После того как земли, на которых поселились старообрядцы, отошли к Пруссии, еще в период формирования административного аппарата, 11 июня 1797 г. старообрядцы направили военному министру просьбу об освобождении от присяги на верность королю, поскольку принесение присяги противоречило их религиозным верованиям. При этом в обращении было отмечено, что прежде польское правительство освобождало их от присяги, за исключением периода восстания Костюшко, когда старообрядцев пытались силой заставить принести присягу, а они, отказавшись, бежали в леса и в Восточную Пруссию, где были вынуждены внести оплату за освобождение их от воинской повинности [Acta DZA: 2, 3, 8].
Прусские власти, не имея достаточной информации, поручили организационной комиссии Военно-доменной камеры собрать данные о старообрядцах. Посланный со специальной целью гражданский чиновник Вегнер установил следующее: старообрядцы противились введению метрических книг, ссылаясь на религиозные правила, которые запрещали им вносить свои имена в любые правительственные списки; отказывались также от несения воинской службы. В связи с тем, что старообрядцев оказалось относительно немного и они характеризовались положительно с точки зрения их отношения к ведению хозяйства, было решено оставить их в покое. Однако ландрату Вигерского повята Георгу Кристиану фон Хиппелю было рекомендовано предпринять определенные меры в отношении старообрядцев, и тот вскоре провел контактную перепись, которая учитывала только мужское население. Результаты переписи показали, что на подведомственной ландрату территории проживало «около 2 тысяч человек, из которых 333 хозяина, 405 сыновей возрастом менее 16 лет, а 217 – старше этого возраста, но моложе 45» [ActaDZA: 13 – 18об.; Mecherzyński 1861: 88–89; Wąsicki 1863: 235]. Старообрядцам был увеличен чинш на 20 злотых с каждой волоки [Tykiel 1857: 235]. Предположительно в это время наблюдался переход в старообрядчество местного населения римско-католического вероисповедания, в особенности униатов, которые находили убежище у старообрядцев, пользовавшихся особыми льготами, предоставленными прусской администрацией [S. 1803: 105, 111; Mecherzyński 1861: 89].
Хотя федосеевцы по-прежнему не признавали брачных союзов, в реальности многие из них имели семьи. Определенная стабилизация жизненного уклада разрушала ряды «бракоотрицателей» (противников супружества), тем не менее они представляли многочисленную группу, свидетельством тому может быть относительно небольшое количество женщин-староверок. Мехежиньский даже утверждал, что некоторые старообрядцы по причине отсутствия «своих» женщин «уговаривали перейти в свою веру молодых местных девушек, т. е. полек и литовок, и прятали в своих домах младенцев женского пола, рожденных здесь же, чтобы затем, обучив их принципам своей религии, брать их в супруги». Увод девушек якобы был причиной многочисленных жалоб родителей римско-католическим священникам. Принимая во внимание взгляды старообрядцев на брак и нежелание вступать в брачный союз с иноверцами (сохранившееся до настоящего времени), невозможно согласиться с дальнейшими выводами этого автора о том, что «все филиппонки» на этих землях «исконно были польского или литовского рода» [Mecherzyński 1861: 498].
Сложившееся положение принудило духовных предводителей к постепенному смягчению отношения к «новоженам»: все реже соблюдались соборные постановления 1751 г. «Новоженов» стали допускать к совместным молитвам и трапезам до рождения ребенка. После появления ребенка на свет совместные молитвы и трапезы запрещались, однако «новоженов» допускали к исповеди, принимали от них свечи и по их просьбе отправляли погребальные обряды и панихиды. «Новожены» вновь становились полноправными членами общины, как только переставали плодить детей, после соблюдения шестинедельного поста. Такое отношение к «новоженам» на Сувалкско-Сейненских землях сохранялось в течение почти всего XIX в. [Архимандрит Павел 1885: 498]. За это время в деревне Глубокий Ров сменились духовные наставники. Место умерших наставников Стефана Афанасьева и Стефана Никифорова занял Федор Тимофеев, прибывший из Могилевской губернии. По-видимому, между новым наставником и сыном Стефана Афанасьева Иваном произошел острый конфликт, поскольку последний в 1802 г. переехал в Погорелец, где вскоре была основана новая община. Возможно, причиной конфликта было либеральное отношение Ивана к «новоженам», что было неприемлемо для проживавших в деревне «бракоотрицателей». Члены общины отказались выбрать Ивана своим наставником, несмотря на то что он имел на то право и был благословлен на служение своим отцом, вместе с которым руководил духовной жизнью общины [Хронограф: 21, 30; Mecherzyński 1861: 89].
