешел в собственность Я. Халеби 470 и затем как был переуступлен России? В конце концов, составилось решение, что Дуб вовсе не принадлежит России, а есть только собственность русского архимандрита. Что все это значит, неизвестно. Но очевидно, что Хередин-паша что-то замечает. Теперь, после такой победоносной войны нашей, нам дозволить, чтобы что-нибудь копошилось против нас в темных лабораториях ислама… не моги сего быть!

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1879. № 19. С. 3–4.

Из Иерусалима

(заметка по поводу корреспонденции Э. А. М. в газету «Восток») (письмо в редакцию)

Начинаем с того, что служит концом корреспонденции. Почтенная редакция газеты, напечатав корреспонденцию, сочла нужным сделать оговорку и сложить с себя всякую ответственность за содержащиеся в корреспонденции указания, оставив их на совести корреспондента. Это конечно самое справедливое, что она могла сделать. «Душа – потемки», говорит русская пословица, а совесть в душе, пожалуй, и настоящая тьма.

Было ясное (хотя и не очень светлое) обстоятельство в Св<ятом> Граде, свидетелем которого вместе с другими был и пишущий эти строки. На виду у всех, 12-го марта 1879 г., прибыл в Иерусалим поклонником член Государственного Совета, адмирал граф Е.В. Путятин, сопровождаемый своим семейством 471. Соответственно имени и значению высокого посетителя, пребывающие в Иерусалиме поклонники наши сделали ему восторженную встречу, вышедши за ворота Заведений наших и проводивши его внутрь соборной церкви и далее – до самого Дворянского приюта, где его сиятельство поместился. Происходило это около 4-х час. дня. Оставалось, таким образом, еще не менее 5-ти часов времени, удобного для консульского визита именитому сановнику. Г. консул наш был дома во все это время и не мог пожаловаться ни на недосуг, ни на нездоровье. Расстояние консульской квартиры от помещения графа, как говорится, рукой подать. Погода стояла отличная… Несмотря на все это, Его высокоблагородие не счел нужным засвидетельствовать свое почтение Его сиятельству, хотя и «известен, по словам корреспонденции «Востока», своею утонченною вежливостью». Могло быть, что по тонкости своего чувства он знал, что «престарелый» адмирал с дороги имеет нужду в покое, и потому сам отклонил от себя честь представиться ему в течение вечера.

Между тем из упомянутых выше потемок возникло нечто, как бы несоответствующее сему. Раза три в течение вечера заявило себя со стороны (тонкость дипломатическая!) осведомление о том, не думает ли граф быть у консула? Толстый намек этот прошел однако же не замеченным бывшим послом и министром… Наследующий день, по сделанному еще с вечера распоряжению, Его сиятельство в 9 часов имел отправиться на поклонение ко Гробу Господнему, но по обстоятельствам момент отправки был замедлен целым часом. Утонченной вежливости представлялся еще раз случай доказать себя, но… В сопровождении начальника Миссии арх. Антонина Его сиятельство посетил храм Воскресения Христова, поклонился св<ятым> местам и представился Его Блаженству Патриарху Иерусалимскому. Возвращаясь на свою квартиру, граф по пути изъявил желание быть и у консула и просил о. архимандрита провесть его туда, что и было сделано.

Вот тут-то и усмотрела корреспонденция «из Иерусалима» неловкое поведение арх. Антонина! Просим всякого, имеющего здравый смысл, отыскать тут самую микроскопическую долю неловкости. Ловчее было бы, может быть, предоставить «престарелому адмиралу» одному идти на поклон юному «представителю своего Отечества», но, как видно, архимандрит не хотел уступить консулу в утонченной вежливости и представил Его высокоблагородию почтенного гостя по всем принятым для подобных случаев правилам. Надобно же было, однако, случиться, что представление это совершилось именно в ту минуту 472, когда консул отправлялся спешно приветствовать представляемого (не говорится: куда, но предположительно в его квартиру)! Поди же ты… ни позже ни раньше, а именно: тогда, когда… и пр.!

Еще наивнее дальнейшее содержание корреспонденции. В Иерусалимской православной Патриархии есть обычай – после торжественных богослужений в храме Воскресения быть приему у Патриарха. На приемах этих обыкновенно бывают консулы русский и греческий и случающиеся именитые поклонники. Патриарх, сидящий в своем кресле, имеет с левой стороны себя по диванам все почетное духовенство, а с правой тоже по диванам светских лиц, между коими ближе всех к Его Блаженству помещаются, конечно, консулы, а если при них есть и консульши, то первые места остаются за сими последними. Когда здесь бывали именитости наши вроде Норова, Муравьева, Погодина и пр., то им предоставлялась честь сидеть возле Патриарха или его наместника.

Нерасчетливо опозоренные 473 иерусалимскими корреспондентами вроде Э. А. М., предместники нынешнего консула г. Иларионова имели такт выставлять напоказ перед единоверным миром то, чем гордится Россия, и свою личность на тот раз прятали, насколько это могли сделать. Г. Иларионов, держащийся принципа, что он «такой же полновластный чиновник, как и все его предшественники», не находит нужным следовать примеру их и особенно своего непосредственного предместника г. Кожевникова. Оттого он и не усумнился в данном случае поставить в тень члена Государственного Совета, бывшего посла и министра и славного адмирала славного флота русского! Ему представлялся напрашивающийся случай отрекомендовать греческому миру участника славного Наваринского дела, каких осталось уже очень немного, и при этом воспользоваться возможностью выставить в блестящем свете русское сочувствие к грекам, так упорно забываемое и отрицаемое в последнее время эллинской печатью. Ничего не бывало! Человек поспешил воспользоваться истинно тонким и высоко-христианским признанием адмирала, что он тут простой поклонник св<ятых> мест, и оттеснил его собою от общего внимания.

Наивнее всего при этом оказавшаяся надобность корреспонденту сослаться на приказ самого Патриарха – консулу сидеть возле него. Снилось ли бедному Иерофею, что он разыграет роль начальника перед русским консулом? Верх же курьеза – признание корреспонденции, что консул «почитает в Патриархе особу несравненно выше поставленную, нежели адмирал гр<аф> Путятин»… Такое доверительное сообщение доставляет нам случай восхвалить патриотизм своего иерусалимского дипломата.

До минувшей войны Турция запружена была такими патриотами нашими (особенно в землях славянских), которые призванием и священным долгом своим считали ладить, прежде всего, с местным пашою, а потом со владыкою (обыкновенно греком), и затем благоденствовать во славу русского имени и на пользу Православия в пределах того или другого «консульского района». Что укажет паша или владыка, то и должно быть… Отличный принцип, особенно после победоносной войны нашей в Турции! А ведь не дальше как через строку тот же почитатель особы патриаршей паче адмиральской 474 не церемонится величать себя «официальным представителем державы, покровительствующей его (Патриарха) Церкви». То-то и есть, что Церкви, а не той или другой личности, в свою очередь покровительствующей, или по крайней мере благоприятствующей, представителю!

Можно ли подумать, что вся правительственная забота наша о Востоке сводится к тому, чтобы только ладить с тем или другим из наличных начальников (все еще более или менее – тиранчиков) того или другого места, учреждения, сословия и пр.? Далеки мы от мысли видеть или отыскивать какое-нибудь пятно в правлении какого бы то ни было Патриарха, в том числе и доброго и глубоко симпатичного Иерофея Иерусалимского, умеющего между прочим «назначать русскому консулу неизменно первое место» 475. Мы только боимся, как бы эта честь первенства не сделала из консула нашего послушный орган чужой воли, не обратила его в сотрудника и поборника некоторых идей, не признаваемых Россиею полезными для Востока, как бы не поставила его, неведомо ему самому, в фалангу ожесточенных истребителей Православия в Палестине, тоже готовых поддерживать «личности», даже самые враждебные, по-видимому, им, лишь бы только общее дело Православия гибло.

Мы бы попросили г. Э. А. М. исторгнуть у защищаемого им консула еще одно признание: при том почете, который он имеет к особе Патриарха, намекнул ли он Его Блаженству хотя раз о том, что латинство и протестантство истребляют Православие в его Патриархате со дня на день, что Патриархия никакого внимания не обращает ни на положение местного духовенства, ни на состояние церквей, школ и пр. и пр.?.. Мы уверены, что нет. Ибо это не его, не консульское дело. Его дело только получить из России деньги и передать по адресу. Затем – хоть трава не расти! Он первый будет настаивать перед правительством, чтобы всякая мысль о «контроле русском» в делах Палестины была оставлена, подавлена, погребена навеки; ибо с нею вместе осложнится и без того трудное (с боку на бок) положение иерусалимского консульства, да пожалуй и самого константинопольского посольства.

Мы спрашивали в день Пасхи, отчего никто из русских не служил в тот день на Гробе Господнем с Патриархом. Ответ был, что один из иеромонахов Миссии (другой служил у себя на Постройках) предложил было свое участие в богослужении, но ему было сказано, что «места нет, что, впрочем, между служащими есть люди, читающие и по-славянски»… Во всем этом есть доля «вымышленного», да еще «злонамеренно и безрассудно вымышленного». Это тоже преобладающая на Востоке влаственная тенденция – вместо живой народной речи давать людям слышать в их церкви заученные слова попугая. Что дивного, что она же практикуется и в Иерусалиме. Факта не уничтожишь таким бессодержательным аргументом, какой выставляет корреспонденция, говоря, что «греческое духовенство не только старается быть, но и находится ныне с русскими в наилучших отношениях». Что ж из того, что «старается» и «находится»? Все-таки не считает нужным, чтобы по-славянски служил русский священник. По мнению ее, довольно того, что русские слышат славянские возгласы у Гроба Господня. Чего же еще более? Надобно исследовать, было или нет заявлено в сказанное время нашим иеромонахом желание отслужить и последовал ли на заявленное желание отказ или нет, а не выдумывать доказательства ab impossibili 476, да еще так слабо составленного. Сознавая слабость эту, корреспондент совершенно даром бросает при этом в лицо Миссии укор, что она «добровольно уклоняется от всякого, даже обязательного, для нее труда»! Выше ставилось в вину начальнику ее его неловкое поведение (!). Теперь отвергнутое желание одного из иеромонахов ее – служить в Пасху на Гробе Господнем – вызывает тоже желчь в корреспонденте. Но чем же виновата в обоих случаях, как видно, очень недолюбливаемая г. Э. А. М-ом Миссия? По крайней мере, нам кажется, что оба те случая говорят именно не то, что ни к селу ни к городу утверждает корреспондент, напротив, то, что Миссия скорее навязывается даже на необязательный для нее труд, чем уклоняется от труда. Что Миссия трудится и обязательно и необязательно – это, по пословице, и слепой видит.

В иерусалимском письме «Церковного Вестника» (№ 19-й 1879 г.), под-вигшем г. Э. А. М. на защиту нашего консула во Св<ятом> Граде, передано известие (документальное) о том, что между Хевроном, Иерусалимом и Константинополем шел втихомолку переговор о Мамврийском Дубе, и именно о процессе поступления его в русскую собственность. Чтобы сколько можно ослабить значение совершившегося факта (так мы думаем), измышлено было хевронскими судебными местами постановление, что свящ. древо есть собственность частного лица (арх. Антонина), а вовсе не есть принадлежность России. Так нам было передано. Так мы и напечатали, внушая a qui doit 477, что в Порте что-то затевается насчет нас, достойное внимания. Кажется, следовало бы сказать нам за это спасибо и затем держать ухо остро.

Что же делает корреспондент «Востока»? Ограничившись ничего не стоящим уверением, что все считали и продолжают считать Дуб этот принадлежащим России, он вдруг делает ничем не оправдываемый прыжок к личности арх<имандрита> Антонина и на 10 строках говорит столько обидного для человека, которому именно обязана Россия немыслимым при других обстоятельствах приобретением этой пресловутой святыни, что не находишь, чем объяснить такую бешеную выходку писателя против лица, ничем ее не заслужившего. О. Антонин своими действительными неусыпными и бескорыстными трудами в Св<ятой> Земле на пользу поклонни-ческого дела и в честь имени русского стал известен в самых отдаленных углах Отечества и настолько пользуется общим доверием, что мы не имеем нужды писать ему апологию. Но спрашиваем только г. Э. А. М-а, отчего он поминутно в своей корреспонденции перескакивает от дела к личностям? Дела-то самого он совсем не знает и не понимает как видно, оттого и обходит его банальностями, а к схватке с личностями имеет, по-видимому, неудержимую, чуть ли не прирожденную наклонность. Мы бы потому посоветовали ему, соответственнее его природе или воспитанию, оставить широкое поприще печатного слова и выбирать узкие теснины, в тени за углом где-нибудь поджидая своей жертвы…

Ал. Вв.

Б. Могила, 25-го июля 1879 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1879. № 35. С. 5–7.

1880

Последние известия из Иерусалима

(письмо в редакцию)

23-го ноября была получена в здешнем консульстве нашем неожиданная телеграмма из константинопольского посольства о новом злодейском покушении на драгоценную жизнь Государя Императора 478.

Нечего говорить, какое горькое, грустное, стыдное впечатление на весь наш здешний русский мирок произвело это потрясающее известие. Не знаешь, какими глазами смотреть на разновидное донельзя население Святого Града. Одичалый, полуголый бедуин и тот, кажется, готов остановиться перед тобою, подпереться в боки руками и сказать если не языком, то взором: «ну, Москоф! Поздравляю!» Ужели мы не одумаемся, ни за что ни про что бесславя и роняя по свету свое великое и грозное и полное надежд для Христианского Востока имя!

Почти одновременно с нашей телеграммой и наместники патриаршие получили тоже из столицы от проживающего там Патриарха Иерофея телеграмму о случае и приказ отправить благодарственный молебен Господу Богу перед Гробом Христовым. Назавтра последовало соглашение нашей Миссии с начальством Патриархии насчет совокупного служения в храме Воскресения 25-го числа. На восходе солнца в этот день действительно и началась в соборе греческом торжественная литургия, которую совершал первый из наместников, архиепископ Газский Иоасаф, бывший Местоблюститель патриаршего престола между патриаршествами Прокопия и Иерофея. Другие три наличных архиерея не могли принять участия в служении по болезни. Пел, конечно, большею частью при этом прекрасный хор нашей Миссии, к немалому, думаем, удовольствию целого общества англичан и американцев, с большим любопытством следивших за всем, что происходило в церкви, и в особенности за ходом нашего благодарного молебна на площадке перед Гробом Господним. Басовый голос и статная фигура нашего иеродиакона также немало занимали их. В конце молебствия архиепископ коленопреклоненно прочел (по-гречески, конечно), обратившись лицом к Гробу Господню, нарочито составленную (еще в 1867 г. по поводу парижского покушения на жизнь Государя) молитву. Кончилось все обычным многолетием. Со стороны местной власти не было, разумеется, при этом никакого делегата. Из консулов присутствовал, и то частным образом 479, один греческий, да еще заметен был драгоман английского консульства из православных арабов. По окончании службы в большом синодике Патриархии было обычное «прохлаждение» вареньем, водой, ликером и кофе.

Слово: «прохлаждение» вызывает меня на речь о погоде. Почетная публика в собственном смысле слова прохлаждалась в тот печально-торжественный, по выражению архиепископа, день в палатах патриарших. Было тепло как летом, и даже, пожалуй, жарило. Весь ноябрь месяц дул сухой восточный ветер и небо было безоблачное, стояла, как говорится, ясная погода бессменно. Выпавший в октябре дождик, столько порадовавший страну, был, как оказывается, худым предвестием для ожидаемого с нетерпением урожая в сем году, после засушного 1878 года и почти такого же 1879. Только виноградный сбор в текущем году можно было назвать удовлетворительным. Маслин совсем нет, по крайней мере, в горной полосе Иудеи, и бедным людям отказано на сей раз даже в этом незавидном лакомстве. Вследствие этого масличного неурожая и не было тех оживленных и шумных сцен выселения жителей всем селом под маслины, которые привычное дело видеть здесь в осеннее время, особенно около Вифлеема. Ноябрь месяц здесь почти единственный в году, когда нет свежих плодов. Виноград оканчивается, а апельсины еще не начинаются. Этот недостаток «фруктов» восполняется овощами, как-то: луком, редиской и особенно репой, которой теперь завален овощной базар. К сожалению, она не имеет сладости и мягкости нашей белой и сочной репы. То же самое надобно сказать и о здешней моркови, сухой и твердой до того, что из нее нельзя сделать никакого кушанья. Да и весьма редко можно встретить ее.

Но довольно о физике Земли Обетованной. Коснемся несколько ее метафизики. С утешением можно видеть, что чувство религиозное в сынах Европы, вопреки иеремиадам 480 боголюбцев и похвальбам поклонников «естественного подбора», остается по-прежнему живым и действенным, не говоря уже о наплыве, целыми сотнями зараз, наших русских поклонников; сердце утешается зрелищем, чуть не ежедневным, кавалькад мистеров и мисс, разъезжающих по всем святым местам, о которых говорится в путеводителях. И теперь у самых стен Построек Русских водружено 5–6 палаток под английскими флагами. А после Рождества такие кущи забелеют и по всем окрестностям Иерусалима. До подобных сцен кочевья заключенная в свои тюрьмы-дворцы Европа, как оказывается, есть страстная охотница. За нами, русскими, причисляемыми паном Духинским 481 и здешним острословом графом Кабогой 482 к туранцам и прямо монголам, такой замашки не водится. Всего раз, говорят, одна из россиянок, Клеопатра Египетская, как назвал ее тогдашний талантом 483, паша иерусалимский, жила со свитою своею здесь под палатками, и то где же? – внутри заведений наших, за домом Миссии: оригинально!

Насчет оригинальности мы, русские, впрочем, едва ли уступим кому бы то ни было на свете. Теперь живут в Иерусалиме два «князя» русских, – один 26-летний юноша, другой, по его собственным словам, уже 115-летний старик. Первый ходит в костюме рясофорного монаха, затевал было устроить в своей келье открытое богослужение, на всех парадных торжествах при Гробе Господнем фигурирует вельможей 484, справляет с шиком на загородных дачах свои именины, и в то же время у себя дома разыгрывает строгого подвижника, со смирением Сикста V 485 ища в персти земной ключей Царствия небесного…

Но слава его меркнет перед сиянием действительного сиятельства, помимо метрики насчитывающего себе уже свыше столетнего существование. Это ходячее «не любо не слушай» 486 уверяет, что и отец его еще жив и благополучно проживает в Йемене, в Аравии! Всех их было 26 братьев у отца; оттого при разделе отеческого имения (а кто же живет в Аравии?) им и не могло достаться помногу, и он вышел – человек не богатый. В Палестине он уже не в первый раз. Еще с Наполеоном Первым он был здесь, приплывши сюда на пароходе, причем чудесно спасся от смерти. На пароходе том произошел взрыв котла, и его перебросило целого и невредимого на другой пароход, шедший поблизости… При занятии Парижа русскими войсками он был главнокомандующим… Во все прошедшее царствование находился под жестоким преследованием, и пять (только? отчего бы не 50) раз сидел в крепости. Был некогда и женат, но жену отнял у него «известный» волокита. Осталась от брака одна дочь – верх красоты, но рано померла, погребена в Смольном монастыре в алтаре и пребывает доселе нетленною… и пр. и пр 487. Сиятельнейший князь не принадлежит к церкви православных. От дедов и прадедов он исповедует особую христианскую веру, которой имени никто в Иерусалиме еще не мог дознаться. Молитвы он читает по православным книгам, но крестное знамение творит невиданным образом, начиная вести себя пальцем с затылка от самой шеи к макушке и оттуда ко лбу. Ни с каким священником ни в какое общение не вступает, но диаконов охотно принимает и даже просит вместе с ним молиться. Когда жил еще в наших приютах, то Пасху праздновал в четверток на 4-й или 5-й неделе поста. Ни в какую церковь, конечно, никогда и не заглядывает. И все-таки это – русский князь! 488 Откуда посылает на Святой Гроб, напоказ всем, какая-то злая судьба-ирония такие личности из великой и неисходимой России? Мало там им свободного места? Нет, едут перед Гробом Господним выкидывать свои штуки.

Давно уже русское общество иерусалимское, а можно сказать и все общество городское, занимает таинственное исчезновение одной поклонницы, бывшей игумении С°. Передается дело так. Почтенная инокиня во время «Кирилловской истории» (1872–1874 гг.) разыгрывала роль какого-то агента между русскими и греками, за кого стоя и против кого воюя – вероятно, и сама того не понимая. Наши приживалки иерусалимские чрезвычайно падки вообще на «политическую» деятельность или по крайней мере представительность и от нечего делать суются во все, и особенно в домашние дела Патриархии. По долготерпению или по расчету их терпят и владыки и архимандриты (им же несть числа) святогробские и особенно временные игумены городских монастырей-гостиниц. Не диво потому, что и С° в чем-нибудь переступила границы своего прямого долга, и вот, по жалобе нашей Духовной Миссии, консул получил приказ объявить ей, чтоб она оставила Иерусалим. Объявление последовало, но изгоняемая предъявила, что ей не на что выехать. И, действительно, старица жила чуть не подаянием. Она надеялась, что Св. Синод, в ведомстве которого она естественно находится, пришлет ей на выезд 200 р., и требовала отсрочки своего выезда. Но консул настаивал на немедленном отъезде и предложил ей даровой билет на пароходе до Одессы, угрожая, в случае отказа ее, отправить ее силою. Накануне назначенного для отъезда дня ее не стало. Если не ошибаемся, все это происходило в последней трети сентября 1879 года. С тех пор – ни слуху ни духу о почтенной игумений! Производились самые тщательные розыски со стороны консульства и на Постройках наших, и в городе, и во всех окрестностях. Сам г. консул ездил, говорят, именно для этого самого, и на Иордан, и в Вифлеем, и в Яффу, и даже в Лавру св. Саввы, куда нет доступа ни одной женщине. Искали беглянку и в тайниках монастырей греческих, и в арабских домах, и даже у елеонских сестер-кармелиток, куда не допускаются и самые католики ни под каким предлогом, и – все было напрасно! Отворивши запертую келью ее, нашли большую часть имущества ее оставленным там на произвол судьбы, в том числе золотые часы и пачку денежных билетов. Дело должно было представляться потому серьезным. При всем том кажется никому не пришло на мысль, что бедная женщина могла наложить на себя руки. Можно представить, к каким толкам городским подала повод эта неудачная расправа властей наших с ослушницей. Где теперь она, никто не знает.

После таких дивных случаев что еще остается сказать занимательного корреспонденту «Церковного Вестника». И то я уже боюсь, что какие-нибудь пуристы найдут сообщаемое мною не соответствующим строгому и серьезному характеру церковной газеты. Но где же, как не в церкви, под ее выносливым покровом и часто даже во имя ее, творятся упомянутые дела и поведанные случаи? Когда, помнится, какой-то умопомешанный француз издал объявление в Иерусалиме, что в такой-то день последует его всенародное вознесение с горы Елеонской на небо, то в несколько дней перед тем французское консульство сумело низвести его с гор Иудейских незаметно в Яффу, а оттуда и на «французское» (по памятям Крымской войны) Средиземное море, и вышел «шумной истории тихий конец»! Наши же князья-самодуры и разные темные приживалки иерусалимские, посмотрите, как упрутся и какого гвалту наделают, когда наступит нежданный принудительный момент их вожделенного возвращения в Отечество! И какая французская богомолка потребует, подобно нашей, от своего Синода 200 р. на возвращение?

У нас на Постройках, по милости Божией, все обстоит благополучно. Поклонники с каждым русским пароходом все прибывают. Наберется нас к Святой, думаю, тысяч до двух. Впрочем, после Крещенья немало из «неимущих» намерены отправиться восвояси. Жить тут хотя и не безмерно дорого, но заживаться неудобно. Очень может быть, что первым из отъезжающих буду я. О, если бы попасть в компанию их сиятельств!

Забыл упомянуть, что принятая святогробской общиной на себя постройка церкви на месте встречи Господа сестрами Лазаря приведена к концу. Теперь строится при ней и малый приютец. Достойна похвалы и мысль строиться там и самая спешность, с которою она приводится в исполнение. Строитель церкви о. архимандрит Спиридон489 затратил на доброе дело немалый капитал, оставленный ему покойным «святым Петром», т. е. владыкою Мелетием приснопамятным. Теперь поклонников наших, посещающих Вифанию, уже непременно ведут и на место встречи, где им предлагается радушное угощение чашею студеной воды490, по Евангелию, а нередко и чаем, с поднесением им, по обычаю, и записной книги. Дело начинает, как говорится, спориться.

Возобновилась постройка и нашей Елеонской церкви. Один боголюбец из г. Соликамска 491 прислал на доброе дело тысячу рублей, да из Москвы ожидается триста492, да здесь на месте пожертвовано около того же числа. На деньги эти стены здания выведены почти до самых сводов. Выходит великолепный храм в чистом византийском стиле. На зимние месяцы последует неизбежная остановка работ. А там по весне… Бог милостив! Так, я слышал, говорят люди, близкие к делу.

Камзолов

Иерусалим, 20 декабря 1879 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1880. № 1. С. 9–11.

Из Иерусалима

(Зима; праздники Рождества и богоявления; молебствия)

Жители Святого Града пережили несколько дней, в которые им нелегко было узнать свой родной город. После почти двухмесячной засухи, происходившей от постоянно дувшего восточного (из-за Мертвого моря) ветра, в половине декабря небесная синева наконец подернулась серыми облаками, несшимися быстро и шумно с запада от Средиземного моря. Упавшее духом население подняло голову. После теплой минувшей зимы, сопровождавшейся неурожаем на хлеба (пшеницу и ячмень) и на самый доходный продукт края – маслины, все непомерно вздорожало. Мера пшеницы дошла в начале декабря до 50 пиастров (около З ¹/ рублей кредитных) в базарной цене, чего, как говорят, давно уже не бывало тут. Бедные люди положительно не знали, что делать. А тут еще беспрестанные колебания константинопольского денежного рынка, по необходимости отзывающиеся во всех суставах злополучной оттоманской экс-империи, все мелкие счеты и расчеты обыденного существования бедняков поставили вверх дном.

Но возвратимся к погоде. С 1-го декабря по 15-е стояла, по-здешнему говоря, холодная погода. Термометр постоянно колебался между 5° и 6° тепла. 15-го числа вечером пошел настоящий наш осенний дождь. Следующий день почти весь дождило, а ночью под 17-е число выпал сразу снег в поларшина толщиной. Отвыкшему от такого зрелища глазу не верилось, что перед ним, например, белеет столько знакомая, изжелта-серая Елеонская гора, для которой немыслимым представлялся никакой другой цвет. Целый день затем еще порошило, так что 18-го числа можно было видеть по всем направлениям настоящие снежные суметы. Все дороги к городу были занесены. По Яффской перестали ходить тележки, заменяющие здесь собою наши дилижансы. Осталось только верховое сообщение с морем, и то – весьма опасное. Говорили, что один почтарь совсем замерз дорогой, а другой не был отыскан. Даже в Яффе – неслыханное дело – снег в четверть толщиною лежал в апельсинных садах – часов 7 или 8, грозя хозяевам непоправимой бедой.

Зато восточный склон Иудейских гор представил взору занимательную картину постепенного редения и, наконец, полного исчезновения снега по мере понижения местности к глубокой ямине Мертвого моря. Вся Иорданская равнина, так сказать, пыхала своим бессменным теплом, утопая в светлом рдеющем воздухе. Там снег действительно немыслим. Даже на уровне Лавры св. Саввы снег видели только падающим, но не упавшим. На горах он держался около недели. В городе на тесных переулках его можно было видеть кое-где еще 1-го числа сего месяца. Вред, причиненный им, очень значителен. Множество масличных деревьев искалечено. Хрупкие ветви их не выносят тяжести ледяной коры и ломаются. То же, еще с худшими последствиями, происходит и с кипарисами.

Мы имеем повод оплакивать с своей стороны небольшую порчу, причиненную снегом нашему маститому Мамврийскому Дубу. Отвалилась одна из верхних ветвей его, длиною аршин в 5 или более. Это уже третий достожалостный случай с священным древом по переходе его в наши руки. Видно, что забытый временем старожил Святой Земли носит внутри себя зачатки неминуемого и, может быть, уже очень близкого разрушения. Ввиду этой печальной возможности, можно утешать себя надеждою, что лет через 20–25 в соседстве с ним вырастет целая дубрава Мамврийская в 500 и более особей из его рода, по его образу и подобию, к чему уже заботливо приняты все меры.

Праздник Рождества Христова прошел благополучно. Несмотря на холод, сырость, грязь и непогоду, наш поклоннический люд, за малым исключением, весь присутствовал в ночь под 25-е декабря в Вифлееме. Пошли туда и гурьбою, и поодиночке с самого утра кануна. Там ожидали архиереев из Патриархии. По правилам, местный архиерей уступает на праздник право служения в Рождественском храме Патриарху. А за отсутствием его на сей год оно досталось его наместникам, которых и встречали с патриаршими почестями в великой церкви Вифлеемской около полудня.

Тотчас же по их прибытии началась служба Царских часов, а вслед за нею и обедня. Все служение длилось до 5 часов. Затем для духовенства и чиновства был во владычних покоях обед. Мы же пробавлялись тем, что кому Бог послал, кто в кельях монастырских, кто в широких галереях, а кто и в самой церкви. Спасибо бывшему архиерею Агапиту: целый ряд приемных комнат выстроен над старым зданием, где по преимуществу толпилась наша публика «почище» с своими самоварами и с своей суетливо бегавшей прислугой. Нельзя передать того хаоса, который царствовал внутри самого храма или собственно в передней его части, в так называемой «Константиновой базилике», служившей на тот раз кочевьем арабам-христианам из ближайших селений, у которых не было родных или знакомых в Вифлееме. Равным образом и на площади перед бывшими великими вратами базилики происходили шум, крик, стукотня и беготня, при свете горевших смолистых щеп.

Около 10 часов ночи раздался наверху звон, призывавший к наступавшему всенощному богослужению, но это не был наш торжественный благовест, своим мерным гармоническим звуком и переливающимся гулом так сильно настраивающий душу к чаянию чего-то важного, необыкновенного, божественного. Тут было колоченье «во вся тяжкая», как мы привыкли говорить, без такта и без порядка, во все 5 или 6 колоколов греческой камбанарни 493 (у католиков есть своя campanilla), из коих больший (пудов около 50) отличался своим разливистым голосом. Он есть русское приношение, – пожертвован храму Рождества Христова большим боярином русским, не то Суворовым, не то Шуваловым494, вернее – последним.

Довольно прошло времени, пока стучащие своими булавами кавасы заставили смолкнуть повсеместный гул толпы в храме. Довольно торжественно вступил в него, предшествуемый священниками, патриарший наместник, приветствованный протяжным и несколько плаксивым многолетствованием певца. Немедленно началась утреня. Когда правилось великое повечерие, которым у нас обыкновенно начинаются рождественская и крещенская утрени, не могу сказать, но верно то, что не им началась служба. Пошло монотонное чтение и по временам такое же греческое пение, к которым волей-неволей прислушалось уже ухо. Но вразрез с ним шло тут же какое-то другое пение, напоминавшее мне попытки детей распевать по нотам, о которых они не имеют никакого понятия, – совершенно нескладное и даже как бы не гортанное, а носовое или брюшное. Это правили свою праздничную службу абиссинцы в отведенном для них углу, налево от греческого алтаря.

Занявшись этою новинкою для меня, я совершенно забыл, что у меня условлено было с одним знакомым дознаться или лучше досмотреться, точно ли в самую полночь под Рождество Христово в Святом Вертепе начинают сами собою качаться многочисленные лампады, подвешенные к своду. Вспомнив про это, я направился ко входу в Вертеп, но никаким образом не мог проникнуть внутрь его сквозь сплошную, битком набитую толпу преимущественно из наших поклонниц. Та же самая неудача ожидала меня и у другого входа в Вертеп с правой стороны. Тут неудача вышла, так сказать, еще сугубая. Духовенство уже приготовлялось к литии и дело шло уже не о том, чтобы кому-нибудь пробраться в Вертеп, а о том, чтобы вывести из Вертепа всех и дать место многочисленному собору служащих. Таким образом, мне и не удалось увериться в действительности явления, разглашаемого огулом нашими поклонницами. Впрочем, я все-таки обратился с расспросами о деле к некоторым очевидцам, на мой взгляд, совершенно компетентным в нем, находившимся еще под свежим впечатлением виденного, и в ответ получил: да! качались. – Но, может быть, их кто-нибудь толкнул головой? – возразил я. – Их не достанешь и рукой, не токмо головой, – отвечали мне, – и в столько глаз, занятых именно этим самым, не просмотришь такой оказии, как ты хочешь! – Надобно было довольствоваться таким положительным показанием.

Между тем особого рода стук и шум в предалтарной части храма дали знать, что начинается процессия литии или литании, по-здешнему Сперва знаменоносцы, потом священники, за ними певцы, за теми диаконы с кадилами и дикириями, и наконец архиереи сошли к Вертепу с правой (южной) стороны и вошли в него. Резкое, крикливое пение глуше и глуше раздавалось и наконец совсем замолкло. В глубине правилась лития с стоустым говором возносимых всеми молящимися перед местом Рождества Христова вполголоса имен, какие кому были дороги. Затем следовало поклонение месту рождения и месту яслей, а в конце всего – речь митрополита Вифлеемского, обращенная к благочестивым поклонникам, сказанная по-гречески, но заключившаяся славянским: Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех. Оратор, как говорится, потерпел при этом фиаско: от непомерного усердия ка-васов поклонников почти не оставалось в Вертепе, и не перед кем было рассыпать цветы красноречия, которых, полагать надобно, было, как и во всякой эл-линствующей проповеди, столько же, сколько слов. По выходе духовенства из Вертепа началось известное троекратное обхождение всей внутренности великого храма при пении, отдельно – греческом и отдельно – арабском, рождественских канонов по обычаю со всеми их тропарями. Обхождение кончилось вторичной литией на середине константиновской колоннады. Поминались при этом, как и в Вертепе, снова августейшие имена Царствующего Дома России и эллинских Величеств. Кончилась самая важная часть рождественского вифлеемского богослужения часов около 2-х ночи. За утреней непосредственно следовала литургия, окончившаяся на рассвете.

Новый год, как не имеющий церковного значения и следовательно не затрагивающий существенно жизни Святого Града, прошел незаметно. Типическая мена визитов между Патриархией и Русскими Заведениями имела место, конечно, и на этот год, несмотря на отсутствие Патриарха. Обратило на себя внимание только то, выходящее из ряда обстоятельство, что когда местное (арабское) духовенство пришло поздравить с новым годом нашего консула, то ему выслали сказать: «не принимают». А между тем в консульстве был общий прием для всех, не только своих по вере, но и всякого оттенка неверных. Так ли бывало в прежние годы, не могу сказать.

Взамен новогоднего шума наших больших городов, в Иерусалиме, и в частности на Русских Постройках, сопровождается значительным шумом праздник Богоявления. Еще недавно он проходил совсем незаметно. Совершались великое водосвятие в храме Воскресения и после него литургия на самом Гробе Господнем 6-го января, и тем все оканчивалось. О месте Крещения Христова, о святом Иордане, по-видимому, мало кто думал. Мы первые открыли к нему дорогу на праздник Крещения – 12 лет тому назад, как мне говорили. Миссия наша, воспользовавшись тогда ясной и теплой погодой, отправилась праздновать «светы» на самый Иордан, несмотря на опасения и предостережения покойного Патриарха Кирилла. На следующий год уже сам Патриарх поехал туда, конечно, вместе с нашим духовным начальством. С тех пор ежегодно отправляется к 6-му января на Иордан несчетная толпа богомольцев – русских, греков, болгар, арабов. Патриархия отправляет туда с своей стороны какого-нибудь архиерея или поручает ехать вифлеемскому владыке. С нашей стороны тоже обыкновенно командируется один из членов Миссии. Старцы Саввинской лавры также отправляли от себя к месту депутацию, имевшую своею обязанностью устроить походную церковь и снабдить ее всем нужным для богослужения.

Так было и на этот год. Сперва Вифлеемский митрополит поговаривал было, что поедет совершать «светы» он, причем, кстати, окрестит в Иордане 4-х католиков из своей епархии. Но 2-го числа стало известно, что отправится туда один из трех патриарших наместников, Севастийский архиепископ Никифор. От нашей Миссии отряжен был третий член ее иеромонах Стефан495. В пятницу 4-го числа с раннего утра начался шум и гам на наших Постройках, какие не часто услышишь даже в наших гамливых деревнях. То, чего недостает по необходимости русскому шуму и гвалту, есть пронзительный ослиный рев, заглушавший на тот раз самый звон к Царским часам в нашей церкви.

Огромное большинство нас шли пешие; впрочем и всадники держались постоянно около пеших. Растянулся наш караван на целый десяток верст. День был солнечный. Дорога на первые два часа пути была довольно грязновата, но тут же и подсыхала. Холод оставил нас у источника апостолов. Когда спустились на равнину Иорданскую, стало совсем жарко. Часа в 3 мы достигли своего Иерихонского приюта. Изумлению многих из нас не было конца, когда мы увидели перед собою огромное каменное здание шагов в 40 длины и соразмерной ширины, разделенное, как и Хевронский дворец-приют, на две половины – мужскую и женскую, с широкими сенями посередине. Чисто, светло, уютно, просторно – сказал бы я, если бы не скопилась нас, странников, целая тысяча! При доме есть и большой сад с маслинными, лимонными, апельсинными, гранатовыми деревьями, даже бананами, не говорю уже об огромных смоковницах и даже наших развесистых ивах. Но что всего занимательнее, так это виноградные лозы баснословной величины. От одного корня и от одного ствола идут ветви во все стороны на пространстве 25–30 квадратных саженей, поддерживаемые кольями и образующие летом непроницаемую тень с сотней висящих над головой гроздов… Славное место! Вдобавок как раз по нему, в 5–6 шагах от дома, протекает вода, несущаяся из далекого Елисеева источника.

Не я один был в восторге, отдыхая под «благосеннолиственным» лимоном, известным по всей окрестности под именем «тысячеплодного». Не хотелось бы мне затрагивать дурно звучащей в нашем палестинском деле струны – несправедливого и неблагодарного отношения некоей части русского общества к полезной и достохвальной деятельности нашей Иерусалимской Миссии. Ввиду того, что она сделала для наших бесприютных поклонников даже в одном Иерихоне, поднимется ли у кого-нибудь язык сказать, что она излишня, что надобно отозвать ее, закрыть, преобразовать или, что то же, обезобразить. Не говорю уже о консульстве; какой «Палестинской Комиссии» когда пришло в голову сделать то, что она сделала, да еще и не потребовав от правительства 496 ни денежки?

Но… не выйдем из мирного поклоннического настроения духа. В комнатах негде было ступить от многолюдства, и ночью положительно не было прохода с одного места на другое. Так все было битком набито спавшими. А еще довольное число наших отправились прямо на Иордан в монастырь Предтечи, восстановляемый, как говорят, Патриархией, а вернее, кажется, тоже на частные пожертвования боголюбцев, в частности же наших русских.

В субботу, чуть свет, потянулись наши из Иерихона слушать божественную литургию в упомянутый монастырь или и прямо на Иордан в приурочиваемое к евангельскому событию место. К полудню уже все были там. Воды в священной реке на сей год было более обыкновенного, но далеко не столько, как говорили. По берегу стояло довольно палаток, доставленных Патриархией как для своего духовенства, так и для лиц вообще привыкших к комфорту. Одна из них отдана была в распоряжение русского духовенства. Часам к двум приехал из Предтеченского монастыря Преосвященный Никифор и отслужил великую вечерню. Дав затем позволение нашему иеромонаху делать, как и что ему заблагорассудится, он отправился ночевать опять в монастырь, а у нас началась своя русская утреня, тянувшаяся с уставным миропомазанием часов до 7-ми и более.

Оживленной картины ночного бивака, с пламеневшими кострами, говором, чтением и пением, ходьбою, мытьем платья, купаньем и проч., я не буду описывать. Всю ночь шла между прочим исповедь. Духовников было двое, наш о. Стефан и со стороны греков о. Епифаний. И греческий знал по-русски и русский по-гречески, но греческих говельщиков, думаю, совсем не было; потому оба духовника исповедывали нас – русских. За исповедью следовало чтение правила. В этом прошла вся ночь, т. е. пока не прибыл снова архиерей. Немедленно по его приезде совершено было на реке водосвятие, а вслед за ним и божественная литургия. Набралось человек с 10 служивших со владыкою священников. Пение большею частью было русское. Причастников было многое множество. Ради их служба затянулась до белого дня. В тот же день большинство наших возвратилось домой в Иерусалим, а часть осталась ночевать в монастыре Предтечи на его праздник 7-го числа. Сегодня получено известие, что двух больных поклонниц прямо привезли из Иерихона в здешний госпиталь наш.

Горестное известие о тяжкой болезни Ее Величества Государыни Императрицы <Марии Александровны> по частным телеграфическим сообщениям достигло Святого Града 10 или 11 декабря. Немедленно отправлено было (на 12-е декабря ночью) нашею Миссиею особое на Гробе Господнем богослужение, на котором присутствовало все поклонническое наше общество. Моление шло без огласки, так как официально ничего не было известно о болезни. В самое Рождество получены были русские газеты, которыми подтвердились триестские телеграммы. С тех пор в русской церкви постоянно совершается моление о здравии Ее Величества, по уставу. 29-го декабря от своего усердия служил молебен о здравии Ее Величества на Гробе Божией Матери о. игумен гефсиманский, воспитывавшийся в России и знающий цену всех Ее несчетных благотворении, а 31-го декабря было совершено и при Гробе Господнем тремя архиереями, совокупно с нашею Миссиею, торжественное богослужение о том же. Нечего и говорить, что все, что есть русского в Иерусалиме, приняло участие в горячей молитве церковных предстоятелей. В настоящее время утешаемся обнадеживающими известиями о ходе недуга нашей Всемилостивейшей «Матери Милосердия», так давно и так постоянно помогающей от неистощимых своих щедрот и здешнему краю.

От морозного состояния погоды смерть нередко стала заявлять себя в последнее время между прочим и в стенах нашего заведения. Почти на одной неделе было у нас три погребения. Жалостно было особенно вчерашнее: хоронили трехлетнюю малютку, дочь регента Миссии 497. «Младенческое погребение», такое умилительное по своему составу, от прочувствованного вполне совершения его произвело глубочайшее и на многих неизгладимое впечатление. Не было лица, которое бы не оттенялось душевною тревогою и тоскою. Престарелый священник не мог проговорить возгласа от подавлявшего чувства. Все это я говорю, как очевидец.

Очевидец

Иерусалим, 9 янв. 1880 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1880. № 5. С. 3–6.

Из Иерусалима

(письмо в редакцию)

С окончанием «поклоннического сезона» Святой Град обратился в град тишины и мира. Улицы, базары, церкви, монастыри, ханы, гостиницы – все опустело и притихло. Не белеют и группы палаток под разноцветными флагами в окрестностях города и не снуют по всем направлениям верховые во всевозможных костюмах, немилосердно муштруя измученных и изголода-лых лошадей. Исчезли и несчетные калеки – слепые, хромые, колченогие, совсем безногие, полуобнаженные, совсем голые, трясущиеся, мотающиеся, жалобно вопиющие: хором – христарад! Слипи – хлеба! Здрасту – една паричкаї и пр. и пр., тянувшиеся цепью от гостиницы Feil 498 до самой калитки Русских Построек. В какие норы и логовища укрылась вся эта донельзя неприглядная и искалеченная голытьба до нового поклоннического наплыва в Иерусалим – остается для меня тайной. Какие злострадания вытерпела она в минувшую жестокую (относительно) зиму, это не поддается описанию. Около Пасхи мы были свидетелями, возвращаясь из города к себе домой, как с десяток черных сторожей, служащих в наших Заведениях, вооруженных вервием и дрекольем, гнали с треугольной площади, что перед калиткой, этот «голый батальон», выводящий из терпения своей назойливостью и неотвязчивостью. Говорите приставшему к вам нищему, сколько хотите, что у вас ничего нет для подачки – мафии – показывайте ему и пустые руки ваши и вывороченные карманы, все равно, он (а чаще: они) ковыляет за вами по пятам и напевает жалобно часто такую исковерканную русско-всяческую мольбу, что при всей грустной картине не удержаться от смеха. Да поверит читатель, что весьма нередко, при крайней необходимости побывать в городе, нейдешь туда только потому, чтобы избыть своего рода морской болезни от этой сухопутной качки при виде волнующейся голытьбы придорожной.

Другого рода нищенская картина – и тоже около нас, русских – развертывается по воскресным дням при публичной раздаче 499 милостыни 500 городским бедным со стороны нашей Духовной Миссии. Сказанная площадка в эти дни кишит движущимися или рядком сидящими фигурами, закутанными в длинные белые покрывала, скрывающие собою убожество, более почетное и приглядное, которому общественное положение не позволяет протягивать руку на дороге.

По сделанной раз из любопытства переписи получающих воскресное от нас пособие, оказалось на стороне православных 182 души, мусульман – 81, франков – 25, копто-абиссинцев – 17, не считая уличных мальчишек, принадлежащих всем вероисповеданиям. Прежде, когда получавших было несравненно менее, выдавалось им каждый раз от одного до полутора пиастров каждому. Теперь же выдача сокращена на один пиастр и даже на полпиастра. При новых же распорядках турецкого правительства относительно разменной монеты и при совершенном обесценении меди, пришлось производить милостынную выдачу каждое третье воскресенье, чтобы собралось количество пиастров, представляемое каким-нибудь видом ходячей монеты, преимущественно же нашими двадцатикопеечниками, уравненными в настоящее время по ценности с бешлыками 501.

Вообще, надобно сказать, что в течение всего денежного кризиса минувшей зимы Иерусалим пробавлялся чуть не исключительно русскою «мелочью», да и не мелочью только. Наши радужные катрины502 получили тут самую широкую известность. А бумаски (рублевые кредитки) так просто кишмя кишели в руках продавцов. Ценились они, с малым колебанием, от 13 до 14 пиастров. Самый же пиастр в сущности был нечто совершенно фиктивное. Чтобы облегчить мелкую продовольственную продажу, еврейский банкират города выпустил свои купоны самого мелкого достоинства, обратившиеся теперь в такую грязь, к которой боязно прикоснуться руками. Местная власть, возревновавши, предложила на днях банкирам выпустить настоящие денежные знаки, но те потребовали в залог именно столько золота, сколько ценности будут заключать в себе предполагаемые к выпуску знаки. Очевидно, на этом все и остановится. Как дела пойдут дальше, один Бог знает.

Событием, весьма замечательным по своей торжественной и радостной обстановке, было возвращение на русский консульский пост в Иерусалиме г. Кожевникова, столь известного в нашем поклонническом мире своею прежнею многолетнею здесь службою. Случилось это в понедельник на Страстной неделе. Несмотря на холодную и дождливую погоду, напомнившую нам минувший декабрь, встреча почтенного чиновника со стороны местного населения и наших поклонников была самая радушная, шумная и оживленная. По отзыву всех на наших Постройках, день тот похож был на Пасху.

Светлый праздник Пасхи обставлен был обычным велелепием при всех урочных богослужениях в храме Воскресения. В Великий Четверток умовение ног совершалось по уставу на Храмовой площади. Совершителем обряда был архиепископ Газский Иоасаф. Для представления лица Иуды при этом не нашлось охотника из местных священников, – им согласился быть один иеродиакон 503 – поклонник из Валахии, как говорили.

Ап<остола> Петра, по заведенному обычаю, представлял собою наш архимандрит. Облачения на всех при этом были красные, праздничные. Погода благоприятствовала совершению священнодействия. Стечение зрителей было несметное – до тесноты. В Великий Пяток всенощная служба с обношением плащаницы началась в 10 часов вечера и окончилась в 2 пополуночи. Говорены были при том проповеди: русская – на Голгофе, арабская – у Камня Помазания и греческая – у Гроба Господня.

Раздание Святого огня (или с греческого: Святого света), предшествующее обыкновенно великосубботней литургии и имеющее место в 2 часа пополудни, совершал на сей раз, вместо отсутствующего Патриарха, архиепископ Севастийский Никифор – один из 3-х эпитропов 504 Патриарха. Все обошлось при этом шумном и напрасно поносимом иноверцами обряде благополучно. Не одному из наших соотечественников удалось донесть до самых Русских Построек благодатный огонь целым, защищая его одной рукой своей да еще пламенеющей верой. Вечером того же дня часам к десяти Постройки наши уже были пусты. Служба пасхальная началась в 11 часов. Полчаса пелось повечерие и полчаса длилось троекратное обхождение светлосиянного Кувуклия, т. е. Гроба Господня. Затем первым из архиереев прочтено было перед Гробом Господним воскресное Евангелие от Марка и им же над самым Гробом возглашено первое: Христос воскресе… Под звон колоколов внутри и вне храма множество хоругвей, возвышавшихся над народом, стали делать быстрые обороты… Их веяние, напомнившее мне хоривский глас хлада тонка505, был последним впечатлением мне, утренневавшему утреннюю глубоку506 у самого источника нашего Воскресения – нашего «радостного утра».

Большинство русских вслед за тем отправилось на свои Постройки встречать там по-русски Христову Пасху. Троекратно обошли мы свой собор при громком звоне колоколов, с тысячью светильников, под глубоким звездным небом, в тишайшую теплую погоду и встретили своим пением Христа Воскресшего. За утреней непосредственно следовала литургия, и на рассвете все было уже кончено. Веселый русский звон разносился потом целый день по зеленевшим горам Иудейским, на утешение Православию.

Ровно в полдень началась вечерня в Воскресенском храме, называемая почему-то у местных христиан вторым воскресеньем, на которой Евангелие, разделяемое на 6 или на 7 статей, читалось в разных местах храма на 8 языках: греческом, славянском, арабском, латинском, английском, румынском, турецком, армянском и вдобавок на ироическом, т. е. древне-эллинском; последнее было больше пение, чем чтение, и по мысли изобретателя должно было походить на речитативы древних театров.

Быстро стали пустеть потом наши Постройки. С каждым нашим рейсовым пароходом отбывало по 400 и более поклонников.

О празднике мы имели случай видеть здесь и личность, бывшую предметом стольких рассказов ровно год назад тому по всему сирийскому берегу, – чудесно исцеленного Архангелом Михаилом от ужасной болезни бейрутского жителя Шагина Михаила, о котором сообщалось в № 29 «Церковного Вестника» за 1879 год. Это весьма почтенный, солидный, тихий и богобоязненный старец, припоминающий с глубоким умилением случившееся с ним. Желая исполнить данное ему повеление строить на указанном месте монастырь, он собирал здесь доброхотные подаяния на этот предмет и высказывал намерение отправиться за тем же к нам в Россию.

С тем же благим расположением помочь доброму делу отправилось в Россию и много наших поклонниц, забравши тут так называемые «адресы», по которым обещались присылать посильные приношения на нашу Елеонскую церковь. Кстати сказать, при ней недавно открыт с северной стороны длинный ряд древних построек, срытых большею частью почти до самой земли, с мозаическим полом и остатком в одном месте древней греческой надписи, в коей читается имя Феодосии, славнейшей кувикуларии (постельничей). Характер букв показывает, что надпись относится к V или VI веку 507.

О находке в Иерусалиме автографа апостола Петра, так наивно сообщаемой русской печатью, никто никогда тут не слыхал. Такой же цены должно быть и апокрифическое известие русских газет о каких-то новых правах и преимуществах России на святых местах Палестины, приобретаемых будто бы ею взамен военной контрибуции нашей с Турции.

Упоминаемые в одной из иерусалимских корреспонденции «Церковного Вестника» два русских князя, куролесившие там совсем не по-княжески, оба оставили Иерусалим 508. Юнейший сбросил с себя в Константинополе монашеский костюм, напяленный им здесь на себя самоуставно. Так как, по словам его, он происходит по матери от грузинских царей, а по отцу – от Палеологов, то и понятно это Овидиево превращение его в столице Константина XII… Иерусалим питает себя надеждой, что русское правительство включит проходимца в одну категорию с знаменитым «туристом – без гроша» и композитором <Лазаревым>, делающим по временам набеги на Восток, и откажет и ему (как – тому) в позволении еще раз явиться и профанировать русское имя на Святой Земле.

Курьезом в своем роде можно счесть неслыханное обстоятельство, случившееся здесь с одной русской поклонницей, давно уже проживавшей в городе в одном из греческих монастырей, убогой старицей. Ее нашли съеденной червями в ее келье, стоявшей запертой в течение целого месяца. Игумен монастыря полагал, что жилица ушла в Русскую больницу, так как часто прихварывала, и не думал о ней, пока удушающий запах из запертой кельи не навел его на другие мысли.

Взамен этой утраты могу сообщить весть, что другая поклонница, о которой тоже, помнится, говорилось в «Церковном Вестнике», безвестно и бесследно пропадавшая столько времени, счастливо отыскалась и по-видимому не имеет более охоты исчезать из Иерусалима.

К.

15-го июня 1880 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1880. № 28. С. 3–5.

Из Иерусалима

(письмо в редакцию)

Предметом многих толков в Святом Граде в последнее время было нежданное приобретение католиками (в частности – францисканцами, за коими остался от средних веков титул «стражей Святой Земли») древнего Эммауса, т. е. собственно развалин древней церкви, лежащих близ арабского селения Амоас, занимающего холмистую местность при спуске с Иудейских гор в Саронскую равнину, в нескольких минутах от известного придорожного места Атрун или Латрун. Покойный Патриарх латинский Валерга открыл было уже Эммаус поблизости Иерусалима к северо-западу, где поспешил выстроить и свое заведение. Но, как говорят, открытию своему он сам не верил.

Средневековые паломники в один голос указывают «Эммаус» при западной подошве Иудейских гор, несомненно – там, где стоит соименное ему селение Амоас. Хотя евангельский Эммаус ни в каком случае не мог так далеко отстоять 509 от Иерусалима и Иосифом Флавием упоминается в окрестностях его, но, приуроченное старыми паломниками к Амоасу, имя его не давало покоя систематическим забирателям Святой Земли (а может быть и корреспонденция «Церковного Вестника», в которой, помнится, делались какие-то намеки на возможность приобретения для России Эммауса, помогла тому), и они решились овладеть развалинами упомянутой церкви с прилежащим к ней местом, у которого нашелся и хозяин из амоасских жителей.

Со стороны Православной Патриархии сделано было несколько глухих протестов во имя султанских бератов Патриарху, признающих собственностью его все православные церкви (в том числе, конечно (?), и развалины церквей) в Палестине, но это ни к чему не повело, и покупка эммаусской (иначе никопольской) церкви латинцами состоялась. Молва, возбужденная этим обстоятельством, идет дальше. Рассказывают, что кустодия уже торгует у Патриархии мо-настырек св. Георгия, смежный с латинским Сан-Салъватором, и даже будто бы хочет (при помощи, конечно, Франции) наложить руку на только что оконченную о. архим. Спиридоном церковь Встречи Господа сестрами Лазаря на том основании, что это общее место христианского поклонения. Прибавляют к сему, что самый монастырь св. Феодосия может вдруг оказаться купленным святыми отцами, только уже не миноритами, а иезуитами, которых, отовсюду гонимых, обещают наслать на Палестину целые легионы.

С прошлой зимы начались злострадания христиан православных, живущих за Мертвым морем в местечке Караке (древнем Кир-Моабе). Главный шейх тех мест Маджуали, столько лет живший в согласии с христианами, по водворении там католиков перешел на сторону последних и стал теснить первых до того, что они вынуждены были искать себе защиты здесь у разных консулов, чтобы просто спасти жизнь свою, что естественно еще больше раздражило их притеснителя. Последовали убийства в месте их жительства. По совету Патриархии, они обратились с жалобой к вали 510 сирийскому, пресловутому Мидгаду-паше, который вместо защиты посоветовал им переселиться всем из Карака в другое место за Иорданом, ближайшее к Сирии, именно: Салт, где хотя маленькая может быть охрана им, тогда как в Караке он не располагает ни одним солдатом. И несчастные каракиоты на днях действительно выселились все с своего места. Вот вам и «Империя Оттоманская» с ее преобразователем Бисмарком в феске! А совращенным в латинство жителям Карака как же оказалось возможным остаться на своих местах и жить благополучно? Недаром, как говорят, здешний латинский Патриарх заверял еще покойного Пия IX, что через пять лет за Иорданом не останется схизмы. Час от часу не легче!

Посиротев с полгода по смерти епископа Самуила Гобата 511, Святой Град утешен был присылкой нового архиерея протестантского Barklay 512, долго бывшего в Иерусалиме простым священником и хорошо изучившего свою профессию совращать per fas et nefas 513 православных в протестантство.

Не так давно посетил Иерусалим и греко-униатский Патриарх Сирии, тоже конечно затевающий что-нибудь. Даром такие, с ветра бывающие и по ветру налетающие, «Патриархи» сюда не ездят. Для обозрения иерусалимской униатской общины, состоящей всего из трех – четырех домов, достаточно было послать Его Блаженству своего кафеджи 514.

С грустью осведомились мы тут о кончине единственного русского человека (как считал себя сам покойный) в Бейруте, Спиридона Михайловича Абуда, когда-то долго жившего в Москве при начальнике тамошнего Александрийского подворья, епископе Никаноре (потом – Патриархе), и кончившего курс в Московской Духовной Академии <в 1856 г.>. Он скончался в самый день Пасхи, был холост и все свое значительное состояние посвящал на содержание в Бейруте двух русских школ, мужской и женской. Покойный хотел, но не успел закрепить за Россией все свое движимое и недвижимое имущество, с тем, чтобы устроенные им школы существовали вечно. Теперь, конечно, все перешло к его родственникам и притом с такою быстротою, что не нашлось, чем похоронить усопшего.

Поклонник

Иерусалим, 24-го июня 1880 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1880. № 29. С. 4–5.

Из Иерусалима

В корреспонденции «Из Иерусалима» от 24-го июня сего года, помещенной в № 29 «Церковного Вестника», высказано было предположение о предстоящем нашествии на Святую Землю иезуитов. По милости Божией до сей минуты угроза эта не оправдалась. «Братья» и «сестры» разных контуров и оттенков, конечно, снуют то и дело между Яффой и Иерусалимом, но пресловутые «отцы» еще не показывались.

Не далее как сегодня, ожидая на Яффской дороге возвращавшегося из Константинополя Патриарха Иерофея, мы встретили шестиместную коляску, везшую в Святой Град несколько белоголовых сестер или матерей и с ними на передке бородатую фигуру, по-арабски одетую, в которой, вместо досточтимых отцов Гагарина 515 или Мартынова 516, признали давно знакомое, живое и подвижное лицо о. Ратисбона, этого нового Петра Пустынника 517, несмотря на полный религиозный индифферентизм Европы, неустанно делающего крестовый клич по ней, благоразумно, впрочем, прималчивая, что «Бог того хочет», о чем он хлопочет, а выдвигая на вид общественного мнения свои турусы на колесах во имя человеколюбия, цивилизации, чести Европы, вековых традиций Франции, апостоличества Австрии, трекатоличества Испании и т. д. Другая, такая же крепкая и статная фигура, только с русой, а не седой бородой, неслась верхом возле коляски, видимо готовая всякого «неверного», а особенно – московита, принять на свои рапиры, если не из булата, то из злата, по вещему стиху Пушкина 518. Не шутя, недаром – эти переезды из Палестины в Европу и обратно разных потаенных крестоносцев нашего времени. Поход, несчетный по числу, последней на первую несомненно совершается. Еще летом отбыл зачем-то в Рим отсюда лжеименный Патриарх Иерусалимский (латинский) Бракко519. Первым последствием сего считают смену «стража Святой Земли», оказавшегося по наименьшей вероятности недостаточно энергичным для общего дела католичества на Востоке, а по наибольшей – в чем-нибудь мешавшего самоназванному Патриарху, так как поприще деятельности обоих сановников не разграничено непроходимой чертой и дает иногда повод к шитым и крытым столкновениям между ними. Новый Reverendissimus (так титулуется Custos Terrae Sanctae) несравненно показнее прежнего и отлично знаком с местными делами, так как несколько лет управлял тут латинским поклонническим приютом: Casa-Nova. Есть надежда, что он сумеет предотвратить налет западной саранчи на обглоданную и без того землю обетовании.

Другие «страхования» той же корреспонденции о завоеваниях папства в Эммаусе, Эль-Бире, монастыре св. Феодосия и пр. неожиданно парализовались тут давно небывалым явлением – компактным переходом 5–6 семейств из латинства в православие в так называемой Горней, где доселе все население состояло из магометан и католиков, тех и других – арабов, конечно. Последние, впрочем, считали себя переселенцами из православного селения Бет-жала (поблизости Вифлеема), окатоличенными под влиянием сильного на месте латинского (францисканского) монастыря св. Иоанна Предтечи (Saint Jean du désert).

Более года уже возникло какое-то неудовольствие между этими католиками и командовавшим ими монастырем, и они многократно обращались то в Патриархию, то в нашу Миссию (владеющую значительной местностью в Горней) о принятии их в Православие. Благодаря доброму согласию обоих упомянутых ведомств и в особенности – горячему усердию всеми глубокочтимого архиепископа Севастийского Никифора, бывшего за отсутствием Патриарха его наместником, и весьма ревностному о просвещении своей нации протопресвитеру иерусалимскому о. Константину520, долго тянувшееся дело вдруг получило желанный исход, к немалому смущению и огорчению коноводов папства в Святой Земле. 8-го июля в церкви св. апостола Иакова, считающегося как бы собором города Иерусалима, было крещено упомянутыми архиепископом и протопресвитером около 30 душ отрекшихся от ереси латинства и присоединившихся к православию местных жителей, для которых назначен уже и священник, поместившийся вместе и со школою в Русском доме пока, а с будущей недели, как слышно, начнется и постройка (тоже на нашем месте) церкви во имя Божией Матери в честь и память посещения Ею своей южики праведной Елисаветы, место дома которой окружено нашими владениями, хотя и не принадлежит нам, составляя собственность и как бы скит латинского Предтечева монастыря. Здесь надеются, что известие обо всем этом будет с радостью принято многочисленными чтителями святого (и прибавим: прекрасного, как рай Божий) места нашего в Горней, распространенными по всему лицу Земли Русской. В Миссии нашей не сомневаются, что в этом «жребии Божией Матери» в близкой будущности устроится обширный приют именитых русских отшельниц, желающих в полной и невозмутимой тишине духа окончить дни своей более или менее тревожной жизни, которому образцом послужит устав древнего скитского жительства, без игумений, без казначей, без благочинных и тому подобных формальностей, и в основу которого положены будут тайноводственные слова вдохновенной песни Богородицы. Да будет!

Не в пример прочим годам, во все минувшее лето поклонничество наше не прекращалось в Иерусалиме; зато и прилив и отлив поклонников сравнительно был незначительный. Поздний на сей год праздник Троицы благоприятствовал сему. На третий день (10 июня) праздника, по заведенному обычаю, отправлена была нашею Миссиею под самым Дубом Мамврийским Божественная литургия. 30-го июня правилась со всею печальною торжественностью на наших Постройках заупокойная служба по в Бозе почившей Государыне, а в бывший праздник рождения Ее 521 – таковая же служба в Гефсимании на Гробе Божией Матери. Августовские царские дни также праздновались с немалым торжеством и особенно – день царских именин, как известно, за границею празднуемый паче всех других царских дней 522.

Накануне совершалась великолепным образом в храме Воскресения великая вечерня, в коей принимали участие до 50 священников. Патриарха заменял собою Севастийский архиепископ <Никифор>. Литургию в самый праздник совершали все три наличные архиерея со множеством низшего духовенства, во главе которого стояла наша, без нужды приниженная, Миссия. Молебен благоверному князю <Александру Невскому> правили перед самым Гробом Господним по обычаю. После службы было обычное многолетствование Высокого Именинника и затем отсутствующего Патриарха <Иерофея> с его наместниками в покоях патриарших, за которым следовало легкое угощение вареньем, ликером и кофе.

В Заведениях же наших происходил потом настоящий праздник русский, с устроенным в Женском приюте обеденным столом для поклонников и большим столом в залах консульского дома для служащих в Заведениях наших и других почетных соотечественников. Все было полно одушевления. За тостом в честь Августейшего Именинника и всего Царствующего Дома следовали особые тосты в честь Их Высочеств, Государей Великих Князей, посетителей Святого Града Иерусалима, Константина и Николая Николаевичей, гг. Мансурова 523 и Головнина 524, хозяев, Духовной Миссии, Патриархии, бывших и присутствовавших поклонников и поклонниц русских, и пр. и пр. Вечером того же дня Заведения наши были великолепно иллюминованы. Шумное гулянье народное, до толкотни скученное на обширном дворе Построек, развлекаемое воєнною музыкою и удачным фейерверком, продолжалось до 11 часов ночи, оставив по себе самое веселое и, как выражались гулявшие, «победное» впечатление. Καί τού χρόνου (т. е. дай Бог и на будущий год!), говорили на прощанье разблажившиеся посетители. Я забыл сказать, что это же самое – местного колера – желание обращено было даже в тост за обеденным столом.

После веселых воспоминаний необходимо коснуться и прискорбных явлений жизни, от которых несвободен и паломнический «град Царя Великого» 525. Целый ряд печальных богослужений видели мы во второй половине минувшего августа. Сперва (18 августа) панихида по блаженной памяти Патриархе Кирилле, потом (20 августа) – заупокойная служба о бывшем министре и члене государственного совета Павле Петровиче Мельникове526, некогда паломнике, одном из самых видных и усердных споспешников нашего дела в Палестине, хлопотами и отчасти великодушным пожертвованием которого мы сделались владельцами весьма обширного и ценного по своему значению участка земли, с поклонническим приютом и большим садом в упомянутой выше Горней, когда как бы нарочно какая-то благодеющая судьба занесла отличного человека лет 10 назад тому. Его усилиями собрано было более 20.000 рублей в течение двух-трех месяцев, чем мы и стали счастливыми собственниками дорогого и завидного (для Ратисбонов и им подобных забирателей Святой Земли) евангельского места 527.

22-го числа происходили похороны бывшего Патриарха Иерусалимского кир-Прокопия, скончавшегося накануне после пятидневных страданий, на 78-м году своей жизни и около 5-ти лет уже пребывавшего на покое 528. Погребение было весьма торжественное. Усопший святитель и отпеваем и несен на кладбище и опущен был в могилу в сидячем положении. Все согласно отзываются о нем, как о человеке отлично доброго сердца и самых простых нравов. К сожалению, всем известные обстоятельства выставили его сторонником местной политики, враждебной России или по крайней мере не одобренной ею. Несмотря на то, по своем удалении от дел он находился в наилучших отношениях ко всем русским и в частности к нашей Духовной Миссии. Помирилось с ним и местное население, весьма любившее его до его патриаршества, а потом не признававшее его совсем Патриархом и не принимавшее поставленного им из того же самого населения священника.

Разительное вышло обстоятельство! Священник этот одной неделей только пережил рукоположившего его святителя, был совсем здоров, сидел и разговаривал о покойном, и вдруг кончился! Не без того, что охотники до сопоставлений воспользовались случаем посудить при этом о непостижимых путях Промысла, воздающего всем должная.

Почти одновременно с этим несчастным случаем были в городе еще две скоропостижных кончины очень важных чиновников, возмутившие несколько общественное спокойствие. Завершением им служило очень прискорбное для нас, русских, обстоятельство – тоже совершенно неожиданная и достоплачевная смерть одного русского «генерала», под этим именем сделавшегося известным местному обществу.

Это был – в отставке генерал-майор Яков Иванович Краевский, сподвижник Кауфмана 529 и Черняева 530, отличившийся при взятии Ташкента, а ранее того принимавший деятельное участие при обороне Севастополя. Имя его, без сомнения, весьма известно в военном мире нашем. Какая-то служебная неудача или иное что заставило отлично образованного и, как кажется, весьма способного воителя оставить службу в летах, сравнительно еще молодых. В Иерусалиме он прожил около года, то в Заведениях наших, то на частной квартире, ведя самую скромную и аккуратную жизнь, насколько позволяла ему изворачиваться его скудная пенсия, опричь которой он не имел положительно ничего. Решившись остаток дней своих провесть на Востоке, он терпеливо учился и достаточно выучился арабскому языку, владея которым он задался довольно смелой и непрактичной мыслью уйти в пустыню, разъединившись совершенно с образованным обществом человеческим. Никакие предостережения, внушения, просьбы не помогли. В июле месяце он отправился в Иорданскую пустыню и поселился один-одинешенек в одной пещере на Сорокадневной горе, где сам себе служил во всем положительно. 12-го числа текущего месяца пришла из Иерихона в Иерусалим совершенно неожиданная и горькая весть, что 8-го числа нашли нашего генерала в его пещере умершим. Никаких подробностей о его смерти еще не доставлено. Сказывают, что найден в сидячем положении, раздетым по-ночному и прислонившимся к скале пещерной, с лицом спокойно уснувшего человека, без всяких признаков чего-нибудь насильственного, решившего судьбу его. Все вещи при нем найдены целыми. Можно бы думать, что с ним случился солнечный удар, от которого особенно его предостерегали тут, или – еще проще – разрыв сердца. Случайно находившийся на тот раз в иорданском монастыре св. Иоанна Предтечи митрополит Вифлеемский Анфим, узнав о печальном случае, не замедлил приехать в Иерихон, куда стараниями смотрительницы нашего иерихонского поклоннического приюта было перенесено тело умершего. Осмотрев оное и нашедши уже на степени разложения, владыка распорядился о погребении его и сам отпевши похоронил его по обряду христианскому на участке земли, принадлежащем одному греческому анахорету, по имени Неофит, и находящемся в версте расстояния от нашего приюта. Глубокую жалость во всех без исключения произвел здесь этот горестный случай.

Еще один прискорбный эпизод, и – слову моему конец. 24-го августа вдруг огласилось на Постройках наших, что отправившийся после полудня с нашими поклонницами (возвращавшимися в Россию) жидовский фургон опрокинулся при спуске с гор и смертно искалечил их. Консульством немедленно приняты были меры доставить сюда обратно пострадавших. Уже ночью около 10 часов их привезли стонущих и ревущих. У трех оказались простые ушибы, а у одной были найдены сломанными три ребра. У кучера же (местного араба-христианина) была в двух местах переломлена нога. Благодаря доброму уходу и искусному лечению в нашем госпитале, получившие ушибы женщины уже совсем поправились, а получившая перелом ребер еще продолжает быть трудною. У кучера же срастаются кости, и ему обещается полное выздоровление.

Сегодня город был в движении по случаю возвращения из Константинополя Его Блаженства Патриарха Иерофея. Встреча была весьма торжественна, хотя результат поездки высокого сановника, по общему признанию, далек от всего, что можно назвать торжеством.

Камзолов

Иерусалим, 16 сентября 1880 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1880. № 41. С. 20–22.

1881

Святоградские заметки

(письмо в редакцию)

Приближались мы к Святому Граду утром в прекрасную, совершенно летнюю погоду, хотя стоял конец октября. Ехали по Яффской дороге в рессорной тележке, которую для возвеличения столько веков небывалого явления – колесного пути на горах Иудейских – зовут ласкательно коляской. Кучер (немец) обещал доставить нас на Русские Постройки в 6 часов утра. Но целонощное бдение и соединенное с ним утомление заставили нас отдыхать почти целый час в ближайшем к Иерусалиму селении Калонъе, а по-ученому Колонии, или собственно не в селении, лежащем поблизости на скате горы, а в трактире, построенном и содержимом одним предприимчивым греком при самой большой дороге. Место занимает самую глубокую часть долины, которую иные ученые отожествляют с исторической местностью единоборства Давида с Голиафом.

Невольный отдых наш этот и был причиною, что мы приездом своим в Иерусалим запоздали на целый час и более. Зато на нашу долю выпало такое благостное первое впечатление пребывания нашего на Святой Земле, какого я, при всей моей настроенности ко всему необыкновенному, совсем не ожидал.

Иерусалим открывается с Яффской дороги не более как за полверсты. Да и на этом малом расстоянии глазу все еще приходится отыскивать его. Его, так сказать, ставят в тень наши громадные Постройки, с величественным пятиглавым собором посредине, обнесенные высокой каменной стеной, вдоль которой и идет дорога из Яффы, а следовательно и из всей Европы. Отчего волей-неволей всякий путешественник, приезжающий в Иерусалим, прежде всего знакомится тут с нашим именем и с нашим делом. Русский же человек, встречающий прежде всего в Иерусалиме свою Русь родную, да еще в таких приглядных и величественных чертах, весь превращается в умиление, чуть только вступит в черту своих владений.

Это самое испытали мы, когда вступили в большие ворота Построек наших, поставленные прямо против фасада соборной церкви нашей, занимающей высшее место площади, бывшей еще недавно городским ристалищем. Но то, что мы назвали неожиданностью, было еще впереди. В тот день был праздник, и чуть мы подошли к собору, раздался благовест в большой колокол к обедне. Я не шучу, когда употребляю выражение: большой. Это настоящий «толстый» звон, как у нас выражаются, говоря о больших колоколах. Конечно, Святой Град от самых времен Мелхиседека, предположительно первого властителя сих мест, не слыхал ничего подобного, и слух Господа нашего, во днех плоти Его, не утешался подобным звуком, так глубоко западающим в душу. Слава и вечная благодарность блаженной памяти Павлу Григорьевичу Цурикову531, который, по ходатайству другого христолюбца, тоже уже покойного, Ивана Федоровича Мокеева из Коломны, подарил Святому Граду такое несравненное духовное услаждение. Колокол не огромен, всего в 156 ¹/ ₂ пудов весом, но отлично вылит на заводе г. Финляндского, органист, как у нас отзываются о подобных предметах, и басит, как 300-пудовый. Покойный великий благотворитель хотел выстроить в Иерусалиме для своего царь-колокола и своего «Ивана Великого», который был бы виден с Средиземного моря, но преждевременная и оплакиваемая кончина человека Божия остановила дело.

Наслушавшись родной музыки и накрестившись вдоволь от умиленного сердца, мы вослед стольким как бы уже старожилам Построек наших, из соотечественников наших, вошли в храм Живоначальной Троицы, на первый раз произведший на меня не очень благое впечатление своею темнотою и как бы пустотою. Стены, столбы и своды его вымазаны плохонькою краской: это все их украшение. Высокий дубовый иконостас с мелкою резьбою в стиле арабско-византийско-рококо, уже теперь потемневший, с иконами то потрескавшимися по живописи, то полупившимися по позолоте фона, не уменьшил во мне собою неблагоприятного впечатления. Богато золоченые подсвечники и лампадки, да еще подвешенный под большим куполом, тоже блестящий до ослепления хорос, род поликандила, имеющего фигуру обруча, преукрашенного и уставленного свечами, одни искупали собою указанные выше недостатки.

Алтарь, возвышенный над помостом церкви на 5 ступеней, при соответствующей обстановке может содействовать впечатлению величия, хотя, как уверяют знатоки дела, христианская древность не знала и может быть даже прямо чуждалась такой неравномерности в положении молящихся, напоминавшей тонко-религиозному чувству боровшихся с язычеством христиан языческие театры. Великолепные, из густо-позолоченной бронзы, ажурные Царские врата, бывшие в свое время на Парижской выставке, привлекают в себе внимание европейских и американских туристов-поклонников, как вещь действительно редкая по своему изяществу, но верх их, сведенный кокошником, без всякого отношения к каким бы то ни было их собственным или иконостасным линиям, к сожалению, разрушает цельное чувство удовольствия в зрителе.

Все это я рассматривал перед началом литургии, когда читались на клиросе часы. Странным чем-то и непривычным отзывалось это чтение. Оно было громкое, резкое, совершенно отчетливое, с акцентом разговорной речи и притом – «высокого тона». Невольно обратил я внимание на чтеца. Это был белокурый юноша небольшого роста, одетый в белое пальто, читавший очевидно не по профессии, a ex affectu532. Мне назвали его поклонником из Петербурга, да к удивлению – еще и графом, с немецкой фамилией 533. Вот как! А сколько наговоров на нашу северную столицу, на наше высшее общество, на нашу молодежь слышится – в охлаждении к Церкви, в индифферентизме, в прямом безверии! Ознакомившись побольше на месте с положением поклоннического дела нашего в Святой Земле, я услышал, как кто-то назвал появление в Иерусалиме графа-чтеца и еще из немцев провиденциальным, – в оттенение или как бы в отместку недавнего скандального пребывания тут русского князька-французика, еще с фамилией на ов, куролесившего тут в разных маскарадных образах и безобразиях, соответственно своему водевильному воспитанию и эротическому строю мыслей 534, возведенному им на степень пророческого дарования! Видно, и от смешного до высокого тоже один шаг.

Стройное хоральное пение огласило своды церкви с началом литургии. Трогательный киевский напев, неожиданно встреченный мною в такой отдаленности от всего родного, наилучшим образом настроил дух мой к молитве: недаром я слышал столько похвал нашему пению в Иерусалиме. Мне думалось, что его хвалят только по сличению с греческим и арабским, господствующими в церквах Святого Града и противными слуху европейца, но теперь, прослушав и одну литургию нашу, я единогласно с другими утверждаю, что наше иерусалимское пение есть положительно из лучших, какие только мне приходилось слышать в России. Поют всего 5 голосов, три тенора и два баса, но каждый из них безукоризненно хорош. Регента мне очень хвалили за его отличную пригодность к своему делу. Человек уже поседел здесь на своей скромной и невидной службе. Тот же благоприятный отзыв слышится вообще и о здешнем primo basso с сильным и превосходным голосом, тоже заматеревшем уже на своей службе в Иерусалиме. Вообще же я не без удовольствия узнал, что вся здешняя Миссия (исключая одного тенора новичка) состоит из старожилов, начиная с начальника ее и оканчивая коридорщиком (и вместе отличным звонарем). Видно, что люди, высоко ценящие место своего затишного и безвестного, на мирской взгляд, служения Господу, освященное памятью Его пребывания с людьми, оставили всякий помысл о карьере, о выгоде, о честях и достоинствах в пределах своего Отечества и отрешились от подкашивающего служебную добродетель русского взгляда на жизнь как на лестницу чинов и отличий. Хорошее дело! Откуда нам и брать себе уроки, как не из Иерусалима?

Старые почтенные лица служивших «собором» о. архимандрита, двух иеромонахов и иеродиакона, выражавшие полнейшее спокойствие духа и тела, не разубедили меня в том понятии, какое я a priori составил о церковных порядках Святого Града Иерусалима. Все в них было и выказывалось просто и естественно без малейшей аффектации, подготовленности, вычурности. Даже столько свычною духовному сану внушительностью ни от одного из них не веяло. Это были «свои люди» поклонникам, а, как я имел впоследствии случай заметить, такими же своими считались и между единоверным населением Святого Града, несмотря на то, что эти единоверцы наши образуют из себя два враждебных лагеря. Что же? Не заслуга ли их – это?..

Не менее мне приятно засвидетельствовать перед своими соотечественниками и тот факт, что такими же простыми, всем доступными и ничуть не ходульными показались мне и члены нашего здешнего консульства. Так в первый же день я видел, как наш консул, г. Кожевников, тихо и скромно, без всякого стука и тапажа 535, пришел в церковь на обедню вместе с своей женой, оба весьма почтенные и солидные люди, уже значительно пожилые, как благоговейно выстояли они всю службу и с тою же простотою и нецеремонностью возвращались по двору Заведений домой. Тому же правилу беззаветной привязанности к святому месту следует по-видимому и светский наш чиновник в Иерусалиме. Он уже занимал пост генерального консула где-то в Европейской Турции и, несмотря на то, опять возвратился на свое прежнее место в Иерусалим, где провел лет 9 сряду до последней войны. Нам кажется, что уже одно это обстоятельство, не всем, конечно, бросающееся в глаза, служит залогом упроченного положения наших дел в Палестине.

По приезде своем мы застали, так сказать, еще теплые следы одного небольшого события, показавшегося нам довольно характеристичным. За три-четыре дня до нас помер в латинском госпитале города один русский подданный, престарелый князь Вячеслав Димитриевич Волконский, по вере принадлежавший к толку субботников, но перед смертью потребовавший к себе духовника 536 из нашей Миссии. На основании сего акта его решено было похоронить усопшего по обряду православному. Когда духовенство наше пришло в госпиталь на вынос тела, то ему вместе с усопшим указаны были двери, по русской пословице, т. е. не было позволено внутри здания, ни даже на дворе его нашему священству облачиться, а указано было ему для сего место вне заведения, на городской улице, куда вынесено было и самое тело. На бывшие при этом протесты и препирательства французский консул в Иерусалиме г. Патримонио537 заявил, что – такова его воля! Нашим оставалось подчиниться ей. Но консульство наше все-таки завело по своему ведомству дело о причиненном православию афронте.

Другое дело, курьезное в другом отношении, также имело место незадолго до нашего прибытия. Из всего высшего духовенства здешней Патриархии наиболее предприимчивым и неспокойным духом отличается так называемый митрополит (во всей его епархии не наберется 500 семейств православных!) Вифлеемский Анфим. Никто не сомневался и не сомневается тут, что постоянная, задушевная мысль у этого человека – быть Патриархом. Одним из путей к осуществлению ее служат письменные сношения его с разными влиятельными лицами. Случай сделал то, что одно из таковых писем Его Преосвященства, адресованное к нам в Петербург, запоздало на почту, пошло по рукам и доставлено было Патриарху. Прочитав его, Блаженнейший обвинил писавшего в преслушании и позвал к себе на синодальный суд. Неосторожного «владыку Святого Вертепа» присудили к заточению на два месяца в монастырь св. Саввы Освященного, что он, к удивлению всех, принял безропотно. История эта немалую сенсацию произвела в городе и между нашими поклонниками. Всех занимал вопрос, возвратится ли заточник по миновании срока на свою, опозоренную им, кафедру, и с каким лицом возвратится, тем более, что он давал знать кому следует из ссылки, что обратный путь его оттуда в Вифлеем лежит не иначе как через Иерусалим… Между тем накануне праздника Р<ождества> Христова изгнанник, как ни в чем не бывало, возвратился на свою кафедру, и все пошло по-прежнему!

Строгость, с которою было поступлено с Пр<еосвященным> Анфимом, объясняют тут тем, что Патриарху известно было готовящееся против него в Святогробском братстве восстание, душою которого будто бы был Вифлеемский владыка. Действительно, можно заметить, что с возвращением его из ссылки копошившееся в братстве противопатриаршее движение начало принимать размеры настоящей, открытой манифестации. На стороне противников Его Блаженства были: сперва один архиерей (Газский) и 9 архимандритов. Теперь число их, говорят, возросло до 35. Уже они подавали жалобу на Патриарха местному губернатору, Вел<икому> визирю и Вселенскому Патриарху, ответом на которую будто бы последовал совет из Константинополя обеим сторонам: сделать взаимные уступки.

В чем же вопрос и из-за чего распря? Противники требуют от Патриарха исполнения данных будто бы им при своем избрании на патриаршество каких-то обещаний административного значения, по насмешливому же выражению самого Патриарха требуют себе «парламента», предоставляя ему звание председателя в оном. Ни для кого не тайна, что сущность всего движения есть один денежный вопрос, а вовсе не те или другие административные реформы. Прежде всего, слышится обвинение, что никому не известно), сколько Патриарх получает из России денег и на что их употребляет. Как всегда бывает в подобных случаях, ослепленные желанием приобрести себе новые права не видят, какую яму роют под самими собою. Тех же прав контроля и распорядительного в делах участия за членами Святогробского братства потребуют себе и арабы, как единственная в крае православная стихия. Что тогда останется в руках Патриарха со всем восставшим против него Братством, до которого, по крайней мере у нас в России, никому нет дела? Впрочем, все это новое настроение в Иерусалимской Церкви (собственно в Патриархии, или еще прямее: в Патриаршем монастыре) может быть и кстати вышло перед окончательным решением с нашей стороны вопроса о доходах Святого Гроба с его бессарабских имений.

Минувшие православные святки проведены были святоградским населением в полном затишье. Праздник Рождества Христова, разумеется, провели все, кто мог, в Вифлееме, куда накануне с большим торжеством отправился Патриарх. Наши консульство и Миссия тоже имели там своих представителей. День Богоявления, или по-здешнему Светов, с неменьшим торжеством отпразднован был на Иордане, куда тоже ездил сам Патриарх вместе с начальником нашей Миссии. Думаю, что до конца жизни останутся живопамятными у тысячи поклонников наших эти благодатные дни, проведенные нами на берегах святой реки. Тепло было совершенно летнее. Ночной бивак, с сотней разведенных огней, движением, шумом и гамом неописанными, представлял поистине чарующее зрелище; особенно таким казалось полночное совершение великого водосвятия между утренею и обеднею на самый праздник. Весь берег покрыт был народом с зажженными свечами, тихо горевшими при совершенном безветрии и так же тихо отражавшимися в освящаемой воде. Множество наиболее усердных, особенно из наших поклонников, стояли в белых рубашках со свечами и сосудами прямо в реке во все время чтения молитв. Можно вообразить, каким громом разнеслось потом «над водами многими» и по всей окрестности русское пение: Во Иордане крещающуся Тебе Господи…

Закончу свою иерусалимскую реляцию приятным известием о начинающемся возвращении целыми массами в православие местных жителей, совращенных в латинство частью в незапамятные, частью уже в наши времена. Первый шаг такого рода сделали десяток семейств в селении Айн-Карем, предположительно в евангельском граде Пудове (Лк. 1, 89), а по говору наших поклонников – в Горней. По греческим порядкам, всех их снова крестили чрез полное погружение, не переменяя однако при этом их имен. Происходило все это в июле месяце, а в декабре примеру их последовали более 200 человек из самого Вифлеема, где так сильно укрепилось латинство еще со времен крестовых походов. И этих новообращенных также принимали в лоно Православной Церкви через полное крещение. Действующим лицом при этом выступала, конечно, Греческая Патриархия, но общий говор и превратные толки католиков называют дело прямо русским, и вдобавок – покупным… Ни малейшего нет сомнения, что пример Горней и Вифлеема нашел бы себе последователей в Бет-жала, в Бет-сахур и проч., если бы люди, вместе с возвращением в православие, нашли себе и защиту (от своего правительства!) у кого-нибудь, кто бы им заменил сильных и энергичных католиков. Имей в Палестине такое же значение русский консул, какое имеет во все вмешивающийся и ничем не смущающийся французский консул, дело православия тут пошло бы совсем иначе и – без всякого подкупа, в чем меня заверяло не дальше как сегодня одно компетентное лицо.

После праздника Крещения немало нашего брата поклонников выехало из Иерусалима, частью в Галилею, частью на Синай, а частью и домой в Россию. Их место не перестают пополнять вновь прибывающие с каждым русским пароходом пилигримы по преимуществу из южных окраин России – с Дону, с Кубани, реже с Днепра, еще реже – с Волги.

О. Отшибихин

Иерусалим, 10 января 1881 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 28 февраля 1881. № 9. С. 5–8.

Из Иерусалима

(письмо в редакцию)

Русские населители Святого Града пережили такой светлый праздник, каким не бывает иногда в Иерусалиме и самая Христова Пасха. Да и не одни мы, русские, попраздновали тут в минувшем мае месяце. Весь город был в движении и праздничном настроении. Еще в апреле месяце стало известно, что два великие князя русские посетят его в течение настоящего лета. Мартовский приезд сюда австрийского эрцгерцога 538 разохотил горожан к подобным зрелищам. Да, правду сказать, они давно уже и приучены к ним. Таким образом необычайного ничего и не заключал в себе для них разнесшийся слух о предстоящем посещении Иерусалима еще двумя принцами. Но для нас, русских, оно должно было иметь значение «события», которое мало назвать редким и необычайным.

Естественно, при слухе об августейших гостях в странноприимных заведениях наших (попросту: Постройках) все пришло в движение. Возымели место поправка, починка, уборка, переделка, и без того, впрочем, производимые каждое лето после Пасхи, по отбытии восвояси поклонников. Слухам положила конец телеграмма, полученная здешним консульством нашим 22 апреля из Рима, которою требовались отсюда некоторые климатические и гигиенические сведения о крае за текущий сезон от имени Их Высочеств, великих князей Сергия и Павла Александровичей. Так как ответ на нее был успокоительного свойства, то с началом мая мы уже и начали ждать к себе высоких гостей. Местный губернатор тоже получил от своего правительства уведомление о предстоящем посещении русскими принцами Палестины. Подобно тому, как султан принял на свой счет издержки странствования по Святой Земле австро-венгерского кронпринца, Его Величество ту же любезность пожелал оказать и русским великим князьям и командировал состоять при особах их того же самого военного сановника своего, который встречал и сопровождал здесь эрцгерцога.

Новая телеграмма из Неаполя известила здешнее консульство наше, что Их Высочества, великие князья Сергий и Павел Александровичи и Константин Константинович уже отплыли от берегов Италии, имеют намерение по пути зайти на несколько дней в Грецию и затем направятся прямо в Палестину на военном фрегате «Герцог Эдинбургский». Еще новая телеграмма из Афин известила нас 15 мая, что Их Высочества отъезжают из Пирея в воскресенье вечером – 17 числа, и в среду утром будут в Яффе. Дня за 3–4 перед сроком прибыл в Яффу из Константинополя и генерал-адъютант султана, Риза-паша, для приема высоких гостей. Начальники наших консульства и Миссии заблаговременно отправились туда же навстречу им из Иерусалима. Патриарх Иерусалимский Иерофей туда же послал от своего лица архиепископа Иорданского (in partibus) Епифания приветствовать августейших поклонников святых мест. Губернатор местный, конечно, прежде всех, уже находился там.

В Яффе на пристани устроена была особая лесенка с берега в море, обвитая по деревянному навесу плющом и украшенная цветами. Срочный день прибытия Их Высочеств совпадал с отданием Пасхи. После обедни в православной церкви так называемого греческого монастыря в Яффе, кончившейся часов в 8 утра, чиновство, прибывшее из Иерусалима, угощалось по обычаю кофе на приморском балконе у игумена и высматривало на поверхности моря давно ожидаемых военных судов русских (фрегата и клипера), направляя взоры свои к северо-западу, к «островам языков», по воображаемому румбу Эллады. Между тем приветственный дымок русский показался, против всякого чаяния, совсем с другой стороны, с юга, по Александрийской линии. Скоро из-за дыма выступили (конечно в поле зрительной трубы) и три мачты с широкими реями.

В 10 с небольшим часов фрегат уже бросал якорь (клипера не оказалось) в виду Яффы в открытом море, а с берега уже подплывали к нему три большие лодки с местным чиновством. По возвращении их с официального визита стало известно, что великие князья ступят на берег Святой Земли ровно в час пополудни и немедленно отправятся в колясках в Иерусалим, куда прибудут на следующий день утром между 9–10 часами, что все буквально и было исполнено. Празднующая шумнейшая толпа народа с энтузиазмом приветствовала на яффской набережной дорогих гостей и, бежа за колясками их, провожала их через весь город и за город далеко между садами по Иерусалимской дороге.

Около 6 часов Их Высочества с большою свитою остановились на ночлег при самом начале гор Иудейских у Латрунской (недавно выстроенной) гостиницы под палатками. Ранним утром, почти еще ночью, весь лагерь поднялся на ноги, и снова вереница колясок (в большинстве простых рессорных телег или «фургонов») покатилась по единственному палестинскому шоссе, в течение четырех часов все поднимаясь выше и выше навстречу восходящему солнцу. За час до Иерусалима, в так называемой «Колонии», была небольшая остановка. Их Высочества оделись в парадную военную форму и тут же были вторично приветствованы от имени Патриарха Иерусалимского его наместником, архиепископом Севастийским (in partibus) Никифором, и делегатами других общин и учреждений иерусалимских. Густая несчетная толпа народа усыпала всю Яффскую дорогу от стен Иерусалима до первой башни и шумно, радостно приветствовала высоких гостей, приветливо раскланивавшихся ей на обе стороны до самых Яффских (Вифлеемских – тоже) ворот города. Здесь Их Высочества сошли с колясок и пешие проследовали узкими улицами города в несказанной тесноте и толкотне, предшествуемые детьми местной православной школы, певшими приличные случаю стихи, пока не вышли на площадь храма Гроба Господня, битком набитую также народом.

В дверях храма Воскресения Христова их встретил в полном облачении Его Блаженство Патриарх Иерофей с почетнейшим духовенством и членами нашей Духовной Миссии, приветствовавший их краткою речью и проведший их оттуда ко Гробу Господню. Глубокое умиление напечатлено было на светлых лицах христолюбивых поклонников-князей, когда они вышли из Богоприемной пещеры. По желанию их тут же, на площадке перед Гробом Господним, отправлено было благодарное молебствие Господу Богу о благополучном прибытии их в Иерусалим, обращенное совершавшею оное нашею Миссиею прямо в молебен свв. Константину и Елене, по случаю тезоименитства одного из высоких гостей. Под руководством самого Патриарха, при пении приличных стихир по-гречески, Их Высочества обошли с зажженными свечами в руках все находящиеся внутри храма святые места и затем посетили Патриарха в его комнатах. Оставив город, они направились в Русские Заведения, где радостно встречены были, при звоне колоколов и шумных благословениях поклонников, нашим духовенством в соборной церкви Живоначальной Троицы, откуда перешли в приготовленные для них в консульском доме комнаты. Таков был восторженный прием Их Императорских Высочеств в Иерусалиме в приснопамятный день 21-го мая 1881 года.

Трое великих князей русских утешали Святую Землю своим присутствием 10 дней. С первого же раза всем было ясно, что посещение ими Палестины имело исключительно поклоннический характер. К похвальбе христианства и к счастью нашей Православной Церкви, это были истинные поклонники Евангелия (Ин. 4, 23) в полнейшем и точнейшем смысле слова, коими утешались все без исключения вероисповедания, по общему и единогласному отзыву разноплеменного населения Иерусалима.

В первый же день своего пребывания здесь Их Высочества посетили Елеонскую гору, так как это был вместе и праздник Вознесения Господня, а ночь того дня провели у Гроба Господня, слушая заупокойную службу по блаженной памяти Государыне Императрице Марии Александровне, по случаю ее годовщины. Затем еще три раза они собирались на ночное богослужение в храме Воскресения да раз присутствовали (в воскресенье 24-го мая) при торжественном патриаршем богослужении там же. Даже в день выезда своего (30-го мая) из Иерусалима они еще слушали ранним утром божественную литургию на Голгофе. Успели за то же время побывать в Вифлееме, в Горнем граде Иудове и на Иордане, везде первым делом своим имея молитву, глубокую и сердечную, пленявшую всех, видевших их светлые юные и прекрасные лица, благоговейно склонявшиеся на каменный помост или прямо на землю при одном слове о святости того или другого места.

Зрелище подобного боголюбия на святых местах напоминает пламеневших верою и любовию ко Христу царственных личностей св. Елены, блаженной Евдокии, Готфридов и Балдуинов. Исключая поездки на Иордан, Их Высочества все время жили и ночевали внутри Построек наших, где разбито было при этом случае и несколько палаток под русскими и турецкими флагами. Все три великие князя говели и приобщались Святых Тайн у Гроба Господня. Тому же доброму правилу следовали и матросы фрегата и клипера «Жемчуг», приходившие из Яффы в Иерусалим двумя сменами и успевшие в кратчайший сравнительно срок обойти все святые места и даже побывать в Вифлееме. Вообще, это был настоящий русский праздник в Святой Земле, которого память надолго останется между жителями края.

А. и Б.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1881. № 28. С. 4–6.

Из Иерусалима

В Европе, между людьми исторической науки, немалое впечатление произвел разнесшийся в первый раз еще прошлогодним летом слух об открытии в Иерусалиме древней записи времен царей Иудейских и, может быть, самого Соломона. После наделавшего такого шума между гебраистами пресловутого «камня Моавитского царя Месы» (по нашей славянской библии – Мосы), излагавшего обстоятельства победы сего царя над царем Израильским на чисто еврейском языке и писанного особенного характера буквами, частью сходными, частью нет, со всеми известными образцами древнего еврейского письма, естественно было ученым семитологам ожидать подобной же находки и в самой земле иудейской, некоторым образом как бы пристыженной моавитским памятником, начавшим играть роль высшего авторитета.

Ожидание это раздуто и подогрето было, вслед за открытием Месина камня, в неимоверном множестве появившимися в Иерусалиме мнимо-моавитскими надписями, смутившими весь ученый мир своей наглой фальсификацией и, несмотря на свой глубокий апокрифизм, успевшими пробраться со славой в музеи Европы. Всем известные во Святом Граде «сих дел мастера» распрощались при этом со своей прежней профессией выделывать набатейские «надписи и с остервенением кинулись на фабрикацию новоявленных моавитских», зарабатывая неслыханный процент – ста на единицу, так как материалом для подделок служила дешевейшая статья – глина 539. Срамнейшие и безобразнейшие статуэтки – и целые аршинные идолы, – горшки, кувшины, лампы и все, что можно придумать, доставлялось будто бы из-за Мертвого моря (и то большею частью под секретом, чтобы не узнали бейрутские начальства!), украшенное непременно семью дырками в линию вертикально или горизонтально, в честь семи планет, и покрытое надписями на всех пригодных (и непригодных) местах изделий, состоящими из набора букв, копированных с Месина памятника и не дающих никакого смысла 540. Усилиями серьезных людей науки, и главным образом французского археолога г. Ганно, прославившегося открытием Месиной записи, доверие к моавитской фабрикатуре иерусалимской было подорвано лет 5 тому назад окончательно.

А между тем, интерес к подобного рода древностям, возбужденный раз, оставался в прежней силе. Оттого понятно, с каким нетерпением все, кого дело касалось, желали узнать что-нибудь положительно верное о вновь открытой в самом Иерусалиме находке, сопернице моавитской хроники. Опасение встретиться с подлогом, к сожалению, ставшее законным в таком святом месте, как Иерусалим, предшествовало при этом всему другому.

Но имя честного человека и компетентного археолога, с которым связывалось открытие иерусалимской древности, к счастью ручалось за ее подлинность и безошибочность. Это был в некотором роде старожил места, из чужеземцев, немец родом, архитектор городской, г. Шик 541, известный уже множеством статей о Палестине археологического характера. Он первый сообщил положительные сведения об интересной находке, оказавшейся шестистрочной надписью, высеченной на природной скале буквами одного характера с Месиным памятником и находящеюся внутри Силоамского канала, т. е. узкого туннеля, проведенного в неизвестные времена под южной оконечностью древнего Иерусалима, находящеюся за стенами теперешнего города и известною у ученых под библейским именем Офелъ.

Туннель этот соединяет теперь оба известные источника воды, которой снабжается город (помимо множества систерн с дождевой водой): Источник Девы и Силоамский. Собственно говоря, источник в прямом смысле слова тут один, именно – первый, из которого вода проведена подземным каналом во второй. Оба равно могут называться Силоамскими, потому что лежат насупротив деревни Силоама, и когда в священных книгах говорится об источнике Силоамском, то еще надобно доискиваться, о котором именно из них идет речь. Так как при втором устроен был и обширный водоем, а при водоеме были несомненно и значительные постройки, в христианские же времена и церковь, то обыкновенно имя Силоама приурочивалось издавна уже ко второму источнику, или точнее устью источника, находящемуся при сказанном водоеме. В это устье, имеющее снаружи вид двери с округленным верхом, и спускаются по ступенькам приходящие за водой. В летнее же время там купаются охотники до прохлады, причем не редкость, конечно, что и углубляются в туннель на некоторое расстояние.

В одно из таких купаний прошлым летом несколько мальчиков проникли до места, где на правой (восточной) стенке туннеля при самой воде, и частью даже в воде, увидели гладко обсеченное в виде плиты небольшое пространство, покрытое рядами значков, которые приняли за буквы неизвестного письма. Немедленно уведомлен был о находке г. Шик. Первое наблюдение показало ему, что это действительно есть надпись древнейшего времени. Сперва он скопировал ее раз и два и копии отправил ученым в Германию для исследования. Потом, нашедши возможность спустить воду из туннеля и осушить надпись, он перевел ее многократно на пропускную бумагу и дал возможность таким образом отпечатать ее в facsimile в журнале немецкого Палестинского Союза. «Возбужденный ею в союзе интерес вызвал в Иерусалим самого издателя журнала, г. Германа Гуте (Guthe) 542, который многократно поверял копии с подлинником 543 и, недовольный отчетливостью последнего, нашел способ химическим путем снять с камня надписи веками накопившийся осадок воды в виде силиката, после чего действительно возможно стало читать писанное не только глазами, но, так сказать, и руками.

Наконец, по внушению возвратившегося снова в свою любимую Палестину (в звании французского вице-консула в Яффе) г. Ганно на днях сделано несколько весьма удачных слепков надписи из гипса – отрицательных и положительных. Теперь остается только знатокам дела на полном досуге заняться изучением и разбором надписи, оказывающейся, как и следовало предполагать, памятной запиской о прорытии подземного канала. К сожалению, есть на камне места с испорченной поверхностью, затрудняющие чтение. На 40 верно прочитанных слов предположительно должно оказаться 10–15, которые предстоит угадать. Ни даты, ни собственных имен распоряжавшихся или занимавшихся делом лиц нет вовсе в записи, и сомнительно, чтобы их место было там, где попорчен камень. В одном месте говорится о «трех локтях» (вероятно, вышины туннеля), в другом можно угадывать выражение: «двести и тысяча» (конечно, всей длины туннеля) тех же локтей. Будем ждать от гебраистов точного и полного перевода этой, во всяком случае весьма ценной, археологической находки.

В упомянутом «Журнале Немецкого Палестинского Союза» 544 есть две весьма любопытные статьи некоего Klaiber'a о «Сионе и граде Давидове» и об «Акре», указывающие, на основании Библии и сочинений Иосифа Флавия, истинное положение этих трех местностей. Автор убежден, что и Сион, и древнейший Иерусалим Давидова времени, и позднейшая Акра, или крепость сирийских царей, – все лежало к югу от местности Соломонова храма и следовательно на Офеле – на теперешнем покатом холме, простирающемся до самого Силоамского источника. Не обинуясь потому, он называет теперешний Сион Pseudozion. В этих же мыслях и с целью подтвердить их топографически, и бывший здесь археолог г. Гуте производил на Офеле долговременные раскопки. О результате их, конечно, не замедлит узнать ученый мир из немецких газет Берлина, где теперь находится ученый муж, принимая участие в Археологическом Международном конгрессе.

Из отжившего мира заглянем в животрепещущую действительность града Давидова. Летний сезон всегда есть более или менее тоже не живой сезон и для него. Отсутствие поклонников и шумных празднеств церковных кладет на него печать пустыни. А тут еще, вдобавок ко всему другому, наступившие недавно неслыханные жары (32 и 33 градуса по Реомюру в полдень) окончательно делают его Аравией. Несмотря однако же на то, дорогой и блажащий праздник Успения Божией Матери, совпавший на сей год с мусульманской пасхой (Байрамом), шумно и весело был отправлен христианским населением города в палящей юдоли Иосафатовой.

Накануне его было обычное всеторжественное «отпевание» (по говору поклонников наших) Богородицы, при Ее Гробе в Гефсимании, всем духовенством, причем православная стихия имела удовольствие вновь увидеть столько памятного ей «святого Петра» (по-русски) и «Мутран-нура» (по-арабски), т. е. вновь пожалованного сим титлом, митрополита Петры Аравийской, бывшего архиепископа Севастийского Никифора. Ожидаются и другие производства в высшие духовные степени в местной Патриархии, большею частью именословные перемещения с одной кафедры in partibus на другую таковую же. Поговаривают о восстановлении (in aère 545) епархий Кесарийской и Скифопольской. Важнее этого обещаемое вскорости новое уложение святоградской общины (Патриархии – тоже), по которому, как говорят, все архиереи будут жить каждый в своей епархии, все доходы Святого Гроба будут всем известны, монастыри-ханы будут обращены в настоящие монастыри, для поклонников устроятся (?) особые приюты и пр. и пр.

С каждым пароходом ожидается в Святой Град высший магометанский духовный сановник, вроде шерифов Мекки и Медины, который бы не подавлялся весом христианских Патриархов и мог держать высоко знамя ислама. На такие ходули ищет поставить свое мусульманство в Иерусалиме французски образованный местный губернатор, с ревностью восстановляющий в крае все пришедшие в упадок и разрушение памятники калифов и других вождей магометанства. По его же инициативе прислан в Иерусалим из Константинополя один чиновник, называемый здесь просто ревизором, который должен внимательно смотреть за раскупаемыми Европой в Палестине участками священной земли, видевшей когда-то возношение пророка Божия в седьмое небо.

К событиям нашего поклоннического мира надобно отнести случай не так давно утонувшей в Иордане одной послушницы русской Евдокии, недавнюю кончину всеми жалеемой смотрительницы нашего здесь госпиталя, сестры (милосердия) Ольги и за час перед этим сообщенное на Постройки известие о найденной умершею на дороге Иорданской римской поклоннице католичке Маргарите. Одна-одинешенька бродила себе, куда глаза глядят, и добродилась до солнечного удара! Смотрительница нашего приюта Иерихонского там же, на месте кончины ее, и погребла несчастную. Et jacet in расе 546.

О. Загородкин

Святой Град, 19-го августа 1881 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1881. № 38. С. 4–5.

1882

Иерусалимские впечатления

Окончив свое поклонническое странствование по Св<ятой> Земле со всем желанным успехом и душевным наслаждением, я спешу поделиться с вами некоторыми из своих впечатлений, оговариваясь за курсивное слово самою «вещей истиною». О всех-то впечатлениях и нет возможности, да, конечно, и нужды, а я прибавлю – и пользы говорить в услышание всех. Итак, начинаю типически с «погоды».

Прибывши в святоименный город в начале декабря, мы, конечно, и не думали встретиться там с нашею русскою зимою, т. е. с снегами и морозами, в чем действительно и не обманулись. Застали там лицо земли не убеленным, хотя в то же время и не украшенным зеленью и цветами. Стояла сухая и холодная погода. Холодною называю ее относительно, т. е. по утрам термометр показывал градусов 5 тепла, к полудню 8–10 и в редкость даже 12, но никак не больше. Выпавший в конце октября ранний и благознаменательный дождь давно был всеми забыт, и беспрерывное сухопогодье в течение всего ноября месяца навевало на жителей края самые печальные мысли об участи хлебных посевов, а также и вообще о будущем сборе плодов.

В день св. Саввы 547, который в Палестине действительно считается праздником, в соответствие праздничному знаку, стоящему впереди его во всех наших славянских святцах, в первый раз мы увидели постоянно ясное небо иерусалимское подернувшимся мглою, предвестницею сильного ветра и за ним (не всегда) дождя. В праздник всемирного святителя Николая действительно пришел желанный гость небесный и затем держался еще два дня, к несказанной радости всего населения. Пустые систерны городские наполнились дорогою стихиею, и вещий источник Иоава потек целою рекою по дебри лжеогненной к монастырю св. Саввы и далее в Мертвое море. 10 декабря опять возвратились ноябрьские сушь и стужа в палестинском смысле слова. Так прошли все святки.

Около Крещения вершины Иудейских гор приятно белели от тонкой пелены снега или точнее инея. Помню, что на следующий день по возвращении нашем с Иордана утром термометр стоял на нуле, что равносильно в Св<ятой> Земле нашему морозу. Холодный восточный ветер стоял потом беспрерывно недели две и возбуждал в народе большую тревогу за посевы. Утешением служило пророчество какого-то еврея, что на полнолуние выпадет снег. По унаследованной Палестиною от времен древних и лет вечных вере в слово вещих людей, действительно с любопытством ожидали пророчественной «пятницы» (22 января). И действительно накануне, идя ко Гробу Господнему на всенощное (в настоящем смысле слова) богослужение, устроенное нашею Миссиею по желанию поклонников, мы, могу сказать, уже плыли по грязи, защищаясь от дождя и ветра всем, что кто мог придумать. Возвращались же (часа в 4 утра) из города домой уже при полном свете луны и звездном небе, подтрунивая, правду сказать, над пророком иудейским, которому еще за несколько часов перед тем готовы были отдать дань удивления. И что же? Ночью в ту самую пятницу с неимоверною силою дувший в течение всего дня ветер вдруг стих, и пошел снег! К утру его были уже целые непроходимые суметы. Самохвалебному шуму и гаму еврейского населения города конца не было. Оказалось, впрочем, что кроме иудея столь же задолго пророчествовал и один патер францисканского монастыря. Во всяком случае, честь предведения осталась не за православными.

Когда одному известному «святому» (официальный титул) из Патриархии наши поклонницы делали в подобном смысле простоватое замечание, его святость, говорят, отделывался цитованием слов Евангелия: Лицемеры! лице небесе умеете рассуждати, знамений же временам не можете искусити548… Ловко, конечно, но едва ли к делу пришлось евангельское изречение. Как бы то ни было, напророченный снег то убывал до полного исчезновения, то снова показывался до самого конца месяца. Весь февраль и весь март затем погода стояла, сравнительно говоря, холодная. До настоящего тепла градусов в 15 почти ни разу не доходило. Самая Пасха Христова, по тамошнему судя, не была из теплых. Даже в апреле, для Палестины уже жарком месяце, отправляясь восвояси из Св<ятого> Града и трясясь в немецком фургоне, мы в то же время тряслись и от пронзительного холодного ветра.

Вообще для того, кто привык представлять себе Палестину с палящим солнцем, безоблачным небом, пылью и духотою, на того истекшая тамошняя зима служила истинным разочарованием, особенно же, если присоединить к климатическим условиям места еще и то, весьма чувствительное для нас, северяков, обстоятельство, что там приходится жить нам в комнатах нетопленных, для нагревания которых нередко приходится отворять окна и впускать внутрь их воображаемый теплый воздух в 10 или 12 градусов выше нуля.

Теперь череда слову о комнатах, только что упомянутых, Не говорю о городских, нанимаемых nolens-volens 549 поклонниками в разных так называемых «монастырях», справедливее же постоялых дворах, чествуемых именами Панагии (Богоматери), Продрома (Предтечи), святых Архангелов, Феодоров, Георгия, Димитрия, Николая, Харалампия, Екатерины и проч. Это суть малые, низкие, сырые, так сказать, погреба с каменными нарами и таким же полом и – ничего более. Поклоннические комнаты на наших Постройках (так доселе зовется наше поклонническое заведение за стенами города), конечно, несравненно лучше, просторнее, выше, суше, чище, светлее и т. д.; но от непомерного скопления в них временных обывателей, особенно же обывательниц, тоже нельзя назвать их во всех отношениях удовлетворительными, до того, что их лучше бы не показывать взыскательным туристам Европы и Америки. Мы слышали, что какой-то француз не так давно крепко не похвалил в своей печати наши «ночлежные дома» в Иерусалиме.

В самом деле, Иерусалим – такое место, где все хотят видеть нечто особенное, преимущественное, лучшее и где все ко всему присматриваются внимательнее, чем в других местах. Следовало бы потому и нам показать там, как говорится, товар свой лицом. Но как сделать это? Где взять средств, чтоб выстроить палаты на две, на три тысячи человек, как завести в них желанный комфорт, даже простой порядок, и к кому отнестись за всем этим в видах улучшения дела? К Палестинской Комиссии? к Синоду? к публике? к правительству?.. Что крайне необходимо увеличить помещения в «Женском» напр<имер> доме Заведений, это вопиет в уши всех. Дело доходило в этом году до того, что в одной комнате помещалось 20 и 25 женщин, а на одну койку причиталось по пяти человек! При таком скучении живых движущихся и вечно чем-нибудь рукодельным занятых существ, уже не до чистоты, не до тишины, не до свежего воздуха, особенно если припомнить, что почти все ежедневное пропитание их сосредоточивается в дымном и марком самоваре. Удивляться надобно, как еще сравнительно очень немного бывает между ними заболевающих, и смертности отводится вообще самая незначительная пропорция. Но довольно и сего к сведению интересующихся нашим поклонническим делом.

Духовная сторона сего дела, вообще говоря, идет своим, и добрым, порядком. Люди находят полное удовлетворение своим немногим потребностям, понятиям и чаяниям. Служба Божия у Гроба Господня бывает ежедневная или лучше еженощная, и храм Воскресения Христова положительно каждую ночь наполнен бывает нашими поклонниками. Служат там конечно все греки, но все без исключения служащие из них знают читать по-славянски настолько, что возгласы и ектений почти наполовину слышатся русские. А пение за обедней, особенно начиная с Херувимской и по самый причастен, чуть ли не постоянно производится нашими поклонницами. Даже, помню, на самую Пасху, при патриаршем служении на Гробе Господнем наши певицы, несмотря ни на какие усилия греческих псалтов удержать за собою пение, овладели им, к удовольствию, разумеется, всех иностранцев, любопытствовавших видеть пасхальное служение на самом месте Воскресения Христова.

Посещение св<ятых> мест поклонниками совершается раз и навсегда установленным порядком. Есть особенно назначенные для того два проводника, один – духовное, другой – светское лицо. При их экскурсиях на Елеон, в Горнюю и к Дубу Мамврийскому в этот год почти всегда сопровождал их, кроме того, и иеромонах Миссии, служивший для них, где можно Бож<ественную> литургию, где – простой молебен. Их путешествие на Иордан и в Галилею бывает целым караваном в тысячу и более человек, в сопровождении тоже кого-нибудь от Духовной Миссии и из чинов консульства. Первое бывает, главным образом, ко дню Богоявления и затем неоднократно повторяется. Второе на сей год имело место на 4-й неделе поста и продолжалось со 2-го по 13-е марта при весьма неблагоприятной погоде. Много ожидалось больных вследствие сего, но, сверх чаяния, дело обошлось благополучно. Один только старик заболел в Назарете дифтеритом и там скончался.

Первая и последняя недели Великого поста посвящены были гонению. Причастников на первой неделе было столько, что духовенство вынуждено было служить обедню в обеих церквах Миссии. Для исповеди такого множества народа приглашались кроме членов Миссии и поклонники иеромонахи. Весьма значительное число нас, по преимуществу поклонниц, исповедовались и в греческой Патриархии у архиереев, особенно же у «владыки» Епифания Иорданского (in partibus), отлично владеющего русским языком.

Вообще я заметил в поклонническом мире нашем преобладающую идею разрешительной обедни. Со всех концов России шлются ко Св<ятому> Гробу несчетные суммы на сию самую обедню. На осведомление мое о существе этого пресловутого и весьма дорого оплачиваемого богослужения, мне вполне компетентные лица Патриархии говорили, что в их (греческом) языке даже слова нет, соответствующего слову «разрешительный», что это мы сами русские выдумали такое название и придали обыкновенной заупокойной обедне, совершаемой там б<ольшей> ч<астью> на Голгофе, обыкновенно одним из проживающих в Патриархии безземельных архиереев, с тою разницею, что он на Великом входе читает по требнику одну из исповедных и одну из отпевальных молитв, прочитывая (большею частью перевирая) сотни имен по представляемым ему запискам. Хорошо было бы привести во всеобщую известность по России то, что такое есть в сущности «разрешительная обедня» и что о ней у нас думают. Нельзя сомневаться, что у нас слишком конкретно понимается слово разрешение, что, по мнению народа, достаточно прочтения на Св<ятой> Голгофе, при сказанной обедне, известного имени, чтобы носящий его разрешен был от всякого, или именно такого-то, греха, и что целый разряд грехов снимается с человека только в Иерусалиме, у Гроба Господня на разрешительной обедне.

Начав писать об Иерусалиме, о значении его для нас и о нашем для него, о его бывшем и бывающем, о думаемом и пишемом по поводу его и проч., не предвидишь конца слову. Отдохнувши и удосужившись, мы надеемся возвратиться к беседе о нем.

А.

30-го апреля 1882 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1882. № 20. С. 5–6.

Иерусалимские впечатления

(письмо второе)

От поклонников обратимся к местам поклонения.

Первую и драгоценнейшую святыню Иерусалима и всей Палестины, да конечно и всей земли, составляет Гроб Господень, под коим надо разуметь целую массу зданий, образующих собою одно целое, которого только весьма небольшая часть есть собственно Св<ятой> Гроб, Гроб Божий, и просто Гроб, мудренее – Кувуклий (с греческого, а вероятнее – латинского языка: cubiculum), а по-книжному, по крайней мере по книгам наших русских писателей, часовня Гроба Господня, а иногда еще и Ротонда. Кроме Гроба Господня, равноценная святыня в здании есть и Св<ятая> Голгофа, когда-то составлявшая как бы пристройку или придел к главному зданию, а теперь вошедшая под одну с ним крышу. Третья, не уступающая первым, святыня есть место Обретения креста Христова. К святыням этим примыкают с разных сторон так называемые монастыри разных вероисповеданий, с церквами, кладовыми и жилыми комнатами. Самый большой и значительнейший из них есть православный или частнее – греческий, включающий в себе и великую церковь Воскресения Христова; за ним следуют: латинский, с целым лабиринтом келий, армянский, значительно уступающий ему, коптский и сирианский – состоящие каждый из одной комнаты. Эти пять евангельских мудрых дев 550, как аллюзивно назвал мне их один старожил Св<ятой> Земли, памятуя притчу Господню, еженощно возжигают свои светильники в чертоге своего жениха и исходят в сретение Ему каждая с своим славословием.

Мы – русские – естественно игнорируем другие вероисповедания, хозяйствующие при Гробе Господнем, и все великое и преименитое здание зовем «греческим». Мне ни разу не пришлось подслушать, чтобы какая-нибудь поклонница наша, хотя по ошибке, назвала его своим или православным или еще в какой-нибудь другой общей форме. Греческим его зовут и пишут и другие вероисповедания, а за ними вся печать европейская и наша. Такое понятие проще и практичнее. К нему мы и привяжемся. Понятно, что самый Гроб Господень и окружающая его площадь, составляющие общую собственность вероисповеданий (по крайней мере, трех первых), не делает ни одно из них вполне ответственным за то положение, в котором находятся. Оттого мы и удерживаемся заявлять те pia desideria 551, какие, думаем, всякому стоящему перед Кувуклием (Кувуклией – по говору наших поклонниц) и ходящему вокруг нее, приходят в голову.

Темная, чуть не черная, с тяжелым архитектурным характером, растрескавшаяся, запыленная, замасленная, облепленная без порядка и симметрии иконами и подсвечниками, цветочными вазами и пр., эта первая святыня христианского мира далеко не соответствует своим печальным и сравнительно некрасивым видом своему внутреннему величию и безмерному значению. Ее всю надобно сделать из дорогих металлов и драгоценных камней.

Но у седми нянек дитя без глазу, по пословице. – Св<ятая> Голгофа находится значительно в ином положении. Она почти вся греческая. Низ и верх ее исключительно принадлежал православным. Средняя, важнейшая, часть ее разделена почти пополам между православными и католиками, и разделена так, что каждое вероисповедание полновластно в своем участке. Латинская половина представляется мало или и совсем не украшенною, в силу обычая Латинской Церкви завешивать по праздникам стены святилищ разными дорогими тканями. Греческая половина чуть не с самого пола по стенам, аркам и сводам вся расписана, но как расписана! Человек с художественным развитием, тонким религиозным вкусом и историческим чутьем, вместо усиления, – посредством сей «азбуки безграмотных», т. е. иконописи, – своего благонастроенного чувства, смотря на неумелые стенные изображения голгофские, теряет его, – не от развлечения, а от огорчения.

Самое первое, и существеннейшее на св<ятом> месте, изображение в натуральную величину распятого Иисуса Христа, предназначаемое к сокрушению молящейся души одним своим удачным выражением, – скажу со слов множества подобных мне поклонников, – чуть не останавливает порывов ее своим холодным, вялым, совершенно обыденным типом. Где, как не на самом месте распятия Богочеловека, пожелать верующему сердцу увидеть верх живописного искусства, проверенного всем евангельским сказанием? Долг неотложный позаботиться об этом лежит на том, кто владеет и распоряжается местом. При известном недоверии греков, и вообще – православных, к характеру «западной» иконописи, разве нельзя достичь желаемого руками своих православных художников? Понимаю чувство ревнования, более или менее простительного, патриотов эллинства 552 ко всему, что не есть их непосредственное, национальное, свое. Так, есть же у них в Афинах, как слышно, «политехническая школа» с живописным отделением, вероятно, недаром носящая свое имя. Отчего не сделать святогробскому начальству необходимый заказ в ней? Не сомневаемся, что сама государыня греческая поспешила бы от себя сделать, что нужно, если бы сделано было ей подобное предложение. Намазанные по сводам Голгофы золотые звезды с страшными «лицами» солнца и луны и разными украшениями в стиле рококо ждут не дождутся, думаем, замены себя благородной византийской орнаментовкой по золотому полю, образцов которой не искать стало на Востоке.

Что, так сказать, в миниатюре говорится о Голгофе, то в громадных размерах может (и непременно должно) быть приложено и к великой Воскресенской церкви, внушающей не только скорбь или досаду, но просто ужас совершенно оставленным и пренебреженным видом своей внутренности, особенно в верхних частях. Это ли – первейший и славнейший храм христианский, в котором все должно быть в высшей степени изящно и великолепно! Чему приписать такую невзрачность, обветшалость, заброшенность единственного в мире святилища? На распорядителях его лежит всецело вина такого его положения. Сколько мы знаем, они суть полные хозяева во всем храме. Знают ли они (а можно ли не знать такой простой вещи!), что, за недостатком других вероятностей, им приписывают неблаговидную интенцию – картиною разорения и запущенности в главнейшей из святынь своих располагать сердобольных христолюбцев к большему и большему сочувствию их воображаемой крайней бедности и естественно к умножению затем их денежных пожертвований. Не напрасно говорю: денежных. Чтобы убедиться в том, пусть бы какой-нибудь из наших христолюбцев, вроде покойного Цурикова, обновившего внутренность нашего «Нового Иерусалима», предложил свои услуги разукрасить Воскресенский храм со всем, достойным его, великолепием, можно быть уверенным, что его не допустят до сего местные «убогие» распорядители. Относительно сего убожества мне передавали всем известный в Иерусалиме отзыв нынешнего досточтимого старца, так наз<ываемого> «игумена Св<ятого> Гроба», недавно тяжело болевшего и бывшего при смерти, как известно, безотчетно распоряжающегося поклонническими взносами на Гроб Господень. Он говорил будто бы, что «обеспечил существование св<ятых> мест на все веки»… Характер греческий вовсе не такой, чтобы хвалиться миллионами (как это не в редкость бывает у нас). След<овательно> надобно верить, что другое нечто, а не убожество причиной убогой показности достопоклоняемой святыни.

Что сказано мною о первой из святынь иерусалимских, то же можно сказать и о всех других. Гефсиманский храм, Вифлеемский храм, Саввинский, Ильинский, а особенно достоплачевный храм Крестного монастыря – все это верх запущенности и опустелости, коим, по всей видимости, и конца не будет, пока не будет конца преобладающей в делах святогробских системе. Система эта, может быть отлично годившаяся 100 и 50 еще лет назад и довольно пластично выражаемая нашею пословицей: «По Сеньке и шапка», совсем не приходится по нашему времени. Хуже всего, что она ставится в связь с досточтимыми преданиями, с освященными временем обычаями, с исключительными нуждами Иерусалимской Церкви, с опасениями за новшества, точнее же – за упадок эллинского престижа в крае, и чуть ли не отождествляется не только с канонами, но и с самим Евангелием. Что тут делать?

На появление какого-нибудь смелого реформатора Патриарха нет надежды. «Кирилловская история» показала, что система сильнее не только наилучших, благих и общеполезных, но и самых злых и эгоистичных расположений души того или другого инноватора, действовавшего во всеоружии безграничной свободы и безответственности. Ее могло бы поколебать только истинное, настоящее убожество. Но упомянутая «обеспеченность св<ятых> мест на все веки» будет стоять за систему всеми силами. Мы тут, конечно, всегда будем «ни при чем», если будем продолжать довольствоваться значением безучастных зрителей и простых передатчиков усердных приношений христолюбивой России на Гроб Христов.

Истинно ревнуя о благосостоянии св<ятых> мест и о чести достоуважаемого братства Святогробского, которое мы видели своими глазами и, так сказать, осязали своими руками, по возвращении своем к домашнему очагу, продолжаем желать ему всякого блага, по псаломнику, веря, что оно взыскает Господа иЕго одного! В этих расположениях души, радуясь и за него (верно слово!) и за себя, мы не без удовольствия узнали, что правительство наше с глубокою серьезною думою остановилось на обсуждении способа наилучшего и благопотребнейшего распределения и употребления Высочайше и поистине Всемилостивейше присужденных Св<ятому> Гробу других двух пятых бессарабских доходов его. Не знаем, конечно, что и как выйдет из сего обсуждения, но ничто не мешает нам свою каплю опустить в море.

При св<ятых> местах в Иерусалиме, в Вифлееме, а затем и во всей Палестине есть столько требующего материального построения, воссоздания, исправления, украшения, упорядочения, обогащения – в чем первое убеждено (так по крайней мере заключил я из слов его) само святогробское начальство, – что нам нужно спешить помочь ему именно этими двумя пятыми в его первом и неотложном долге выполнить свою провиденциальную задачу в Св<ятой> Земле и стать если не выше, то хотя в уровень с делом пропаганды католичества и протестантства в крае. Лет на 10 станет неусыпного, совокупного с святогробцами, труда нашего на сем достохвальном и истинно богоугодном поприще. По Апостолу, сильные должны носить немощи немощных553. Щадя историческую самомнительность единоверцев наших, пусть мы не будем для них сильные, пусть будем только усердные, но вместе с тем и настолько искренние и смиренные, а главное – в решении своем стойкие и неутомимые, чтобы им не только не стыдно, но, напротив, желательно было идти рука об руку с нами.

От «мест поклонения» можно ли перейти смиренному «хаджи» к духу поклонения, цели, задаче, способам, приемам, последствиям его и пр., о всем этом еще будет время подумать.

Хаджи

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1882. № 28. С. 6–7.

Из Иерусалима

(покаянный караван; раскопки; подробности кончины и погребения Блаженнейшего Иерофея, Патриарха Иерусалимского)

В текущем году Святой Град был свидетелем не только редкого, но в течение целых веков небывалого явления – наплыва к св<ятым> местам в качестве поклонников 400 священников Латинской Церкви и всех – французов, образующих собою большинство, сущность, так сказать – душу пресловутого покаянного каравана (la caravane de penitence), задуманного остатком благочестивых людей «христианнейшей» нации Европы в виде демонстрации против своего «безбожного» правительства, раздутого ультрамонтанскими газетами и журнальцами 554 парижскими до размеров чуть не мирового события.

Невесть какие надежды возложены были на этот новый «мирный» крестовый поход католичества на схизматический Восток, так близко принятый к сердцу самим Св<ятым> Отцом Римским и с таким сочувствием встреченный всею (!) Европою, не исключая и некатолических стран. Почти с самого нового года началось движение в этом смысле по преимуществу в южных департаментах Франции. Открылись, путем печати, подписные листы в пользу преднамереваемого паломничества избранников французского общества в Св<ятую> Землю. Сборные суммы росли быстро и к Пасхе достигали уже итога в 60–80 тысяч франков.

Латинское население Святого Града естественно было в большом возбуждении по сему случаю. Число записавшихся поклонников варьировалось от 1000 до 1500. Стало известно вскоре после Пасхи, что отплыли из Марселя два специально для сего нанятых парохода, переполненных паломниками, преимущественно духовного звания, из коих один пристанет в Каире и высадит тех из них, которые желают начать свое поклонение в Галилее, а другой прямо направится в Яффу с желающими, прежде всего, быть у Гроба Господнего. Последний, действительно, и прибыл к месту своего назначения около палестинского праздника св. Георгия 555.

В этот день Иерусалим был уже в полном ожидании редких гостей. Но прибытие их началось только с 26 числа. Утром в этот день с большим шумом высыпало латинское население города на Яффскую дорогу. В 9 часу утра действительно прибыла первая партия пилигримов, патеры и дамы pele-méle 556, на 24 колясках, чего никогда еще не видали и даже не воображали увидеть жители города, хотя уже и приученные к зрелищу экипажей в течение минувших 10 лет, но даже и мечтать не дерзавшие о таком их количестве. При некоторых из колясок развевались и флаги, большею частью, впрочем, с именем известного в крае Кука и К°, взявшего на себя все продовольствие и все статьи по передвижке каравана в Св<ятой> Земле. Только одна коляска украсила себя белым флагом с словами: vive la France. У Гроба Господня, разумеется, ожидала этих первых крестоносцев дней наших торжественная встреча со стороны «Кустодии Св<ятой> Земли» и Латинской «Патриархии». Через два дня прибыла вторая партия; 29 числа – третья; но самый торжественный прием паломников был 30 апреля. В этот день галилейская половина каравана имела прибыть в Иерусалим сухопутьем, по большой Дамасской дороге. Она вся, или почти вся, должна была состоять из всадников и вследствие сего быть fortimposante 557… что и составляет всю суть дела.

Часа в 4 все бывшие здесь пенитенциеры выстроились рядами по Яффской дороге, с развернутыми знаменами, украшенными то иконами, то разными религиозными эмблемами, и часа два ожидали товарищей, представивши из себя несметной толпе обывателей тоже своего рода зрелище, даровое и весьма курьезное. Уже около 6 часов вечера соединились с ними галилейские поклонники, шумно приветствуя друг друга. И те, и другие составили тогда одну процессию, растянувшуюся более чем на версту по всей площади перед нашими Постройками, занявши всю ширину Яффской дороги, – впереди женщины, за ними мужчины (светские) и, наконец, духовные лица, составлявшие чуть не половину всего паломнического персонала.

По данному знаку началось всеобщее пение и вместе медленное поступление вперед к Яффским воротам города. Мы остановились внутри города за сими последними и проследили глазами всю процессию, произведшую на нас глубокое и благое впечатление своим порядком, строгим характером и благоговейным выражением лиц от первого до последнего. Женское пение не отличалось, впрочем, ни стройностью, ни церковностью. Почти то же можно сказать и о пении второго отдела процессионалов, даже слышались мотивы прямо шансонетные. Но зато громкое и напряженное пение духовенства, варьировавшее между тремя-четырьмя нотами, дышало истинной молитвой и умиляло сердце. Это был богохвалебный гимн: Те Deum laudamus 558.

У Гроба Господня, ради позднего времени, не было особенной церемонии на этот раз. Вообще же во все двухнедельное пребывание в Иерусалиме французского каравана можно было в каждую минуту дня встретиться где-нибудь на стогнах его, и преимущественно на Крестном Пути, с изъявлениями самого глубокого и беззаветного религиозного чувства людей, истинно и безотчетно верующих. А Гроб Господень, можно сказать, с утра до вечера окружен был коленопреклоненными фигурами не только женщин, но и мужчин, молившихся безмолвно по своим книжкам. В числе патеров был один проповедник, говорят, из знаменитых.

Между нередкими поучениями у Гроба Господня стольких пастырей и учителей общего содержания прорывались иногда и озлобленные нападки на схизму, царящую на месте святе, в укор единой истинной повсюдной Церкви Римской. А казалось бы уже самое наименование ее «римскою» должно было напомнить оратору, что он говорит о Церкви частной, а не всеобщей. Но логика и вера, особенно же – напускная, еще древними схоластиками признавались за величины несоизмеримые.

В праздник Вознесения Господня, в который одни латины имеют право служить в мечети-ротонде, возвышающейся над следом стопы Господней на горе Елеонской, говорят, отслужено было пришельцами 60 литургий. Можно из этого заключить, в какой широте раскрывалось у людей религиозное чувство! С праздником Троицы кончился весь поучительный спектакль французский в Святой Земле. «Чудотворный» 559 караван сел в Яффе на поджидавшие его, даровые пароходы, и под самыми благоприятными знамениями 560 отплыл к берегам прекрасной (но, увы! безбожной) Франции.

За исключением этой «благочестивой комедии», как называют французские газеты пенитенциарный pèlerinage своих компатриотов в Св<ятую> Землю, жизнь Святого Града не представляла в себе ничего выдающегося в наступивший, вообще затишный, сезон летний. Поклонники стали редкостью в городе, исключая наших, около праздника Троицы все еще считавшихся сотнями. Вифлеемские продавцы перламутов и других произведений своей индустрии, наводнявшие с самого Великого поста храмовую площадь, убрались с своим священным товаром восвояси. Магазины Патриаршей улицы, этот Кузнецкий Мост Иерусалима, обезлюдели. Именитый Никодем и пресловутый Шапиро по целым дням совсем не отворяли своих сокровищниц. Последний даже выехал куда-то 561, может быть опять в Аравию отыскивать следы пропавшего для истории, родственного ему, колена Симеонова.

Еще не так давно соперничествовавшие в Иерусалиме археологи немецкого и французского лагеря оставили поприще своих подвигов, добившись весьма значительного результата своих исследований, именно убеждения, что во времена Давида и Соломона Иерусалим занимал местность к югу от нынешнего города, по скату холма Офель, от стен Харам-Шерифа до Силоамского источника, и что там надобно искать исторических местностей: Града Давидова, замка сирийцев, Акры и самого Сиона, – где именно то или другое место, это конечно еще надолго останется вопросом.

Нельзя умолчать при этом о продолжающихся уже с полгода раскопках с северной стороны Иерусалима, по Дамасской дороге, в нескольких десятках саженей от стены города. По указаниям средневековых паломников, в этой окрестности находилась великая и знаменитая церковь св. первомученика Стефана, выстроенная императрицей Евдокией (Афинаидой), женой Феодосия II, в которой она и погребена. К нашему времени не осталось уже и следов этой когда-то славной постройки. Две-три засыпанные землей арки готико-арабской архитектуры, в недавнее время вынаружившиеся из-под холма, соседнего с скотобойнями городскими, одни говорили, что там что-то было в древности, но счесть их остатком императрицыной постройки не было никакого основания. Минувшей зимой хозяин прилежащего к упомянутым аркам пустопорожья, грек из обывателей иерусалимских, производя какие-то поправки на своем месте, случайно напал на остатки значительных построек в земле на глубине трех-четырех аршин. Предпринятые им раскопки выявили основания стен церкви – в 30 аршин длины и в 10 ширины, с алтарным полукружием на востоке. Немедленно огласилось, что найдена церковь св. Стефана. Вся внутренность ее была расчищена в надежде отыскать какой-нибудь ясный знак, подтверждающий предположение. Но все положительно, от тесных размеров здания до самой простой и невзрачной настилки пола, вполне сохранившегося, отклоняло мысль о царской постройке. Между плитами пола найден и осколок надгробной доски с уцелевшими 20-ю греческими буквами, по характеру письма, V или VI века, не дающими смысла. Уже одно нахождение этого обломка в помосте церковном говорит за то, что он упредил собой время настилки его и принесен отынуду. Раскопки продолжаются доселе по-за стенами открытой церкви и вынаруживают слабые следы существовавших кругом зданий. К востоку от алтаря открыты два небольших мозаических пола довольно искусной работы, прикрывавших, по обычаю древних, место погребения замечательных чем-нибудь лиц. Тут же найден и склеп, простирающийся под один из мозаиков с тремя открытыми гробницами небогатой постройки, в которых никак нельзя признать места покоя такого высокого лица, как императрица, еще менее – гробницы самого первомученика.

Совсем неожиданно пишущему это пришлось быть на днях свидетелем печального и далеко не обыденного зрелища – похорон патриарших. Православное население Иерусалима и всего края потеряло своего первого и главного члена, представителя, правителя, пастыря и отца, Блаженнейшего Патриарха Иерофея, занимавшего престол св. Апостола Иакова в течение 7 лет и преставившегося на 66-м году жизни, еще в полной крепости сил физических и умственных.

До своего патриаршества он немало времени жил в княжествах придунайских, заведывая тамошними имениями Св<ятого> Гроба, потом был начальником Святогробского подворья в Смирне, откуда и был вызван приговором Святогробского братства на патриарший престол. Иерусалиму еще памятен день (29 июня 1874 г.), когда местные (почти все – in partibus) архиереи рукополагали в Воскресенском храме своего Патриарха, «благоговейнейшего пресвитера во епископа Св. Града Иерусалима». Это редкое и трогательное обстоятельство было как бы залогом полного восстановления любви и мира на первопрестольной кафедре брата Господня. И действительно, по своей кротости, простоте и сердечности в Бозе почивший был вполне пригодным к тому органом. Его глубокое смирение, неизменная ласковость, общедоступность и любезная внимательность ко всем и ко всякому влекли к нему всякого, в том числе и нас, русских, любивших видеть его благое, светлое и прекрасное лицо и слышать его сердечный симпатичный голос.

Оттого легко понять, как все встревожились у нас на Постройках, когда вечером 28 числа истекшего мая вдруг огласилось, что Патриарх поблизости Заведений наших упал с лошади и сломал себе ногу. Кто как был, бежали все к месту несчастья, оказалось, что Блаженнейший действительно выехал в прогулку по Яффской дороге верхом, как это здесь принято, в сопровождении недавно прибывших в Иерусалим архиереев Назаретского и Акрского. Навстречу всадникам попался мул или осел, нагруженный хворостом. Лошадь патриаршая испугалась и стала на дыбы. Ее примеру последовали и другие. Подпруга патриаршего седла оборвалась, и он пал на землю. То же испытал и Акрский владыка (бывший когда-то Вифлеемский Агапий), один Назаретский (Нифонт) как-то смог удержаться на своем коне. Пострадавшие, по счастью, отделались одним легким ушибом. Патриарха доставили в носилках домой и уложили в постель, но случай отнесли к числу ничтожных. Ушиб действительно не причинял ему большой боли, и все надеялись, не исключая и его самого, что дня через три-четыре он будет совсем здоров. Но к этому термину он почувствовал тяжесть в груди, перешедшую вскоре в затруднение дышать. Четыре медика приняли недужного на свое попечение, но почти тогда же огласилось под рукою, что положение его признано безнадежным. 2-го июня 6 архиереев и 1 архимандрит совершили над ним таинство елеосвящения. Он сидел в кресле и говорил как здоровый человек. Затем пошли слухи, что ему лучше, что опасность прошла. Но 10-го числа вдруг разгласилось, что он едва ли переживет ночь. И действительно: в 3 часа ночи его нашли в том же кресле тихо скончавшимся. Тогда же его убрали в архиерейские одежды, а часам к 9-ти дня перенесли на кресле в сидячем положении в патриаршую церковь св. Константина. В 4 часа того же дня происходило отпевание его по чину монашеского погребения, после которого с большим торжеством, при стечении множества народа, отнесли за город на Сионское кладбище, где и похоронили в том же сидячем положении, снявши только с него митру и панагии.

В минувшее воскресенье в храме Воскресенском была первая заупокойная служба о бывшем Первосвятителе, на которой вместе с его дорогим именем слышалось и славное, но горестно звучавшее вслух нам имя и новопреставленного святителя Московского 562.

А. и Б.

Св<ятой> Град. 15-го июня 1882 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1882. № 29. С. 8–9.

1884

Газеты об Иерусалиме

(письмо в редакцию)

Из источников турецких у нас перепечатывается известие о бывшем недавно в Иерусалиме столкновении между духовенствами православным и латинским. По одним – столкновение произошло из-за ремонта часовни Гроба Господня, по другим – оно вышло из-за мощения церкви (Божией Матери), требующей поправок. Как бы то ни было, дело будто бы чуть не дошло до рукопашной свалки и только прибытие турецких войск (!) положило конец столкновению. Считаем долгом своим, насколько знаем, выяснить случай. Столкновение действительно имело место. В обеих вышеприведенных редакциях его есть частичка правды. Дело вышло из-за ремонтировки, только не часовни Гроба Господня, а вообще храма Воскресения. Предметом его точно было мощение (пола), только не церкви Божией Матери, которой и нет совсем внутри Воскресенского храма, а левой северной галереи его. Как известно, галерея эта могла бы быть названа в некотором смысле «черным двором» храма. Темная, душная, нечистая и весьма невзрачная, она направляется с запада на восток, начинаясь у латинского придела Мироносицы 563 и латинской же ризницы (сакристии), и в восточном конце раздвояется, частью упираясь в малые престолы узилища Христова и обморока Богоматери, частью образуя собою полукруглый коридор, следующий линиям алтаря великой церкви и обставленный тремя приделами: Лонгина Сотника, Разделения риз и Тернового венца. Галерея эта издавна находится в ведении и распоряжении православного духовенства, по крайней мере это следует сказать о всем ее протяжении внизу. Как и весь храм, она в давнее время вымощена толстыми плитами местного твердого камня. Между плитами этими есть одна, имеющая в себе отверстие, пропускающее воду (когда производится мытье пола) в подземный канал. Плиту эту, повредившуюся от долговременного употребления, следовало бы поправить или заменить новою, к чему и приступило греческое духовенство.

Вдруг являются латинские монахи в сопровождении чиновника французского консульства и гонят с места работ греков; те естественно не уходят. Происходит шум; является на место спора так называемый «игумен Св<ятого> Гроба», старец Серафим, и прежде всего, говорит французу, что он не имеет никакого права вмешиваться тут во что бы то ни было. Тот уходит и немедленно делает протест местной власти за нарушение в храме statu quo… Сейчас является в храм и сама эта власть, в лице Мхасебеджие, исправлявшего тогда должность губернатора в отсутствие местного паши. Чиновник, не разбирая дела, требует остановки работ во имя своего властного положения. Стойкий старец и ему говорит то же самое, что и французу, присовокупляя, что за стенами храма он есть полный распорядитель, а внутри храма другая команда. Тем столкновение и окончилось. Никакого вмешательства в него военной силы не было. Разумеется, сейчас же полетели телеграммы в Константинополь от трех ведомств, раздувшие ничтожное дело и давшие ему разномастную окраску.

Чего хотели при этом вмешательстве «франки»? 1) Прихватить что-нибудь в храме к их владениям, весьма стесненным, по их мнению, и совершенно не соответствующим значению в мире католицизма; 2) при неудаче в этом оставаться спокойными в совести и безответными перед Римом, так как хотели, да не могли отстоять «апостольские» права его на всякую святыню христианскую; 3) напакостить, как говорится, грекам и унижением их, в качестве райя 564, перед их господами и – по всей вероятности – убытком в виде денежных подарков направо и налево; 4) наконец, во всяком случае, утешить себя тем, что мы называем: знай наших!

Неудача ничуть не стесняет и не обескураживает людей подобного закала. В Иерусалиме еще у многих в памяти подобная же история в храме Воскресенском с лестницами. В той же самой левой, или северной, галерее его вдоль стенок ее существуют каменные прилавки. На них, удобства ради, греки кладут свои лестницы, нужные им на всякую потребу при метении, освещении и пр. Раз эти лестницы оказались сброшенными с своего обычного места. По нашим русским понятиям на такую мелочь не следовало бы обратить вовсе внимания. Чуткие к проделкам «апостольцев» греки иначе посмотрели на дело и сейчас подняли вопрос. Оказалось, что латинцы нашли несправедливым, чтобы схизматики клали свои вещи на прилавок, примыкающий к их ризнице. Отнесись последние равнодушно к затее тех, она через день или два получила бы уже значение права. Теперь лестницы по-прежнему занимают свое место, но чтобы о них совсем было забыто, об этом и думать не надобно. Недаром в Ротонде Гроба Господня превыше всего повешен портрет папы, дающего «апостольское» благословение urbi et orbi 565… Мало кому бросающаяся в глаза проделка эта беззазорного папства, конечно, имела ту же историю, что и плита и лестница, только более удачную. В какую-нибудь темную ночь вдруг оказался на недосягаемой высоте прибитым к стене (и в темноте плохо различаемым) облик Пия IX (теперь уже Льва XIII). Прошел день, два, целый месяц, и пусть теперь дотронется до него какой-нибудь нарушитель statu quo ante!.. 566

Другое газетное известие о вновь открывшейся в Иерусалиме американско-протестантской секте, водворившейся где-то к северо-востоку от Дамасских ворот за городом, не подтверждается по доходящим до нас оттуда сведениям. В указанной местности давно уже образовалась целая еврейская колония, и сомнительно, чтобы в среде ее могла найти себе место разглашаемая секта. Впрочем, нет ничего удивительного, что иное, совершающееся в Иерусалиме, менее известно самому Св<ятому> Граду, чем за тридевять земель отстоящим от него местностям. Сколько мы помним и знаем, никто так и не слыхал о недавнем будто бы появлении в Св<ятой> Земле и пребывании в самом Иерусалиме новоявленного Мессии. А между тем один вполне авторитетный обыватель Св<ятого> Града довольно подробно печатным словом передает свое свидание и свою беседу с самозванным Христом. Мы не припомним, знает ли феноменальную личность и говорила ли о ней наша печать. Во всяком случае, мы находим нелишним сообщить в «Церковный Вестник» то, что вычитали в одном католическом немецком журнале 567, интересующемся всем, что творится в тезоименной ему Св<ятой> Земле. Известие, правда, запоздалое немного, но скоро ли удастся с таким мало распространенным изданием встретиться хотя бы даже специалисту дела? Вот что пишет в своей газетке «Annalen unserer lieben Frau von Sion» (№№ 19–20) теперь уже покойный Альфонс-Мария Ратисбон и что перепечатала «Св<ятая> Земля».

«Недавно 568 прибыл в Иерусалим из Бухареста, столицы Румынии, один еврей, как Мессия-претендент. Имя его: Розенталъ, он – отец трех детей. Жена его за год перед сим померла.

Мессия Розенталь почтил нас своим посещением в заведении св. Петра 569. Одет он по-нынешнему, на голове высокий цилиндр, физиономия резко выдающаяся, борода русая, рост высокий, выдержка не без достоинства. Возраст под 50 лет. Он с спокойною уверенностью отрекомендовал себя, как ожидаемого евреями Мессию. Мы попросили у него ближайших объяснений и узнали следующее.

В первый раз, по повелению Божию, он был в Иерусалиме в 1867 г., но посольство то не имело других последствий, кроме заслуги его – быть послушным. Затем недавно, по смерти жены его, Бог опять двукратно явился ему и ясно открыл ему, что он его возлюбленный сын – ожидаемый всеми народами, Мессия. В Иерусалиме он будет помазан царем Сиона и под скипетр его склонятся все народы. Затем ему было открыто, что близок конец мира, будет новое творение, и необыкновенные знамения будут предшествовать сему перевороту. В новом мире будет одна религия, один язык, один царь (г. Розенталь), и Иерусалим будет столицею всей земли. Кроме того, Бог доверил своему возлюбленному сыну еще многие другие тайны, которые он, однако же, никому не сообщает. От него не скрыто также, что для того, чтобы сделаться достойным обещанного ему царства, он должен прежде перенесть жестокие испытания и страдания. Но условие это ничуть не устрашает его.

Он ездил уже в Египет, чтоб сбылось слово пророка: От Египта я воззвал сына моего570. Только там он не был узнан, – был отвергнут и заключен в темницу. Получивши свободу, он направил стопы свои в Иерусалим и отсюда сейчас же отправился в Вифлеем, где пробыл несколько дней, откуда опять возвратился в Иерусалим, чтоб исполнить пророчество Исайи: Из тебя, Вифлеем, выйдет князь, который должен управлять моим народом Израилем571.

После того, как Розенталь так буквально следовал внушениям божественным, начал он свое посланничество в Иерусалиме и объявил свои права и притязания; только никто не слушал его, все пожимали плечами и смеялись. – Но, учитель, спросили мы его, какое чудо творишь ты в доказательство своего посольства от Бога? – Я делаю одно-единственное. Смотрите! – И он стал против солнца, устремив на него широко открытые глаза. – Смотрите, смотрите хорошо. Я смотрю на солнце и не ослепляюсь. Я даже вижу отражение лица своего в нем.

Странное чудо-доказательство! Однако мы внимаем далее. Он предъявляет и другой, не менее разительный аргумент своей божественной премудрости. В Иерусалиме он вновь узнал многих знаменитых людей Ветхого Завета, которые теперь в другой раз живут на земле; так в чертах одного старого араба он отыскал вновь Авраама, Моисей и Аарон в настоящее время суть хозяева «Средиземной гостиницы», что у Яффских ворот, царь Давид живет теперь, как г. Г., еврейский медик, и пр. Жаль, что никто из них не хочет вспомнить о своем, бывшем за две или три тысячи лет, существовании. Ни евреи, ни мусульмане, ни христиане не дают новому Мессии ни малейшей веры. Его печалит, конечно, такой прием, но он умеет утешить себя пророчеством о страждущем Мессии и с уверенностью ждет дня, который уже не далеко, когда его выберут в цари. Тем временем, однако же, он оставляет неблагодарный город и возвращается к своим детям в Румынию».

А. и Б.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1884. № 38. С. 4–5.

1885

Из Иерусалима

(впечатления поклонника, письмо в редакцию)

Спешу поделиться несколькими впечатлениями нашей здесь поклоннической жизни, вообще богатой ими, хотя и не очень разнообразными.

Говорить много о праздновании Рождества Христова в Вифлееме и Крещения на Иордане я считаю лишним. Первому несколько мешала сырая и холодная погода, до которой, впрочем, нашему усердию мало было дела. Не только в Сочельник, но и днем ранее мы были уже у Вертепа всемирной славы. Почти всю ночь под праздник шло в великом храме вифлеемском беспрерывное служение, совершаемое самим Патриархом с архиереями и множеством низшего духовенства. Кончилось оно с восходом солнца; и мы успели еще, пришедши домой, помолиться в своей церкви на молебне об изгнании из России французов, пожелав им такового же и из Святой Земли 572.

Крещенский праздник был неописуемым четырехдневным торжеством. Бог послал нам отличную погоду, и на равнине Иорданской, 5 января, мы чуть не жарились от июньского солнышка. Патриарха там не было. Распоряжался всем служением владыка Епифаний Иорданский, тезоименный Богоявлению, как мне объяснял один грек. Водосвятие в священной реке было двукратное – накануне после обедни, кончившейся, не по уставу, довольно рано, и в самую ночь под праздник между утреней и литургией. Берега Иордана долго будут помнить всенародное русское пение тропаря Во Иордане крещающуся Тебе Господи…, неудержно глашавшегося кстати и не кстати. Что это за умилительное зрелище было, когда во время водосвятия толпы народа стояли по колена в воде с зажженными свечами, горевшими, при совершенном безветрии, как в комнате. Для этих одних минут стоит совершить многотрудное и многотревожное путешествие в Святую Землю. Что наша морозная «Ердань», и что эти теплые истинные «Зеленые святки», как называют в Малороссии праздник Троицы! Не веришь своим глазам и воображаешь, что на дворе Петровки!

И идя на Иордан, и возвращаясь оттуда, мы отдыхали в русском приюте Иерихонском, настоящем дворце, воздвигнутом нашей Духовной Миссией в глуши, какой и представить себе не можно, не видавши. В передний путь ночевали там целою тысячей человек, занявши оба этажа дома, весь сад и палисадник. Как не произнести слова хвалы и благодарности людям, зорко следящим за нуждами своих соотечественников в чужой земле? С нашей легкой руки уже там и сям начинают возникать в местности именитого Иерихона домики из камыша и глины с примесью хранимого в недрах земли от времен древних строевого камня. Большею частью это русские мызы, купленные и застраиваемые нашими северными любителями и любительницами вечного и беспрерывного тепла, да еще такого, о котором самая наша жаркая пора не дает надлежащего понятия.

Помоги Бог русской колонизации в Земле Обетовании! Кто с таким беспредельным влечением и самопожертвованием занят ею, как мы, воспитываемые церковью и псалтирною школою на преданиях библейских? И не стыдно ли, не грешно ли, в самом деле, нам, русским, отставать от других в таком, общем всему христианству, стремлении! Холодные протестанты, немцы, воочию у всех заполонивают Палестину. Французы, итальянцы, испанцы… усеяли ее своими религиозными учреждениями. Ветхий Израиль со всех концов света устремляется в землю отцов своих и уже близок к тому, чтобы стать первенствующей стихией иерусалимского населения. А мы, настоящие русские православные (есть и жиды, российствующие паче нас, коренных русских), закрываем, так сказать, глаза от ослепительного факта.

Правда, что у нас много своего пустоземелья и никакая теснота не гонит нас из родного гнезда, как гонит западных соседей наших. Но наша земля не уйдет от нас и не сегодня-завтра несомненно заселится, а между тем Европа и отвсюду гонимая «жидова» успеют в то время забрать в свои руки то, что, по всему ходу божественного мироправления, видимо, обречено стать общим колонизационным пунктом всей земли. Нам – 100 миллионам – не думать об этом, ей, непростительно. Когда-то нас смущало и пугало слово туретчина. Кто же теперь не понимает, что турок есть только (худой, не добрый) приставник Божий к заветным христианству странам? Первые нападения ислама были именно на Палестину. Не стоит ли философии истории вдуматься в эту загадку?

Но… «возвратимся к нашим баранам» – по французской пословице. Нас, русских поклонников, ничуть не обижая или не думая обидеть, приравнивают здесь к стаду овец. Первый, у кого достанет сметки или смелости, берется здесь быть нашим проводником по святым местам. Пальма первенства в этом случае принадлежала доселе именитым афонским проходимцам. Вы можете спросить при этом: да что же делает наша Духовная Миссия там? Она же и зовется поклоннической. Есть много вещей в мире, друг Гораций, которые и не снились нашим мудрецам 573. Миссии никто не поставил ни в право, ни в обязанность руководить поклонников, посещающих святые места. Недавно, как мне стало известно, один высокий сановник русский, временно находящийся в Иерусалиме 574, объявил начальнику Миссии, что, в силу данной сему последнему инструкции, он может только содействовать императорскому консульству в этом деле, а распоряжаться им не должен. А компетентное ведомство нараспоряжалось до того, что Его Блаженство, Патриарх, назначил к нашим поклонникам своего проводника из Святогробского братства, и вот уже больше месяца, как начался новый порядок вещей в поклонническом загоне (извините за выражение) нашем! Заикнись теперь Д<уховная> Миссия о своей пригодности к пасению словесного стада нашего на лугах Святой Земли, ее и свои и чужие приравняют несомненно к волку. Теперь вы поймете, отчего наши дела в Палестине иногда идут «так да не так», по пословице.

Русская бродячая колония наша не так давно пережила здесь нежданный праздничный момент. По Высочайшему манию, есть теперь у России своя в Иерусалиме Гефсимания – небольшая местность при подошве горы Елеонской, купленная Их И<мператорскими> Высочествами, великими князьями Сергием и Павлом Александровичами, в бытность их здесь в 1881 г. Христолюбивейшие высокие паломники, справлявшие здесь годины в Бозе почившей благочестивейшей родительницы своей, решились, в память великой христолюбицы, выстроить церковь на приобретенном ими гефсиманском месте во имя равноапостольной мироносицы <Марии Магдалины>, тезоименной почившей Государыне. 7 января назначено было, по сношению с Патриархией и местной гражданской властью, произвесть закладку храма елико можно торжественнее. Но приключившийся в самый праздник Богоявления Его Блаженству во время богослужения припадок его хронической болезни помешал сему быть. Церемония отложена была до воскресенья, 20 числа, но непогода замедлила ее еще на один день.

В понедельник Пестрой недели, к общему удовольствию, солнце просияло по-весеннему. До его восхода еще толпы русских богомольцев направились в Гефсиманию. Там на Гробе Божией Матери совершена была нашей Миссией божественная литургия, а за нею и панихида по блаженной памяти Государыне Марии Александровне, после чего весь народ угощен был царским чаем на соседнем Богоматернему Гробу Русском месте. Ровно в полдень прибыл Блаженнейший Никодим к месту закладки, а следом за ним и местный губернатор Реуф-паша. Все священнодействие Патриарх совершил по славянскому требнику, с исключительно русским пением и чтением. Впечатление от всего совершавшегося на наше общество было глубокое и прерадостное. Дай Бог спешный ход благоначатому делу!

Другое, поистине всепразднественное, событие в нашем поклонническом мире. По России давно уже прошла молва об елеонском колоколе, пожертвованном одним соотечественником христолюбцем для нашей Елеонской церкви и имеющем размеры небывалые не только для Востока, но и для всего поморья Средиземного. «Доброхотный датель» сей отыскался в углу России, в уездном городе Соликамске. Имя его: Александр Васильевич Рязанцев575. Колокол вылит в Москве на заводе Финляндского 576, весит 308 пудов и представляет такое изящество в отделке, что видевшие его здесь европейцы говорят, что ничего подобного не видывали.

Немало было труда досточтимому жертвователю доставить свою жертву в Святую Землю, – перевезти по железной дороге, отправить морем, выгрузить в Яффе и пр. Долго колокол лежал (под деревянной будкой) на пристани Яффской, месте товарных операций города. Д<уховная> Миссия готовила достойный гиганта экипаж целое минувшее лето. В августе минувшего года его удалось (с помощью христианнейшей графини O.E. Путятиной 577) перетащить по пескам в наш яффский загородный сад св. Тавифы 578. Для перевозки его оттуда на Иудейские горы ожидались сотни свободных и усердных рук. Теперешний поклоннический сезон доставил Миссии способ достичь сего.

В воскресенье, 27 января, сделано было надлежащее воззвание к люду Божию о помощи. 105 человек (на ²/ ₃ женщин) спешно прибыли утром во вторник в Яффу и принялись за дело. Благодаря общему одушевлению, в течение 7 дней колокол, несмотря на тысячу затруднений, был благополучно доставлен на наши Постройки. 5 февраля вечером ему была восторженная встреча, поднявшая на ноги весь город. Затем вся масса поклонников взялась тащить колокол на святой Елеон, к месту его назначения. А колокольни, к сожалению, нет! Не найдутся ли христолюбцы для возведения иерусалимского «Ивана Великого» на святой горе Вознесения? Очень, очень бы желали здесь сего.

Печатается по публикации: Церковный вестник. СПб., 6 апреля 1885. № 14. С. 238–240.

1887

О раскопках на русском месте в Иерусалиме

Вследствие благосклонного и столько для меня лестного приглашения Императорского Археологического Общества дать свой отзыв о деле, в котором и я принимал некоторое участие, я спешу изложить свое мнение по указанным трем пунктам.

1. Можно считать благоприятным обстоятельством и с радостью приветствовать появление в печати издания описания раскопок на Русском месте, сделанного Православным Палестинским Обществом 579, и сочинения Б.П. Мансурова580. Их можно назвать дорогим вкладом в ученую литературу нашу и делающим честь русскому имени. За этой неоспоримой услугой их, непредубежденно можно относиться к разногласию ученых выводов их, в большинстве несущественному. Дело рук блаженного императора Константина В<еликого> уже, как важный памятник древней архитектуры церковной, заслуживает ученого исследования. Но несравненно больший интерес базилика императора Константина представляет своими немногими уцелевшими остатками, от накопления на месте многовековых развалин едва узнаваемыми – особенно при тусклом освещении самовидца базилики историка Евсевия, скудного и неумелого свидетельства которого обойти нельзя исследователю. Самое же большое значение получают и местность и находящиеся, или – бывшие на ней сооружения, и самое исследование о них от соприкасающихся к ним предметов величайшей важности, а именно: поклоняемых святынь Голгофы и Гроба Господня, ради которых и воздвигнута была базилика. XV-вековое предание приурочивает им именно ту местность Святого Града (в нынешнем его объеме), на которой находятся теперь остатки (почти уже одни следы и те неясные) константиновских построек и в которую входит, предположительно, большею частью и место, подавшее повод к исследованиям Палестинского Общества 581 и г. Мансурова.

Не щадящая никакие авторитеты критика дней наших готова оспаривать подлинность обеих святынь на некоторых топографических основаниях, перед которыми самое существование там памятников Константинова дела теряет свою доказательную силу. В этом случае упомянутое место, по счастью принадлежащее России, как ближайшая к оспариваемому предмету окрестность, и пояснительная статья и как бы справка в вопросе о нем имеют первенствующее значение. Предпринимая на нем археологические исследования, высокочтимое Общество Палестинское имело право ожидать важных результатов. Надеемся, что оно не обманулось в том.

Прежде всего, им, если не открыт, то безусловно признан и констатирован существующий на нашем месте редкий остаток большой постройки до-Христовых времен, по всей видимости имевший решающую долю влияния на константиновскую постройку, долженствовавшую примкнуть к нему и, так сказать, ориентироваться им. Но и это не все. В связи с этим замечательным памятником зодчества еврейской эпохи открыты следы ворот, очевидно одного с ним, если не раньшего времени, с примыкавшей к ним под прямым углом стеной, которую есть полная возможность считать оградной (у археологов: второй). Эта последняя, идя прямолинейно от упомянутого здания с севера на юг 582, могла быть во время Христово только западным пределом города, и сказанными воротами (Судными?) выводила за оный на наклонную площадь, на которой невдалеке возвышался скалистый холм с знаменательным именем «Лобного Места». Все вышесказанное в совокупности дает нам возможность, смелость и право признавать за произведенными нами на местах такой высокой исторической цены раскопками великую важность и считать себя счастливыми, что имеем случай заниматься делом, которое, как бы ни расходились взгляды на него, легко объясняемые, ведет к одному и тому же желанному заключению о подлинности чествуемых теперь всем христианством мест Крестной смерти и Восстания от мертвых Господа нашего.

2. Вопрос о законченности производимых нами раскопок стоит в связи с вопросом о цели их, в свою очередь, отсылающим нас к вопросу о цели приобретения нами самого места, на котором они уже неоднократно начинались и прекращались без какой-нибудь одной заправительной мысли. И не справляясь с книгою г. Мансурова, можно положительно утверждать, что при покупке от коптов заброшенного пустыря мы имели в виду только приобресть себе недвижимую собственность поблизости Гроба Господня и больше ничего. Всего менее можно думать, что, как приобретая, так и расчищая приобретенное место, мы руководились целью ученых исследований. Насколько справедлива молва о том, что на месте том предполагалось быть консульству 583, в видах чего оно и расчищалось, я не берусь судить.

Ту же, не строго определенную и преследуемую, цель можно бы предполагать и в недавнем возобновлении на месте нашем раскопок, что и естественно, при неизвестности, к чему они приведут, хотя существование на нем остатков гранитной колоннады и сиро-романской триумфальной арки и вызывали на предприятие чисто ученого характера. Теперь, когда неожиданно счастливый результат раскопок наших открыл широкое поле для археологических догадок, соображений и построений ученым всего света, на нас возлагается долг: 1) свято беречь то, что нами открыто, 2) стараться открыть то, что сберегла нам земля под многовековым мусорным наслоением, где бы ни представилась возможность сделать это. Наша работа есть только почин в общем обследовании священной местности.

Не вдаваясь пока ни в какие предзанятые теории, нам следует продолжить чисто материальную работу на своем месте, осторожно очищая его от всего наносного и выявляя следы бывших, но уже не существующих на нем древних сооружений. Счастьем можно б было назвать, если бы открылась какая-нибудь возможность проследить расчищенную нами центральную площадь за пределами наших владений к западу, на абиссинском месте, но, в ожидании какой-нибудь непредвиденной случайности, благоприятной подобному делу, мы можем пока у себя дома продолжить, помимо археологической задачи, простую расчистку места в двух противоположных направлениях.

Мы оставили нетронутым весь юго-восточный угол нашего места, засыпанный землею в 4 и более аршина высоты, означенный на приложенном к седьмому выпуску Палестинского Сборника плане № IX буквою /, а на плане № VII помеченный словами: «развалины неисследованные». К расчистке этого угла не только не представляется никаких препятствий, но еще как бы прямо вынуждаемся мы неоднократными жалобами городских властей на дурное состояние стенок, окружающих его и выпячиваемых внутреннею землею на улицу Эд-Даббагин (Palmarum – по латинским паломникам) до того, что бывают обвалы камней, опасные для проходящих. Но при этом надобно иметь в виду, что, по очистке места, необходимо обвесть его хорошо и прочно выстроенною стеною, которою местное начальство городское принудит нас отступить в пользу улицы внутрь нашего места аршина на два или и более.

Другое место, расчисткой и регулировкой которого условливается, по моему мнению, весь успех дела нашего на нашем городском участке, есть северо-восточный угол его, образуемый подвалом E (план № IX) и всей упирающейся в него с запада стеной, отделяющей нас от Коптской улицы, во всю длину ее, параллельно площадке ВЖ; эта улица имеет покатость с запада к востоку и спускается на Торговую площадь по верху нашего подвала Е. Подобное нарушение прав частного жилища городом, нетерпимое в благоустроенном обществе, должно быть непременно и неотложно устранено нами, по соглашению с городским начальством.

Упомянутая улица, как видно на плане № IX, может быть сведена на Торговую площадь прямым продолжением ее по-за нашим местом, с отводом под нее части соседнего с нами магазина Л, нанимаемого теперь одним лесоторговцем у коптов, от которых, с содействием местных властей, должна быть приобретена нами во что бы то ни стало. Вся процедура покупки магазина и проведения улицы по желанному направлению должна пасть своею тяжестью на высокочтимое Палестинское Общество. Зато, достигнувши сего желанного результата, мы будем полными распорядителями своего места, и, прежде всего, в состоянии будем обратить теперешний подвал E вто самое, что так желательно Обществу – ввиду открытого им порога древних городских ворот, ведших на высоты Голгофы, – в место всенародного чествования и поклонения, в ожидании, пока оно войдет как составная часть в храм, посвященный памяти Христова Крестоношения.

3. Третий пункт – благовременности или безвременности возведения на древних остатках новых построек, по мнению моему, отвечает сам за себя придаваемой ему археологической характеристикой. Ввиду стольких возникших и еще больших – имеющих возникнуть вопросов о месте, протяжении, расположении, плане и виде, стиле, материале и пр. константиновской базилики, а также и ввиду заявленного археологом-архитектором г. К. Шиком мнения о принадлежности древнейшей из развалин нашего места, означенной на упомянутом плане № IX буквами абвлежх, к безуспешно доселе искомой исследователями Акре (Иосифа Флавия), а затем, может быть, и претору Пилатова времени, нам кажется, какие бы то ни было (не в смысле простой реставрации) постройки на месте раскопок наших были бы преждевременны, – тем более, что без упомянутой выше регулировки северо-восточной стороны нашего места и немыслима никакая солидная постройка на нем.

Иерусалим. 12 марта 1886 г.

Печатается по публикации: Записки Императорского Русского Археологического общества. 1887. Т. 2. Вып. 3. С. 182–186.

1891

Древнехристианские гробницы на месте православной церкви св. Марии Магдалины

Вся окрестность Иерусалима, просуществовавшего тысячи лет, переполнена могилами его повременных обитателей. По каменистому свойству места, могилы вырубались в древности в скале, более или менее в виде четырехугольных комнат, выше роста человека, с правильной обсечкой стен и потолка. Вход в такие могилы-склепы имел вид тоже четырехугольного отверстия, весьма малого, дозволяющего только просунуть тело усопшего и просунуться самому погребателю. Закладывался вход этот герметически камнем или плитою, нарочно по отверстию обсеченным, и устроялся или сбоку в которой-нибудь из четырех стенок камеры, если то позволяла местность, например, отвесная покатость горного склона, или, что гораздо реже, в самом потолке, поблизости одной из стенок, где высекались из скалы и две, три ступеньки. Чем древнее могила, тем она представляется аккуратнее сделанною.

Со времен проникновения в Палестину эллинской (при Селевкидах), а потом и римской цивилизации начинается упадок могильного дела в крае. Христианство с своим учением о тщете всего земного еще более ослабило заботу людей о посмертном жилище своем. Держась однако векового обычая, и христиане первых веков устраивали себе также фамильные склепы, иссеченные в скале, но уже без той любви к делу, какой одушевлялись их предки, и довольствовались нередко только пещерным видом могилы, могущей укрыть бренные останки дорогой личности от попранья и разоренья.

Такими могилами-пещерами изрыта вся Елеонская гора по западному склону ее, обращенному к Святому Граду. Можно сказать, от самого (бывшего) русла потока Кедрского начинаются по скалистой береговине погребальные ямины, исходной точкой которых можно считать гробницу Божией

Матери, продолжением – целое нынешнее кладбище еврейское между памятником Авессалома и деревней Силоам и концом – долину Гинном (Геенну). Ими же переполнено и место в Гефсимании, составляющее теперь собственность Императорской Фамилии, где возведена обетная церковь щедротами пяти августейших братьев, в вечную память благочестивейшей и боголюбивейшей Государыни Императрицы Марии Александровны, чествуемая во имя св. равноапостольной Марии Магдалины. Место идет косогором террасовидно, поднимаясь, можно сказать, на целую треть склона Елеонской горы. Еще прежде приобретения его покупкою на Высочайшее имя в нижних частях его виделись кое-где четырехугольные темные отверстия, ведшие в древние склепы, частью пещеровидные, частью высеченные в скале наподобие небольших комнат.

Года два тому назад в одной из таковых могил отыскана была большая и толстая плита из местного и твердого камня длиной полтора аршина и шириной в ³/ ₄ аршина и вершка 2 толщины с двукратным изображением на ней креста и с греческой надписью:

Надпись означает Вместилище Иоанн от жизни, затем следует, по всей вероятности, хронологическая дата, трудно разбираемая.

Когда рыты были основания церкви св. Марии Магдалины, то 5 или 6 раз рабочие наталкивались на могилы, бывшие частью обрушенными и засыпанными мусором, с остатками мертвенных лож, в виде грядок, разделяемых одна от другой возвышающими рамками. Некоторые из них найдено было возможным сохранить, но большая часть сравнена с поверхностью земли.

В начале февраля 1887 г. приступлено было к расчистке места за алтарем церкви, чтоб сделать свободный ход кругом ее, по крайней мере сажени на две. Рубилась прилегавшая к алтарю с востока скала, и при работе этой снова оказались в ней пустоты, имеющие геометрическую фигуру и полузасыпанные обвалившимися кусками потолка и стенок. В настоящее время найдена еще одна, очевидно служившая могилой в давнее время (рисунок № 2).

Немедленно огласилось, что в ней есть надпись, – обстоятельство, всегда возбуждающее живой интерес между разноплеменным населением Иерусалима. Надпись, как и следовало ожидать, оказалась греческой и христианской, она начертана на западной продольной стене могилы (рисунок № 3) по отвесу скалы острым орудием вроде гвоздя, ножа, шила скорописным пошибом по сторонам выдолбленного в скале крестного знамения (рисунок № 4) и означает Стефана место сие584. Что за тем следует, трудно решить.

Рис. 1

Можно бы думать, что первое ε есть сокращение, довольно обычное, слова ετών 585 и выходило бы ετών ένδε(κα) 586⁵, что обозначало бы возраст почившего, но большой и толстый череп (рассыпающийся от трения руки), лежащий под самым местом надписи, мешает сему предположению.

Рис. 2

Читать слово ένθάδε 587 под титлом представляется натяжкой. Прилагаемое при сем, вместе с планом могил, сделанное известным иерусалимским археологом К. Шиком facsimile надписи может дать специалистам дела ключ к уразумению того, что остается в ней неясным.

A.A.

Иерусалим. 17 февраля 1887 г.

Печатается по публикации: Сообщения ИППО. 1891. Т. II. С. 283–287.

Рис. 3

Рис. 4

II. Памяти почивших

1868

Из Иерусалима

[Памяти митрополита Московскою Филарета]

Еще не успело православное общество Святого Града ознакомиться с ответным письмом славного Святителя Московского на приветственное поздравление его с пятидесятилетием святительства, посланное отсюда Блаженнейшим Патриархом Кириллом в самый день праздника пятидесятилетия, как нежданная печальная весть о кончине знаменитого иерарха разнеслась вчера по городу 588. Ее принесла австрийская почта объявленною в газетах и подтвержденною частными письмами.

Впечатление, произведенное этим известием на разнородное население Иерусалима, не может быть, конечно, одинаково. Если православные глубоко жалеют о том, что не стало более Филарета, то обе враждебные друг другу пропаганды 589, с одинаковой ревностью терзающие несчастный край этот, конечно, сойдутся между собою в чувстве удовольствия о том, что избыли сильного и грозного антагониста, следившего за их погибельными делами зорко и неослабно в течение более полувека.

Русское общество Святого Града, постоянное и меняющееся, поспешило, при сей печальной вести, засвидетельствовать одушевляющее его чувство исполнением своего первого христианского долга – вознесением молитвы о вечном покое великого труженика и неутомимого поборника благочестия. Вчера, при захождении солнца, все, сколько нас здесь есть, русские отправились в храм живоносного Воскресения Христова и остались там на всю ночь; с 7 до 10 часов продолжалось наше всенощное бдение на Святой Голгофе, а в час пополуночи началась божественная литургия в самом Гробе Господнем. Служили все по-русски. Было 9 священников русских, облаченных в белые ризы. После литургии, впереди Гроба Господня, совершена была панихида со всем восторгающим и умиляющим сердце чином и порядком. Несчетные пламенники осветили собою всю заставленную лесами внутренность гробной Ротонды 590, напомнив нам собою дивную пасхальную ночь и гоня от нас томящую мысль о смерти, грозным манием которой собрались мы туда, на не перестающее в устах христианских богохваление.

Блаженный дух усопшего, еще так недавно столько радовавшийся свидетельствам взаимного общения верующих, да радуется и еще, внимая единодушной молитве о нем, со всех концов земли возносимой к одному и тому же престолу Вышнего, путь к которому всем местам и всем временам указал многознаменанный Иерусалим!

А.

10 декабря 1867 года

Печатается по публикации: Церковная летопись «Духовной беседы». 1868. № 5. С. 123–124. '

Преосвященный Мелетий, наместник Иерусалимского Патриарха, митрополит Петры Аравийской

Иерусалим. 27 декабря 1867 г.

Сейчас мы возвратились с похорон вечной и блаженной памяти митрополита Петры Аравийской Мелетия. Слова эти, столь немногие и столько обыкновенные, впрочем, возбудят во множестве соотечественников и соотечественниц наших самое живое и, конечно, тягостное чувство. В Бозе почивший Святитель, если не лично, то из поклоннических рассказов, был известен, – не обинуясь 591 можно сказать, – всему православному миру. Но совершенно особенным образом известен он был нашей любезной России, которой служил, по мере сил и уменья, около 50 лет, с редким усердием и редчайшим терпением. Вчера и сегодня мы были живыми свидетелями того глубокого чувства благоговейной приверженности к усопшему «владыке-духовнику» наших постоянных и временных поклонников и поклонниц иерусалимских. И вполне стоил того блаженный владыка. Он умел привлечь к себе и благородных и простородных высокою, апостольскою кротостью обращения, неизменным спокойствием духа, светлым взглядом на жизнь, совершенно простым, искренним и ласковым словом и отрадно действовавшим на приближавшихся к нему постоянным благодушием, переходившим нередко в добрую и любезную шутливость. Большинство слушавших его принимали слова его за слова пророка или святого человека, вдохновляемого Богом.

Русские люди, особенно из простого народа, называли его коротко и просто «Святый Петр», вместо пространного его титула: «Святый владыка, митрополит Петры Аравийской, наместник Иерусалимского Патриарха». Впрочем, слово святый принималось в прямом, определенном смысле, и мысль о святом живом человеке не только привлекала, но как бы приковывала к преосвященному Мелетию простые и добрые сердца. Не меньшее значение имел в Бозе почивший и в глазах местного населения христианского, которое не иначе и называло его, как Мутраннур, т. е. «архиерей света», или Огня Благодатного, каждогодно износимого им в Великую Субботу из Гроба Господня. Но независимо от всего этого, почивший иерарх имел огромнейшее значение в Иерусалиме и вообще в Патриархате по своему положению во главе патриархального управления, так как Патриарх сам много лет жил почти постоянно в Иерусалиме и все исходящие из Патриархии распоряжения естественно приписывались личной воле наместника. Наконец, один и всеобщий голос слышится в Иерусалиме, что усопший делал множество тайных благотворении. Сколько наших убогих поклонниц на его великодушное пособие возвратились восвояси и сколько менее убогих получили от него деньги взаймы без всякого обеспечения и даже без расписки 592! Когда не было в Иерусалиме ни Миссии русской, ни консульства, преосвященный Мелетий, можно сказать, был все для русских. Да вознесется о нем благодарная молитва к престолу Судии и Ведца человеческих совершенств и недостатков от всех пределов любимой им России.

Преосвященный митрополит Петрский скончался 82 лет от рождения, во вторник, 26 декабря, в половине 12-го часа дня. Минувшим летом он перенес тяжкую болезнь, во время которой врачи не раз приговаривали его к скорой и неизбежной кончине, но природная крепость сил и отлично воздержная жизнь восстановили безнадежного больного. В конце лета он переселился на дачу поблизости Иерусалима и поправился, наконец, совершенно, так что к зиме снова уже превитал в своей убогой келье, столько известной всем русским поклонникам. Вопреки совету врачей, с прибытием русских поклонников он по-прежнему стал принимать их ежедневно на исповедь, чем до крайности истомлял свои немногие силы, так что к концу дня часто совсем не мог говорить, но на дружеское предостережение продолжал отвечать хорошо заученным им русским словом: «ничего». В половине декабря он получил малую простуду и стал опять кашлять. Сколько с одной стороны лекарства помогали старцу, столько, с другой, духовнические труды расстраивали его. Подходил конец Рождественского поста, и говевших было множество. Еще весь минувший четверток он по обычаю исповедовал. В субботу, 23 декабря, утром, послушники, видя его сидящим и перебирающим пальцами четки 593, долго не хотели тревожить его, воображая, что он молится. Так, говорят, прошло около 5 часов. Наконец, когда дотронулись до него, то узнали, что он без движения и без языка. Поданы были немедленно все нужные медицинские пособия, но уже было поздно. Праздник Рождества Христова он провел в полубесчувственном состоянии, но понимал еще все вполне; в полночь на 26-е число он закрыл глаза и уже оставался до самой кончины без чувств.

Усопшего немедленно перенесли в малую церковь Патриархии, во имя св. первомученицы Феклы. Колокол разнес печальную весть по городу. В одну минуту наши Постройки опустели. Все устремились прощаться с дорогим и незабвенным духовником-владыкой. Всю ночь наши соотчичи пели и читали над гробом его. Они же отслужили над ним утром и заупокойную обедню. В 10 часов перенесли усопшего в соборную церковь Патриархии во имя св. Константина и Елены 594. В 11 часов началось отпевание с большим церемониалом. Из комнат Патриархии вышел несчетный собор черноризцев, в сопровождении разных консулов и пр. Кроме Патриарха, было при отпевании 8 архиереев. В конце службы профессор Богословского училища в Крестном монастыре иеродиакон Иероним сказал трогательное, наскоро составленное слово. Несение тела блаженного иерарха от церкви до могилы (на Сионе) продолжалось 3 часа. Народа было необозримое множество. Кроме всех профессоров и воспитанников православного Богословского училища Иерусалимской Патриархии, все находящиеся в Иерусалиме христианские общества, большие и малые, не исключая даже римских католиков, имели при печальном обряде погребения преосвященного Мелетия своих представителей. Паша Иерусалимский прислал от себя представителя из христиан и отряд турецкого войска для печальной церемонии. На домах европейских консулов приспущены были флаги в знак траура. Одних кавасов с булавами шло впереди 15 пар.

Погода была теплая и ясная. На кладбище все цвело и зеленело. В приготовленную могилу положили, по восточному обычаю, без гроба, завернутого, по тому же обычаю, в монашескую мантию и усыпанного цветами, отошедшего ко Господу Святителя. Об этой могиле по справедливости можно сказать словами русского поэта, что «к ней не зарастет народная тропа».

А.

Печатается по публикации: Церковная летопись «Духовной беседы». 1868. №.5. С. 124.

1870

Из Иерусалима

Памяти монахини Магдалины (Эберн)

16 марта сего 1870 г. скончалась в Иерусалиме монахиня Магдалина (Эберн), бывшая смотрительница Русской женской гостеприимницы в Иерусалиме. Почившая о Господе принадлежала к одной из дворянских фамилий Владимирской губернии. В девстве провела жизнь до самого поступления своего 30 января 1857 г. во Владимирский Успенский монастырь, из которого, быв послушницей, отправлялась в 1860 г. в Иерусалим на поклонение святым местам. Пробыв здесь более года, она так полюбила Святой Град, что в 1863 г. снова прибыла сюда, но уже не как поклонница, а как смотрительница поклоннической гостеприимницы нашей здесь, на каковой должности и оставалась до самой кончины своей. Перед вторичным отправлением сюда она получила в Петербурге 3 мая 1863 г. в тамошнем Воскресенском женском монастыре постриг в рясофор, причем наречена Магдалиной, именовавшись дотоле Александрой Иосифовной Эберн. 26-го июня 1867 г., по представлению Иерусалимской Миссии, она пострижена в малую схиму; а 31 октября 1868 г. перечислена из Владимирского Успенского в Петербургский Воскресенский монастырь.

Блаженной памяти почившая была одной из самых известных в поклонническом мире нашем личностей Иерусалима. Незначительный сам в себе служебный пост ее приобрел большую важность от ее личного характера. Неутомимая труженица и строгая исполнительница своего долга, приученная и воспитанием и предшествовавшей деятельностью к неуклонному порядку, к распорядительности и к зоркому наблюдению за всем, она на должности своей нечувствительно и как бы бессознательно давала видеть в себе не простую смотрительницу, а настоятельницу или и прямо начальницу, гостеприимницу свою считала обителью, а поклонниц послушницами, учредила ежедневное вечернее правило, поделила «старших» по комнатам, огородила свое ведомство стенами и для мужчин завела «переговорную» и проч. Ничто так не было дорого строгой инокине, как нравственная чистота людей, пришедших на поклонение «святейшей из святынь земных». Не потакала она и пустому бродяжничеству своих соотечественниц, ни их засиживанию в Иерусалиме и в Вифлееме, ни их предпочтительному вниманию к «Святому Петру» и иным поклонническим авторитетам Иерусалима. Была истинная патриотка и ревнительница уставов церковных до мельчайшей точности, простая в обращении, не стяжательная, готовая к услугам…

При всем том, имя матушки Магдалины, а чаще просто: Магдалины в Иерусалиме не было из любимых имен. Кроме весьма понятной причины сего в ее служебной деятельности, некую долю нерасположения к ней привносили ее старые аристократические замашки, ее нередкое неумение отклониться от сплетни и ее расславленное недовольными бессердечие, мнимое или действительное – знает о сем один Сердцеведец. Покойная была малого роста, сухая, желтая, весьма подвижная, с приятным взором и вкрадчивым голосом, с утонченными манерами в обращении, умела (но никогда не любила) говорить по-французски, любила читать (но редко имела к тому время) книги духовного содержания. Страдала одним давним внешним недугом, но вообще обладала крепким здоровьем, и, при более покойной жизни, могла бы еще жить много лет. От частовременного раздражения, однако же, у нее в последний год нередко стала открываться кровь носом.

Сделанное ею минувшим летом путешествие в Италию (на поклонение мощам св. Николая), по-видимому, поправило ее, но с зимою кровотечение возобновилось и истощило страдалицу до последней степени. 27 ноября минувшего года она была при смерти, но таинство елеосвящения спасло ее еще на несколько времени. К новому году была совсем здорова. Но вскоре потом припадок возобновился. 11 марта она окончательно слегла в постель. 15-го вечером еще раз приобщилась Святых Тайн и провела потом трудную ночь. С утра 16 числа дыхание ее сделалось хриплым и голос совершенно упал. Впрочем, все силилась говорить и делать последние распоряжения насчет своего скудного имущества. Имела взор ясный до самой кончины, совершенно тихий и христиански спокойный. Около 11 часов дня прекратилось ее чуть заметное дыхание 595. Ей от роду было 65 лет и несколько дней.

Через два часа потом тело усопшей рабы Божией было перенесено с процессией, при печальном звоне колокола, из места жительства ее в «мертвую комнату» при госпитале.

По обычаю края, погребение положено было совершить на следующий день. Узнав о кончине ее, Его Блаженство Патриарх Кирилл изъявил желание сам быть на ее погребении. 17 числа, в 7 ч. утра тело покойной перенесено было в церковь Миссии, затем правились Часы по уставу. В конце их прибыл в церковь Патриарх с двумя архиепископами, Филадельфийским и Тивериадским, архидиаконом, иеродиаконами и проч. Все члены Миссии с духовником покойной иеромонахом Вениамином и одним поклонником-иеромонахом служили обедню Преждеосвященных Даров. Несмотря на то, что накануне утром большая часть русских поклонников, живущих в Приюте, отправились на Иордан, церковь была полна молящихся. Пришли отдать последний долг усопшей городские поклонники наши. По окончании литургии Патриарх с архиереями, нашею Миссиею и шестью арабскими священниками начали отпевание по чиноположению монашеского погребения. На первых ектениях архиереи чередовались возгласами и всякий раз велегласно говорили молитву: Боже духов и проч. На ектений же, по окончании антифонов, все священники, один за другим, произносили возглас: Яко Ты ecu воскресение и пр., что продолжалось во все пение кондака: Со святыми упокой… Евангелие прочитал по-гречески сам Патриарх. Он же вслед затем прочитал – тоже по-гречески – большую разрешительную молитву из Требника. Понимавшие чтение частовременно перебивали оное, по местному обычаю, словом аминь. По окончании молитвы один из членов Миссии, взяв из гроба разрешительный лист, стал над усопшей и произнес следующее 596:

«После стольких молений, благословений и разрешений иерейских и архиерейских, что сказать тебе еще в напутие последнего пути, отходящая от нас, но присная нам по духу, душа? Блажен путь, вонь же идеши днесь, душе, яко уготовася тебе место покоя597.

С самыми начатками христианского воспитания тебе было известно, что есть много в мире сем путей неодинаковых, – широких и узких, прямых и околичных, стропотных и гладких – всех сходящихся в один последний, окончательный путь, сей самый путь, который Святая Церковь, вопреки землелюбивому сердцу, называет блаженным.

И с самого первого ознакомления твоего с сею привременною жизнью ты понимала уже, что все в ней есть труд и горе, страх и мука, суета сует и произволение духа, но что после всего, взамен всего и в воздаяние всего ожидает трудника уготованное ему место покоя.

Тебе было известно, – и ты шла к нему навстречу предварительным путем тесноты иночества, обращая зло во благо, чтобы последнее зло – смерть – соделать блаженством.

Ты понимала, – и, оставив в стороне все приманки покоя мимолетного, все муки борьбы с собою и все страхи начинаемого подвига, 13 лет стояла, вперив свой взор в место вечного покоя.

Но приготовление кончилось. Путем сим ты уже идешь теперь, и к месту оному уже близишься. Блажен путь, в онь же идеши днесь, душе, яко уготовася тебе место покоя!

Блажен путь тот для всякого христианина. Блажен он потому и для тебя. Твои боголюбие и благочестие, ревность о вере и преданность Церкви, горячая молитва и строгая жизнь известны всем нам. Как дева мудрая, встретила ты вчера свой час исходный с светильником веры и непорочности и с открытым небесному Жениху сердцем. Иди же с Ним в Его чертог украшенный!

Блажен путь, в онъ же идеши днесь, душе, – путь всех труждающихся о Господе и обремененных служением своему ближнему. Не менее твоего благочестия нам известна твоя неустанная и несокрушимая ревность служебная в том небольшом кругу деятельности, в который Божественному Промыслу угодно было поставить тебя. Твой – великий или малый – талант ты не леностно обращала в богозаповеданную куплю, – трудилась часто свыше сил и паче меры, болела и страдала, но не слабела и не изнемогала. Вниди же – раба благая и верная – в радость Господа своего!

Если к ублажению пути способствуют благословения братии, еще раз: Блажен путь, в онъ же идеши днесь, душе! Благословения России, которую ты столько чтила и любила, которой именем гордилась и славою хвалилась, сопутствуют тебе и за пределы гроба. Сокрушенные лица, нескрываемые вздохи и слезящие очи множества, ничем с тобою не связанных, твоих соотечественниц, как бы представительниц у гроба твоего далекого Отечества, говорят ясно, что действительно – их верою и молитвою – блажен тот путь, в онъ же идеши днесь, душе, яко уготовася тебе место покоя.

От сего уготованного нам места покоя уже хотели бы мы услышать из уст усопшей слово иного мира в назидание нам, все еще ходящим по своим путям многим. Что бы ты, в свою очередь, сказала нам, почившая о Господе душа, если бы оковы смерти спали с твоего бренного тела, и устне, которые теперь молчат, возгласили то, что сердце вещает? Учившая и наставлявшая здесь охотно своих подручных, усопшая еще с большим дерзновением сказала бы нам теперь оттуда:

«Братья и сестры! Жив Бог, жива душа моя! Несть Бог Бог мертвых, но Бог живых. Аще живем, Господеви живем, аще умираем, Господеви умираем. Аще убо живем, аще умираем, Господни есмы. Буди имя Господне благословенно от ныне и до века!598

Братья и сестры! Мир сей привременный и обманчивый, в котором вы еще живете и жить желаете, не стоит нашей привязанности к нему. Наши многопопечительность, суетливость, самомнительность, раздражительность, пересудливость, сварливость, а с другой стороны – наши искательство, ласкательство, двоедушие и малодушие и прочие обыденные попечения многострастной плоти жалки и достоплачевны. Нет же ничего выше и боголюбезнее, как святое терпение, благое снисхождение и непоколебимое спокойствие духа!

Братья и сестры! Бог любы есть, и пребываяй в любви, в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает. Не любяй брата, его же виде, Бога, его же не виде, како может любити? Аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любве же не имам, бых яко медь звенящи или кимвал звяцаяй599.

Ах, сестры, сестры! Не достаточно не любить мира, надобно еще не любить себя».

И многое, премногое другое сказала бы почившая о Господе, но последнее слово ее к нам было бы ее вчерашнее последнее слово: «Помолитеся обо мне! Помолитеся обо мне!»

Помолимся же о ней. Боже духов и всякия плоти… аминь.

По окончании надгробного приветствия Патриарх взял от проповедника разрешительный лист и положил его в руки усопшей. Последовало прощание. До Яффских ворот оба архиерея сопровождали гроб. Оттуда на Сион шло уже одно наше духовенство. Положили в Бозе почившую, по ее желанию, рядом с покойным поклонником и писателем В. Каминским 600 и запечатали гроб ее «до страшного Второго Пришествия Христова».

Один из поклонников

Иерусалим, 22 марта 1870 года

Печатается по публикации: Херсонские епархиальные ведомости. 1870. №. 10. С. 358–365.

1877

Кирилл II, бывший Иерусалимский Патриарх

18-го августа 1877 года, в 10 часов утра, скончался в Константинополе бывший Патриарх Иерусалимский Кирилл 2-й, в последние года имевший такое значение в делах Восточной Церкви. Смерть его предвиделась и предсказывалась лет за 5 или за 6 перед этим. Только своему крепкому организму, не испорченному никаким и ни в чем излишеством, своей неутомимой деятельности, не оставлявшей ему времени думать и печалиться о своей болезни, а всего более – своей глубокой вере и преданности воле Божией покойный обязан тем, что он пережил далеко указанный ему врачебною наукой предел жизни. Полагаем, еще в 1870–1871 годах показалась у него на груди злокачественная рана, вначале пренебрежимая, а потом оказавшаяся неисцелимою. Когда ему объявлено было мнение медиков, что, смотря по ходу его болезни, ему осталось жить только 6 месяцев, и что на его волю предоставляется или дожидаться фатального термина 601, или решиться на операцию, которой вероятное последствие будет излечение. – «А невероятное-то какое?» – спросил с спокойным духом пациент. – «Немедленная смерть», – отвечали ему. Выслушав это, он улыбнулся и сказал: «Так уж пусть лучше поживу 6 месяцев, чем сейчас же умру».

Эта одна, случайно, так сказать, схваченная черта характера покойного говорит уже, что тут была не обыденная личность. Ни биографии блаженной памяти Патриарха Кирилла, ни панегирика ему мы не имеем в виду писать, потому что для первой не имеем достаточного материала, а для второго не считаем себя способными. В Бозе почивший стал знаменитостью в последнее время и потому имеет посмертное право на полное и подробное «жизнеописание». Пустого же красноречия практичнейший человек во всю жизнь свою не терпел, и нам кажется, что если бы мы только открыли уста для наименее напыщенной фразы в похвалу ему, он сейчас же бы сделал нам из-за гроба жест рукою (и отчасти головою), столько памятный всем окружавшим его, означавший: «сыт я, не хочу этого!» Личность любимая и свято чтимая до того живо еще носится перед сердечным взором нашим, что мы как бы боимся сделать что-нибудь неугодное ей. Позаимствуем краткий очерк жизни покойного из газеты 602 родного ему места, острова Самоса, присланной нам, очевидно, с тем, чтобы поделиться содержанием ее с русской публикой, знавшей хорошо отошедшего к Господу Первосвятителя.

«Кирилл, второй этого имени Патриарх Иерусалимской Церкви, родился в 1795 603 году, в соименном острову городе 604, от отца критянина, именем Николая, и матери Ирины. Мирское имя его было: Константин. По смерти матери его, отец, занимавшийся садоводством и человек потому небогатый, отдал сына на одно самосское судно, предназначая его морскому делу. Но случилось раз, что мальчик по неосторожности опрокинул горшок, в котором варились бобы, за что жестоко был избит хозяином судна. Это было причиной, что он тихонько бежал с судна в город и скрылся у своей тетки, плача и умоляя ее сжалиться над ним и спасти его от не подходившего ему рода жизни. Был же весь – страдание и изнеможение. Тетка приголубила его и долго держала у себя, не говоря ничего отцу, а потом отдала его славному добродетелью и умом Парфению, протосинкелу покойного архиерея самосского Даниила.

Так и остался в митрополии молодой Константин, прислуживая сказанному протосинкелу и архиерею и в то же время учась грамоте, чтобы со временем удостоиться и священства. Быв произведен в чтеца приснопамятным Даниилом, он читал в митрополии божественные службы ясно и отчетливо, за что, а равно и вообще за свою степенность в обращении, любим был всеми. Был бы произведен и в диакона, если бы глубокая старость не препятствовала Даниилу служить. Любопытно же, что архипастырь этот, о великой добродетели и благочестии которого мы, позднейшие, столько слышали от предков и которого память доселе чтится и ублажается всеми самосцами, как бы предсказал блестящую будущность малого тогда и невидного Константина. Ибо раз, обходя комнаты митрополии, как это привык делать, чтобы знать, кто чем занимается, увидел Константина спавшим на спине и сложившим руки так, как бы он благословлял, по подобию архиереев, о чем передавая протосинкелу, заметил: «ребенок этот будет большим человеком, – будет архиереем». А когда производил его в чтеца, то, молясь над ним, прибавил в виде шутки: «и Патриарх!» 605

3-го мая 1815 года иерарх Даниил отошел к Господу. Преемствовавший ему в архиепископии Самосской блаженной памяти Кирилл рукоположил в 1816 году Константина диаконом, переименовав его при этом Кириллом, в каковой должности он и пробыл в митрополии больше года. В это время, заболев оспою в месте, называемом Глубокое, он оставил службу и жил на излечении в одном семействе, которому впоследствии всеми средствами старался выказать свою признательность 606. Выздоровев, он отправился в обитель Креста, где жил и протосинкел Парфений, занимая тогда место игумена. Немного спустя однако же после того, тогдашний протосинкел Святого Гроба в Само Матфей предложил ему быть священником святогробской церкви в местечке Митилинах на том же острове. Рукоположенный на сей конец во священника проживавшим тогда в Само епископом Стагонским Амвросием, Кирилл не только исправлял обязанности по приходу своей церкви, но и часто посылаем был на малоазийский берег для сбора милостыни на Святой Гроб.

Из того же, что он вычитывал в проскинитариях Святой Земли, и из того, что постоянно слышал от протосинкела Матфея о святых местах, возбудилось в душе его неудержимое желание посетить Иерусалим. Желание это еще более усилилось от одного сновидения, о котором в Бозе почивший сам рассказывал пишущему это. Ему приснилось, что он переехал в Иерусалим и что, представившись там убеленному сединами иерарху (то был митрополит Петрский), услышал от него: «добро пожаловать, Кирилл! Бог тебя послал к нам», и сейчас же посадил его на блестящей кафедре, после чего все находящиеся там архиереи и другие духовные лица воздали ему великие почести. О сне этом он ничего не сказал Матфею, а только спросил о внешнем обличий митрополита Петрского 607, которое нашел сходным с виденным во сне 608. Итак, он просил позволения отправиться в Иерусалим и рекомендательных писем. Но так как протосинкел имел в нем большую нужду и откладывал потому со дня на день испрашиваемое дозволение, то Кирилл в один из дней 1819 года исчез из подворья (святогробского) и отплыл в Константинополь к проживавшему там в то время Патриарху Иерусалимскому Поликарпу609.

Весьма благосклонно принял Патриарх неизвестного иерея. Видя же в нем человека с приличными манерами, степенного нравом, отлично правящего божественную службу и изучившего весь церковный порядок, удержал его при себе. Спустя довольно времени, позвав его, сказал ему, что имеет в виду отправить его в Серры (в Македонии) протосинкелом Святого Гроба. Кирилл заметил на это, что за лучшее счел бы сперва побывать в Иерусалиме, чтобы познакомиться с местом, а потом уже отправиться в Серры. Патриарх сначала упрекнул его в непослушании, а потом, находя справедливым его суждение, отослал его в Иерусалим вместе с поклонниками, отправлявшимися ко святым местам в 1820 году. Прибывши в Иерусалим и увидав митрополита Петрского, Кирилл удивился, нашедши его точно таким, каким видел во сне в Самосе. Оставшись там, он сперва держал чреду служения в храме (Воскресения), а потом преемственно был игуменом монастыря св. Николая и Гефсимании. Наконец, в 1830 году поставлен епископом Севастийским, а через 8 лет сделан архиепископом Лиддским и вместе с тем назначен Патриаршим наместником 610.

Во время пребывания (1838–1839) в Палестине Ибрагима-паши Кирилл сумел оказать ему много услуг, так что несдержанный сатрап постоянно приглашал его к себе на беседу и даже пользовался столом из монастыря (Патриархии), опасаясь отравы от своих. Немало добра доставило это Святому Гробу. В 1845 году, по смерти преемника Поликарпова, Патриарха Афанасия611, когда общепризнанный святогробцами преемник сего, Фаворский архиепископ Иерофей612, по политическим причинам 613 должен был отказаться от престола Патриаршего, первосвятителем Сионской Церкви избран был Кирилл 614. Сбылись таким образом и пророчественное слово архиерея Даниила, сказанное о нем еще ребенке, и его собственный сон, когда он был еще священником в подворье Митилинском.

Долговременное патриаршество Кирилла принадлежит истории, и она, не увлекаясь обыденными страстями и износя о всяком деянии всякого человека нелицеприятный суд, пусть свидетельствует, какою приснопамятный муж принял в свое управление Иерусалимскую Церковь, какою сделал и какою оставил. С похвалами передаст она его деяния, – как он возобновил близкие к падению церкви, воздвиг новые там, где их не было, завел училища, выстроил роскошную больницу с аптекою, учредил девичий институт в Константинополе, образовал бедных молодых людей в Греции и Европе, напечатал и роздал тысячи книг в утверждение православных греков и арабов, ведя смело борьбу с неисчислимыми препятствиями, чтобы возвысить и прославить престол Брата Божия 615.

(Затем следует краткое изложение того, что сделал покойный для своего родного острова. После чего продолжает автор

Да! Господу угодно было, чтобы он умер не в земле своего рождения и не на кафедре той Церкви, которой посвятил себя из детства и служил с такой ревностью. Явился так называемый Болгарский вопрос, и здание Православной Церкви поколебалось! Подули ветры, иначе и отынуды веявшие, возбудились идеи и соображения разные и разнообразные, зародились и стремительно взволновались страсти и желания, и провозглашен был раскол между двумя народами, жившими дотоле в мире и единомыслии! Блаженной памяти Первосвятитель, не находя, быть может, полезным для Церкви вообще и для Иерусалимской в частности, чтобы дело дошло до крайних пределов, стал жертвой непреклонной настойчивости всех убеждений в этой печальной и болезненной драме. Еще незадолго перед тем горячие проповедники добродетели и несравненного благочестия его, еще недавние превозносители национальной ревности и патриотизма человека, вдруг восстали на него, и, как всегда бывает в подобных обстоятельствах с делами человеческими, рев голосов поднялся от одного края до другого на знаменитого Первосвятителя. Отселе жизнь его сделалась истинным мученичеством, так как и жестокий недуг, одержащий его уже несколько лет, развился в нем сильнее прежнего, причиняя ему невыносимую боль и муку. Под тяжестью стольких и таковых скорбей, нравственных и телесных, склонился наконец он под общий закон естества, примиренный с Церковью, высокий духом, от одной божественной правды ожидающий себе нетленную и вечную почесть за свои многие и долговременные на земле подвиги!

Похороны усопшего происходили в Пере с приличным порядом (παράταξις) церковным. По болезни (?) Вселенского Патриарха, предстоятельствовал при выносе его митрополит Ефесский с десятью другими архиереями, а именно: митрополитами Тырновским (in partibus), Маранийским, Гребенским, Сисанийским и Халдейским, и епископами Хариупольским, Аргирополъским, Лаодикийским (номинальными) и (бывшими) Лерпским и Иерисским, и многочисленным священством. Присутствовали при том великий логофет г. Ставракий Аристархи, правитель княжеской канцелярии острова Самоса, и множество всякого чина людей. После отпевания в Введенском храме тело отвезено было в коляске в сопровождении трех архиереев со многими священниками, великим протосинкелом, представителем больного Патриарха 616, великим логофетом, г. А. Янком, и другими. В Неохори, в храме тамошнего Святогробского подворья, возобновленном тем же Патриархом за 25 лет перед сим, пропето было среди несчетного народа трисвятое, и вслед за тем было предано земле, возле гробов других предшественников его, тело славного Патриарха Иерусалимского Кирилла II».

Считаем не лишним прибавить к сему, что по распоряжению игумена Святогробского подворья в Константинополе (из своры клеветников и гонителей покойного) вынос усопшего в церковь последовал через 5 часов по его кончине, с наивозможно меньшим шумом и блеском. Множество чтителей усопшего узнали только назавтра о кончине его. Самое место отпевания его было скрываемо. В церкви пожалели даже свечей раздать народу, и проч. В Неохори жители просили оставить тело в церкви на ночь для общего поклонения, но и в этом было отказано. В оправдание всего этого приводится отзыв медика о злокачественности раны, сведшей усопшего в гроб, и Иулиановский аргумент, что сам в Бозе почивший завещал похоронить себя без шума… Мы осведомлялись, что многострадальный старец тужил перед кончиной об одном: что тех, кого сочувствие ему дорого, нет в Константинополе.

A.A.

д. Манина, 9-го сентября 1877 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1877. № 38. С. 15–17.

1880

Бывший Патриарх Иерусалимский Прокопий

Еще одним злостраждущим Блаженством617 стало менее. Святой Град 22-го числа истекшего августа похоронил своего бывшего Патриарха Прокопия. В Бозе почивший Первоиерарх Православной Церкви по стечению обстоятельств за 8 лет перед сим сделался весьма выдающейся на Востоке личностью, хотя ни характер его, ни способности, ни общественное положение, ни вся предшествовавшая деятельность – служебная и частная – не располагали его к тому и как бы вовсе не готовили к выпавшей ему видной роли.

Уроженец острова Митилины, незнатного происхождения, он, по примеру многих своих единоплеменников, еще юношей вступил в Святогробское братство под руководство своего «старца» и начал проходить разные обычные послушания как в самом Иерусалиме, так и в отдаленных метохах (подворьях) Святого Гроба, и долго жил в одном из малоазиатских городов, пока пришла очередь занять иерархический пост в Палестине с титулом архиепископа Газского. По обычаю места он только числился епархиальным архиереем, а в кафедре своей не жил и даже, как говорят, вовсе не видал города Газы. По смерти (1867 г.) митрополита Петры Аравийской (тоже титулярного) Мелетия, носившего звание «Патриаршего Наместника», преосвященный Прокопий, как старейший из всех архиереев Иерусалимского Патриархата, сделан был наместником (эпитропом); но так как покойный Патриарх Кирилл продолжал жить безвыездно в Иерусалиме и сам всем управлял, то титулярный архиепископ был вместе и титулярным наместником, не входя ни в какое управление общественными делами и только первенствуя в ряду прочих архиереев при богослужениях и других официальностях, хотя некоторые из коллег его по сану носили титло митрополитов.

Вообще это был один из самых тихих, спокойных н невидных сановников Патриархии, отличался простотой и безграничной добротой и был очень популярен между местным населением, ибо говорил по-арабски, как природный араб. Почти ежедневно можно было видеть его в послеобеденное время сидящим на прилавке со внутренней стороны ворот Патриархии, окруженным феллахами и бедуинами, занятым разговором о всевозможных пустяках и угощавшим собеседников табаком. Одушевленное добротой и беззаботной веселостью лицо его, сердечный голос и самые неизысканные манеры влекли к себе всех и невольно останавливали мимо проходивших. Иногда и сам Кирилл, проходя через ворота, присоединялся к нему и садился рядом с ним, воспроизводя собою картину древнейших времен, когда старейшины града или дома сидели при вратах, окруженные народом, и износили над ним суд и правду.

Патриархальная обстановка эта продолжалась до вещего 1872 года, затеявшего известный эллинический quasi-вселенский Константинопольский Собор, объявивший раскольниками болгарских архиереев, а с ними и весь народ болгарский. Иерусалимская Церковь также должна была принять участие в сем соборе, и Патриарх Кирилл отправился в столицу с главным секретарем Патриархии. На время отсутствия его в первый раз пришлось таким образом выступить Прокопию властным лицом, деятелем и распорядителем, к чему он и не привыкал и не чувствовал себя способным.

Сейчас же он сделался органом, послушным фракции пяти-шести молодых членов Святогробской общины, почти всех профессоров местной богословской школы, задумавших ввести в своем statu in statu 618 конституционное правление и умело воспользовавшихся обстоятельствами Константинопольского Собора. поелику их Патриарх, не соглашаясь на некоторые выражения изданного пресловутым Собором определения, не подписался под его актами, константинопольские эллиноманы сочли его предателем своей «великой идеи» и поборником болгар, а иерусалимские конституционалисты усмотрели в том даровой, так сказать, случай избавиться от своего «тирана». Те и другие вместе добились того, что ненавистная личность подпала церковному суду. Иерусалимская Церковь, олицетворяемая дотоле Патриархом, дала себя знать миру, как действительный синод самоправный и самовластный, и позвала своего Патриарха к ответу за его противособорные действия. Во всем этом волей-неволей участвовал Прокопий, служа вместе с другими безгласными архиереями, подобно ему безместными и проживавшими «на хлебах» в Патриархии, ширмой для антипатриаршей махинации доморощенных либералов иерусалимских, захвативших, по манию из Константинополя, всю власть в свои руки…

Известно, что синодальным актом (от 7-го ноября 1872 г.) Патриарх Кирилл за свое сочувствие болгарским архиереям, признанным от святого и великого собора Константинопольского раскольниками, объявлен также раскольником и вследствие сего низложен. Его место немедленно заступил священный правительствующий синод общины иерусалимской, председательствуемый Прокопием уже не в качестве наместника патриаршего, а просто как старейшего из архиереев.

В самый день низложения (и отправления под конвоем, как преступника, в Яффу на пароход для следования в столицу) Кирилла, 6-го декабря 1872 года, Прокопий торжественно инвеститурован был от местной гражданской власти, как председатель Синода 619. От дня низложения Кирилла до его высылки из Иерусалима прошел целый месяц, в который он, игнорируя синодальный акт, усиливался бороться с своими врагами, поддерживаемыми задаренною местною властью. Взамен сей поддержки он совсем неожиданно приобрел себе общее сочувствие местного населения по сочувствию сего последнего, как стихии угнетенной, к болгарам, ратовавшим за освобождение от гнета.

Мы, русские, по принципу легитимисты, насколько нас тогда было в Иерусалиме, тоже держали сторону Патриарха, как человека обиженного и беззаконно осужденного. И тем и другим обстоятельством воспользовались махинаторы великого, по их мнению, coup d'etat и изловчились дать делу Кирилла политический характер, обнося его перед турецким правительством в государственной измене. Великая Церковь, подстрекавшая иерусалимский антикириллизм, испугалась неожиданных последствий, а с другой стороны, не находила причины и сочувствовать замашкам самоуправления иерусалимского синода, считая это дурным прецедентом для себя, а потому поспешила внушить кому следует немедленно приступить к избранию на место низложенного Кирилла нового Патриарха. Губернатор Иерусалимский получил по телеграфу приказ произвесть выбор нового сановника в течение одного дня. Фиктивный президент фиктивного синода вследствие сего и был выбран 14-ю голосами 620. Разумеется, некогда было при этом спрашивать мнения местного населения, да местная власть верно и не позволила бы этого, зная, что народ единогласно потребовал бы возвращения Кирилла.

В январе 1873 года Прокопий утвержден был султаном в звании Патриарха и интронизован, если не ошибаемся, 16-го числа, к великому неудовольствию любившего его до того времени православного населения края, отказавшегося наотрез признавать его Патриархом. Мы тоже поставлены были этим актом турецкого правительства в немалое затруднение. Низложенный Патриарх протестовал перед всеми Автокефальными Церквами против беззаконного поступка с ним его синода и требовал оправдания себе. Наша Церковь сочла благоразумным молчать в ответ на это. Так верили тогда в Иерусалиме.

Сколько нам известно по слухам иерусалимским, Прокопий в два года своего патриаршества не дождался официального признания его Патриархом от нашего Св. Синода. Наши власти, водворенные в Иерусалиме, руководясь инструкциями своего посольства, тоже и признавали и нет нового Патриарха. Так, положительно известно, что наша Миссия Иерусалимская, служа дома в своей церкви, избегала поминать имя Патриарха Прокопия, но во всех служениях ее на святых местах возносила его имя по обычаю прежде имени своего Синода. Наложенный вслед за кирилловской историей нашим правительством на святогробские доходы в Бессарабии секвестр говорил ясно, что Россия не сочувствует новому порядку дел в Иерусалиме.

Все это, в связи с арабским вопросом и истощением казны Патриархии, делало невеселым новоначавшееся патриаршествование. Эллинизм, торжествовавший в лице Прокопия свою победу над воображаемым панславизмом в Палестине, сделал было некоторые попытки из Афин 621 поддержать мнимого антагониста славянских и арабских тенденций при Святом Гробе, обещав ежегодную субсидию Иерусалимскому Престолу из государственного бюджета и не пожалев украсить Прокопия, ни за что ни про что, орденом Спасителя 1-й степени, но вскоре оказалось, что это великодушие единоплеменное, по пословице, подбито ветром; с своей стороны, бывшие союзники Прокопия, конституционалисты, не могли чувствовать себя довольными низложением одного деспота и возведением на его место другого, не достигнув при этом ровно ничего, кроме разве личной материальной наживы того или другого, более или менее значительной. Да и появился уже в сознании мирных и спокойных дотоле святогробцев некоторого рода порыв или, типичнее, зуд политической в своем тесном кружке деятельности. Оказалось не только возможным, но и весьма легким делом сбросить Патриарха (да еще Кирилла!) и на его место поставить чуть не вчерашнего иеродиакона.

Можно поручиться, что, смотря на добрую и простоватую фигуру Прокопия и припоминая его минувшее благодушное привратничество, никто в Патриархии не верил, что это Патриарх, особенно же при сличении его всем известной недалекости с властным, сильным и тонким умом Кирилла. Как бы то ни было, но через год с небольшим по «замирении дел» в Иерусалимской Патриархии стало известно, что там затевается что-то в прежнем роде, существует взаимное недоверие членов, образуются партии, бродит мысль о новом перевороте и пр. Оказалась нужда, кроме синода, еще в совете, да и не одном. Приписывали такое нестроение интригам из Константинополя, обещавшим возвращение изгнанника на отнятый у него престол. Приписывали и другим сторонним воздействиям, наущавшим архиереев одного на другого и манившим их суетность титлом «Блаженства»… По преимуществу такие наговоры группировались около так называемого (в то время) русского архиерея Нектария 622, титуловавшегося Тивериадским, слывшего за persona grata нашему правительству 623…

Разлад между сановниками Патриархии дошел до того, что архиереи отказывались служить с Патриархом и тем вынудили его к дисциплинарной мере, на которую даже Кирилл не решался в свое время, а именно к заточению мятежных личностей, на что и испрашивалось им содействие местной власти. Но то, чем так легко заручалось это содействие в борьбе его (и укрывавшихся за ним агитаторов) с Кириллом, не существовало более. Казна святогробская была пуста. Вместо согласия на предпринимаемые им меры обуздания самовольных, ему посоветовали удалиться от дел ради общего спокойствия.

С тем же равнодушием, с каким он взошел на патриарший престол, он и сошел с него. Поданное им в высокую Порту прошение об увольнении было принято без возражений. В первых числах марта 1875 года, отслуживши в последний раз в Неделю Православия в храме Воскресения с патриаршей помпой, сдал все дела Местоблюстителю патриаршему архиепископу Филадельфийскому (in partibus) Иоасафу в удалился в свою келию, которую нанимал до своего патриаршества.

С тех пор он около 6 лет почти безвыходно пребывал в своих покоях, убранных довольно прилично, большую часть дня сидя у окна, выходящего на Патриаршую улицу, и развлекаясь целодневным движением по ней народа. Патриархия давала ему умеренное содержание и затем игнорировала его во всех делах своих. Он сохранил убеждение, что с ним близкие ему люди поступили предательски, обманом заставив его подать прошение об увольнении, и не мог простить этой каверзы ее зачинщикам. Проговаривался, что не виновен ни в чем, что ему приписывали, как Патриарху, достойного попрека и осуждения, ибо другие заставляли его подписывать уже совсем готовое. Одно это признание уже характеризует человека достаточно. Не столько ненавидел, сколько стыдился по-видимому своих бывших сообщников бывший Патриарх, и не ходил положительно ни к кому из них, а при встрече (крайне редкой) с ними не здоровался. Совершенно таким же образом он относился и к своему преемнику Патриарху Иерофею624. Чрезвычайно редко бывал во все это время и в храме Воскресения, вычитывая все службы сам у себя дома и всего чуть ли не один раз отслужил на Гробе Господнем, и то ночью под новый год. На все приглашения ему пройтись и проехаться куда-нибудь отвечал, что ему одна осталась дорога на Сион!

Несмотря на свою глубокую старость (77 лет, как говорили), покойный сохранял вид бодрый, видел хорошо и говорил громко, охотно принимал гостей и весело шутил от доброго сердца. В минувшем июле месяце стал впрочем жаловаться на отеки в ногах и в день своих именин, 8-го числа, принимал посетителей уже сидя, с завернутыми в одеяло ногами. В августе, после праздника Успения, заговорили, что он серьезно болен, а 20-го числа уже огласилось, что он при конце жизни. Осведомившись от медика о безнадежности своего положения, он сам пригласил к себе проститься архиереев, которых прежде не хотел и видеть, принял от них таинство исповеди, причащения и елеосвящения и при них сделал все нужные распоряжения о своем немногом и небогатом имуществе. Наличными деньгами нашлось при нем, как говорят, от 6 до 7 сот золотых, что можно назвать ничтожностью, имея в виду его 60-летнюю службу при Святом Гробе и его патриаршествование в такое время, когда десятки тысяч золотых расходовались, как говорится, шито и крыто с тем, чтобы только сломить монументальную личность Кирилла.

Усопший скончался 21-го августа часу в 9-м утра мирно и безмятежно. Его одели в архиерейское облачение, накрывши голову простою камилавкой, и посадили в низкое кресло. Несколькими ударами в колокол дали знать городу о преставлении высокого духовного сановника и под его печальные звуки перенесли тело из кельи в малую церковь св. первомученицы Феклы, где обыкновенно отпеваются все члены Святогробского братства. В тот же день все консульства, миссии и другие учреждения в Иерусалиме извещены были Патриархией о предстоявшем завтра в 8 часов погребении в Бозе почившего «экс-Патриарха».

После литургии в церкви св. Феклы, совершенной одним из иеромонахов, усопшего перенесли в патриаршую церковь св. Константина. Отпевание, по чину погребения иноков, совершали архиепископы Севастийский Никифор, Газский Иоасаф, Вифлеемский Анфим и Фаворский Григорий со множеством архимандритов. Теснота и духота в малом храме были непомерные. Печально-торжественна была процессия с телом в город на Сионское кладбище, длившаяся часа полтора. В глубокой могиле виднелся уже целый ворох костей давно истлевших обитателей ее. На западный приступок ее спустили и посадили останки благолепного и мирно склонившего на перси свою убеленную летами голову старца. Глубокая безмолвная тишина кругом могилы напутствовала его в вечный покой. У греков не поется, а говорится, соответственно смыслу, последнее приветствие живущих отжившему: вечная (твоя) памятьі Никто не почтил усопшего преемника апостола и Брата Господня по кафедре Иерусалимской надгробным словом ни в храме, ни над могилою. А, кажется, было кому сделать это!

Святоградец

д. Маври, 1-го сентября 1880 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1880. № 41. С. 3–6.

Заупокойная служба при Гробе Господнем по усопшей Государыне Императрице

Еще памятна была русской во Святом Граде колонии большая торжественная служба, совершавшаяся накануне нового (1880) года в храме Воскресения Христова о выздоровлении, а точнее следовало понимать – о здравии Ее Величества, Государыни Императрицы <Марии Александровны>, уверившая тогда многих, что кризис в положении Высоко-недужной благополучно миновал, – как целый ряд тревожных известий из Канна и потом из Петербурга горько разрушал сладкую надежду на полное восстановление сил «смертно-болевшей», по выражению европейской печати. С замиранием сердца следили тут по газетам за переездом Ее Величества из Франции в Россию и надеялись на восстановление ее сил от целебницы весны, жалея, что она – петербургская, а не крымская, и еще более не здешняя палестинская. И вдруг 24 числа истекшего мая месяца, в час пополудни, в здешнем консульстве нашем получена была горестная телеграмма из константинопольского посольства, что драгоценная жизнь кончилась. В том же смысле извещена была тогда же и здешняя Патриархия от проживающего в Царьграде Патриарха.

Так как день был субботний и предстояло править (в 4 часа) воскресное богослужение в наших Заведениях, то и последовало распоряжение о совершении, по окончании службы, Царской панихиды в соборной церкви нашей.

Время было уже сумеречное. Обширный храм осветился множеством горевших свеч. Все, что было русского в Иерусалиме, поспешило, конечно, на печальную молитву. Тихое, стройное и унылое пение, вторимое по временам всеми молившимися, коленопреклоненные и совсем склонившиеся в землю фигуры 625, дрожащие от чувства голоса служивших и редкий на высоте перезвон десяти колоколов, разносившийся по историческим горам Иудеи – все вместе ложилось на душу подавляющим и томящим впечатлением. В Иерусалиме все уже знали, что у русских не стало малеке (царицы), а у множества несчастных, в том числе и местных жителей, иммена (матери нашей).

В тот же день последовало соглашение Патриархии с нашей Духовной Миссией насчет общего совокупного служения на следующий день на самом Гробе Господнем, что и последовало со всею возможною печально-торжественной обстановкой. Служба по обычаю началась рано, около 6 часов утра, и длилась до 10 часов, принимали в ней участие все три наличные архиерея – архиепископы Севастийский, Газский и Фаворский, совместно с членами нашей Миссии и священниками, скольких мог вместить придел Ангела, служивший на тот раз алтарем, а самая погребальная пещера Господа – жертвенником. Пение шло при сем почти все русское, пленившее немалочисленных иностранцев, слушавших его и сличавших с греческим. На великом входе первенствовавший архиерей прочел, по местному обычаю, так называемую «разрешительную» молитву из требника с неоднократным возглашением Августейшего имени в Бозе почившей. Молитва предшествовала обычному при перенесении Святых Даров поминовению, которое говорили все три архиерея один за другим. Вместо причастна пет был нашими певчими пасхальный канон, от напевов которого, по выражению одного слушавшего, бежит всякая мысль о смерти. После литургии все служащие вышли из Кувуклия и стали на площадке лицом к нему, к ним пристало и все прочее почетное святогробское духовенство вместе с арабскими священниками; панихида почти вся была пета по-гречески. Нашему хору пришлось пропеть Со святыми упокой и Вечная память. Зато последнее было достойным всего величественного и достопамятного священнодействия концом.

По сделанному нашим консульством накануне извещению пришли на нашу православную молитву все местные консулы, представители (архиереи) иноверных общин – коптской, армянской, сирианской 626, с прибавлением к ним еврея – великого раввина (хохама) и магометанина – самого губернатора Палестины, который также выстоял всю службу нашу со свечой в руке 627. Все участвовавшие в молитве нашей иностранные консулы с пашой во главе заходили потом в большой синодикон Патриархии, где были угощены вареньем, кофе и ликером, за которым еще раз возглашена была вечная память отшедшей к Господу Государыне, столько чтившей и любившей пресвятой Гроб Господень и всю Святую Землю!

На следующий день духовенство местечка Бетжалы, где на благотворительную сумму Ее Величества устроена и содержится женская школа, устроило также заупокойное богослужение, на которое собралось все православное население места, с ученицами школы нашей во главе. А в 9-й день по ее кончине митрополит Вифлеемский с своим клиром совершал поминовение ее в самом Вертепе Рождества Христова, куда опять собирались на молитву о своей Высокой Покровительнице и Благодетельнице ученицы обеих соседних школ наших – Бетжалъской и Бетсахурской (в долине Пастырей). Господь да утешит бедное население дорогих сердцу русскому мест в его утрате.

Поклонник

Иерусалим, 4 июня 1880 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1880. № 26. С. 3.

III. Из дневника 1857 года

Первая поездка в Святую Землю

Воскресение 1 сентября. Еще третьего дня вечером порешили на «Палкане»628 плыть на поклонение св<ятым> местам вместо того, чтобы носиться без толку по водам Архипелага. Разумеется, я напросился гостем к Федору Осиповичу <Юшкову>. С того момента душа еще не на месте. Увижу… Иерусалим. Возможно ли это? О таком счастии можно только во сне мечтать. После обедни отправился к митрополиту Афинскому <Неофиту> по поручению г<осподина> посланника <Озерова> просить его о назначении о. Геннадия эфимерием629 Св<ятой> Зоны и о рукоположении его. Как и предполагал, нашел старца предубежденным и против о. Геннадия, и против самого Патиссийского прихода. Церквами тамошними заведывала доселе энория630<храма> св. Ирины, следовательно, мы тут сталкиваемся с интересами местного духовенства. На кое-какие замечания мои старик бедовый отвечал гневно и с большим раздражением: ημές έχομεν κανόνας, τού ύποιους δέν μπορουμεν νά χαλάδωμεν προς ενός πρέδβεως631… Тогда я сказал ему холодно, что каноны церковные нам, русским, так же хорошо известны, как и ему, и о том, что противозаконно, я не стал бы просить его, что посланник сделал отличное дело, возобновивши церковь, и что не следует огорчать его отказом…. Ни на волос не подался упрямый старикашка. Так я и ушел от него.

Понедельник 2 сентября. Откуда взять денег на предстоящее путешествие? Думал, думал, да и выдумал навязать некоторые свои книги Александру Петровичу <Озерову>. Набрал их на 157 рублей, а именно: оба атласа – Штилера632 и Шпрунера633, Meyers Universum634, La Chine635, Четию Минею636 и Пролог. Да кстати прибавил туда же и Доллонда637, и часы свои прелюбезные, и столистную карту России, еще на 350 рублей; всего вышло бы на 2235 драхм и 87 лепт. В этом смысле послал каталог его превосходительству при просительном письме.

Вторник 3 сентября. Пушки и музыка на восходе солнца. В 10 часов поезд ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА, при звоне нашем, в церковь св. Ирины. Выходил и я на площадь «Уложения»638. В 3 часа <король> ΟН уехал в Кифиссию639. Ночь без иллюминации.

Среда 4 сентября. Жаль мне стало своей часовой музыки. Что, если посланник возьмет да и купит часы? Что ему значит выбросить 130 рублей? То же, что мне оставить у Наста 13 драхм. Есть известие о бракосочетании великого князя Михаила Николаевича с Баденской принцессой Ольгой Феодоровной, по-нашему, и Цецилией по-немецки, совершившемся 16 августа. А помню, как праздновали с целодневным звоном в 1832 году в Перми рождение Его Высочества. Да растет и множится Августейший Дом! Убит Черногорский князь Данило640.

Четверток 5 сентября. Ничего особенного. Ходил поздравил Елизавету Матвеевну с именинами. Засмеялась, когда я пожаловался ей на свою «старость». Вот ее Янко уж совсем седой, да и то не причисляет себя к старикам. Зашел по соседству к Александру Ивановичу <Нелидову>. Χαμπάρι δέν έχε641 о моей спекуляции книжной. Худой или хороший знак? Клеопа утвержден козмитором (деканом) Богословского факультета на место бессменного Кондогони.

Пятница 6 сентября. Переписываю свою русскую статью о подземельях Никодимовых642. Прилагаю к ней и рисунки своего мастерства. Это будет пробным шаром. Составлю потом и полную историю возобновления церкви с десятком планов и столькими же рисунками. Вот где заработаю денежки! Церковь назову «царскою», Лицейскою, Аристотелевскою… Апостольскою даже, не позволяя сомневаться, что она-то и была некогда чтилищем «Неведомому Богу»643. Главное: абы гроши!

Суббота 7 сентября. Предпразднество644. Читаем в церкви что следует. Вместо чаю – кофе с молоком. Сырая газета – вовсе не интересная. Англичан бьют в Индии, а они режут645. Новые члены Синода: Паронакейский – Парфений, Спартанский – Дионисий и Гортинский Филофей. Отъезжают на свои епархии Санторинский (Θήρας646) Иерофей, Мессинийский – Прокопий и старый приятель, Мантинийский, – Феофан. Всенощная и баня.

Воскресение 8 сентября. Сугубый праздник и сделали его еще и трегубым, т. е. после обедни отправили молебен о Высоконовобрачных647. Все говорили, что после праздника сейчас же отправится фрегат наш в «кампанию», но ничего подобного не видно. С отъездом Петра <Нищинского> перестали посещать дом наш г.г. палканцы648. Спросить потому, что и как там, не у кого. Да оно и лучше помешкать дней 5–6. Луна только что народилась вчера и ночи на море были бы темные еще теперь.

Понедельник 9 сентября. Вышло смешное qui pro quo649. Добрейший Александр Петрович принял в каталоге моем рубли за драхмы и прислал мне с Александром650 157 драхм за отдел книжный, т. е. менее 4-й части стоимости книг. Я извинился перед ним за причиненные хлопоты и написал, что мне жаль стало расстаться с своими любимицами, почему и решился возвратить ему деньги. О часах и телескопе не было и речи.

Вторник 10 сентября. Познакомился с г. Влангали, русским, не то греком, не то влахом. Завидно ровная и спокойная натура, собеседник и рассказчик, каких немного на свете. Оказалось, что именно нынешнего дня, т. е. равноденствия, пережидают наши моряки. Кому как не им знать все капризы моря. Истомляет меня черчение… Сумеют ли отпечатать там с надлежащею отчетливостию. «Η αρχαιολογική εφημερίς»651 сделала (№ 43) из чертежей моих такую карикатуру, что хоть плач от смеха.

Среда 11 сентября. Афанасий с №омером (2594) «Афины»652, в коем кто-то превозносит до небес нашу парадную службу 30 августа653. Восхваляется и ό αρχιμουσικός Μουνστίνσκη654… и чего-чего там нет! И это – в «Афине»! Верно хвалитель хотел кому-нибудь из своих дать пощечину. Больше ничего. Чертил без конца и меры.

Четверток 12 сентября. Решено, едем в субботу. Запасаюсь подходящими книгами. Оказывается, их в наличности очень немного: Палестина – 2 части с картинками655, Норов656, Даниил657, Raumer658, Poujoulat659, Chateaubriand660… да и все! Писал к директору Духовного учебного управления о петербургских студентах-певчих. «Замашистый»-то боюсь, как бы не стал «зашибать». ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО <королева Амалия> возвратится 10 числа следующего месяца. Король поедет встречать ее в Патры. Где мы будем в то время с Палканом?.. Закончил египетскую работу.

Пятница 13 сентября. Занимаю семо и овамо деньги. Пересматриваю свою лопотину. Прощаюсь с посланником и консулом, заручаюсь поклонами от Типальдо661 – «Владыке»662, от Клеопы – «св. Петру»663, от Мелидони664 – всем прокаженным в Палестине, которых он готов ехать лечить безмездно, лишь бы Патриарх тамошний его питал и одевал до смерти, от Люя665 – его патриде666, преславному острову Сифно, лежащему как раз на дороге в Иерусалим. Всенощная с выносом креста667. Сидение на балконе. Луна и тишина. Бедный мальчик668 опечален предстоящей разлукой. Отправится жить к отцу. Замолкнут и часы мои. Невесело как-то.

Суббота 14 число. Плохо и спится. Не в характере моем быть подвижным странником. Молитвословие и служение. Прощальный визит Вальяновым669. Наставление маэстро – Филиппу670 и о. Геннадию. Распоряжение по дому.

Обед. Отъезд в Пирей со старцами и Димитрием. По дороге прощание с Мангелями. Загородная пыль. Баранки. Пирей. Остановка у Тавалария, жестоко обиженного палканскими, помимо его провизирующимися в городе. Чем утешить человека в подобной напасти?

В два часа перебрался на фрегат, где все уже готово было к отплытию. Но так как капитан не хотел разводить паров, а ветра совсем не было, то и вынуждены были заночевать. Наши отправились в Афины.

Воскресение 15 сентября. Господи благослови! Началось дело, однако же, неприятностию. Ночью, когда зашла уже луна, я вышел на палубу из душной люльки своей дохнуть свежим воздухом. Аркадий Дмитриевич671 держал вахту. Ходим и разговариваем потихоньку по палубе. Вдруг за кормой послышалось какое-то глухое движение. Подошли к борту и смотрим. Что-то черноватое движется на воде. Сатин окликнул, но никакого ответа не было. Я решил, что подплыла к фрегату акула… А сегодня, вставши, не досчитались одного матроса. Это был один из арестованных за какую-то покражу и ожидавший линьков. Сбежал, значит. Сейчас послали на берег погоню, но, конечно, нигде не отыскали молодца. За ночь он удрал далеко в горы. Впрочем, между офицерами были и того мнения, что бедняк утонул. Напрасно провозились чуть не до полдня. Быстро подняли паруса и якорь и величественно вышли из бухты. Ветер был небольшой. Плавание самое приятное. Вся деятельность команды средоточилась на постановке парусов. Вечером оставили влево остров св. Георгия, за которым далеко и чуть видно пряталась оконечность Аттики с мысом Суниум или Капо-Колонно. Наконец, во все стороны виделось одно море, освещаемое луною. Насидевшись досыта на чистом воздухе, начитавшись и наговорившись, я довольно рано спустился вниз и влез в свою висящую постель.

Понедельник 16 сентября. Ночью посвежело, и «Палкан» стал делать 8 и даже 10 узлов в час. Когда я вышел наверх, то увидел слева темную скалу, закрывавшую восходившее солнце. Вахтенный отрапортовал, что это был остров Антимило. Далее его виделся тупым конусом или копною громадных размеров остров Мило, славный преизвестною статуєю, найденною на нем, Венеры Милосской672. Представляется совершенно голым и, очевидно, выдвинут из глубины морской волканическими силами. Главный пик его – «Св<ятой> Илия». Судя по карте, возвышается на 2 400 футов. Город (Кастро) не виден с той (южной) стороны, мимо которой мы плыли. К полудню он совсем исчез из виду. Показался – тоже по левую руку, как бы на воздухе, серым пятнышком – островок Поликандро, ростом с наш большой Петалийский. Конец и ему. Вечером прошли мимо острова Фиры, или известнее: Санторино, славного соименным ему вином у нас в Сибири, называемым «Белым». И он, как Мило, волканического происхождения. За сумерками нельзя было хорошо разглядеть его. Мы просто неслись. И никаких паров не нужно.

Вторник 17 сентября. Стало покачивать. В горле, или где-то тут, около, маленькая неловкость. Не хочется вылезать из койки. «Батюшко! Барыня к чаю просят!» Нечего было делать. Вылез и пошатываюсь. «А где мы?» – спрашиваю я Федора Осиповича. «Полагаю, что все еще на «Палкане"» – трунит завзятый моряк… Довольно далеко по правую руку тянется целый материк. Это остров Крит. Высоким гребнем торчат в воздухе его горные массы. Припоминаю слово: Сфакья, столько часто слышанное в рассказах капитана Фотия, и убеждаюсь, что это именно Сфакийские высоты рисуются в поле трубки. А это должна быть пресловутая Ида, видевшая рождение «отца жизни», или Жевуса, а по-тамошнему Зевса. Там и лабиринт. Там и Минотавр. Там и критяне присно лживии, утробы праздныя673. Чего там нет? А вот нет уже и самого острова. К вечеру минули с левой руки остров Карнаф и вышли в большую пучину Средиземную. Опять луна, мириады колышущихся факелов. Белоснежные кружева пены за бортом и проч…

Среда 18 сентября. Целый день открытое море, со всех сторон уходящее в небо. Эпизод. Впереди нас, пересекает нам дорогу, трехмачтовое купеческое судно, или, как выражаются лаконически моряки наши, «купец». «Что у него, флага нет, что ли? – спрашивает капитан. – Дать знать ему, чтоб выбросил флаг». Дают знать. «Что ж он, спит, что ли, или пьян, и в ус не дует купчина! Экая дрянь еще… Держать на него, шельмеца!»… Сказано – сделано. Фрегат стал наваливать на суденко. Пошло вилять оно, но все напрасно! Громадина прямо напирает на него. Куда оно, туда и фрегат. Догадался, наконец, в чем дело, «шельмец», и выкинул флаг. «Турок», – сказал капитан и плюнул. На расспросы мои о случившемся, Юшков сказал, что по морским положениям купеческие суда обязаны непременно идти под флагом в виду военного судна, какое и чье бы оно ни было. Все в восторге от попутного ветра. «Ай да Палканчик!» – только и слышно. К вечеру далеко впереди означилась земля. Вот уже и Кипр! Браво! Этак мы давно уже не ходили. «Славно! А все оттого, что батюшка с нами идет, – комплименти-ровал лукаво Феодор Осипович, сведши раскосые глаза на кончик своего носа. – Этак завтра утром, пожалуй, и в Бейруте будем»… Луна еще светлее и полнее. На душе так хорошо, что и сказать нельзя.

Четверток 19 сентября. Слово Бейрут не дало заспаться. Встал с рассветом. «Ну, где же ваш Бейрут?» – спрашиваю я вахтенного. «Да он-то себе Бейрут, только его руки не берут, – отвечает мямля офицер, – ветер-то быстро упадает. Часам к 7 его совсем не будет». Далеко позади, к левой руке, очертивалась земля. Это был Кипр. За ночь мы минули его. Восходило солнце. Красота неописанная. Действительно, к 7 часам начали болтаться паруса, и пахнуло зноем июльским. Часов в 10 обозначился сирийский берег с высокими горами. Это был Ливан. И спрашивать не нужно было об имени. Маялись больше часа с парусами и не подвинулись ни на сажень, кажется. Как ни хотелось, а должен был развести пары наш бережливый командир. Мне же смертно хотелось влететь в апостольскую пристань на крыльях пара. Около полудня мы так и сделали, не поднимая, впрочем, трубы и не спуская парусов, чтобы Восток видел и казнился, как мы умеем сделать себе послушным всякий ветер, даже и тот, которого и нет. Город <не> похож ни на один из виденных мною доселе. Он утопает в зелени. Характерно и обличие домов его. Припоминаю несколько стародавнюю книгу Базили674, в коей часто говорится о глубоких и высоких открытых сенях домов, заменяющих наши залы. Вон, я вижу их в трубу. За городом стоит высокою и голою сероватою стеною гора Ливан, ростом с 2 наших Имиттоса675. Всю ее высмотрел в большую трубу кают-компании. Из города навезли всяких плодов. И хочется, и не смею ничего купить, чтобы не оскорбить хлебосольного хозяина. Ищу по указанию карты Ермонас вершиною в 8 т. футов, но его застилают облака. Узнал, что крепости в городе нет, и палить, значит, не нужно. Что консул наш в городе и рад видеть дорогих гостей. Отдохнувши, мы с капитаном, Анной Львовной676 и еще несколькими офицерами отправились на берег. На пристани нас ожидали консульские телохранители с сияющими булавами в руках. Зевак было, конечно, многое множество. Их разгоняли с дороги оные булавники (кавасы), вослед коим мы, идя по пыльным улицам, добрались до консульской квартиры. Генеральный консул наш Мухин, маленький человечек, как бы только проснулся от послеобеденного отдыха и позевывал, разговаривая с нами. Жена его, высокая и расплывшаяся гречанка, говорила с нами и по-русски, и по-гречески. Разговор вертелся на свидании Александра с Наполеоном677 и на индийском восстании. Тем же путем мы возвратились с пристани и отплыли на свой фрегат. Я рад был отрясти прах магометанского города от ног своих. Сейчас же развели и пары. И на закате солнца понеслись вдоль берега к югу. Прошли Сайду (Сиднай)678 еще при мерцании дня.

Пяток 20 сентября. Паче чаяния спал крепко, убаюкиваемый мерным движением и как бы говором подводного винта. Встал, конечно, рано.

Вышед на палубу, увидел восходящее солнце, окруженное облаками, и море, и – ничего более. Штурман говорит: уж не прошли ль мы Яффу679. Облака улетучивались по мере возвышения солнца и позволили различить тонкую и неровную черту, замыкавшую горизонт восточный. То были, очевидно, Иудейские горы. Впереди их, прямо против нас, обозначилось темное пятнышко. То была Яффа с ее садами. На нее мы и поставили руль. В трубу стали различаться белесоватые точки в пятне. Это были дома городские. Бросаем якорь и творим крестное знамение, поздравляя друг друга. Снесшись с берегом, «Палкан» салютовал турецкому флагу. Едва доносились потом до нас звуки пушечных выстрелов с крепости. Мы стали очень далеко от берега. Пошел разбор на фрегате, кому и кому ехать в Иерусалим в первую смену. Предположено пустить всех на поклонение святым местам, но разделивши команду на 2 партии. Разделилось и чиновство. В первом поезде должен был находиться сам г. Юшков. Во втором г. Бефани. Разделились и мы с о. Варнавой680. Прощай на несколько дней, великое море. Около полудня капитанский катер подхватил нас и понес в СвятуюОбетованнуюЗемлю.

Господи! ужели это правда? Ловко прошла ладия наша сквозь пенящийся бурун и причалила к берегу. На пристани нас уже ожидал наш яффский вице-консул Николай Стефанович Марабути, почтенный и заслуженный старик. Он провел нас в греческий монастырь, высящийся над самою пристанню681. Там нас принял «игумен» – вроде игуменов-арендаторов опустелых обителей Эллады. Нас поместили временно в патриарших комнатах… В ожидании, пока спадет жар, нам предложили отдохнуть, но духота гнала вон из комнаты. Осмотрел все заведение с новою церковию, сходил в нашу канцелярию и передал поклон г. Марабути от Папарригопуло. Сын <Марабути> Степа поедет скоро учиться к нам в Афины. Милости просим! Между тем, уже 2 часа. Набережную запрудили четвероногие. Шум, гам, крик, рев неописанные. От непривычки и простоты я все ожидаю чего-то, и – глядь не осталось ни лошадей, ни мулов. Кидаюсь туда, сюда. Какой-то чалмоносец хватает меня за руку, тащит вперед и садит на серого мула, приговаривая: Bono – хорош! Еще бы не хорош, когда оставалось идти пешком. Он же провел меня и через город. Уже за садами я нагнал свою «партию». Там происходила генеральная поверка каравана. «А вот и вы, батюшка!» – сказал вице-консул. То-то бы произнес это полчасом раньше! Но ничего! Человек и без меня весь иссуетился. Выстроились все по рангу и получили приказ: каждому знать свое место. Слушаем-с! Двинулись и разбрелись, кто как смог и хотел, повинуясь одному и единственному указу – капризу своего животного. Дорога мягкая, земля черная, или буроватая. А вот и маленький ветерок. Солнце скрывается за спину. Весело и отчего-то умилительно. Только мысль, что земля магометанская, нарушает мир души. Уже часа 2 залишком тащимся, а перепутной станции все не видно. Уже по захождении солнца добрались, измученные и преутружденные, до Рамли. Здесь тоже нас привели в греческий монастырь. Игумен разместил всех нас по комнатам и предложил охотникам ужин. Мне отдал для отдыха свою кровать.

Суббота 21 сентября. Предположено было дождаться восхода луны. А она как тут и была. Прособирались до 9 часов. Очень скудно одарили игумена за угощение. Мне было даже стыдно, но из своего пустого кармана я не мог прибавить ему ничего. Поехали далее. Чудесная ночь. Прохладно, тихо, светло. Думам и мечтам – простор безграничный. Да и пустыня же кругом! К полночи под копытами животных зазвучал камень… Значит, уже придвинулись к горам. Усталость и жажда. Сказали, что по дороге будет колодец. Такового не оказалось. Наконец мы врезались в горы. Стезя наша как нельзя более стропотная. Хорошо, что светит месяц. Ущелье без конца. Повороты направо, налево. По сторонам скалы. На высотах крики сов и вой шакалов. Караван растянулся, думаю, версты на 2. Оклики и перекликания. Жалобный рев моего мула, поминутно повторяющийся. Монотонно и трудно. «Да будет ли привал?» – спрашиваю я отставшего всадника. «Ничего не понимаем, – отвечает он раздражительно. – Где-то обещают деревню, и там заночуем». А деревни все нет и нет. Уже поднялись так высоко, что остается только спуститься. Луна уже уперлась в спину. Еле держусь на усталом животном. Наконец обозначилась перед нами целая роща маслинная, а за нею раздался лай собаки. О, радость!.. Мул, вслед за другими, донес меня до какого-то высокого придорожного здания, где наши уже уложились спать на земле, кто как попало. То же сделал и я. Очнувшись на рассвете, я увидел, что сплю в самых дверях опустелой церкви. И еще спать и спать! Неловкость во всем теле. В 7 часов общество поднялось на ноги. Роздано было охотникам по чашке кофе. В 8 часов без малого мы отправились далее. Еще подъем на высокую гору. С нее открылся вид не на град Давидов, а на новую такую же высоту к востоку. И на глубокую котловину, разделяющую их. А тут и зной начался. Спустились с опасностию и вновь поднимаемся. Там-то, наконец, откроется, думаю я… Но открылось все то же: каменистая волнистая поверхность, и ничего более. Уже 11 часов. Еще маленький пригорок, и вдруг показались длинные ломаные линии темных стен с бойницами. Это он!

Стоял пред нами вещий, вечный

Град Божий Иерусалим.

Трудов твоих предел конечный,

Усталый дальний пилигрим.

Налево – какая-то ограда с воротами. У нее остановился и спешился караван. Начальство и чиновство приформились, приукрасились и установились в порядок и, перекрестившись, поехали торжественно к Яффским воротам. Да! вот они, столько знакомые по рисункам! Увы, расчет командирский о порядке не оправдался, у ворот, несмотря на полдневный час, толпился народ с ослами и верблюдами. Матросики наши смешались. Офицерство не управлялось с столпившимися лошадьми… Въехали в Святой Град как попало. Повиляли по пустым переулкам и столпились в одной узкой и темной улице. Далее некуда ехать. То была Патриархия. Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Рад был я отделаться от своего упрямого и ленивого мула, истомившего меня донельзя. Коридорами и лестницами меня вывели на одну террасу, в лицо «палате» – большой гостиничной комнате, с нарами при стенах и длинным столом посередине. Это была временная квартира офицеров и моя. Капитана с женой поместили где-то в другом месте. Толстый архондаричий682 суетился около нас, угостил нас чаем и приглашал к готовой уже трапезе, но охотников попить и поесть не было. Все спешили отдохнуть и многие уже спали на нарах. Усиливался и я подражать им, но напрасно. Пошел бродить по террасам храма. Дряхлый, разорванный купол Гроба Господня внушал и жалость, и страх683. Дошел до всемирной ГОЛГОФЫ. Так надобно думать по высеченному на малом куполке изображению распятия и множеству молитвенных надписей. Вид на Елеон и на весь Иерусалим с верхней терраски тяжелый и печальный. Спящий в тени колокольной поклонник, похожий на брата Макария. Уж не он ли сам incognito? Возвратился в палату. Все там спят мертвецки. Спросил, можно ли видеть «Св<ятого> Петра». Отвечали: его всегда можно видеть. Представился ему. Удивился моему гречеству Простец о Господе на манер всех, виденных мною доселе владык греческих. От него прошел к нашему Агафангелу, которому и передал поклон от брата. Старец по-прежнему тих и благодушен, каким я знал его и в Афинах. Помещение его очень скромное, но уютное, светлое и веселое, как раз годное для того, чтобы доживать век утомленному жизнию боголюбцу

Было 2 часа пополудни. Время идти к вечерне. Звона никакого не было. Сходили за капитаном и все вместе спустились особою лестницею на Храмовую площадь, уже осмотренную мною сверху. Вот он, фасад храма Воскресения всемирной известности. Врата храма были уже отперты. Народ толпился, входя и выходя. Мрак и сырость охватили нас при входе. Едва можно было различать предметы. Толпа движет вперед, размышлять некогда. Приложились к Камню помазания и повернули налево, в предзнаменитую «Ротонду». Вот она, ЧАСОВНЯ ГРОБА ГОСПОДНЯ, присножеланная. И она темна, как и все кругом! А наверху, страшно разодранный с сотнею отверстий купол, имеющий фигуру опрокинутой чаши. Толпа раздвинулась при виде капитана и дала место нам. В приделе Ангела совершенная тьма. Опять некогда очувствоваться, так сказать. Машинально вошел я внутрь Богоприемной пещеры, машинально приложился к гробовой плите и машинально выпятился обратно в придел Ангела684. О молитве настоящей, да еще и соответствующей месту, не могло быть и речи.

В соборе начиналась уже вечерня под резкий звон колоколов, несшийся из алтаря. Преосвященный Мелетий стоял уже на своей кафедре vis-à-vis с патриаршею кафедрой685. Я прошел в алтарь, где познакомился с о. архимандритом Виссарионом, долго жившим в Москве и порядочно говорившим по-русски686. Он сводил меня прямо из алтаря кратчайшим путем на Св<ятую> Голгофу. Здесь уже не мешало ничто помолиться мне, но… Тоже было «некогда», ибо шла служба.

По окончании ее моряки наши пошли представиться <Сурейя> паше. Пошел и я с ними. Узкой улочкой мы вышли пред маленькие дверцы, должно быть, заднего или черного хода. Когда я за другими влезал в дверь, так стукнулся лбом о притолку ее, что перестал видеть. Значит, не нужно мне являться к магометанину, решил я и остался за воротами на улице в сообществе 2 солдат. Наши нашли Сурея-пашу человеком comme il faut687, говорили с ним даже по-французски. Он показал им из окна Омарову мечеть со всей ее площадью, но позволения посетить ее не дал, не ручаясь за жизнь посетителей688.

Мы возвратились в свою палату. Трапеза все еще ожидала нас. Принесли для меня откуда-то постного супа и рисовой каши с тыквой, да винограда целую корзину. Тут и есть-то бы не приходилось. Ведь – Иерусалим! Поминутно забываю я действительность и ношусь мыслию Бог знает в какой исторической выси и теми, и пустоте. В 10 часов должна начаться утреня. Тогда мы и спустимся в храм, который нарочно для нас отворят в необычное время. В уголке «палаты» я прочитал правило, но еще раз не мог заставить себя заснуть. Бродил по террасам и впивался взором в иерусалимское небо. Отсюда поднялся и ушел туда (куда?) человек Христос Иисус. Какою трубою досмотреться Его там (где?).

Воскресение 22 сентября. К урочному часу сошли опять в храм. Шла утреня, столько известным мне порядком. Охватила дремота неотразимая. Мало разгоняло ее и соседнее русское пение на Голгофе. Только орган католический будил душу. И что сказать? Лучше и теплее молилось под его звуки. Недаром учитель молитвы, здешний царь Давид, ввел музыку при богослужении. Греческое блеяние, латинское ржание и наше мычание должны быть глубоко сердечны и идеально чисты, чтобы расположить дух к молитве. Орган делает это без труда и вдруг.

В половине первого часа мы облачились и сошли ко Гробу Господнему. Кувуклия горела вся разноцветными огнями. Чувство, блаже пасхального, овладело мною при виде ее. Нашлись со мною сослужащие священник и диакон из русских поклонников. Все пелось и читалось по-славянски, исключая моих греческих возгласов. Составился сам собою хор певчих из мужских и женских голосов, вполне достойный места и случия. На Великом входе обходили Часовню со Святыми Дарами по местному обычаю. Покрышка Гроба Господня служила вместе и престолом и жертвенником. Все входы и выходы делались лицом, обращенным ко Гробу Господнему.

По окончании службы происходило в соборе689 прикладывание ко кресту с большою частью Животворящего Древа. Затем нас угощали чаем и виноградом в архондарике690 под Св<ятой> Голгофой… Сам владыка Мелетий присутствовал при том. Часа в 4 мы оставили храм и пошли спать. Меня провели в Никольский монастырь, где квартировал и капитан. Комната с 2 окнами на монастырский двор и в сад проходная. В задней обитала какая-то дама, на тот раз нашедшая себе инде прибежище. Выспался за 2 ночи. Часов в 10 чай у Феодора Осиповича и официальное представление офицерства Патриаршему наместнику, или попросту «св. Петру» т. е. τώ Άγιώ Πέτρας = Святому (архиерею) Петры (Аравийской). Как и вчера, сидит себе босый, поджавши ноги, на диване на диво нашим морякам. «А ведь я его спрошу о Святом-то Огне», – шепчет мне капитан. Едва я уговорил его не делать такого «безместия»691. По выходе от Преосвященного Мелетия составили совет, кому ехать на Иордан и кому пожертвовать им, чтобы лучше осмотреть Иерусалим и Вифлеем.

Почти все офицерство было готово ехать, из желания, как мне казалось, не столько видеть Св<ятую> реку, сколько погарцевать на арабских лошадях. Suum cuique692. Я остался дома и осматривал в подробности храм Воскресения. Заходил и в Архангельский монастырь, где жила наша Миссия до войны693. Хотел видеть и то, и другое, но ни у кого ни о чем допроситься не мог. Возвратился часов около 2 на свою квартиру. Капитан был в осаде от продавцов перламутов и четок. Купил и я себе разных вещей рублей на 10.

Последовали сборы в Вифлеем. Капризы и самодурство, которому довольно бы простора и поодаль от Иерусалима. Привязался к нам какой-то чичероне из русских жидов, никем не прошенный. Без умолку болтал всю дорогу, не понимая, что служит предметом жестоких издевок с нашей стороны. Дорога все почти ровная. Налево гора Злого Совета, монастырь Модеста694 в развалинах, монастырь Пророка Илии, недавно поправленный. Затем направо – какая-то башня на горе, могила Рахили при самой дороге и далеко за нею, к западу, огромная католическая семинария. «Совратит он их всех»695. Эти пророческие слова аввы Виссариона разрушили мой душевный мир, устоявший против стольких злоб дня.

Из-за пригорка открылся, наконец, и ВИФЛЕЕМ. Опять не верится, чтобы это было оно, самое приснопеваемое место. Библейские костюмы. Табачного цвета капуцины. Узкая людная улица. Навязчивые продавцы перламутов. Большая храмовая площадь. Спешились и подходим к знаменитой дверце, вызвавшей последнюю восточную войну696. Нужно было крепко наклониться, чтобы войти ею. А вот и базилика Константинова с 40 колоннами697. Вверху между окнами видны остатки мозаических изображений. Колонны отгорожены стеною от центральной части храма, с 3-мя дверями. Все опять, как описывается и изображается, так и есть. Вертепа надобно искать в церкви. Вход в него сбоку. Мы вошли в святилище, пропели тропарь Рождеству Христову, а о. Виссарион прочитал подходящее Евангелие. Приложились к месту Рождества Христова и к Яслям, и другим подземным ходом, через келию Блаженного Иеронима698, вьшли в латинскую церковь, откуда опять через большую церковь прошли в греческий монастырь, где нас уже ожидал Преосвященный Дионисий, <митрополит> Вифлеемский. Нам отвели комнаты. С час времени говорили мы со владыкой обо всем, в том числе и о пресловутой дверце и об исчезающей по временам звезде699… В 9 часов нас пригласили ужинать. На отказ мой кушать мясо владыка не стесняясь заметил, что в России монахи действительно воздерживаются от мяса… При людях! Я не нашел нужным разуверять досточтимого скептика.

После стола разошлись опять по комнатам. Прочитав вечерню и правило, я усиливался, но не мог заснуть. Вышел потому на монастырский двор и долго бродил туда-сюда около храма, переводя многократно воображением приснопамятную и всесвященную ночь и вплетая в нее целый ряд рождественских праздников по разновременным воспоминаниям давно минувшего. Так я дободрствовал и до заутрени, на которой, по желанию моему, к дневной службе примешивалась и праздничная 25 декабря.

Между утреней и обедней был промежуток часа на полтора, в который мне удалось немного соснуть. Обедня правилась в самом ВЕРТЕПЕ. Матросы пели и читали. Кончили службу на рассвете. Целый базар местных изделий ожидал нас при выходе из храма. У владыки мы угостились водовареньем700 и проч. Спутники немедленно отправились в Иерусалим, весьма недовольные и ночлегом, и угощением, и очень скупо одарившие хозяина, предложившего по обычаю гостям записную книгу.

Понедельник 23 сентября. С о. Виссарионом еще осмотрели весь храм в подробности. Мозаика стенная хуже нашей Дафнийской701. В исторической заметке видится имя Палеолога702. Замечательна также каменная купель в части «колонн», очень древняя. Еще раз спустились мы в Вертеп, насмотрелись на него и не без грусти простились. Заехали по пути в Молочный грот703 и направились в долину Пастырей704. Огромная куча камней знаменует собою место, где был храм, воздвигнутый св. Еленой. Еще продолжает стоять пещерная церковь, в которой собственно и было явление Ангелов пастухам. Дряхлый священник здешний прибежал прочитать нам подходящее Евангелие по-арабски… Пропел я на утешение себе тропарь и кондак Рождеству Христову и простился с дорогим местом.

Возвращались мы оттуда прямою дорогою на Иерусалим. Поскользнулась на камнях лошадь моя, и я растянулся на земле… Бог спас от большой беды. В 10 часов мы были уже дома, нашли вифлеемцев своих спящими и сами последовали их примеру ненадолго. О. Виссарион опять поднял нас на ноги. «Времени у вас немного, – сказал он, – и зевать ненадобно». Нам предстояло обойти весь Иерусалим внутри.

Мы начали свой обзор с храмовой площадки. Грязная улочка palmarum705 с развалинами пресловутой гостиницы иоаннитов по одну и такими же церкви Santa Maria Latina706 – по другую сторону. Поворот и начало Крестного или Страстного пути – Via Dolorosa707. Место встречи жен иерусалимских или Судные ворота708. Место встречи Вероники. Место падения Иисуса Христа под тяжестию креста. Арка Ессе Homo. Место претора709 и обозрение сверху террасы казармы всей площади древнего храма Соломонова с мечетями эль-Сахр710 и эль-Акса711. Глашатай на минарете, значит, полдень. При входе и выходе из претора нам военные почести. Церковь Бичевания712. Церковь святых Иоакима и Анны713, баня Богородицы714. Гефсиманские врата. Общий взгляд на юдоль Иосафатову. Возвращение в город. Громадная ямина на месте евангельской Овчей купели715. Темный переулок. Вопли фанатика-нищего и мальчишек. Красные ворота716. Геройство о. Виссариона717. Отдых на дворе «Мехкели» у фонтана718. Котлы царицы Елены, напомнившие спутникам, что пора обедать, и разлучившие нас с ними. Сирианский монастырь или дом Иоанна-Марка с купелью Богоматери, сомнительной подлинности719. Монастырь св. Апостола Иакова (Зеведеева)720. Красивая церковь, одетая по стенам вся изразцами. Каморка отсечения главы Апостола. Представление Армянскому Патриарху. Перфидство721 вожатого. «Нужно ли взять благословение у Патриарха?» – спросил я его. – «Зачем? – ответил он. – У еретика-то?» Я так и сделал. А сам спутник, вслед за мною, подошел к руке монофизита-владыки! Прощаясь, уже и я сделал то же самое. Возвращение восвояси по широкой и чистой улице. Дом Давидов722, очевидно, не имеющий ничего общего с Царем-Богоотцем. Водворение в своей келье. Николай723 с застывшим обедом. Отдых малый. Крестики и четки. Третие посещение Воскресенского храма и прилежащих к нему других церквиц, в числе их и малейшей молельни Марии Египетской под наружным крыльцом Голгофским.

Кончил день на верхней террасе около купола. Пресловутый в поклонническом мире Прокопий, на тот час игумен Архангельского монастыря, с речью об иоаннитских развалинах и обо всем, позади их, пустыре724. Говорит, что следует русским купить его приблизительно за 30 000 рублей. А когда мы посыкались725 купить иоаннитское место, то первые греки внушили католикам заявить на него свою претензию… Сомнительно, чтобы с вида их было уступить нам и соседний пустырь. О. игумен приглашал меня взглянуть на выстроенный Патриархиею для Русской Миссии дом726. Что-то вроде злости, гнездившееся в сердце моем, не приняло этой услуги подкупного грека-болгарина. В сумерках возвратился уже в свою келию и принялся за письма в Москву и в свое Зауралье.

Вторник 24 сентября. Писал до самой полночи. Стук в двери разбудил всех нас. За нами пришли из храма звать к обедне. Служил для нас на Гробе Господнем о. архимандрит Виссарион. Я был чтецом и певцом. С радостию и вместе как бы глубокою тоскою прощался я с первейшею святыней христианскою. Часа два спал потом. На восходе солнца оба мы с о. Виссарионом опять уже были на лошадях. Прежде всего отправились в Крестный монастырь727, обращенный теперь в Патриаршую семинарию. Церковь, с древним мозаическим полом и стенною иконописью грузинской кисти 1643 года, страшно повреждена от непогод в течение многолетнего запустения. Ректор, иеродиакон Никодим, показал нам свою школу с классами, спальнями, столовою и, еще пустою, библиотекою. Да будет она пропагандою Православия для всего Востока! Оттуда проехали бездорожицей к «Царским гробам».

Лазили внутрь их. Каких царей гробы? Никто не знает728. Направились от них масличною рощей к северо-восточному углу города и спустились к потоку Кедрском у, в Гефсиманию.

К великому горю моему Гробовая церковь Богоматери729 была на тот час заперта. Хранитель же ее обыкновенно уходит на целый день в город в так наз<ываемое> Гефсиманское подворье730. Зато капуцин некий открыл нам пещеру, тут же, рядом с Успенскою церковью, где спали в ночь предания Христова 8 Апостолов. Далее – место, где Господь молился до кровавого пота. Тут же садик масличный, отгороженный монахами латинскими. Поклонившись везде всему, мы стали подниматься на Елеонскую гору пешком. И Он многократно, конечно, восходил на священную гору этою же стропотною стезею. Усталые и перепотевшие, мы добрались до храма Вознесения Христова. Сторож не замедлил отворить нам дверь, выведшую нас на круглый двор, обнесенный высокою стеною. В самой средине его возвышается ротонда с глухими стенами и таким же куполом. Это и есть место, с которого отступил от учеников Учитель и – возносился на небо… Напрасное усилие представить, как все это было. Поклонились и облобызали след Христов, не настолько, впрочем, отчетливый, чтобы заключить, как это делает Норов731, о том, что Господь, возносясь, смотрел на «наш» север.

Другою горною тропинкою мы спустились на дорогу Вифанскую и поехали в «отечество Лазарево». Против ожидания, Вифания оказалась довольно далеко за Елеоном. Вход в могилу Лазаря стоит открытый. Она очень глубока и когда-то обращена была в малейшую церковь. Нищий фанатик не допустил меня взглянуть на бывшую большую церковь, стоящую поблизости и обращенную в мечеть. Утомившись, мы присели отдохнуть в тени и закусили хлебом и виноградом. Тем же путем, в объезд горы Елеонской, мы возвратились в юдоль Иосафатову, проехали мимо памятников Захарии и Авессалома, переехали мостик, по которому вели Господа из Гефсимании на Сион к Каиафе, и поднялись возле южной стены иерусалимской на именитую и препетую гору Сионскую. Здесь осмотрели святейшую храмину Тайной Вечери и Сошествия Св. Духа на апостолов, обращенную тоже в мечеть и носящую характер латинской постройки732, почудились фанатизму детей и даже девочек местного населения. Напрасно стучались в дверцу дома Каиафы, теперь в армянский скит, и въехали в город Сионскими воротами, мимо армянского монастыря. Какой-то всадник турок, ехавший навстречу нам, замахал руками и закричал что-то. Я смутился, вообразивши, что сделал что-нибудь противозаконное… Оказалось, что лошадь его боится распущенного зонтика и он просил меня сложить мой зонтик.

Было уже часа 3, когда мы возвратились в Никольский монастырь. С Иордана уже все возвратились и все готово было к отъезду. Я пошел на минуту проститься с «Св. Петром». «Ελπίζω, ότι θά Σάς ιδουμεν πάλιν»733, – сказал он мне на прощание. Приведи Господи. С преосвященным Агафангелом простился в церкви свв. Константина и Елены734, где он был на вечерни. Зашел по дороге еще в Патриаршую типографию, где преосвященный Герасим Лиддский735 вручил мне на память две большие книги. В монастыре я уже почти не застал никого из наших. Поспешил потому и сам выехать из города. На этот раз мне досталась хорошая лошадь. Сев на нее и почуяв себя уже отделенным от почвы иерусалимской, я чуть не всплакнул при мысли, что оставляю Иерусалим. Понурив голову, я проезжал тесною извилистою улицею. У Яффских ворот ожидалась вся наша компания, живая и веселая, занятая исключительно переживаемым моментом. Чуть выехали за город, юношество пустилось гарцевать на лихих конях, по так называемому «Мейдану»736. Чуть удержал я своего коня от такой же прыти. Забота усидеть на нем отвлекла меня от мысли об оставляемой святыне. Проехали и кладбище магометанское и водоем великий, взбираемся на mons gaudii737. Не вперед смотрю я, а назад… Уходит, уходит ненаглядное зрелище. Еще шаг и нет ничего! Опять пошли камни да камни, да трудная и опасная стежка. Заходящее солнце впивается в глаза. Вот налево Крестная школа, а за нею на горизонте Ильинский монастырь – слабые отблески угасшего пламенника. Не стало и их. Еще несколько минут желтели на раздельной высоте две круглые башни, смотрящие в лицо Св. Граду. Исчезли они. Не осталось ничего, чем бы порадовать взор. Прощай, Иерусалим! Этим ли путем шел в преславный день Воскресения таинственный собеседник Луки и Клеопы738? Хочется верить, что им именно. Когда мы спустились к Галонье (Colonia?), солнце еще освещало иерусалимские высоты. Но на противоположной горе лежала уже сплошная тень. Долго мы поднимались на второй перевал Иудейских гор. Привычное и умное животное само выбирает, где ступить. Седоку остается заботиться только о том, чтобы держаться в равновесии. Еще спуск, но не такой крутой, как первый, и далеко не такой глубокий. Какой-то незримый ручеек за пригорком. Один за другим спешиваются всадники наши. Так рано и ночлег? – спрашиваю я. Отвечают, что побудем тут до восхода луны. Да нельзя ли опять там же, где останавливались, едучи вперед? Мысль у меня была хорошенько рассмотреть памятную церковь.

Но еже писах, писах739 – принцип не нашего времени. Компания закусывает, закуривает, запивает. Благо ей. А у меня что-то остановилось в горле. Никак не могу проглотить. Мысленно все перевожу нараспев вещие слова: Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя740. И тяжело и легко мне становится от них. Луна не заставила ждать себя. Мне не удалось смежить глаз. Сели на лошадей и едем. Подъем на третий перевал. Абугош741 (предположительно древний Кириаф-Иарим), с церковью миноритов. Пусть бы это был он – Эммаус! Часа два потом мы спускались с Иудейских гор, по-прежнему растянувшись версты на две. Иорданцы передавали мне свои впечатления и тем коротали время и разгоняли дремоту. Г-н Сатин нашел неожиданно в Лавре св. Саввы мощи своего Ангела – преподобного Аркадия. Я рассказал всю прекрасную и трогательную историю Ксенофонтова семейства742. Выезд из гор. Время за полночь. Утомительное однообразие. Дремота неотгонимая. В крайнем изнеможении кое-как добрались к рассвету до Рамли.

Среда 25 сентября. Чуть не с воплем слезал я с коня своего на тесном дворике монастырском. На первом удобном месте бросился и заснул сном Варуха743. Встал, когда все кругом шумело и гудело уже. Команда готова была к выступу. Начальство пило уже в пятый раз кофе и в десятый раз ругалось. В 8 часов выехали мы далее. Предстояло сегодня сделать верст 15. Не много, но вчерашнее истомление еще давало себя знать. Какой-то разрушенный водопровод налево и в ту же сторону на пригорке деревня. Солнце печет и спину. Еще деревня направо. Далеко впереди дороги масличная роща. До нее только доехал Наполеон, отозвавшись на приглашение побывать в Иерусалиме, что город этот лежит вне операционной линии его744. За маслинами еще такое же поле, тоже с деревьями в конце его. Дорога сделалась песчаною. Дотащились кое-как до единственной на пути деревни. Я истаивал от жажды. У мечети оказался источник воды, встреченный мною, как избавитель от смерти. Сейчас же открылась вдали над зеленью садов белою краюшкою вожделенная Яффа. Рыцари наши понеслись к ней в галоп. За ними помчался неудержно и мой конь. Опившись водою в деревне, я почувствовал такую боль в желудке, что не рад был ничему. Спасибо, глубокий песок осадил прыть коня. Великолепные сады тянутся версты на три перед городом. Наконец, вот и он – первый и последний пункт Земли Святой. Сгрустнулось опять. Потолкавшись по тесным и нечистым улицам, спустился я, вослед другим, на набережную и сошел с лошади у ворот греческого монастыря. Было 11 часов утра. Фрегата нашего не было на рейде. Капитан из себя выходит. «Ну, я знал, что без меня все вверх дном станет!»… Еще бы! Как бы не Ваше Высокоблагородие, то и мир не существовал бы… Пообедали, чем Бог послал, а тут и фрегат показался на горизонте моря. Пока он дошел до Яффы, я успел соснуть в игуменских покоях. Затем последовало переселение на «Палкан». Отправка на берег второй смены. Возвращение к прежнему роду жизни. Аминь.

Четверток 26 сентября. Многолетие дорогому имениннику745. Не думает, не чает родной мой, где я витаю в заветный день. Да и спалось же сегодня! Вшедши во вкус Палестины, теперь вместо чаю пьем уже кофе. Отправление на берег о. Варнавы вместе с плащаницею фрегатской церкви (писанною о. Геннадием), которую предположено было освятить на Гробе Господнем (о, сердце! и не трепещешь ты при имени сем?). Вторая смена должна возвратиться из Иерусалима в понедельник утром, ни минутой не позже (?). Мое отвращение к деспотизму и самодурству Федора Осиповича не укрылось от него. Произошла между нами размолвка. Я сказал, что мое желание поклониться св. местам теперь исполнено и мне хоть бы и возвратиться уже назад в Афины из Яффы. Читал на палубе, что попадало под руку. В течение дня прибыли с пароходом в Яффу офицеры и часть команды с брига «Филоктета»746 и тотчас же отправились в Иерусалим. Отчего не пришел сам бриг – не понимаю. Вечером последовали объяснение и братское рукопожатие. Ну, и слава Богу!

Пятница 27 сентября. Вот вакация настала! Ни пойти, ни поехать некуда. Заняться решительно нечем. Сижу и разбираю по качеству и по количеству свои с полсотни четок. И не глупо ли, что я не остался в Иерусалиме и на вторую смену! А все хотел угодить «своему» командиру, который, еще при выборе одного из двух: или ехать на Иордан, или оставаться для осмотра Иерусалима, делал намеки à madame, что батюшка, конечно, пристанет к своим, т. е. офицерам… Нечего делать! Пришла мысль написать статью о своей «поездке на Св<ятую> Землю»747. За обедом уговаривал Федора Осиповича не стоять даром на Яффском рейде, а пройтись вдоль берега до Газы. Манил его описанием величественных развалин Аскалона748 и т. п. Слова мои возымели успех. Вечером вышел приказ идти «проветрить паруса»… Была делана попытка сняться с якоря и идти к югу. Но совершенное безветрие заставило нас сидеть на месте. Чтение и рассказы.

Суббота 28 сентября. Раным рано снялись с якоря, подняли паруса и пошли искать приключений. Тянулись все вдоль берега. Высматриваю в трубу каждый кустик на берегу. Песок и песок, и ничего более. «Ну, где же Ваш Аскалон?.. Ну, давайте же свой Аскалон!» – мало погодя подходит и дразнит меня капитан. «Да вот читайте в книге: на самом берегу морском крепость… Множество колонн. Храм Догона. Храм Астарты… Театр… и проч. и проч. Даже приложено и изображение развалин. Чем же я тут виноват?» К удивлению, в самом деле, подвигаясь вперед до самых 3-х часов пополудни, не могли усмотреть на берегу и ничего похожего на развалины города. Отчаявшись найти что-нибудь и боясь мели, к ночи отошли в море. По закате солнца видели вдали прямо на юг высокие и громадные горы. Я счел их за Синай. Других на карте в этом направлении никаких не показано.

Воскресение 29 сентября. Проштилевали целый день. В 10 часов я отслужил обедницу ради праздничного дня749. Обед по обычаю был общий в кают-компании. Предметом неистощимым беседы был, разумеется, Иерусалим. К вечеру, пользуясь небольшим ветром, повернули назад, к северу носом. На какой высоте находились тогда, про то знает (?) один Петр Гаврилович.

Понедельник 30 сентября. С раннего утра ищем Яффу. «Ведь надо же быть такому глупому месту на свете! Ни горы, ни островка, ни башни, ни колокольни, ни даже жерди не торчит на берегу!»… Но в то время, как это говорилось, едва ли мы сами-то не торчали на широте Газы или Аскалона. Ибо, разведши пары, немало времени «поднимались», пока различили на берегу темное пятно и назвали его Яффой… Вторая смена уже ожидала нас. И с нею все на Св<ятой> Земле обошлось благополучно. О. Варнава был в полном умилении. Запасались целый день провизией и к вечеру снялись с якоря, поставивши паруса.

Приложения

О. Архимандрит Антонин, начальник Императорско-Российской духовной миссии в Иерусалиме. По фотогр. грав. Ю. Барановский

В.H. Хитрово 750

Русские владения в Святой Земле

Покойный латинский иерусалимский Патриарх Валерга, основатель современного латинства в Святой Земле, говаривал, смотря с террасы занимаемого им в Иерусалиме помещения и указывая на окружающие горы: «Иерусалим нам трогать пока нельзя, его слишком хорошо охраняют, но когда на каждой из этих гор будет по одному католическому учреждению, Иерусалим волею-неволею будет наш». Говаривал он это часто, говаривал не скрывая, как твердо убежденный в непогрешимости того, что говорит.

Таким образом он считал дело католичества в Иерусалиме несомненным и так бы и могло быть, если бы не явился энергический борец за русское преобладание в Св<ятой> Земле и не изменил бы положение.

Борец явился, откуда менее всего его ожидали. Это был начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме о. архимандрит Антонин.

Сын сельского священника Пермской губернии, он родился 12-го августа 1817 года. О. архимандрит воспитывался сперва в Пермской, а затем в Екатеринославской духовной семинарии, откуда, как лучший воспитанник, поступил в рассадник наших ученых иерархов – в Киевскую Духовную Академию, в которую, по блистательном окончании наук, поступил профессором. Ученики его, в числе которых мы можем назвать Высокопреосвященнейшего митрополита Московского Иоанникия 751, с любовью вспоминают о его лекциях и теплом отношении к учащимся. Глубокое знание греческого языка и истории Церкви были причиною назначения его, вслед за Крымскою войною, настоятелем Посольской нашей церкви в Афинах 752, а затем в Константинополе, откуда он был назначен в августе 1865 года начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, где и состоит доныне, недавно получив орден св. Анны 1 степени.

Борьба с латинянами была для него, конечно, не вполне равная. С одной стороны – полная власть распоряжения, поддерживаемая Папою и всесильным тогда Наполеоном III, с другой – подчиненное положение, с постоянными препятствиями, задержками и даже строжайшими запрещениями не только местной духовной власти, но что еще грустнее – собственных наших дипломатических представителей. С одной стороны – миллионы, собираемые со всего латинского мира, с другой – сумма, собранная по копейкам, и это мы говорим на основании положительных данных, ибо все пожертвования, полученные о. архимандритом в течение 20-ти лет, не достигли и 100 000 руб. С одной стороны целые полчища пособников в виде монашеских и полумонашеских орденов с патером Ратисбоном во главе, который один стоил легиона, с другой – единственный пособник – драгоман миссии Якуб Халеби. В одном силы уравновешивались, это – в энергии и любви к делу. И вот в течение 20 лет сделанное о. архимандритом еще раз воочию доказало справедливость изречения: Дело не в деле, дело в любви.

Увидав, что план латинян заключается в приобретении в Святой Земле поземельной собственности, с тем чтобы фактически, по прошествии известного времени, сделаться обладателем ее, о. архимандрит поставил себе задачею, ввиду невозможности по разным обстоятельствам идти по другому пути, последовать за ними и насколько возможно и что возможно уберечь от всеохватывающих рук латинян.

На пустынной Елеонской горе, где на вершине, на месте Вознесения Спасителя, еще десяток лет тому назад возвышался одинокий мусульманский минарет, да склоны к Иерусалиму загромождены были еврейскими надгробными камнями, первая из европейцев, княгиня Латур д'Оверн 753, приобрела место, где, по преданию, впервые произнесена была Молитва Господня, и на нем воздвигла сперва небольшую часовню. К этому месту присоединила она впоследствии пещеру, где, также по преданию, составлен был апостолами Символ Веры, и соседние участки земли, на которых соорудила обширный монастырь Кармелиток 754.

О. архимандрит, опасаясь, что вся Елеонская гора перейдет в руки латинян, поторопился приобрести продаваемый в то время небольшой участок на восточной стороне от места Вознесения. Первоначальные поверхностные раскопки повели к открытию множества погребальных пещер и двух мозаичных полов, из которых один, с армянскою надписью V или VI века, не уступит лучшим образцам современного ему мозаичного дела. Все эти остатки древности указывали, что на этом месте некогда, до прихода арабских завоевателей, существовал великолепный православный храм. Тогда о. архимандрит, с Божиим благословением, принялся за сооружение на нем дома 755, который бы мог служить отдохновением для наших паломников, приходящих на Елеонскую гору для поклонения месту Вознесения Спасителя.

Когда дом этот (рис. 1), с террасы которого открывается чудный вид на восточную часть Иудейской пустыни, долину Иордана и Мертвое море, был готов, тогда на прикупленных соседних участках о. Антонин соорудил церковь во имя Вознесения Христова (рис. 2), которая ныне, вполне готовая, вероятно на днях будет освящена 756. Кругом этой церкви и дома разведена целая роща кипарисов и начинают сооружаться дома (два уже окончены) для русских паломников, желающих в уединении и в созерцании святых мест окончить свою жизнь. Теперь о. архимандрит занят постройкою на этом месте колокольни, откуда, если верить словам Иосифа Флавия, можно будет одновременно видеть оба моря: Средиземное и Мертвое; а суда, плывущие по первому, около берегов Святой Земли, увидав путеводную электрическую звезду под знамением креста, будут в состоянии определить место, где впервые воссияло для нас Солнце Правды.

Пожертвованный для этой колокольни A.B. Рязанцевым колокол в 308 пудов, больший из всех существующих на Востоке, несмотря на неимоверные трудности, на руках наших благочестивых поклонниц и поклонников на первой неделе Великого поста благополучно перевезен из Яффы на русское елеонское место, где будет ожидать, пока дальнейшие пожертвования русских людей дадут возможность окончить колокольню.

В последнее время и большая часть западного склона Елеонской горы, между монастырем Кармелиток и Гефсиманским садом (оба в руках латинян), сделалась русским владением, будучи приобретена Их Императорскими Высочествами великими князьями Сергием и Павлом Александровичами. На этом месте 21-го января сего года торжественно произведена была Патриархом Иерусалимским закладка церкви во имя святой равноапостольной Марии Магдалины, сооружаемой Государем Императором и его августейшими братьями в память в Бозе почивающей Государыни Императрицы Марии Александровны, всегда с таким христианским сочувствием относившейся к потребностям Святой Земли. Церковь эта, по рисункам академика Д.И. Гримма 757, будет представлять на Востоке один из лучших образцов русской церковной архитектуры.

1. Русский дом на Елеонской горе до постройки храма. Рис. И. Суслов, грав. M. Рашевский

Другое приобретение было сделано о. архимандритом в евангелическом Горнем граде, нынешнем Айн-Кареме, в 2-часовом расстоянии от Иерусалима. Рядом с местом, где, по древнему преданию, св. Елисавета приветствовала пришедшую к ней Матерь Божию, принадлежащим с XVII века латинянам 758, о. Антонин приобрел небольшой участок. С другой стороны того же латинского места, окружая его и доходя до вновь приобретенного участка, вверх по горе простиралось большое земельное владение турецкого подданного, бывшего когда-то драгоманом французского консульства 759 и принимавшего деятельное участие в пользу латинских притязаний на святые места перед Крымскою войною. Впоследствии он рассорился с французским консульством и жил в собственном доме в Айн-Кареме. Около 1869 года Ратисбон, приискивая именно в Айн-Кареме участок земли для возведения на нем школы и приюта для малолетних, преимущественно ливанских сирот после резни 1860 года, обратился к нему с вопросом: не уступит ли он свой земельный участок для этой цели. Бывший драгоман запросил 200 т. франков. Ратисбон нашел эту цену слишком высокою и, будучи уверен, что рано или поздно участок этот не минует его рук, отказался.

Узнав об этом, о. архимандрит обратился к нему с таковым же предложением. Рассерженный на латинян, драгоман предложил о. Антонину приобресть его участок, если не ошибаемся, за 25 т. руб. Цена на этот раз была подходящая, но у о. архимандрита и первой тысячи этих денег не было. К счастью, в это время посетил Иерусалим бывший министр путей сообщения П.П. Мельников, который, услыхав, в чем дело, взялся помочь ему. Действительно, по возвращении в Петербург он обратился к некоторым из наших богачей: г.г. Елисееву, Морку, Полякову и другим, и весною 1870 года не только деньги, присланные в полное распоряжение о. архимандрита, были в его руках, но и самый участок принадлежал ему. К сожалению, такое явное потворство схизматикам не прошло даром бедному драгоману, остававшемуся еще жить в проданном доме. В одно утро его нашли мертвым с проломленною головою. Утверждали, что, проснувшись ночью, он нечаянно упал и проломил себе голову. Судебных следователей в Турции нет, его похоронили – и тем дело кончилось.

Соединив прежний свой участок с новым, о. архимандрит окружил, таким образом, своими владениями все место встречи Пресвятой Богородицы с Елисаветою и, прежде всего, устроил на нем приют для ночлега и отдохновения наших паломников, приходящих в Горнюю, затем приступил к сооружению церкви во имя Казанской Божией Матери (рис. 3), ныне вполне не только оконченной, но и освященной 760. Постройка этих зданий и в особенности церкви имела последствием, что до 60 жителей Айн-Карема перешли в лоно Православной Церкви. Многие из поклонниц, прельстившиеся уединением Айн-Карема, его близостью от Святого Града и прелестным местоположением, стали вокруг церкви на свои средства сооружать небольшие дома (их теперь до 8) и, поселившись, образовали общину 761, смотрящую и за внешним порядком участка, а главное за благолепием Божественных служб, совершаемых местным арабским священником.

Вправо от дороги из Иерусалима в Вифлеем, на склоне горы лежит селение Бейт-Джала, население которого было искони православное. Удобство и красота местоположения обратили на него ранее всего внимание Валерги, который, несмотря на протесты, доходившие до драки, местных жителей, избрал его для своего загородного местопребывания и устроил в нем латинскую духовную семинарию для Святой Земли. Но и здесь на помощь православным явился о. архимандрит. Покойная Государыня Императрица, так сочувственно и тепло относившаяся ко всему, что касалось Палестины, к которой о. архимандрит обратился с просьбою пособить ему в этом деле, приняла на себя ежегодный расход по содержанию женской школы, которую о. Антонин решился тут устроить. Оставалось дело за небольшим – приобрести участок и выстроить дом. Но и это устроилось с Божиею помощью: отыскались пожертвования на приобретение земли, выстроился и дом (рис. 4) и вот в течение почти 20-ти лет в нем постоянно обучаются от 50 до 80 девочек. Содержание школы, составлявшее около 1200 руб. в год, отпускалось из собственных средств покойной Государыни Императрицы, после кончины Ее расход по содержанию школы о. архимандрит должен был принять на свои скудные средства 762.

Далее, на юг от Вифлеема, вблизи Хеврона, известного мусульманским фанатизмом своих жителей, возвышается Дуб Мамврийский (рис. 5), предмет благочестивого чествования всех христианских богомольцев. Счастливый случай дал возможность о. архимандриту сделаться обладателем этого дуба и окружающей его местности и таким образом – первым христианином собственником в окрестностях Хеврона. К сожалению, в приобретении этого священного места о. архимандрит встретил затруднения даже не от латинян или турок, а прежде всего и сильнее всего от своих близоруких соотечественников. Но дело, как мы уже говорили, в любви, а ее недостатка у о. архимандрита не было, и дуб и местность около него сделались русским достоянием. И здесь скоро воздвигнулся двухэтажный странноприимный дом (рис. 6) не только для русских богомольцев, но и для всех путешественников, посещающих Дуб Мамврийский 763 и Хеврон.

2. Церковь Вознесения на Елеонской горе

3. Церковь в Горней

4. Бет-Джальская школа

При помощи, оказанной Их Императорскими Высочествами великими князьями Сергием и Павлом Александровичами, во время посещения ими в 1881 г. Иерусалима о. архимандриту Антонину удалось и по другую сторону Иерусалима, на восток, в долине Иорданской, на месте древнего Иерихона приобресть участок земли и возвести тоже двухэтажный дом 764 (рис. 7), где могут ныне останавливаться, как и у Дуба Мамврийского, не только русские поклонники, но и путешественники, которым прежде приходилось во время посещения Иордана ночевать на открытом воздухе или в грязной сторожевой башне, обитаемой башибузуками.

Наконец, среди благоуханных садов, окружающих Яффу, на месте древнего некрополя, возвышается среди рощи апельсинных дерев приют св. Тавифы, сооруженный также о. архимандритом.

Мы упомянули здесь лишь о земельных участках, которые энергиею и любовью одного человека закреплены за Россиею и которые он, с Божиею помощью, на копеечные пожертвования благочестивых русских людей успел до некоторой степени устроить. Но кроме них у о. архимандрита, как в окрестностях Иерусалима, так и в других местах Святой Земли приобретено еще немало участков, которые, таким образом, предохранены от всеобъемлющего приобретения латинян и протестантов. Все, что мы сейчас описали, – есть дело одного человека, о. архимандрита Антонина и единственного его помощника, его драгомана Якова Егоровича Халеби. Будем же им благодарны за то, что они сделали для Православия и для России и не последуем примеру тех, которые считают долгом за несделанным не видеть сделанного.

5. Дуб Мамврийский

6. Русский дом у дуба Мамврийского

7. Русский дом в Иерихоне

13. Развалины церкви св. Марии Латинской

Какая будущность ожидает эти приобретения и учреждения – покажет время. Может быть, как едва не случилось недавно, русскому консулу придет в голову и удастся тогда осуществить поголовную продажу всех русских владений в Святой Земле, благо ценность земли там в последнее двадцатилетие почти удесятерилась; вырастут ли на них и окрепнут православные учреждения, – нам, русским, остается поклониться тому, кому принадлежит почин этого дела, и нашим сочувствием и помощью поддержать русские владения в Святой Земле.

Вековые наслоения двадцатикратных разрушений покрывают древний Иерусалим пластом в иных местах до 12 сажен вышиною. Немудрено потому, что раскопки и одни раскопки в состоянии дать ответ на многие вопросы, остающиеся не разрешенными по топографии древнего Иерусалима. К числу таких вопросов принадлежит вопрос о подлинности ныне чествуемой всем христианским миром пещеры Воскресения Христова.

Причиною сомнения служит то обстоятельство, что, по евангелическому рассказу, Иисус Христос был распят и погребен вне городских стен, нынешний же храм Воскресения находится внутри города. Очевидно, нынешние городские стены не совпадают с древними стенами, направление же сих последних приходится определять по догадкам, так как вся эта часть города застроена домами и только при новых постройках и кладке фундамента можно случайно добраться до древних остатков. От этого одни исследователи, проводившие по разным догадкам древнюю стену к западу от храма Воскресения, сомневались в подлинности места погребения Спасителя, другие же, проводившие иерусалимскую стену к востоку от него, тем самым доказывали подлинность его местоположения.

Прийти к окончательному решению этого вопроса можно было, раскопав всю лежащую на восток от храма Воскресения местность, что представляло значительные трудности ввиду построек, теснящихся около храма. Среди них в 1859 г. русское правительство купило у коптского священника Георгия участок земли, который только постройками абиссинского монастыря отделяется от храма Воскресения. Первоначально предполагалось на этом месте выстроить дом для русского консульства, но мысль эта, за приобретением места вне города, где ныне возвышаются Русские Постройки, была оставлена и это место оставалось в течение с лишком 25 лет пустырем, заваленным камнями и землею. Несколько раз французские и английские ученые исследователи производили на этом месте раскопки, но только поверхностные, частные, причем были отрыты вершины каких-то ворот и остатки стен.

8. Иудейская стена и помост

В таком положении находилось это место, когда в мае 1881 г. посетил Иерусалим великий князь Сергий Александрович, от внимания которого не ускользнула важность нашего места для определения подлинности пещеры погребения Христова. В следующем за тем году, когда образовалось Православное Палестинское Общество, то Его Высочество сделал пожертвование со специальною целью произвести полную раскопку этого места под главным наблюдением начальника нашей Духовной Миссии в Иерусалиме о. архимандрита Антонина.

Раскопки 765 начались 7 марта 1883 г. снятием верхнего слоя мусора, который, к счастью, нигде не превзошел сажени. Под мусором оказался помост огромных плит до фута толщины. Одновременно с помостом открылись остатки древней стены (рис. 8), которую по выпусковым камням можно безошибочно отнести ко временам иудейским. Направляясь с востока к западу, стена эта шла параллельно помосту и оканчивалась у Абиссинской башни (рис. 11). Сохранившаяся высота стены оказалась весьма различною. У Абиссинской башни сохранился только один нижний ряд камней, но с противоположной стороны, к востоку, сохранилось большее число рядов камней, совершенно схожих с древнееврейскими стенами обоих храмов – Иерусалимского и Хевронского.

Помост, очевидно, спускался ступенями на восток, из которых сохранилась лишь одна верхняя. Самая же стена прерывалась и была застроена лавкою, стены которой представляли безобразную новейшую кладку камней. Когдаразобрали эти стены, образовалась арка (рис. 9), до половины засыпанная землею и мусором. Когда отрыли землю внутри лавки, оказалась, между обоими столбами арки, лестница, ведшая вовнутрь лавки, очевидно, позднейшего времени, когда окружающая лавку поверхность была выше, чем пол лавки. Чтоб сравнять наружную и внутреннюю поверхность земли, начали разбирать и самую лестницу, состоявшую из 3 ступеней. Когда, наконец, утром 10 июня 1883 г. сняли в присутствии о. архимандрита Антонина нижнюю ступень по всей ее длине, то под нею оказался порог ворот (рис. 10), соединявший, некогда, ныне сохранившиеся древнееврейские стены с таковыми же, существовавшими на восток от них. Порог оказался крайне потертым, лоснящимся и выбитым посредине, тем не менее, в нем ясно сохранились следы ямок для засова и петель бывших здесь ворот. Очевидно, ворота эти некогда вели вне города и прилегающие к ним остатки древнееврейских стен не могли быть иными как городскими. Таким образом, нынешний храм Воскресения с погребальною пещерою Спасителя и Голгофою находятся, вполне подтверждая слова евангельские, вне древних городских стен. Это был первый и самый существенный результат произведенных раскопок.

9. Древние ворота, ведшие за город

10. Порог древних ворот

Но если отысканные ворота вели вне города, то они вместе с тем ближайшие к месту крестной смерти Иисуса Христа, а поэтому едва ли может быть сомнение, что именно этими воротами, через этот именно порог Спаситель шел на вольную казнь. Произведенные раскопки повели и к другим еще предположениям. Подробное исследование окружающей местности, произведенное по поручению Православного Палестинского Общества архитектором К. Шиком, указало, что сохранившиеся древние стены принадлежали когда-то наружному укреплению, или башне, через которые шел путь за город, и отождествляемому с местопребыванием заречного областеначальника (Неем. 3, 7) времен возвращения иудеев из Вавилонского плена.

Это предположение наводит опять на другое. Мы до сих пор не знаем, где жили в Иерусалиме римские правители и в том числе Пилат Понтийский. Предание, указывающее место его дома в нынешних турецких казармах, на северной части харама, а затем и современного направления Крестного пути – восходит только до середины XII века и есть измышление латинских крестоносцев. Древнейшее предание, начиная с IV века, искало того и другого скорее к югу от храма Воскресения. Первый русский паломник, игумен Даниил, посетивший Святую Землю в 1107 г., указывает на отысканные ныне стены как на дом, где жил Пилат. Выстроенная на этом месте св. Константином в 332 г. базилика включила в свой состав вместе с погребальною пещерою Спасителя и дом Пилата.

11. Византийские ворота

12. Иудейская стена у Абиссинской башни

Если же вновь отрытые остатки древнееврейских стен принадлежали к жилищу Пилата, то и отрытый помост есть тот Лифостротон, на который Иисус Христос был выведен Пилатом перед народом (Ев. Иоанна XIX, 13), и на ныне отрытом месте проведен был Иисусом Христом последний день Его земной жизни.

Этому предположению пока ничего не противоречит, и сами латиняне, столь крепко держащиеся за предания, связанные со святыми местами, им принадлежащими, начинают соглашаться, что конечная часть Крестного Пути, очевидно, находится в руках ненавистных им схизматиков.

В настоящее время Православное Палестинское Общество обратилось с воззванием ко всем православным оказать ему помощь для покрытия отрытого святого места достойным его сооружением.

Кроме того, на том же русском месте отрыты весьма интересные ворота (рис. 12), как следует предполагать, времен византийских, и развалины церкви св. Марии Латинской (рис. 13), которая была в 1048 г. сооружена жителями Амалфи 766.

Печатается по публикации: Нива. 1885. № 34. С. 812–816. Сохранены иллюстрации и подписи к ним первого издания.

Дионисий (Лата), архиепископ Закинфский 767

Русские постройки на горе Елеонской

Наконец, достоуважаемый о. архимандрит Антонин дождался доброго слова от своих восточных единоверцев. Зато это слово произнесено rotundo ora 768 и на весь свет досточтимым архиепископом Закинфским, Дионисием Латой. В 35 письме из Иерусалима, приступая к описанию русских построек на горе Елеонской, ученый архиепископ предпосылает следующие сочувственные строки по адресу нашего почтенного архимандрита 769:

«Прежде чем приступить к описанию этих построек, я должен выразить публично справедливую похвалу русскому архимандриту Антонину. Этот могучий ум сделал столько зримого и незримого для Русской Церкви и русских интересов на святых местах, сколько один только он и мог сделать. Этот величавый муж, имя которого останется навеки неизгладимо написанным на многих входах, портиках и утесах Св<ятой> Земли, – один из самых образованных: глубокий богослов, археолог, филолог, говорит с замечательной легкостью на иностранных языках, по-гречески же говорит, как настоящий грек, так как много лет состоял архимандритом русской церкви в Афинах, где возобновил храм св. Никодима. Трудясь многие уже годы на св<ятых> местах с примерным самоотвержением и самопожертвованием, он воздвиг повсюду русские храмы, русские пристанища и русские здания, в которых помещаются русские учебные заведения для воспитания в Палестине детей обоего пола, всех исповеданий и национальностей, собственно же впрочем для детей православных туземцев. Тому же о. архимандриту Антонину обязано своим существованием и то свящ<енное> русское здание на горе Елеонской, в дверь которого я теперь стучусь и вхожу для обозрения и к краткому описанию которого приступаю».

Желательно было бы, чтобы эти глубоко правдивые строки попали на глаза разным нашим «старым» и юным «паломникам». Авось они устыдились бы лягать своими грязными копытами нашу лучшую славу в Палестине в угоду нашим явным и тайным завистникам и недоброжелателям.

Самые же постройки на горе Елеонской досточтимый архиепископ описывает таким образом:

«Мысль о построении на горе Елеонской храма и особого помещения для пребывания русских энергический архимандрит возымел еще в 1870 г. В том же году начаты были и работы, но были прерваны Русско-турецкой войной и возобновлены лишь в 1883 г., и в настоящее время это великое дело близится уже к своему окончанию. Входящий сюда и смотрящий направо видит к востоку церковь, по левую сторону которой находится четырехугольное здание, восточная зала которого на большую половину покрыта древней мозаикой. Мозаика эта не имеет достоинства тонкой работы, за исключением средней части, которая тоньше сделана, но, к несчастью, почти наполовину испорчена. Можно заметить на ней и греческие буквы и отсюда догадываться о существовании когда-то греческой надписи. К востоку на этой мозаике стоит – 1884 год – уже современной работы для обозначения времени, когда здание окончено. Эта имитация в будущие времена будет возбуждать любопытство и вызовет исследования.

Храм – прекраснейший. Входящий в него чрез главный вход, находящийся на западной стороне, сразу же поражается технической равномерностью, блестящими украшениями и вообще красотою храма. Он имеет четыре апсиды, из которых каждая имеет по три окна. Вверху возвышается великолепнейший купол, опирающийся на восьмигранный тимпан, украшенный 24 окнами. Купол, равно как и другие части храма, особенно же иконостас и св<ятой> алтарь, изящно украшенные, производят весьма приятное впечатление на зрителя.

В расстоянии почти двадцати метров от храма на север возвышается на 50 метров колокольня, видимая со многих мест Палестины. Колокольню эту возвел до такой высоты о. архимандрит, как говорят, с тою целью, чтобы можно было видеть Средиземное море; но доселе она пока не доведена до желанной высоты. Я подымался на эту колокольню по винтообразной железной лестнице до самого верха. С первого до третьего яруса она снабжена огромными русскими колоколами; особенно велик первый колокол первого яруса; но звон его далеко не соответствует его величине. Этим несоответствием отличаются, впрочем, все русские колокола, в противоположность венецианским, – что должно быть приписано способу их производства.

С самого высокого пункта колокольни, которая, впрочем, еще не окончена, так как ей недостает еще купола, открывается одна из великолепнейших и обширнейших панорам, какие я видел в своей жизни. Самые замечательные предметы, особенно привлекающие к себе внимание наблюдателя, суть следующие: на северной стороне – долина Иосафатова, ограда Харам-шериф, заключающая в себе мечеть Омара и Аль-Акса, весь св<ятой> град Иерусалим, раскинувшийся амфитеатром, храм Воскресения с громадным куполом Всесвятого Гроба; близ города Русские Постройки, равно как и постройки других наций, храмы и учебные заведения; вдали на горизонте гора и храм гроба пророка Самуила, горы Горней страны и другие горы и долины почти до Средиземного моря, которого, однако, не видно. На южной стороне взор обнимает также много исторических и священных предметов: на ближайшем расстоянии можно различать прекрасную колесную дорогу, ведущую от Иерусалима до Вифлеема и даже до Хеврона и устроенную знаменитым инженером правительства, Георгием Франгиа 770, монастырь пророка Илии, поле Акелдама, Гору Искушения, а вдали св<ятой> Вифлеем и <поле> Пастырей, впрочем, в неясных очертаниях.

На восточной стороне взор простирается на Иорданскую пустыню до Иордана и Мертвого моря; затем следует цепь гор каменистой Аравии, по западным склонам которых тянется Асфальтовое озеро 771. На южной стороне цепи этих гор видны горы Моава; на юго-восточной обозначается земля колена Рувимова; на северо-восточной земля колена Гадова и часть земли колена Манассиина со включением страны Галкада – и много другого достойного примечания усмотрит на восточной стороне внимательный наблюдатель. Наконец, на северной стороне равным образом есть тоже много замечательного, как, например, большая часть гор колена Ефремова и многое другое.

Спустившись с колокольни, я вошел в другое здание, находящееся на восточной стороне церкви. Здание это – тоже четырехугольное: в нем можно видеть и некоторые древности, собственно многоцветный мозаический ковер, искусно сделанный и хорошо сохранившийся до настоящего времени. Мозаика эта заключает внутри ленту со следующей армянской надписью: Здесь находится гробница Сосанны матери Ардавана. 18 сентября772. Предполагают, что этот Ардаван был шестым из династии Арсакидов, и отсюда заключают, что мозаика эта есть произведение V века. На фоне мозаики представлены две виноградных ветви, три рыбы, одна канарейка, один петух и один агнец. В юго-восточной части залы есть спуск, ведущий по неправильной лестнице в пещеру, заключающую в себе несколько неправильно вырубленных в скале гробниц; но место так тесно, что с трудом можно войти и наблюдать. К востоку от этого первого подземелья находится другое, заключающее в себе 18 гробниц в два ряда, прикрытое сверху низенькой каморой. Некоторые из этих гробниц покрыты плитами из местного камня, но в 1875 году отыскан кусок древней мраморной плиты с греческими буквами.

На юго-восточной стороне и вблизи сказанной пещеры находится подземелье, с двумя друг против друга расположенными входами, ведущими внутрь ее. Промежуток между этими двумя входами около метра, и на нем находится армянская надпись, гласящая в переводе: Имея предстателями за себя святого Исайю и блаженных отцев, я Вакхан воздвиг этот мавзолей во оставление моих грехов. История этой надписи крайне темна. Спустившись чрез эти входы на две ступени, путник оказывается внутри пещеры. Пещера эта почти в рост человека: маленькие стенки от 20 до 25 сантиметров разделяют площадь подземелья на четыре части, могущие вместить три или четыре человеческих тела, навзничь положенные. В этом подземелье сначала было много костей и праха от покойников, есть, впрочем, отчасти и теперь. Вот что о русских постройках на горе Елеонской».

Честь и слава достопочтенному о. Антонину за эти постройки, равно как и за все, сделанное им для поддержания Православия и чести русского имени во Св<ятой> Земле. О, если бы побольше нашлось у него сотрудников и подражателей!

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1889. № 26. С. 461–462.

В.Н. Хитрово

Памяти архимандрита Антонина

Речь на годовом общем собрании Императорского Православного Палестинского Общества 21 мая 1894 года

Еще одним палестинским деятелем стало меньше, и меньше таким, которого мы, по всей справедливости, можем назвать нашим непосредственным учителем. 24 марта скончался в Иерусалиме четвертый начальник Русской Духовной Миссии архимандрит Антонин, после 2 8 ¹/ ₂ – летнего, почти безвыездного, пребывания в Святой Земле. Одного этого с лишком четвертьвекового служения Церкви и России, – вдали от родины, среди не только чуждых, но постоянно враждебных элементов, где приходилось не только взвешивать каждое слово, но, если можно так выразиться, даже самую потаенную, задушевную мысль, – было бы достаточно, чтоб признать за ним важные заслуги; но если к этому прибавить, что продолжительность его служения есть меньшая из его заслуг, что только ему одному, его твердости, его настойчивости Православная Русь обязана тем, что стала твердою ногою у Святого Гроба, то сделается понятным, какую незаменимую потерю понесли не мы одни, его ученики, а все Православие.

Кончина его прошла почти незаметною, имя его было мало известно среди ежедневно встречаемых нами, а для той массы русских богомольцев, не вглядывающихся глубоко в причины и последствия, архимандрит Антонин остается лишь одною из принадлежностей Иерусалимского Русского Подворья, которого они привыкли видеть, но который для них совершенно исчезал среди многочисленных лиц высшей иерусалимской иерархии, носящих столь громкие титулы как: Вифлеема, Иордана, Назарета. С увлечением восхищаемся мы деятельностью в Палестине латинского Патриарха Валерги, патера Ратисбонна, англиканско-евангелического епископа Гоббата, отдаем должное их просвещенному уму, уменью пользоваться обстоятельствами, энергии и выносливости, имя же архимандрита Антонина для большинства русских остается почти неизвестным, смерть его ничего не сказала. Что ее замолчали латиняне и протестанты – понятно, не менее понятно это и со стороны эллинских органов печати, но замолчание это непростительно для России и возлагает на нас сугубую обязанность сказать наше слово о том, что потеряло Православие с кончиною архимандрита Антонина, обязаны сказать и на том основании, что многие из нас были ближайшими свидетелями его 25-летней деятельности, мы видели воочию, чего он желал, чего он достиг и каким терновым путем он шел.

Уроженец севера России, Пермской губернии, он принес с родины твердость и выносливость своего родного Камня. Воспитание в Киевской Духовной Академии и поступление в монашество были для него, как кажется, делом случая, тем неисповедимым, непонятным для нас, вождением Божиим, намечающим пути, по которым нам приходится идти, не будучи в состоянии отдать себе отчета, отчего именно мы пошли скорее по этой, чем по другой жизненной дороге. Монахом, в общеупотребительном значении этого слова, архимандрит Антонин никогда не был и на это он сам неоднократно указывал. Никогда не жил он в монастыре, никогда он не проходил никаких монашеских послушаний. А между тем, кто допускался до комнаты, где он проводил свою жизнь в Иерусалиме, кто видел, как, даже в пути, он скорее голодал, чем разрешит себе недозволенное мясное, что так обыденно на Востоке среди даже высших иерархов, и, наконец, кто не раз заставал его за починкою своей ветхой рясы, – тот должен был сознаться, что по духу он был более монах, чем монахи, живущие в келье.

Прямо со школьной скамейки начал он учительство, и странно теперь, когда его жизнь пройдена, сказать – с учительства немецкого языка. Его семилетнее преподавательство в <Киевской Духовной> Академии было скорее продолжением собственного учения и подготовлением к будущей деятельности. Архимандрит Антонин, как бы предугадывая ее, особенно занимался в это время изучением греческого языка и достиг в оном впоследствии такого знания и совершенства, что, по отзыву покойного Патриарха Кирилла, превзошел прирожденных греков. В 1850 г. архимандрит Антонин, с назначением настоятелем посольских церквей сперва в Афинах и затем Константинополе, покинул навсегда педагогическую деятельность, оставил Россию, которую с тех пор лишь случайно и на крайне короткое время посещал, и принялся за труд, который должен был нести до гробовой доски.

Но и этот 44-летний период его жизни резко разделяется на два периода: один до, а другой после назначения начальником Духовной Миссии в Иерусалиме. В последовательных своих пребываниях в Афинах и Константинополе он имел время всецело предаться научным занятиям в области древнехристианской археологии и письменности, и когда знакомишься с этим периодом его жизни, ненавязчиво в памяти рядом с ним восстает, близко родственный ему по духу, образ преосвященного Порфирия (Успенского)773. Что они встречались на Востоке, это несомненно, что они беседовали и обменивались мыслями не только устно, но и письменно, это тоже верно, но до сих пор нет следов, чтоб они стояли близко друг к другу, чтоб наглядно можно было проследить влияние одного на другого. Между тем, изучая их научную деятельность, их мнения и суждения, можно было бы принять их за одно, так сказать, лицо в двух последующих поколениях. Та же беспредельная любовь к России, то же высокое держание Русского знамени, та же выносливость, та же настойчивость, та же глубокая, нередко поражающая ученость и, вместе с тем, то же, почти детское, неведение общеизвестного. Даже в стиле, в котором, как говорят, проявляется человек, бросается в глаза эта тождественность преосвященного Порфирия и архимандрита Антонина. Оба сознавали инстинктивно ту цель, к которой стремились, оба с почти нечеловеческими усилиями к ней стремились и оба именно потому, что только инстинктивно ее сознавали, смежили очи, не достигнув ее.

Пятнадцатилетнее пребывание архимандрита Антонина в Афинах и Константинополе не только послужило его научным занятиям, но дало ему возможность близко познакомиться и с нашею восточною дипломатиею и еще гораздо ближе с единоверным нам Востоком. Можно сказать, что он был во всеоружии опыта и необходимого знания, когда летом 1865 года вызов нашего посла заставил его прервать научное странствование по Румелии и поспешить возвратом в Константинополь. Здесь ожидало его приказание поспешно ехать в Иерусалим и принять там в свое временное заведование Русскую Духовную Миссию.

Вступая 14 сентября 1865 года 774 в Святой Град, архимандриту Антонину, посетившему его впервые богомольцем семь лет назад, и в голову не приходило, что ему здесь, после почти тридцатилетней тяжелой работы, суждено лечь костьми на вспаханном им поле.

Чтобы отдать себе ясный отчет в последующей деятельности Антонина, в чем именно заключается его заслуга пред Россиею, необходимо себе уяснить, что именно русского застал он в Святой Земле. Конечно, ни время, ни место не позволяют нам подробно входить в изложение предшествовавшей его прибытию истории отношений России к восточным единоверцам. Достаточно будет напомнить вам в кратких словах общеизвестное, что со дня падения царственной Византии, со дня, когда, едва ставшая на ноги после монгольского погрома, Россия почувствовала себя в силах, она как один человек, воодушевленный одною мыслию, несла и свою кровь в защиту, и свои деньги на помощь своим единоверцам. В течение почти четырех веков представители восточных православных – греческое духовенство, получая миллионные доходы, изливало пред Россиею свои горькие сетования о своей бедности и угнетенности своей паствы. Может быть, Россия еще пятое и последующие столетия продолжала бы безусловно верить ему, если бы само это духовенство, именно излишком этих сетований, не возбудило сомнения к справедливости того, что оно говорило. Сомнение вызвало исследование, а исследование ясно указало, что жертвы России приносились не Православию и православным вообще, а лишь немногим избранным, которые пользовались ими вовсе не для тех целей, для которых эти жертвы приносились.

Такое, раз возбужденное подозрение, очевидно, не могло рассеяться правдивыми донесениями преосвященного Порфирия; последствием их было назначение Духовной Миссии епископа Кирилла 775. Казалось бы, на первый взгляд, кому лучше, как не духовному лицу, предоставить представительство духовных интересов, но опыт скоро доказал иное – тесную связь между духовным и светским представительствами. Возбудился неизбежный вопрос, которому из двух принадлежит первенствующее значение. Может быть, не как желательное, но как логично последовательное, светское представительство одержало верх. В Иерусалиме вместо представителя России – епископа, оказался представителем – консул.

Все эти, вытекавшие из жизни условия вырабатывались, однако же, случайно на месте, не были предрешаемы веским положительным решением, а вследствие того возбуждали на месте изо дня в день новые, взаимные трения, среди которых забылась как первоначальная цель, так и причины появления того или другого представительства. С другой стороны, вполне понятно, что местное греческое духовенство не могло сочувственно относиться к обоим родам представительства, видя в них, в обоих случаях, лишь очень неудобных постоянных соглядатаев. Эти трения и происходящие через них раздоры между консулом и начальником Духовной Миссии были им крайне с руки, отчасти оттого, что они отвлекали сих последних от исполнения прямых своих обязанностей, а отчасти давали возможность, опираясь на одного из двух, парализовать деятельность другого. С весьма понятным предвидением они усмотрели, что наименее опасный для них из представителей был не тот, который носит рясу, от него необходимо было отделаться прежде всего. Для этого было поднято и содействие консула, и явное возмущение монахов – членов Духовной Миссии против своего начальника – недавно скончавшегося архимандрита Леонида, наместника Свято-Троицкой Сергиевой Лавры 776. Первый начальник Духовной Миссии преосвященный Порфирий был убран заблаговременно, епископ Кирилл погиб безвременно и если та же участь не постигла архимандрита Леонида, то благодаря лишь вескому заступничеству высокопреосвященного Филарета Московского777.

Архимандрит Леонид был отозван, а на место его временно, для устроения дел Русской Духовной Миссии, был послан архимандрит Антонин. Таково было положение, когда он вступил в исправление своих новых обязанностей, и положение далеко не легкое. Можно с полною почти достоверностью сказать, что если бы греческому духовенству удалось тогда вполне устранить духовного представителя, дни светского представителя были <бы> сочтены и в 1894 году представителем России в Святом Граде мы, по всей вероятности, имели бы того же бейрутского генерального консула для Сирии и Палестины, которого нашел там пятьдесят лет тому назад преосвященный Порфирий. Что этого не случилось, что этого нет, что у Гроба Господня Россия имеет представителями не только специального генерального консула, не только начальника Русской Духовной Миссии, но и Императорское Православное Палестинское Общество, Россия всецело обязана архимандриту Антонину.

Но для достижения этого требовались почти 20-летние сверхчеловеческие усилия. Нам ближе всего быть судьями в этих усилиях. Если Императорское Православное Палестинское Общество, идя по проложенному отчасти архимандритом пути, располагая средствами, о которых, конечно, никогда не приходилось мечтать в Бозе почившему архимандриту, знакомо с борьбою, которую приходится выносить в нашем деле, то оно вправе сказать, требовалось сверхъестественных усилий, чтобы то же делать, в течение с лишком 20 лет, одному монаху, заброшенному далеко от родины, без поддержки, без влияния, без средств, без близких людей, одному, окруженному со всех сторон врагами, и столь вескими, что победа одного из них была <бы> вполне достаточна, чтоб погубить человека. Поучительно проследить тот путь, по которому прошел архимандрит Антонин. Еще более поучительно изучение этого пути тем, что он далеко не был заранее намечен архимандритом, а вытек из самих обстоятельств, и заслуга покойного архимандрита заключается именно в том, что он не упустил ни одного случая, ни одной минуты, чтобы идти этим путем.

Архимандрит Антонин по прибытии очутился в высшей степени щекотливом положении. Виноваты были относительно обе стороны: греческая Патриархия и консул предосудительностью своих действий относительно начальника Духовной Миссии, а сей последний, может быть, излишнею нетерпимостью и резкостью. Архимандрит в своем донесении не представил решительного заключения, но не обелил своего предшественника и тем, если остался в хороших отношениях с победителями, то, с другой стороны, приготовил себе в будущем много и много тяжелых минут, когда в свою очередь стал лицом к лицу с Патриархиею и консульством. Но в то время Антонин считал свое присутствие в Иерусалиме лишь проходящим, а себя призванным лишь устроить на будущее время вопрос о представительстве России у Святого Гроба. Свои о сем предположения архимандрит изложил в обширной записке, представленной им императорскому послу в Константинополе. В ней, указывая на необходимость более тесной связи Св. Синода с Восточными Патриархами, он предлагал возложить все духовные сношения на представителя Св. Синода при Константинопольской Патриархии, а ему в помощь дать несколько помощников, как представителей при остальных Восточных Патриархиях и Автокефальных Церквах. Мысль, сама по себе, может быть, верная, страдала отсутствием возможности практического осуществления ввиду того, что решение этого предположения зависело непосредственно от двух ведомств, одного весьма мало интересовавшегося тогда церковными делами Востока и другого, которого оно хотело добровольно заставить отказаться от большей и наименее хлопотливой половины, своих прерогатив. Предположения архимандрита Антонина дальше Петербурга не пошли и последствий не имели, но восстановили против него оба ведомства, от которых он зависел. О нем, как о человеке беспокойном, постарались забыть. Архимандрит Антонин остался совершенно один, без всякой поддержки извне, лицом к лицу с врагами, ждавшими только первой удобной минуты, чтоб окончательно погубить его и с ним Русскую Духовную Миссию.

Это пренебрежительное замолчание его предположений было крупнейшим огорчением, испытанным Антонином, которое он не мог забыть до гробовой доски, но нужно было совсем не знать его, чтоб предполагать, что он сложит руки. Почувствовав свое одиночество, он решился действовать на свой страх, рассчитывая лишь на самого себя и не признавая над собою никакого начальства.

С Патриархиею, в особенности во времена Патриарха Кирилла, он дружил. «Не они страшны, а те, кто за ними», – говаривал он, указывая по направлению к Афинам и Константинополю. После Кирилла архимандрит уже настолько освоился с святогробцами, настолько хорошо знал каждого из них в отдельности и все их недостатки, что, в свою очередь, уже они его боялись и в нем заискивали, и этот страх перед ним был так велик, что даже Патриарх Никодим 778, упорно утверждавший, что он не ступит на Святую Землю, покатам будет Антонин, преспокойно удалился в изгнание, а Антонин продолжал жить в доме Духовной Миссии и остался в нем, как он любил выражаться: «пока меня вынесут».

Причина этого влияния архимандрита заключалась, прежде всего, в его глубоком знании греческого языка, в полном усвоении себе греческих мыслей и условий жизни настолько, что в нем можно было видеть не только одного человека, но полтора грека. Он сам сознавался неоднократно, что он ловил себя в том, что думает по-гречески. Но был ли он к ним действительно расположен, это другой вопрос, и, если просмотреть его статьи и корреспонденции, которые под десятком различных псевдонимов появлялись в течение более 20-ти лет на страницах русских журналов, служа единственными, непосредственными русскими вестями из Святого Града, можно в этом более чем сомневаться. Смеем думать, что и греки платили ему тем же, но одновременно чувствовали, что борьба с ним им не по силам, они, как огня, боялись его статей и мирились с ним, рассчитывая на его скорую смерть. А между тем Антонин все продолжал жить, все продолжал идти по намеченному пути до тех пор, пока обстоятельства настолько изменились, что потребовались новые люди, новые усилия, новые средства.

С консульством шла иная, более открытая, борьба. Она вращалась около вопроса: начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме есть ли только настоятель консульской церкви или, наоборот, консул – секретарь при начальнике Духовной Миссии. Для архимандрита Антонина сомнения в ответе на этот вопрос не существовало, и он умер, не поступившись мыслью, что «консул неправильно пользуется властью, которая по праву принадлежит ему». Это убеждение его было так сильно, что оно останавливалось лишь, так сказать, перед вооруженною силою консульского каваса. Бесспорно, такая внутренняя междоусобная борьба более чем прискорбна, заставляя терять непроизводительно много энергии, а еще более времени. Но и она имела для русского дела свою незаменимую сторону. С 1865 по 1882 г. она одна напоминала России о существовании в Иерусалиме ее представителей и заставила Антонина действовать самостоятельно, не обращая никакого внимания на протесты и противодействия представителя своего же правительства. Приходится сознаться, что все, что сделано Антонином в Святой Земле для России, было осуществлено им или без знания, или помимо воли тогдашних наших там представителей.

Таким образом, апокрисиарием 779 Св. Синода, даже при Иерусалимской Патриархии, ему не удалось быть, заняться духовными потребностями наших поклонников не позволяла греческая Патриархия, заняться материальными – консульские кавасы. Миссионерская деятельность среди мусульман была немыслима. Все роды деятельности оставались ему как бы закрытыми. Но не Антонину было подчиниться такому положению дел. Встречая везде отпор и противодействие, он со свойственною ему страстностью и увлечением решился делать то, что казалось ему по силам: купить в Палестине все то, что еще не успели скупить католики и протестанты. Задаться такою широкою целью тогда, когда приобретение иностранцами земель в Турции было запрещено, без всяких материальных средств, когда самый обход в храме Духовной Миссии с тарелкою для сбора доброхотных пожертвований был ему воспрещен, может показаться безумием. Но вера горами двигает, и недвижимое наследство, которое архимандрит Антонин оставил Св. Синоду, может быть, по денежной цене оценено приблизительно в несколько сот тысяч рублей. По духовному же значению своему, как, например, Дуба Мамврийского, вершины Елеона, Горней, Иерихона, Яффы, гробов Пророческих, Тивериадских источников, – оно, понятно, неоценимо. И не только приобрел, но почти везде воздвиг где православные церкви, где женскую общину, где подворье для поклонников.

Таковы в общих чертах заслуги человека, память которого мы вспоминаем. Один, без всякой поддержки, без всяких средств, простоял он с лишком 20 лет на страже, держа высоко знамя России, он один спас Духовную Миссию, он, один православный, сознательно удерживал потоки латинских и протестантских миссионеров.

Но мы настолько глубоко сознаем заслуги почившего архимандрита и все сделанное им в Святой Земле, что нам не поставят в вину и единственного укора, которого мы не можем воздержаться, чтоб не сделать ему, и укор этот заключается в том, что в течение 30 лет он не приготовил себе наследника, и тяжелое наследство оставил он тому, кто будет призван к начальствованию в Духовной Миссии. Если консульство – голова, наше общество – руки, то Духовная Миссия должна всегда быть сердцем России в Святой Земле.

О. архимандрита Антонина заместить будет возможно, заменить нельзя.

Да послужит это загробное сознание его заслуг хотя малым возмездием тех несправедливых укоров, которые так долго его преследовали. Да послужит он нам, в свою очередь, примером, как следует идти неуклонно к намеченной цели, не падая духом от встречаемых преград.

Одним архимандритом Антонином, однако же, не кончается скорбный лист наших потерь. В тот же день, почти в тот же час, далеко, на противоположном почти конце света, последовала кончина другого близкого нам человека, которого мы постоянно привыкли видеть здесь, среди нас. Князь

Михаил Родионович Кантакузин граф Сперанский 780, с самого основания нашего Общества, был его членом, а в последние 5 лет принимал ближайшее участие в делах общества, как член Совета. Для нас он всегда был мужем благого совета, и в этом отношении кончина его составляет для нас чувствительную потерю.

Уверены, что вы присоединитесь к нашему предложению внести имена архимандрита Антонина и князя Михаила Родионовича на мраморные поминальные доски в Русском Доме близ храма Воскресения, чтобы увековечить наше благодарное к их деятельности воспоминание 781.

Печатается по публикации: Хитрово В.Н. Речь на годовом общем собрании ИППО 21 мая 1894 г. [Памяти архимандрита Антонина] II

Сообщения ИППО. 1894. Июнь. С. 299–311.

С.А. Терновский 782

О последних днях жизни, кончине и погребении настоятеля Русской Духовной Миссии в Палестине архимандрита Антонина

24 марта в четвертом часу пополудни скончался настоятель Русской Духовной Миссии в Палестине о. архимандрит Антонин. Почивший о. архимандрит Антонин достиг до 78-летнего возраста 783, но во все время своей жизни, несмотря на свой слабый, болезненный вид, отличался весьма крепким здоровьем и никогда не хворал. «У меня каменное было здоровье», – говорил он о себе. И действительно он был чрезвычайно вынослив. Совершать десятичасовой переезд на осле или на лошади под палящими лучами палестинского солнца для него до последнего времени не составляло затруднения. Жалуясь недавно на свою старость, он говорил: «трудно мне теперь стало заниматься наукой. Прежде я мог заниматься 7, 8 часов без перерыва, а теперь три, четыре, не больше: глаза устают». А между тем эти занятия его состояли часто в разборе древних, пожелтевших, полуистертых рукописей.

Первые признаки болезни, сведшей его в могилу, появились месяца за два до кончины. Болезнь, состоявшая в разлитии желчи, долгое время не представляла опасного характера. О. архимандрит не выходил из дома, никого к себе не принимал, но не оставил дел правления, не слег в постель, а бродил по комнатам, по возможности занимался 784 и, несмотря на особое свойство болезни, был довольно благодушен. Угрожающим признаком было полное отсутствие аппетита и крайнее отвращение ко всяким лекарствам, так что ему приходилось давать их чуть не насильно. Следствием этого, конечно, было полное ослабление организма и развитие болезни.

Более острый характер приняла болезнь с переменой сухой погоды на дождливую в половине марта. Болезнь распространилась по всему организму; начались сильные, нестерпимые страдания и ужасные головные боли, без всякого, впрочем, потемнения сознания. 18-го марта больной исповедовался у своего духовника, игумена обители св. Саввы, и был приобщен Святых Христовых Тайн. Потом, дней за пять до смерти (19 марта), он, в присутствии г. генерального консула в Иерусалиме С.В. Арсеньева 785, составил формальное духовное завещание 786, в котором 787: 1) все приобретенные им земельные имущества и все печатные книги своей библиотеки завещал Св. Синоду; 2) завещал, чтобы составленный им в течение долговременного служения на Востоке археологический музей оставался в занимаемом им теперь помещении в доме Миссии, кроме новой археологической драгоценности этого музея, бюста Ирода Великого, долженствующей быть отосланною в Императорский Эрмитаж; 3) из имеющихся у него двух телескопов один завещал Киевской Духовной Академии, а другой своему брату, живущему в Перми 788; духовный же орган сестре своей 789; 4) из священных вещей – кабинетный крест завещал в Далматовский монастырь Пермской губернии, где он получил начальное свое образование; панагию с сибирскими камнями – в храм Гроба Господня; другую панагию, тоже с сибирскими камнями и малахитом – в Пермский кафедральный собор. Наконец, 3-й пункт духовного завещания гласит: «принадлежащее мне собрание древних рукописей, которого каталоги посланы мною г. директору Императорской Публичной библиотеки с предложением, чтобы означенная библиотека купила их за сумму не менее 5000 руб., я предоставляю означенной библиотеке за эту сумму, или за сумму большую, если библиотека найдет возможным дать, с тем, чтобы эти деньги отосланы были в императорское посольство в Константинополе на построение церкви в г. Анкире, где пострадал мученик, имя коего я со дня пострижения ношу» 790.

Сознание не покидало почившего до последних минут жизни. 24-го марта, в канун Благовещения, больной был очень слаб, и часа в 2 пополудни старший член Миссии, игумен Вениамин, прочитал над ним отходную. Вскоре после того, в начале 4-го часа пополудни, в смежном с домом Миссии соборном русском храме начался торжественный, праздничный звон ко всенощной. Больной услышал этот звон и спросил: «к чему это звонят?» Минут 20 после этого необычно протяжный звук того же колокола возвестил молящимся в храме о кончине о. архимандрита.

Тело почившего было положено в обширном зале архимандричьих покоев, и православные люди всякого племени: русские, греки, арабы стеклись прощаться с дорогим для них почившим. В 7 часов вечера, согласно желанию Блаженнейшего Патриарха, архиепископом Тивериадским Поликарпом, при сослужении греческого духовенства и пении хора Русской Миссии, совершена была первая торжественная панихида по почившем.

На Востоке, по турецким законам, погребение почивших совершается в первые сутки по их смерти. Поэтому погребение о. архимандрита совершено было в самый день Благовещения. В этот день, пред литургией, тело почившего духовенством Русской Миссии было перенесено в соборный храм Миссии, и по окончании литургии, в 10 часов, совершена была духовенством Миссии панихида. В 2 часа пополудни прибыл в соборный храм Миссии Его Блаженство Блаженнейший Герасим, Патриарх святого града Иерусалима и всея Палестины 791, и в сослужении со многими митрополитами, архимандритами и иеромонахами при пении греческого патриаршего хора и певцов Русской Миссии торжественно совершил чин отпевания. Во время отпевания, по прочтении Патриархом святого Евангелия, архимандрит Иерусалимской Церкви Фотий 792 с величайшим одушевлением произнес весьма продолжительное и весьма красноречивое слово, в котором, с ораторством церковного витии, изобразил ученые и административные заслуги почившего и скорбь страны Палестинской о его кончине. Затем произнес краткую речь временно находящийся в Иерусалиме профессор Казанской <Духовной> Академии С. Терновский. Он сказал следующее:

Почивший о Господе всечестной отец архимандрит]

Так недавно еще ты беседовал со мною о кончине преосвященного Феофана793, человека великого по вере, благочестию и богословскому ведению и сильного по религиозным убеждениям, которому и ты вполне во всем этом был подобен и с которым ты находился всегда в ближайшем духовном общении. А ныне ты сам уже последовал за ним в вечную жизнь. Так один за другим сходят в могилу русские люди великой религиозной мысли и жизни.

Всегда занятый вопросами высшего ведения, ты однажды спрашивал меня: «что такое бытие?» Не моему слабому слову надлежало разъяснять для тебя этот вопрос, да и сам ты сознавал, что ограниченному человеческому разуму невозможно постигнуть тайну бытия, невозможно познать: «откуда мы приходим и куда идем». Ты всегда сознавал, что жизнь и смерть наша в руце Господа, и всегда верил и вручал свою жизнь святой воле Божия Провидения. Поэтому скажем от лица твоего при гробе твоем: Да будет воля Господня.

Но когда мы размышляем о значении жизни при гробе твоем, невольно припоминаются нам слова великого Московского святителя Филарета: «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога нам дана»794. Кто не получит при твоем гробе полной уверенности в правдивости этих слов!

Кто не уверится, что жизнь человеческая имеет высокую цену и высокое значение, при виде этого гроба, где лежит почивший отец архимандрит, скончавшийся в старости доброй, более полвека беззаветно прослуживший Церкви Божией и более четверти века бывший представителем Русской Церкви здесь, в Святом Граде, назидавший, руководивший и успокаивавший чад Церкви Православной Русской, стекавшихся сюда из различных мест нашего дорогого Отечества?

Твое служение здесь было особенно ценное для Русской Церкви служение; служение ответственное, трудное и обширное, особенно до времени открытия здесь деятельности Императорского Русского Православного Палестинского Общества. Но не мне, временному здесь паломнику, видевшему тебя только в последние месяцы твоей жизни, и не в краткой надгробной речи распространяться о заслугах твоего здесь служения. Это заслуживает особого, подробного и обстоятельного повествования, которое, надеюсь, не замедлят составить люди, давно и близко знакомые с твоею благотворною деятельностью. Говоря вообще, мы, русские, во многом, весьма во многом пользуемся теперь здесь результатами положенного тобою доброго начала и должны принести тебе за то великую благодарность.

Обращу внимание еще на одно, что заставляет историю положения русских в Палестине связывать с твоим именем. Побуждаемый величием своего дела, ты необычайно долго, в течение 28 лет, и всегда с одинаковою преданностью своему святому делу, был представителем здесь Православной Русской Церкви. Ты давно мог иметь служение на родине, более почетное, в высшем иерархическом сане; но никогда, до последних дней жизни, и не подумал оставить здешнее служение.

Да помянет Господь эту неизменную преданность твою месту твоего служения до конца твоей жизни!

Да подаст Господь силу и успех и другим русским деятелям в Палестине к неослабному и благотворному действованию в этой священной стране!

Я вижу громадное стечение молящихся при твоем гробе и уповаю, что многие из здесь присутствующих, храня о тебе добрую память за твои добрые к ним отношения, из глубины души воззовут ко Господу: да сотворит Он тебе вечную память.

Но не о здесь предстоящих только должно быть мое слово. Не одни их молитвы вознесутся за тебя ко Господу. Немало молитв вознесется о упокоении души твоей от тех многочисленных паломников Земли Русской, которые на короткое время посещали святые места и отбыли на родину, храня о тебе доброе воспоминание. В долговременное твое здесь правление таких паломников здесь перебывало много тысяч.

И на первом месте из числа этих временных пришельцев в Святую Землю, сохранивших о тебе добрую память, будут люди науки.

Получив высшее образование в одной из высших школ России, в Киевской Духовной Академии, ты и по отбытии в чужие края сохранил до последних дней твоей жизни глубокую преданность науке и научным интересам. Сколько я мог заключить из одного разговора с тобою, самое первоначальное переселение твое на службу за границу главным образом обусловливалось для тебя той мыслью, что «здесь удобнее заниматься наукой».

Памятником твоей любви к науке служат твои сочинения, оставшаяся после тебя библиотека и археологический музей, драгоценными древностями которого с благодарностью пользовались часто и инославные ученые, отзываясь о тебе с уважением, как о достойном представителе русской богословской науки на Востоке795. Не обязана ли русская наука после этого сохранять о тебе добрую память?

Но ты не ограничивался только тем, что сам занимался наукой, и не для себя только собирал книги и памятники. Ты сердечно сочувствовал всем людям, занимающимся богословской наукой, и твои богатые сокровища были радушно открыты тобою для всех ученых, которые к тебе обращались.

Как воспитаннику той же Киевской Академии, мне хорошо известно, что ты всегда относился с величайшим участием к судьбам родной Академии, обогатил ее музей ценными памятниками и рукописями, стоял в живом общении со многими представителями Академии.

Чтя твои заслуги, Академия давно избрала тебя в число своих почетных членов и еще недавно в полном составе своем почтительно вспомнила о пятидесятилетнем служении твоем Церкви Божией.

Подобное полное сочувственное отношение к своим работам встречали в тебе и ученые других академий, между прочим ученые той Академии, где теперь я служу, – Академии Казанской.

Не сомневаюсь, что все они сохранят о тебе молитвенную память, и от лица их преклоняюсь пред гробом твоим, благодаря тебя за то добро, какое ты сделал для людей науки.

Да причтет тебя Господь к лику праведных и упокоит в селениях своих.

Отпевание длилось около двух часов, при громадном стечении молящихся. Несмотря на то, что значительная часть русских поклонников, более 1000 человек, отбыла ко дню Благовещения в Назарет, обширный соборный храм Русской Миссии был переполнен молящимися, и множество народа стояло вне храма, ожидая поклониться гробу при выносе его из церкви.

Этот вынос и несение гроба к месту вечного упокоения представляло собою особенно величественную и трогательную картину. Согласно воле покойного, могила для его гроба была приготовлена на Елеонской горе, в устроенной им церкви Русской Миссии, находящейся на самой вершине этой священной горы. Далекий, трехверстный путь от соборного храма Миссии до храма на Елеонской горе, путь совершенно открытый, так как пролегает по дороге, окружающей город, во время движения по нему похоронной процессии, был покрыт группами разноплеменных людей, собравшихся со всего Иерусалима посмотреть на погребение всем известного и уважаемого архимандрита. Медленное движение похоронной процессии продолжалось при лучах заходящего солнца почти два часа. В конце 6-го часа процессия достигла Малой Галилеи и была встречена здесь преосвященнейшим Епифанием, митрополитом Иорданским 796, который, совершив здесь литию (причем сделан был фотографический снимок с этого торжественного момента), сопровождал гроб далее в церковь на Елеонской горе.

Гроб внесен был в храм и по совершении краткой заупокойной литии опущен был в могилу, приготовленную в левой от алтаря нише крестообразно построенного храма 797.

На другой день, 26 марта, были совершены торжественные заупокойные литургии о почившем – Блаженнейшим Патриархом Герасимом соборне с митрополитами, архимандритами и иеромонахами в храме Воскресения и преосвященным Епифанием на месте вечного упокоения почившего в храме на Елеонской горе.

Иерусалим. 28 марта 1894 года

Печатается по публикации: Терновский C.A. О последних днях жизни, кончине и погребении настоятеля Русской Духовной Миссии в Палестине архимандрита Антонина II Труды Киевской Духовной Академии. 1894. Т. 2. С. 161–169.

Фотий (Пероглу), архимандрит

Слово, сказанное при погребении настоятеля Русской Духовной Миссии в Иерусалиме архимандрита Антонина 798

Ныне же… имате плод ваш во святыню, кончину же, жизнь вечную (Рим. 6, 22).

О! смерте, коль горька твоя есть память (Сир. 41, 1), – сказал древний мудрец. Взирая, возлюбленные, на сей скромный гроб, я воспоминаю о долгой жизни, боголюбивых добродетелях, достопочтенных подвигах и чудной деятельности предлежащего славного и чтимого мужа и невольно восклицаю с тем же мудрецом: О! смерте, коль горька твоя есть память! Коль жестоко твое жало! Коль пагубна твоя победа! От одного холодного дуновения твоего увядают и прекраснейшие цветы творения; одна твоя рана превращает в прах и пепел и наилучшие образцовые художественные произведения премудрости! одним твоим лишь прикосновением радость заменяется скорбью, свежесть превращается в сухость, земля покрывается гробами, и исчезает с лица земли самое многоценное – жизнь!

Что я говорю? Увы, братие! Но кто не потрясается страданием, кто не уклоняется вследствие чрезвычайной печали, и кто не погрешает вследствие горькой боли от сих явлений? Ныне мы видим не образ, но действительную, самую смерть. Под ее ранами мы видим падающими и самые высокие вершины, и ныне имеем пред собою бездыханное тело мужа, состарившегося в цвете деятельности и недавно процветавшего в глубокой старости процветанием добродетели, светлостью премудрости и блеском деятельности, мужа, начальника верных воинов Церкви, и отличающегося между делателями виноградника Господа, и поэтому как не произнести слова ропота премудрого? О! смерте, коль горька твоя есть память.

Бедный я, опять побеждаюсь горем и несчастьем! Но блюди, душе моя, и воспомяни гласом Господа глаголы жизни вечной: какую державу имеет смерть над душами, освобожденными от греха и ставших рабами Господу (Рим. 6, 18)? Никакой, решительно никакой. Какую победу смерть может держать над нами, уповающими на имя Господа нашего Иисуса Христа, смертию смерть поправшего и живот вечный даровавшего? Никакой, решительно никакой. Смерть убивает тело, разрушает плоть, но останавливается на этой точке – и только, и хотя она, по-видимому, является победительницею, но на самом деле побеждается и попирается. Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? – говорит апостол 799. Мертвость, которою ты гордишься, для нас великая победа! Мертвые телеса наши сеются, как пшеница, чтобы возрасти в жизнь, чтобы тленное облекалось в нетление и смертное в бессмертие, чтобы ты, смерть, поглощалась нашей победой. Отчего? Оттого, братие, что ныне Христос воста от мертвых, начаток умершим бысть (1Кор. 15, 20); от того, братие, что ныне свобождшеся от греха, порабощшеся же Богови, имате плод ваш во святыню, кончину же жизнь вечную (Рим. 6, 22).

Благословен Бог и Отец, иже по мнозей своей милости порождей нас во упование живо воскресением Иисуса Христа от мертвых (1Пет. 1, 3). Благословен Бог, возлюбленные братие, призвавший предлежащего покойника в наследие нетленно и нескверно и неувядаемо (1Пет. 1, 4).

Обыкновенно, братие, сплетается венец похвалы для почивающих о Господе, но сегодня, к несчастию, я не могу следовать этому доброму обычаю. Усопший вел такую жизнь, имел столько блестящих добродетелей, такие добрые дела, что всякая похвала была бы мала и не ответила бы блеску блаженной его души, и всякий венец исчезал бы пред красотою весьма блестящего и неувядаемого венца, который гармонически сплетают на священной его голове наука, ревность, благочестие, вера, добродетель и наиболее всех благодать Божия. Лежит архимандрит Антонин – всякое другое слово излишне для почтения почившего, всякая другая похвала исчезает, как ничтожная пред славою его. Итак, вместо лишних похвал, да подражаем добродетелям его и чтим память его не словами, но делами, подражанием его добрым делам.

Господи, искусил мя ecu и познал мя ecu (Пс. 138, 1), гласит царь и пророк ко Господу. Господи, искусил мя ecu и познал мя ecu… настави мя на путь вечен (Пс 138, 1, 24). Господи, искусил и познал еси, можно сказать, архимандрита Антонина. Царь и пророк, оправдываясь пред Господом, говорил: От всякого пути лукава возбраних ногам моим, от судеб твоих не уклонихся, от заповедей твоих разумех (Пс. 118, 101,102, 104). И что еще можно сказать об уединенной жизни архимандрита Антонина, который на пути сведений Господа насладился, яко о всяком богатстве, который в заповедех Господа не поглумился, который заповедей Господа не забыл, но в оправданиих Его поучился? (Пс. 118, 14, 15, 16). Что еще можно сказать об уединенной жизни мужа святолепного, которого душа имела одну любовь возжелати судьбы Господа на всякое время (Пс. 118, 20), испрашивать Его оправдания, любить Его заповеди, чаять Его спасение.

Это избрал он для себя, а для ближнего? Для ближнего он избрал путь истины. Милости его насколько велики, настолько и дивны. Он учил беззаконных путям Господа и старался, чтобы заблудшие возвратились к Господу. Ежели множество вдов и сирот возвещают сегодня похвалу его, то сколько душ, прежде блуждавших в разных путях беззакония, сегодня прославляют за него Отца небесного и возносят о нем моления?

Это для ближнего часть из множества и малый поток из богатого источника. В науке же? И утомительно было бы перечислить его духовные труды, что потребовало бы и много времени, и трудно было бы определить не то, в каких отраслях наук и в каком круге знаний он отличался более, а то, в какой общественной успешной деятельности не принимал участия и кого не украшал богатством мудрости, великих трудов и славного пота. Проповедью своею уча народы истинному учению, он чувствовал стремление находить в астрономии многочисленные поводы к удивлению Творцу и побуждения к усерднейшему Служению Богу. Изучая и раскрывая догматическое богословие, он в то же время находил возможным черпать источники учения из археологии и, занимая видное служение в Церкви, он искал истины в древних книгах и раскрывал из-под развалин сокровища.

Редко можно встретить мужа, настолько процветавшего, и еще реже можно видеть, чтобы процветание доходило до такого совершенства. Если Константинополь и Афины похвально отзываются о нем, как о настоятеле святых храмов русских посольств в этих столицах, то Македония и Фессалия, Иорданская пустынь, Синайская гора и Хорив видели его раскапывающим землю для обогащения национальных археологических знаний и занимающимся чтением древнейших рукописей для уяснения евангельского учения, для сохранения различных произведений всякой науки. Сочинения о надписях, каталоги библиотек, рассуждения, описания, монографии, множество неудобоисчислимых духовных плодов выступают из его рук совершенными и мудрыми. Недоумеваем, что почитать во-первых и что в конце в этом плодородии высокого духа и выдающегося ума. Может, потребуются многолетние труды для того, чтобы точно определить великие и долголетние его подвиги в науке и результаты этих подвигов.

В воинствующей же Церкви? В винограднике же Господа? Чудный он, братие! Человек суете уподобися, дние его яко сень преходят (Пс. 143, 4), говорит псалмопевец, и мы с ним соглашаемся, оплакивая предлежащего покойника. Но, братие, если к кому не могут быть приложимы вполне слова эти, если кто в сем мире, после смерти жив в памяти людей, в истории, и возвышается как светоносный маяк среди беспредельного океана забвения, если чьи-либо дни не прошли как тень, но прошедши сохраняются и угасши являются славными, то это именно почивший архимандрит Антонин.

Этот муж не жил, но работал и занимался, не умер, но остался бессмертным. Земля Святая, Земля Обетованная, земля, на которой издавна ведут борьбу народы, племена и языки из-за того, кто на тебе славнее покажется, Земля Спасения, в которой совершились почитаемые страдания и слава Спасителя нашего, Земля Благословенная, в себе имеющая Назарет и Вифлеем, Сионские горы и Иордан, Фавор и Галилею, Голгофу и Новый Гроб, – Земля Освященная! Ты скажи нам и передай истории для будущего о подвигах блаженного мужа, украшавшего тебя святыми учреждениями, воздвигшего тебе падшие стены, даровавшего тебе божественные храмы, оставившего тебе в наследство учительские школы. Может быть, я говорю преувеличенно? Но Назарет и Хеврон, Горняя и Елеонская гора, Иерихон и Яффа и Палестина вся подтверждают мои слова. Большинство украшающих эти места духовных учительских учреждений, учрежденных от имени благочестия в России, им воздвигнуты и все чрез него имели поддержку.

Священная Матерь Церквей справедливо почитала сего мужа и справедливо благословляет его память. Российская же Церковь справедливо должна быть признательна памяти того, который, явившись наилучшим плодом и отличным представителем ее благочестия, во всю свою жизнь сеял чудные дела ревности и силы оного благочестия на святом месте, на том месте, где другие тщетно надеялись приобресть такую славу.

Ныне, усердный служитель Христа, ныне, дражайший делатель виноградника Его, упокойся в недрах Бога! Яко маслина, износящая плоды, и яко кипарис, возрастаяй до облак (Сир. 50, 11), возлил ты в свою жизнь воню благоухания Вышнему всех Цареви, дал в праздницех благолепие, яко Давид, уготовил святилища Господа, яко Соломон, создал дома во имя Его, наполнился, яко рева разума, пройде имя твое далече и страны удивились тебе именем Господа. Упокойся, архимандрит Антонин, там, где Бог уготовал венцы любящим Его, упокойся, ибо твоим оправданием служит вся твоя жизнь, ибо Знающий последнее и первое помилует тебя и нас. Упокойся, ибо ныне свобождшеся от греха порабощшеся же Богови, имамы плод свой во святыню, кончину же, жизнь вечную (Рим. 6, 22).

Нет никого без греха, братие, никого без недостатков и прегрешений, возлюбленные, хотя бы Давид, хотя бы Соломон, хотя бы Моисей, хотя бы Аарон, ни один не чужд скверны. Что же сказать о себе? Но да уповаем на Господа и Спаса нашего и с надеждою помолимся о почившем, чтобы он упокоился в месте живых. Будучи признательны за его добрые дела, рцем единым гласом и единым сердцем архимандриту Антонину: вечная память!

Печатается по публикации: Фотий, архимандрит. Слово, сказанное при погребении настоятеля Русской Духовной Миссии в Иерусалиме архимандрита Антонина II Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1894. № 6. С. 185–190.

Биографическая хроника

1817, 12 августа Андрей Иванович Капустин родился в селе Батурино (о. Антонин писал – Батурина), Шадринского уезда, Пермской губернии в семье священника. Отец – Капустин Иоанн Леонтьевич (22.09.1793 – 22.03.1865), священник храма в честь Преображения Господня села Батурино, мать – Капустина Мария Григорьевна (урожд. Варлакова; 25.01.1794 – 10.03.1876).

Братья – Платон (1815–1891), Александр (1823–1868), Вениамин (1827–1841), Николай (1835–1865), Михаил (1837–1904); сестра Антонина (в замужестве Зубкова 1825–?).

1825–1830 Далматовское духовное училище

1830–1836 Пермская духовная семинария

1836–1839 Екатеринославская духовная семинария

1837–1839 Екатеринославская духовная семинария, лектор греческого языка

1839–1843 Киевская Духовная Академия, закончил со степенью магистра богословских наук

1843–1850 Киевская Духовная Академия: преподаватель немецкого (с 25 октября 1843), греческого языков (с 1 июня 1845), бакалавр богословских наук (с 29 октября 1845)

1844, лето сватовство к Надежде Яковлевне Подгурской, получил отказ

1845, 6 мая шафер на свадьбе своего друга Серафима Антоновича Серафимова и Н.Я. Подгурской

1845, 7 ноября пострижен в монашество митрополитом Киевским Филаретом (Амфитеатровым) с именем Антонин – в честь св. муч. Антонина Анкирского

1845, 18 ноября рукоположен во иеродиакона

1845, 21 ноября рукоположен во иеромонаха

1846, 11 сентября доцент кафедры нравственного богословия и помощник инспектора Киевской Духовной Академии С 11 сентября 1846 г. помощник инспектора КДА по 15 мая 1850 г.

С 24 октября 1846 г. временно возглавлял кафедру нравственного по 17 ноября 1847 г. богословия КДА

1847, 15 февраля – назначен членом внутреннего правления по учебной части КДА

С 31 октября 1847 г. по 15 мая 1850 г. возглавлял кафедру обличительного богословия КДА

1845–1850 по поручению совета КДА занимается исправлением русского перевода бесед Иоанна Златоуста на Евангелие от Иоанна

1850 первое издание книги «Круг подвижных праздников Церкви. Слова и беседы на воскресные, праздничные и другие, особенно чествуемые дни Постной и Цветной Триоди»

1850, 15 мая получил назначение настоятелем посольской церкви в Афинах

1850, 30 сентября приезжает в Афины

1850–1860 настоятель посольской церкви в Афинах

1851–1856 восстановление из руин древней церкви Ликодима (Никодима) (впоследствии церкви Святой Троицы) и ведение археологических раскопок

1851, 6 декабря начало раскопок

1852 поездка в Рим, Неаполь, Помпеи

1853, 5 апреля произведен в сан архимандрита. По поручению Св. Синода чин совершил митрополит Аттикийский Неофит

1853, 1 октября назначен членом строительного комитета восстанавливаемой церкви

1854, 1 января избран членом Филекпедевтического общества в Афинах

1854, 30 апреля избран членом Афинского археологического общества

1854 статья «О христианских древностях в Греции», первая научная публикация

1855, 5 декабря освящение архиепископом Мантинийским Феофаном русской посольской церкви в Афинах во имя Святой Троицы с приделами во имя св. Никодима и свт. Николая Чудотворца

1856, 31 мая избран членом-корреспондентом Императорского Русского археологического общества

1856, 15 декабря избран членом Одесского Общества истории и древностей

1857, 20–25 сентября паломничество в Святую Землю 1859, 27 июля – паломничество на Афон

19 октября 1859 опубликована статья «О разрытиях внутри российско-посольской церкви в Афинах»

1859, 17 декабря митрополит Московский Филарет в письме к обер-прокурору Св. Синода графу А.П. Толстому рекомендует перевести о. Антонина «не без пользы для дел церковных в Константинополь на должность настоятеля Посольской церкви»

1860 награжден греческим Командорским крестом ордена Спасителя «за христианские добродетели, ученость и филеллинистические чувства»

1860, март постановление Св. Синода о назначении о. Антонина настоятелем посольской церкви в Константинополе

1860, 18 сентября прибыл в Константинополь

1860–1865 настоятель русской посольской церкви в Константинополе

1861, 10 января письмо святителю Филарету, митрополиту Московскому – важнейший документ, раскрывающий внутренний облик и мировоззрение арх. Антонина 1862 создает каталог греческих рукописей библиотеки Иерусалимского подворья в Константинополе

1862, апрель научная поездка в Никею и ее окрестности

1863, 14–21 марта вторая поездка на Афон с целью изучения истории Синайской Библии

1863, июль отпуск в Россию. По пути к родителям, в Батурино, заезжает в Вену, Прагу, Дрезден, Петербург, Москву

1864 отдельным изданием выходит книга «Заметки поклонника Святой Горы»

1865, 13 мая–10 июля научное путешествие в Румелию (Македония, Фессалия, Эпир)

1865, 16 июля указ Св. Синода о назначении о. Антонина «заведующим Русской Духовной Миссией» в Иерусалиме

1865, 11 сентября прибыл в Иерусалим

1865–1894 начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме

1866, 15 февраля первая покупка земли в Палестине – приобретение участка в Кедронской долине с пещерой Румманийе («гробница царя Иосии») 1866, 27 марта приобретение участка Дахра в селении Бет-Джала для устройства школы для девочек (будущая Бет-Джальская женская учительская семинария Императорского Православного Палестинского Общества)

1866 отдельным изданием выходит книга «Пять дней на Святой Земле и в Иерусалиме в 1857 году»

1867 второе издание книги «Проповеднический круг подвижных праздников Церкви. Слова и беседы на воскресные, праздничные и другие, особенно чествуемые дни Постной и Цветной Триоди»

1868, 3 августа награжден Патриархом Иерусалимским Кириллом II крестом с частицей Животворящего Древа «за горячее благочестие и пламенную ревность о Гробе Господнем»

1868, октябрь поездка в Константинополь в связи с улаживанием вопроса о Синайской Библии

1868, 9 ноября приобретение участка с Мамврийским Дубом в Хевроне

1868 приобретение участка Дарбатин Дабита («сад Тавифы») на окраине г. Яффы

1869, 5 июня утвержден Св. Синодом в должности начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме

1869, 17 сентября избран почетным членом Московского общества любителей духовного просвещения

1869 приобретение первого участка на вершине Елеонской горы (будущего Русского Вознесенского монастыря)

1870, 15 января избран почетным членом Киевской Духовной Академии

1870, 12 апреля награжден орденом св. Владимира III степени

1870, июль начало переговоров о приобретении участка в Айн-Кареме (будущий Горненский монастырь)

1870, 1 августа–18 сентября пребывание в Синайском монастыре св. Екатерины, создание каталога греческих рукописей

1870, 19 октября пожалована пенсия в 1000 руб. за службу в Министерстве иностранных дел – в случае, если он пожелает удалиться на покой

1871, 22 мая первая литургия под сенью Дуба Мамврийского

1872, 3/15 января избран действительным членом Немецкого Восточного археологического общества

1872, 28 октября освящение русского Троицкого собора в Иерусалиме в присутствии вел. кн. Николая Николаевича Старшего

1873, 1 сентября приобретение участка в дер. Силоам с «Гробницей дочери фараона» («Силоамский монолит»)

1873 начало раскопок на Елеоне

1873, 25 сентября избран почетным членом Киевского Церковно-археологического общества 1873, 14 декабря приобретение участка Хакурет аль-Бурдж в Иерихоне («Иерихонская Москобия»)

1874 отдельным изданием выходит книга «О древних христианских надписях в Афинах»

1875, 6 октября удостоен Большой серебряной медали Императорского Русского Археологического общества

с 9 мая 1877 г. по 6 мая 1878 г. пребывание в Афинах в период Русско-турецкой войны

1878, 22 июня возвращение из Афин в Иерусалим

1879 приобретение «Дома над сводами» в Тивериаде, на берегу Генисаретского озера

1879 приобретение участка Бет-аль-Хараб при въезде в селение Аната (библейский Анафоф, родина пророка Иеремии)

1879 издан первый том книги «В Румелию»

1881, 21–31 мая сопровождает вел. князей Сергия и Павла Александровичей и Константина Константиновича в паломничестве по Святой Земле

1881–1884 приобретение «Места Каллистрата» на юго-западном склоне Елеонской горы, с греческой мозаичной надписью VI в.

1882 приобретение участка с Гробницами Пророков (Аггея, Захарии и Малахии) на склоне Елеонской горы

1882, 21 мая избран почетным членом Православного Палестинского Общества

1882, июнь получение султанского фирмана на строительство храма Вознесения на Елеоне

1883, 14 февраля малое освящение церкви в Горнем

1883, 30 марта освящение церкви в Горнем в честь праздника «Целование Мариино»

1883, март – июнь руководит раскопками на Русском месте близ храма Гроба Господня

1883, 10 июня открытие Порога Судных Врат, через которые Спаситель прошел на Голгофу

1884, 4 января избран почетным членом Русского археологического общества

1884, 14 февраля избран почетным членом Санкт-Петербургской Духовной Академии

1884, 2 октября рескрипт вел. кн. Сергия Александровича на имя архимандрита Антонина с просьбой принять на себя руководство строительством церкви св. равноап. Марии Магдалины в Гефсимании

1884, 7 декабря избран действительным членом Уральского Общества любителей естествознания

1885, 21 января закладка церкви св. равноап. Марии Магдалины

1885, 20 марта награжден орденом св. Анны III степени

1886, 7 июня освящение церкви на Елеоне во имя Христа Спасителя (ныне Вознесенский собор Русского Елеонского женского монастыря)

1886, 29 октября закладка Сергиевского подворья

1886 выходит второй том книги «Из Румелии»

1887, 11 сентября закладка Александровского подворья

1887 опубликована статья «О раскопках на Русском Месте в Иерусалиме»

1888, 29 сентября – 5 октября сопровождает вел. кн. Сергия Александровича с супругой вел. кн. Елизаветой Федоровной, и братом Павлом Александровичем в паломничесвте по Святой Земле

1888, 1 октября освящение церкви св. равноап. Марии Магдалины в Гефсимании

1888, 1 октября награжден орденом св. Владимира II степени

1888, 1 октября избран почетным членом Московской Духовной Академии

1888, 5 октября закладка церкви св. апостола Петра и праведной Тавифы в Яффе при участии вел. кн. Сергия Александровича и вел. кн. Елизаветы Федоровны

1889, 12 сентября акт об учреждении вакуфа – оформленной по мусульманскому законодательству передачи главных недвижимостей о. Антонина в вечную собственность Русской Православной Церкви

1889, 20 октября освящение Сергиевского подворья в Иерусалиме

1891, 6 июля позирует для портрета художнику H.A. Кошелеву (портрет находится в РДМ в Иерусалиме)

1891, 5 сентября освящение Русского Дома при Пороге Судных Врат (нынешнего Александровского подворья)

1892, 12 сентября освящение дома, построенного в память вел. кн. Александры Георгиевны и вел. кн. Константина Николаевича на Гефсиманском участке близ церкви св. равноап. Марии Магдалины

1893 празднование 50-летия научной деятельности о. Антонина

1894, 16 января освящение церкви во имя св. апостола Петра и праведной Тавифы в Яффе

1894, 19 марта продиктовал и подписал духовное завещание

1894, 24 марта кончина о. Антонина

1894, 25 марта в праздник Благовещения похоронен, согласно воле почившего, в построенном им храме Вознесения на Елеоне

Библиография трудов архимандрита Антонина

I. Прижизненные издания 1850

1. Седмица Страстей Христовых. Стихи. Киев, 1850. 33 с.

2. Круг подвижных праздников Церкви. Слова и беседы на воскресные, праздничные и другие, особенно чествуемые дни постной и цветной триоди. Киев, 1850. Т. 1. 402 с. – Подп.: A.A. Рец.: Москвитянин. М., 1850. № 19. С. 107; Отечественные Записки. СПб., 1850. Т. 74, отд. 6. С. 41. 1853

3. Некролог. Архимандрит Феофан (в мире П.С. Авсенев) /Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1853. Ч. 77, отд. VII. С. 101–108. 1854

4. Христианские древности Греции. Статья первая. О древних церквах города Афин / Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1854. Ч. 81, отд. П. С. 31–68.– Подп.: А

5. Христианские древности Греции. Статья вторая / Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1854. Ч. 81, отд. П. 143–230. – Подп.: Λ 1856

6. Υπόμνημα περί ανασκαφών γενομένων εν διαστήματι ετών 1852–56 εν τή Εκκλησία Νικόδημος εις Αθήνας /Εφημερίς Αρχαιολογική. 1856. Φυλ. 43. Σσ. 1449–1456. 800 1859

7. О разрытиях внутри российско-посольской церкви в Афинах / Известия Русского Археологического общества. СПб., 1859. Т. 2. Вып. 3. С. 129–145. – Подп.: О. архимандрит Антонин. 1860

8. Избрание Патриарха на Константинопольский престол [митрополита Кизического Иоакима] и патриаршее служение / Церковная летопись «Духовной беседы». СПб., 1860. № 50. С. 770–782. Отрывок: Патриаршее служение/Странник. СПб., 1861. Отд. IV. С. 26.

9. Заметки поклонника Святой Горы (1859) /Труды Киевской Духовной Академии. Киев. 1860. Кн. 1. С. 137–166; 1861. Кн. 2. С. 229–254; Кн. 10. С. 210–244; Кн. 11. С. 317–350; 1862. Кн. 5. С. 79–112; Кн. 6. С. 225–264; Кн. 11. С. 364–392; 1863. Кн. 1. С. 30–75; Кн. 4. С. 431–488; Кн. 5. С. 107–136; Кн. 7. С. 289–316. Отд. изд.: Киев, 1864. 402 с. 1861

10. Известие о присоединении к православию мельхитов [или сирийцев] / Руководство для сельских пастырей. Киев, 1861. № 13. С. 87–90; № 17. С. 443. – Подп.: A.A.

11. С Востока. [О богословском училище на острове Халки] / Христианское чтение. СПб., 1861. Ч. 2. Октябрь. С. 270–306. – Подп.: А. Отд. оттиск: СПб., 1861. 39 с. 1862

12. Принкипо: Письмо из Константинополя. Воскресенье. 20 авг. 1861 / Духовный вестник. Харьков, 1862. Т. 1. Февраль. С. 195–219. – Подп.: А. Отд. изд.: Харьков. 23 с.

13. Поездка в Тризину. (Из записок русского моряка) / Иллюстрированный листок. СПб., 1862. Т. VI. № 1. С. 7–11; № 2. С. 40–46; № 3. С. 73–77. – Подп.: П. Папандони.

14. Поездка в Вифинию / Христианское чтение. СПб., 1862. Ч. 2. Ноябрь. С. 660–701.– Подп.: А 1863

15. Вифиния/Христианское чтение. СПб., 1863. Ч. 1. Март. С. 422–460; Ч. 2. Май. С. 67–124; Июнь. С. 229–269; Август. С. 493–525. – Подп.: А. А.

16. О Влахернской иконе Покрова Пресвятой Богородицы / Христианское чтение. СПб., 1863. Ч. 3. Октябрь. С. 245–274. – Подп.: А. и Б.

17. Заметки XII–XV вв., относящиеся к крымскому городу Сугдее, приписанные на греческом синаксаре / Записки Одесского общества истории и древностей. Одесса, 1863. Т. 5. С. 595–628. – Подп.: Архимандрит Антонин.

18. Acta patriarchatus Constantinopolitani / Записки Одесского общества истории и древностей. Одесса, 1863. Т. 5. С. 963–966. – Подп.: Архимандрит Антонин. 1864

19. Заметки поклонника Святой Горы. Киев, 1864. 402 с. 1866

20. Пять дней на Святой Земле и в Иерусалиме, в 1857 году с изображением иерусалимского храма Воскресения /Душеполезное чтение. М., 1866. № 1. С. 1–36; № 2. С. 69–96; № 3. С. 137–160; № 4. С. 191–217. – Подп.: А. А. Отд. изд.: М., 1866.113 с.

21. Праздник Рождества Христова в Вифлееме / Церковная летопись «Духовной беседы». СПб., 1866. № 9. С. 126–136; № 10. С. 141–146. Отд. оттиск: СПб., 1866. 16 с. – Подп.: Посетитель Вифлеема.

22. Латинское богослужение последней недели Великого Поста в Иерусалиме / Христианское чтение. СПб., 1866. Ч. 1. № 23. С. 469–488. – Подп.: Поклонник.

23. Посвящение латинского епископа в Иерусалиме (из письма поклонника П.Г. П-ни). /Херсонские епархиальные ведомости. Одесса, 1866. № 14. С. 262–278.

24. Праздник 30 августа 1866 г. в Иерусалиме / Северная почта. СПб., 1866. № 209. – Подп.: П.Г. Папандони. Перепеч.: Церковная летопись «Духовной беседы». СПб., 1866. № 14. С. 662–672; 30 августа в Иерусалиме / Прибавления к Херсонским епархиальным ведомостям. Ч. XIX. № 20. С. 208–216.

1867

25. Проповеднический круг подвижных праздников Церкви. Слова и беседы на воскресные, праздничные и другие, особенно чествуемые дни Постной и Цветной Триоди. Изд. 2. Ч. 1–2. М., 1867. – Подп.: A.A.

26. 6-е января на Иордане /Херсонские епархиальные ведомости. Одесса, 1867. № 5. С. 205–235. – Подп.: П.Г. Папандони.

27. Пасха в Иерусалиме 1867 г. /Херсонские епархиальные ведомости. Одесса, 1867. № 12. С. 140–162. – Подп: П-ни.

2 8. Из Иерусалима [по поводу покушения 25 мая в Париже] / Церковная летопись «Духовной беседы». СПб., 1867. № 30. С. 519–528. – Подп: П-ни.

29. О молитве внутренней, внешней и церковной /Душеполезное чтение. М., 1867. №

5. С. 49–54.

30. Христианский плач об умерших / Душеполезное чтение. М., 1867. № 6. С. 107–121.

31. Христианская свобода/Душеполезное чтение. М. № 6. С. 122–134.

32. Перевод с нем.: Цшокке Г., Германн Α., фон. Миссионерские заметки из Святой Земли /Духовная беседа. СПб., 1867. Т. 1. 21 января. № 3. С. 33–46; 28 января. № 4. С. 68–80; 4 февраля. № 5. С. 87–103. Отд. оттиск: СПб., 1867. 42 с.

33. Перевод с греч. и комм.: Известие о последовании божественного и священного умовения, по вновь изложенному чину, с некоторым пространнейшим толкованием / Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1867. Май. С. 304–319; Парфений, иеромонах. Вторичное мое странствование во Святой Град Иерусалим и во Святую Гору Афонскую, в 1870–1871 году / Душеполезное чтение. М., 1872. Ч. 2. Июнь. С. 159–170.

34. Перевод с греч. и комм.: Древние акты Константинопольского Патриархата, относящиеся к Новороссийскому краю (1317–1396) /Записки Одесского общества истории и древностей. Одесса, 1867. Т. 6. отд. 2. С. 445–473. 1868

35. Абони Афон (возражение на книгу Н.А. Благовещенского об Абоне)/Душеполезное чтение. М., 1868. № 1. С. 9–21; № 2. С. 71–83; № 3. С. 118–134. Отд. изд.: М., 1868. 42 с.

36. Из Иерусалима [Памяти митрополита Московского Филарета] / Церковная летопись «Духовной беседы». СПб., 1868. № 5. С. 123–124. – Подп.: А.

37. Преосвященный Мелетий, наместник Иерусалимского Патриарха, митрополит Петры Аравийской [Некролог] /Церковная летопись «Духовной беседы». СПб., 1868. № 5. С. 124. – Подп.: Л – Перепеч.: Странник. СПб., 1868. № 4. Отд. 4. С. 180–183.

38. [О поездке в землю Филистимлянскую. Отрывок из письма о. архимандрита Антонина М.П. Погодину из Иерусалима от 11 января] / Русский. СПб., 1868. 2 мая. Л. 11. С. 169.

39. 26-го января в Лавре Св. Саввы / Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1868. Т. 2. № 4. С. 42–83. – Подп.: А. и Б. – Отд. изд.: Киев, 1868. 94 с.

40. Иерусалим, 21-го марта (2-го апреля) [зима; поклонники, преосвященный Александр, бывший Полтавский; Постройки; абиссинский князь] /Северная почта. СПб., 1868. № 72. С. 7. – Подп.: А. Солодянский.

41. Иерусалим, 5 (17-го) апреля [Пасха; археологические раскопки; обедня 17 апреля] / Северная почта. СПб., 1868. № 94. – Подп.: А. Солодянский. [Рец.: Воскресное чтение. XXXII. Кн. 1. С. 551., Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1869. № 5. С. 413.

42. Патриаршее священнослужение 17 апреля в Иерусалиме / Странник. СПб., 1868. № 5. С. 50.

43. Богословское училище близ Иерусалима/Духовная беседа. СПб., 1868. Т. 2. 14 сентября. № 37. С. 161–169; 24 сентября. № 38. С. 181–191; 5 октября. № 40. С. 234–242. – Подп.: А А. 1869

44. Мучения св<ятой> Домнины/Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1869. № 1. С. 120–133.

45. От Босфора до Яффы (Брату) /Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1869. № 3. С. 451–477; № 4. С. 147–176; № 5. С. 389–415. Отд. изд.: Киев, 1869. 84 с. – Подп.: Ал. Орестов.

46. Св<ятой> Николай, епископ Пинарский и архимандрит Сионский/Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1869. № 6. С. 445–497.

47. Из Иерусалима [водосвятие в храме Воскресения] / Херсонские епархиальные ведомости. Одесса, 1869. № 5. С. 146–147. – Подп.: A.C. [А<ндрей> С<олодянский>]. Отд. оттиск: Одесса, 1869. 8 с.

48. Из Иерусалима [от 27 июля: Постройки, следствия вифлеемских беспорядков, служение двух Патриархов; воззвание Валерги; пропаганда протестантская; дворец царицы Елены] / Херсонские епархиальные ведомости. Одесса. 1869. № 19. С. 645–655. – Подп.: Поклонник. Перепеч.: Нижегородские епархиальные ведомости. Нижний Новгород, 1869. № 22. Отд. оттиск: Нижний Новгород, 1869. 11 с.

49. Дуб Мамврийский (письмо к редактору «Всемирной иллюстрации») /Всемирная иллюстрация. СПб., 1869. Т. П. № 42. С. 243. – Подп.: Поклонник А. Отшибихин. На обложке журнала изображение Дуба с подписью: «Палестина. Мамврийский Дуб близ Вифлеема. С фотографии, доставленной нашим корреспондентом, рисовал на дереве К. Брож, гравировал Конден». 1870

50. Латинское предание на Востоке [Реферат статьи из Триестской греческой газеты «Клио» № 428] / Херсонские епархиальные ведомости. Одесса, 1870. № 3. С. 90–103. – Подп.: A.A.

51. Перенесение мощей святителя и чудотворца Николая из Ликии в Италию / Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1870. № 5. С. 396–427.

52. Из Иерусалима [бездождие; крестный ход] / Херсонские епархиальные ведомости. Одесса, 1870. № 6. С. 234–238. – Тіодп.: A.A. Перепеч.: Киевские епархиальные ведомости. Киев, 1870. № 9. С. 303–306.

53. Из Иерусалима. Памяти монахини Магдалины (Эберн) / Херсонские епархиальные ведомости. Одесса, 1870. № 10. С. 358–365. – Подп.: Один из поклонников. Отд. оттиск: Одесса, 1870. 8 с.

54. Наставление поклонникам Святого Гроба, по прочтении Великого Канона / Духовная беседа. СПб., 1870. Т. 1. 4 апреля. № 14. С. 217–226. – Подп.: A.A.

55. Приветствие поклонникам Святого Гроба после приобщения Святых Тайн / Духовная беседа. СПб., 1870. Т. 1. 4 апреля. № 14. С. 227–230. – Подп.: A.A.

56. Слово, произнесенное на Голгофе, в Великий Пяток, при обношений плащаницы/ Духовная беседа. СПб., 1870. Т. 1. 4 апреля. № 14. С. 229. 1871

57. Из записок синайского богомольца / Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1871. № 2. С. 375–407; № 4. С. 68–104; № 8. С. 274–332; 1872. № 5. С. 272–342; 1873. № 3. С. 363–434; № 9. С. 324–400. – Подп.: Синайский богомолец. Отд. оттиски: Киев, 1871. 198 с; 1872. 72 с; 1873. 76 с.

58. Из Иерусалима [минувшие святки Рождества Христова; патриаршее служение на Иордани; открытие патриаршей больницы; Лазарева суббота; Страстная Седмица; Пасха; праздник Троицы; Дуб Мамврийский] /Херсонские епархиальные ведомости. Одесса, 1871. № 16. С. 320–330. – Подп.: Поклонник. Перепеч.: Церковная летопись «Духовной беседы». СПб., 1871. Т. 2. № 37. С. 188–192; № 38. С. 260–265.

59. Наставление русским поклонникам в Иерусалиме перед исповедью по прочтении исповедных молитв /Духовная беседа. СПб., 1871. № 13. 27 марта. С. 209–214. – Подп.: A.A.

60. Приветствие поклонникам по причащении Святых Тайн / Духовная беседа. СПб., 1871. № 13. 27 марта. С. 215–216. – Подп.: A.A.

61. Слово, произнесенное в Иерусалиме на Святой Голгофе вечером в Великий Пяток при обношений Плащаницы 26 марта 1871 г. /Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1871. Т. 2. С. 219–224. 1872

62. Из Иерусалима. Поучение, произнесенное на Святой Голгофе в Иерусалиме при обношений Плащаницы 14 апреля 1872 г. /Духовная беседа. СПб., 1872. № 20. 13 мая. С. 361–366. – Подп.: A.A. 1873

63. Еще о святителе Николае Мирликийском /Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1873. № 12. С. 241–288. 1874

64. Древний канонарь Синайской библиотеки / Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1874. № 5. С. 189–216; № 6. С. 458–497. Отд. изд.: Киев, 1874. 67 с.

65. О древних христианских надписях в Афинах. СПб., 1874. 84 с: 26 л. илл.

Отзыв: Срезневский И.И. Древние христианские надписи в Афинах / Записки Императорской Академии наук. СПб., 1876. Т. 28. Приложение № 3. С. 1–84.

66. Из Константинополя: нечто об Иерофее и Прокопии (письмо в редакцию) / Гражданин. СПб., 1874. № 31. С. 797–799. – Подп.: A.A.

67. О русском поклонничестве в Палестине (Письмо в редакцию) / Гражданин. СПб., 1874. № 51. С. 1290–1291. – Подп.: П. Алексей Введенский. 1875

68. Новый Патриарх в Иерусалиме / Церковная летопись «Духовной беседы». СПб., 1875. № 30. С. 57–64; № 31. С. 65–80. – Подп.: О. Загородкин. Перепеч.: Странник. СПб., 1875. № 8. С. 98–113.

69. Доктор Сепп (Рассказ доктора Сеппа из современного состояния Самарянской общины на Востоке) /Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1875. № 10. С. 90–107. – Подп.: А.

70. Фараон, Моисей и Исход / Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1875. № И. С. 249–271; № 12. С. 255–472. – Подп.: А.

71. Из Иерусалима (о шайке мошенников, производящих в России сборы на «Гроб Господень») / Церковный вестник. СПб., 1875. № 23. С. 8–9. – Подп.: А.

72. Из Иерусалима (7-го июля 1875 года; нежеланные палестинские богомольцы из России) /Церковный вестник. СПб., 1875. № 33. С. 4–6. – Подп.: Солодянский.

73. Интересы Русской Церкви и поклонничества в Палестине (получена из Иерусалима от настоятеля нашей Миссии)/Церковный вестник. СПб., 1875. № 50. С. 1–4. – Подп: А. [Ответ на статью А.Д. Ушинского].

74. Слово, произнесенное в Иерусалиме на Святой Голгофе при обношений Плащаницы ночью 11 апреля 1875 г. /Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1875. Т. 2. С. 818–822. – Подп.: А.

75. Из Иерусалима. От Иерусалимской Духовной Миссии / Церковная летопись «Духовной беседы». СПБ., 1875. Т. П. № 48. С. 340–352. – Подп. Архимандрит Антонин. Отд. изд.: От Русской Духовной Миссии в Иерусалиме: Отчет архимандрита Антонина. СПб., 1875. 15 с. 1876

76. Письмо настоятеля Иерусалимской Миссии (по поводу последних статей г. Ушинского о Палестинской Миссии) / Церковный вестник. СПб., 1876. № 15. С. 3–6. – Подп.: A.A. – Ответ на статью: Ушинский А. О деятельности Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, на основании заявлений, сделанных архимандритом Антонином/Церковно-общественный вестник. 1876. № 17–18.

77. Из Иерусалима (состояние умов; не оправдавшиеся опасения; закрытие больницы и недостройка церкви и приюта) /Церковный вестник. СПб., 1876. № 32. С. 4–5.

78. Из Иерусалима (вопрос иерусалимский и Патриарх Кирилл; иерусалимские слухи о войне; бразильский император; артист Лазарев; пропаганда католическая и протестантская) / Церковный вестник. СПб., 1876. № 51. С. 4–6. – Подп.: Солодянский.

79. Наставление говеющим по прочтении Великого Канона в Иерусалиме /Духовная беседа. СПб., 1876. № 10. Март. С. 289–301. – Подп.: АЛ

80. Слово, произнесенное в Иерусалиме на Святой Голгофе при обношений Плащаницы ночью 2 апреля 1876 г. /Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1976. № 5. С. 410–417. – Подп.: Л 1877

81. Св. преподобномученица Сосанна Палестинская / Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1877. № 2. С. 380–405.

82. Еще по делу о Патриархе Иерусалимском Кирилле / Церковный вестник. СПб., 15 января 1877. № 3. С. 2–4. – Подп.: А.

83. Из Иерусалима (30-е апреля 1877 г.) / Церковный вестник. СПб., 1877. № 22. С. 3–4. – Подп.: Солодянский.

84. Из Яффы (от нашего корреспондента) / Гражданин. 11 мая 1877. № 18. С. 447–448. – Подп.: А. Камзолов.

85. Из Иерусалима (заметка по поводу газетных корреспонденции «Из Иерусалима») / Церковный вестник. СПб., 1877. № 25. С. 11–12. – Подп.: Иерусалимский Старожил.

86. Кирилл II, бывший Иерусалимский Патриарх. [Некролог]/Церковный вестник. СПб., 1877. № 38. С. 15–17. – Подп.: АЛ

87. Православие в Палестине (по поводу окружного послания епископа Самуила Гобата) / Церковный вестник. СПб., 1877. № 41. С. 5–8. – Подп. Солодянский.

88. Перевод и примеч.: Протестантская пропаганда в Палестине (окружное послание епископа Гобата о евангельской работе в Св. Земле. – Neueste Nachrichten aus dem Morgenlande. № 91, Berlin. 1877 г. / Церковный вестник. СПб., 1877. № 41. С. 3–5.

89. Перевод и примеч.: Греческая драма: Юлиан Отступник/Гражданин. СПб., 1877. № 41–44. С. 891–894. – Подп.: Sol. [Солодянский. См. выше] 1878

90. Положение дел в Иерусалиме и греческая печать / Церковный вестник. СПб.,

1878. № 3. С. 2–6.

91. Из Иерусалима. О восточном вопросе и филеллинизме / Гражданин. СПб., 1878. № 16–17. С. 317. – Подп.: Sol. [Солодянский].

92. По пути из Св. Земли (ожидаемая железная дорога к Иерусалиму; агитация папства; требование русского консула уничтожить Русскую Духовную Миссию) / Гражданин. СПб., 1878. № 23–25 С. 453–455. Подп.: Sol

93. Новые впечатления старого поклонника / Гражданин. СПб., 19 декабря 1878. № 35–37. С. 635–638. – Подп.: О. Загородкин.

94. О том, как доктор Сепп открыл древний храм Ваала между Иерусалимом и Вифлеемом /Труды Киевской Духовной Академии. Киев. 1878. № 3. С. 637–657. 1879

95. Поездка в Румелию. (Летом 1865 г.). Т. 1. В Румелию. СПб., 1879. 376 † III с. 8 ил. Рец.: Сырку П.А. II Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1880. Ч. 209. № 6. С. 382–429; Ч. 210. № 7. С. 171–215; Дестунис Г.С. /Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1880. Ч. 210. № 6. С. 412–431; Помяловский И.В. II Московские ведомости. М., 1879. № 330; Исторический вестник. СПб., 1880. Т. I. С. 884; Новое время. 1880. № 1482; Одесский вестник. 1880. № 3. – См. № 119.

96. Археологические открытия в Иерусалиме и другие известия / Церковный вестник. СПб., 1879. № 1. С. 8-Ю. Подп.: Камзолов.

97. Археологическое открытие в Иерусалиме / Историческая библиотека. 1879. № 3. С. 15–16.

98. Из Иерусалима (письмо в редакцию) / Церковный вестник. СПб., 1879. № 19. С. 3–4.

99. Из Иерусалима (заметка по поводу корреспонденции Э. Α. M. в газету «Восток»). Письмо в редакцию / Церковный вестник. СПб., 1879. № 35. С. 5–7. – Подп.: Ал. Вв.

100. Заявление поклонников (письмо в редакцию) / Церковный вестник. СПб., 1879. № 46. С. 15–16. – Подп.: Антонин, архим.

101. Перевод с фр. и комм.: Из Иерусалима (чудесное исцеление в Бейруте) – Un Fait Miraceleux. Beyrouth. 10 p. / Церковный вестник. СПб., 1879. № 29. С. 3–6. – Подп.: А.А.

102. Перевод с греч. и комм. Газета «Νεολογος» о делах иерусалимских / Церковный вестник. СПб., 1879. № 50. С. 9–11. 1880

103. Последние известия из Иерусалима (письмо в редакцию) / Церковный вестник. СПб., 1880. № 1. С. 9–11. – Подп.: Камзолов.

104. Из Иерусалима (зима; праздники Рождества Христова и Богоявления; молебствия) / Церковный вестник. СПб., 1880. № 5. С. 3–6. – Подп.: Очевидец.

105. Слово, произнесенное на Святой Голгофе в Иерусалиме 18 апреля 1880 г. при обношений Плащаницы / Христианское чтение. 1880. Ч. 2. № 7–8. С. 132–137. – Подп.: А. Антонин.

106. Заупокойная служба при Гробе Господнем по усопшей Государыне Императрице / Церковный вестник. СПб., 1880. № 26. С. 3 – Подп.: Поклонник.

107. Из Иерусалима (письмо в редакцию) / Церковный вестник. СПб., 1880. № 28. С. 3–5. – Подп.: К. [Камзолов. Ср. ниже]

108. Из Иерусалима (письмо в редакцию) / Церковный вестник. СПб., 1880. № 29. С. 4–5. – Подп.: Поклонник.

109. Бывший Патриарх Иерусалимский Прокопий [Некролог] / Церковный вестник. СПб., 1880. № 41. С. 3–6. – Подп.: Святоградец.

110. Из Иерусалима / Церковный вестник. СПб., 1880. № 41. С. 20–22. – Подп.: Камзолов. 1881

111. От Иерусалимской Духовной Миссии / Церковный вестник. СПб., 1881. № 4. С. 19. Подп.: Архимандрит Антонин.

112. Святоградские заметки (письмо в редакцию) / Церковный вестник. СПб., 28 февраля 1881. № 9. С. 5–8. – Подп.: О. Отшибихин.

113. Из Иерусалима (письмо в редакцию) / Церковный вестник. СПб., 1881. № 28. С. 4–6. –Подп.: A u Б.

114. Из Иерусалима / Церковный вестник. СПб., 1881. № 38. С. 4–5. – Подп.: О. Загородкин. 1882

115. Песня на окончание академического курса / Киевская старина. Киев. 1882. Т. I.

116. Иерусалимские впечатления / Церковный вестник. СПб., 1882. № 20. С. 5–7. – Подп.: А

117. Иерусалимские впечатления (письмо второе) / Церковный вестник. СПб., 1882. № 28. С. 6–7. – Подп.: Хаджй.

118. Из Иерусалима (покаянный караван; раскопки; подробности кончины и погребения Блаженнейшего Иерофея, Патриарха Иерусалимского) / Церковный вестник. СПб., 1882. № 29. С. 7–9. – Подп.: А и Б. 1883

119. Беседа о Великом каноне, произнесенная в Иерусалиме перед русскими поклонниками на повечерии четвертка 1-й седмицы Великого поста, 11 февраля 1882 г. / Христианское чтение. 1883. Ч. 1. № 3–4. С. 297–307. – Подп.: A.A.

120. Совершишася! Слово, произнесенное на Святой Голгофе в Иерусалиме в Великий Пяток вечером при обношений Плащаницы 15 апреля 1883 г. /Душеполезное чтение. 1883. № 2. С. 204–212. Отд. оттиск: М., 1883. 9 с. – Подп.: A.A.

121. Отзыв паломника-очевидца последних событий в Иерусалимской Патриархии / Русь. СПб., 1883. № 2. С. 61; № 3. С. 56. – Подп.: А.И.К.

122. Речь, сказанная поклонникам в церкви Русской Иерусалимской Духовной Миссии на литургии, после говения и пред отбытием их для поклонения разным святыням Палестины / Глас русского пастыря во Святой Земле или речи и поучения, сказанные поклонникам в разных местах Палестины паломником Александром Анисимовым. Изюм. 1883. С. 139–142. – Примеч. протоиерея Александра Анисимова: «Речь эта сообщается с личного позволения говорившего ее, достопочтеннейшего начальника Русской Православной Миссии о. архимандрита Антонина». 1884

123. Слово, произнесенное в Иерусалиме, на Св. Голгофе / Церковный вестник. СПб., 1884. № 13–14. С. 5–6. – Подп.: A.A. Перепеч.: Разбойники, распятые со Христом. Слово, произнесенное в Иерусалиме на Святой Голгофе 6 апреля 1884 г. в Великий Пяток вечером при обношений Плащаницы / Душеполезное чтение. 1884. № 6. С. 170–179. – Подп.: A.A. Отд. оттиск: М., 1884. Юс.

124. Извлечения из писем. [О раскопках на Русском Месте, близ храма Гроба Господня в Иерусалиме] / Православный Палестинский сборник. Т. III. Вып. 1 (7). СПб., 1884. С. 31–38.

125. Газеты об Иерусалиме (письмо в редакцию) / Церковный вестник. 1884. № 38. С. 4–5. – Подп.: Л и Б.

1885

126. Из Иерусалима (впечатления поклонника, письмо в редакцию) / Церковный вестник. СПб., 1885. № 14. С. 238–240.

127. Уроки с Голгофы. Слово, произнесенное в Иерусалиме на Святой Голгофе при обношений Плащаницы в ночь 22 марта 1885 г. /Душеполезное чтение. М., 1885. № 5. С. 94–102. – Подп.: A.A. Отд. оттиск: М., 1885. 9 с. 1886

128. Из Румелии. СПб., 1886. Т. 2. 650†2 с: XVIII л. ил.

129. Надгробное слово при погребении И.Д. Левитова / Русский паломник. СПб., 1886. № 19. С. 172.

130. Грехи неведения. Слово произнесено в Иерусалиме на Святой Голгофе в ночь Великого

Пятка 11 апреля 1886 г. / Душеполезное чтение. М., 1886. № 6. С. 206–213. – Подп.: А.А-Н. Отд. оттиск: М., 1886. 8 с. 1887

131. О раскопках на Русском месте в Иерусалиме / Записки Императорского Русского Археологического общества. 1887. Т. 2. Вып. 3. С. 182–186. Отдельный отт.: СПб., 1887. 5 с.

132. Неизвинительные укоризны. Слово произнесено в Иерусалиме на Святой Голгофе при обносе Плащаницы в Великий Пяток ночью 3 апреля 1887 г. /Душеполезное чтение. М., 1887. № 6. С. 129–134. – Подл.: АЛ

133. [Письмо от 26 марта 1863 г. к митрополиту Исидору о рукописи Симонида] / Письмо митрополита Филарета к обер-прокурору Святейшего Синода А.П. Ахматову, с мнением по поводу разыскания древнейшего Синайского кодекса, заключающего в себе весь Ветхий и Новый Завет (1863 г., 21 апреля) / Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. СПб., 1887. Т. 5. Ч. 1. С. 422.

134. [Письмо от 4 ноября 1863 г. к обер-прокурору Св. Синода А.П. Ахматову о Вселенском Патриархе Софронии] / Письмо митрополита Филарета к обер-прокурору Святейшего Синода А.П. Ахматову, о Вселенском Патриархе Софронии / Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. СПб., 1887. Т. 5. Ч. 1. С. 487–489. 1888

135. Царствие Божие. Слово произнесено в Иерусалиме на Святой Голгофе при обносе Плащаницы в ночь 22 апреля 1888 г. / Душеполезное чтение. М., 1888. № 6. С. 200–208. – Подп.:Лу4-н. 1889

136. [Автобиографическая заметка, составленная по просьбе С.А. Венгерова] / Венгеров CA. Критико-библиографический словарь русских писателей и ученых. Т. I. СПб., 1889. С. 627–628.

137. Происхождение зла и врачевство против него. Слово в Великий Пяток/Душеполезное чтение. М., 1889. № 6. С. 202–210. – Подп.: АЛ-н. 1890

138. Понятие о спасении в ветхозаветном и новозаветном мире. Произнесено в Великий Пяток на Святой Голгофе при обношений Плащаницы 30 марта 1890 г. / Душеполезное чтение. М., 1890. № 6. С. 133–141. – Подп.: АА-н. 1891

139. Древнехристианские гробницы на месте православной церкви св. Марии Магдалины / Сообщения ИППО. СПБ., 1891. Т. П. С. 283–287. – Подп.: A.A.

140. Страх пред Господом. Слово произнесено в Иерусалиме на Святой Голгофе в ночь под 30 апреля при обношений Плащаницы / Душеполезное чтение. М., 1891. № 6. С. 260–266. – Подп.: АЛ

141. Отрывки из дневника архимандрита Антонина / Юбилей начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме о. архимандрита Антонина / Сообщения ИППО. СПб., Т. 2. С. 46–47, 50. 1893

142. Слово на Великий Пяток. Произнесено на Святой Голгофе ночью в Великий Пяток 3 апреля 1892 г. /Труды Киевской Духовной Академии. Киев, 1893. № 5. С. 3–14. – Подп.: А А.

143. Слово по прочтении Великого канона/Душеполезное чтение. М., 1893. Ч. 1. Март. С. 386–393 – Подп.: A.A.; Отд. оттиск: М., 1893. 8 с. На обложке подпись: A.A.

144. Голгофское слово/Душеполезное чтение. М., 1893. Ч. 2. Май. С. 162–172; Отд. оттиск: Слово на Великий пяток. Киев, 1893.12 с. – Подп.: A.A.

II. Посмертные публикации

145. Из автобиографических записок бывшего начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме о. архимандрита Антонина / Сообщения ИППО. СПб., 1899. Т. 10, янв. – февр. С. 9–29.

146. Письма архимандрита Антонина к митрополиту Московскому Филарету / Христианское чтение. СПб., 1899. Вып. 10. С. 628–652. Тоже: Львов A.M. Письма духовных и светских лиц к митрополиту Филарету (с 1812 по 1867 гг.). СПб., 1900. С. 473–497.

147. Отрывок из письма архимандрита Антонина к митрополиту Московскому Филарету от 17 января 1861 г. / Мыищын В.Н. Из периодической печати за истекший год. Из писем А.Н. Муравьева и архимандрита Антонина Филарету / Богословский вестник. Св. – Троицк. Сергиева Лавра, 1900. Кн. 1. С. 190–191.

148.  Капустин М.И. Стихотворения покойного о. архимандрита Антонина (По поводу столетия Пермской духовной семинарии) / Екатеринбургские епархиальные ведомости. 1900. № 22. С. 673–689. – Опубликованы стихотворения: Псалом 139 (С. 675–676), Раздумье (С. 676–679), Страстная Седмица (С. 679–689). Отд. оттиск: Екатеринбург. 1900. 16 с.

149. Низложение Иерусалимского Патриарха Кирилла (дневник покойного начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме о. архимандрита Антонина) / Сообщения ИППО. СПб., 1901. Т. 12. № 1. С. 75–84.

150.  Капустин М.И. Поэзия и проза в старой Пермской семинарии /Труды Пермской ученой архивной комиссии. Вып. IV. 1901. С. 5–70. – Опубликованы стихотворения архимандрита Антонина: День (С. 37–41), К 1834 году (эпитафия юности) (С. 41–43), Будущее (С. 43), К морю (С. 43–45), Она (С. 45), Гимн бурсака горошнице (С. 45–46), На именины П.И.К. (С. 46–48), Песня (на окончание академического курса 1843 г.) (С. 48–50), Последний экзамен (С. 50–53), Псалом 139 (С. 53–54), Раздумье (С. 54–57), Страстная седмица (С. 57–65), Пасха (С. 66).

151. Письма архимандрита Антонина (Капустина) к протоиерею Серафиму Антоновичу Серафимову / Сообщ. Л. М. / Труды Киевской Духовной Академии. 1906. № 8–9. С. 680–710; № 10. С. 108–135; № 11. С. 361–382.

152. Материалы для истории Екатеринбургской епархии. Иона, епископ Екатеринбургский, викарий Пермской епархии, бывший на кафедре с 1846 по 1859 г. / Екатеринбургские епархиальные ведомости. Екатеринбург. 1914. № 29. С. 13–15. – Опубликовано письмо архимандрита Антонина к матери из Константинополя от 15 ноября 1860 г.

153.  Антонин (Капустин), архимандрит. Древняя христианская могила в Палестине / Богословские труды. М., 1999. № 35. С. 115–118. – Публикация и предисл. CA. Беляева.

154.  Лисовой H.H. Архимандрит Антонин (Капустин) – исследователь синайских рукописей (По страницам дневника) / Церковь в истории России. Сб. 4. М., 2000. С.197–225. – Публикация дневника С. 208–225.

155. Россия в Святой Земле. Документы и материалы / Сост., подг. текста, предисл. и комм. H.H. Лисового. Т. I – П. М., 2000. – Опубликовано 33 документа и личных письма о. Антонина из Архива внешней политики Российской Империи.

156. Паломничество великих князей Сергия Александровича и Павла Александровича и Константина Константиновича в Святую Землю 20–30 мая 1881 года. Из дневника архимандрита Антонина / Россия в Святой Земле. Документы и материалы. Т. I. С. 147–160. То же: Строительство церкви Святой Марии Магдалины на Елеонской горе в Иерусалиме в фотографиях из альбома Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. 1885–1888. М., 2006. С. 101–108.

157. «Жаль мне до смерти всего прошедшего» (Страницы из Дневника архимандрита Антонина (Капустина). Подготовка текста Р.Б. Бутовой. Предисл. и комм. Р.Б. Бутовой и H.H. Лисового / Россия в Святой Земле. Документы и материалы. Т. П. М., 2000. С. 544–588.

158.  Антонин (Капустин), архимандрит. Избранные проповеди. М., 2003.464 с. – Печ. по изд.: Проповеднический круг подвижных праздников Церкви. См. выше № 25.

159. Пребывание великих князей Сергия Александровича, Павла Александровича и великой княгини Елизаветы Федоровны в Иерусалиме в 1888 г. Из дневника архимандрита Антонина за 28 сентября – 6 октября / Строительство церкви Святой Марии Магдалины на Елеонской горе в Иерусалиме в фотографиях из альбома Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. 1885–1888. М., 2006. С. 112–119.

160.  Антонин (Капустин), архимандрит. Пять дней на Святой Земле и в Иерусалиме. М., 2007. 256 с, илл.

161.  Антонин (Капустин), архимандрит. Слово на Голгофе. Проповеди и наставления для русских паломников в Иерусалиме. 1870–1892. М., 2007.128 с.

162.  Бутова Р.Б. Записка архимандрита Антонина (Капустина) по делу Русской Духовной Миссии в Иерусалиме (1880) / Православный Палестинский сборник. Вып. 106. М., 2008. С. 273–288. – Опубликована записка по делу Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. С. 278–288.

163.  Антонин (Капустин), архимандрит. О Духовной Миссии в Иерусалиме. С. 242–249 настоящего издания.

III. Публикации документов о. Антонина В АВТОРСКИХ ИЗДАНИЯХ

164.  Киприан (Керн), архимандрит. Отец Антонин Капустин. Белград, 1934. Репринт: Отец Антонин Капустин, архимандрит и начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме (1817–1894). М., 1997; 2005. 231 с.

165.  Никодим (Ротов), архимандрит. История Русской Духовной Миссии в Иерусалиме /Богословские труды. 1979. Сб. 20. С. 15–82 (сокращенный вариант) 801.

166.  Никодим (Ротов), архимандрит. История Русской Духовной Миссии в Иерусалиме / С предисл. митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия. Серпухов, 1997. 448 с, илл.

167.  Пашков A.A. Батурина – Батуринское. Священнический род Капустиных. Шадринск. 2004. 464 с, илл.

IV. Работы, оставшиеся недоступными составителю

168.  Аркульф. О святых местах. Перевод с лат. архимандрита Антонина. Рукопись. 28 с.

169.  Виллибальд, саксонский путешественник. Перевод с лат. архимандрита Антонина. Рукопись. 37 с.

170.  Антонин (Капустин), архимандрит. Записка графу Е.В. Путятину об успехах латинской пропаганды. Рукопись.

171.  Антонин (Капустин), архимандрит. Еще христианская могила в Св. Земле. Рукопись. 1890. 4 с. Снимки и план К. Шика и арх. Антонина.

Русские консулы в Иерусалиме (1858–1897)

Доргобужинов Владимир Ипполитович (1858–1860)

Соколов Константин Александрович (1860–1861)

Карцов Андрей Николаевич (1863–1866)

Кожевников Василий Федорович (1867–1876)

Иларионов Николай Алексеевич (1876–1880)

Кожевников Василий Федорович, генконсул (22.01.1880–f21.03.1885)

Максимов Виктор Александрович, управляющий консульством (сентябрь 1883 – февраль 1884)

Дмитревский Семен Михайлович, управляющий консульством (март – август 1885)

Гире Александр Александрович, управляющий консульством (август 1885 – март 1886)

Бухаров Дмитрий Николаевич (1885–1888)

Беляев Алексей Петрович, управляющий консульством (1888–1889)

Максимов Виктор Александрович (1889–1891)

Арсеньев Сергей Васильевич, генконсул (1891–1897)

Турецкие губернаторы Иерусалима (1857–1897)

Сурейя-паша (май 1857 – апрель 1863)

Мехмед Хуршид-паша (апрель 1863 – февраль 1864)

Изет-паша (март 1864 – февраль 1867)

Назиф-паша (апрель 1867 – сентябрь 1869)

Киамиль-паша (сентябрь 1869 – декабрь 1870)

Али-бей (март 1871– январь 1872)

Мехмед Рауф-паша (февраль 1872 – июнь 1872)

Сурейя-паша (июль 1872 – август 1972)

Назиф-паша (октябрь 1872 – июнь 1873)

Киамиль-паша (июнь 1873 – декабрь 1874)

Али-бей (январь 1875 – декабрь 1875)

Фаик Фарлалла-паша (февраль 1876 – май 1877)

Мехмед Рауф-паша (июнь 1877 – апрель 1889)

Решад-паша (апрель 1889 – октябрь 1890)

Ибрагим Хакким-паша (ноябрь 1890 – ноябрь 1897)

Полный текст стихотворения Филарета см.: Антоний (Храповицкий), митрополит. О Пушкине. М., 1991. С. 25.