Появление в Погорельце новой общины было на руку прусским властям, которые постановили организовать для общин отдельные гмины, чтобы таким образом активизировать их хозяйственную деятельность. В 1803 г. было произведено административное выделение гмин: гмина Глубокий Ров объединила 16 населенных пунктов Вигровского повята и 2 – Кальварийского, а к гмине в Погорельце стали относиться 12 населенных пунктов Вигровского повята [Dziennik Praw 1810–1812/ I/ 3: 64] <согласно Декрету Фридриха Августа от 8 мая 1808 г. Вигровский повят был переименован в Сейненский, см.: Dziennik Praw 1810–1812. Т. 1. Nr 3. – S. 64.> Вновь созданные гмины подчинялись административной власти солтысов (на королевских землях) или ландратов (в прочих владениях). Администрация не вмешивалась в сферу религии, однако старшим в общинах или лицам, назначенным гминами, рекомендовалось вести книги регистрации рождений и смертей, что было неприемлемо для старообрядцев. К слову, прусские власти не смогли добиться от старообрядцев следования этим рекомендациям [Acta DZA: 23–25].
Создание гмины в Погорельце наряду с образованной там общиной стало причиной того, что наставник Иван почувствовал себя практически независимым, а отношения с общиной в Глубоком Рву еще более заострились. Однако когда в период Княжества Варшавского властями стал обсуждаться вопрос о размере чинша, который платили старообрядцы, и о правах, данных им Эйсымонтом, обе общины единогласно заявили в письменной форме, что в доказательство своей приверженности той земле, на которой живут, они выражают свое согласие на повышение оплат и обещают вносить оплаты по 100 злотых с каждой волоки [Tykiel 1857: 66]. Благодаря данному обязательству старообрядцы были оставлены в покое и освобождены от воинской повинности [Материалы 1877/52: 257]. <Согласно декрету Фридриха Августа от 20 марта 1809 г. (ст. 1, 3–4)> вновь прибывшим старообрядцам, селившимся на залежных землях, находящихся в собственности государства, было гарантировано освобождение от всяческих оплат и чиншей в течение шести лет [Dziennik Praw 1810–1812/ III: 257].
Наставник из Погорельца Иван (| 1807 г.), чтобы сохранить преемственность курляндско-литовской линии наставников и создать в деревне определенные формы религиозной жизни, решил по сложившейся традиции заранее приготовить себе преемника. Его выбор пал на Василия Максимова, который под руководством Ивана овладел необходимыми знаниями. В присутствии собравшихся прихожан наставник благословил своего преемника. Во время торжества Василий Максимов, обращаясь к духовному отцу с просьбой о благословении, совершил земные поклоны перед своим учителем, благословившим его на служение во имя Бога. С этого времени обряд благословения наставника в такой форме сделался обязательным на Сувалкско-Сейненских землях, в результате «старик» <т. е. старец, поначалу занимавшийся надзором за выполнением духовно-моральных норм в «скитах», небольших монастырях, состоявших из нескольких келий [Borowski 1971: 32–36]> стал пользоваться необычайно высоким авторитетом и считался главным учителем своих одноверцев [Mecherzyński 1861: 89–90]. В обязанности наставника входило отправление двух основных, признанных у беспоповцев, таинств: крещения и покаяния (исповеди). Наставник мог также позволить какой-нибудь из хорошо известных ему прихожанок совершать крещение или погребение. Если же наставник умирал неожиданно, не определив перед этим своего преемника, то общее собрание общины, так же как во времена ранних христиан, выбирало себе нового наставника из своей среды, однако он должен был все же получить благословение иного наставника, на котором ранее уже почила благодать благословения, и только в этом случае получал право читать Евангелие и отправлять прочие религиозные требы. При этом вновь избранный наставник обязан был проявить хорошее знание принципов старой веры и славиться своим благочестием. На первых порах только неженатый мужчина мог стать наставником, затем в наставники стали выбирать и вдовцов, и даже женатых, преимущественно пожилых мужчин, отличающихся, кроме знания религиозной доктрины, соответствующими моральными качествами, придерживающихся запрета на курение, употребление алкоголя и брадобритие. Наставником не мог стать тот, кто женился дважды. Если наставник – в обиходе довольно часто называемый попом – не придерживался известных принципов, он мог в любое время быть разжалован. Таким образом, наставник на самом деле ничем не отличался от остальных верующих. Он по-прежнему жил на те средства, которые составляли обычный источник его доходов, мог принимать только добровольные пожертвования от остальных прихожан, однако в случае утраты трудоспособности община была обязана обеспечить ему средства существования. Следует отметить, что и в настоящее время в отношении наставников соблюдаются те же принципы [Iwaniec 1967: 415–416].
В дер. Глубокий Ров в 1807 г. произошли следующие изменения: после Федора Тимофеева главным духовным предводителем был избран Ефим Борисов, прибывший в те края из Режицкого повята Витебской губернии. Это был человек, руководствовавшийся суровыми принципами, не признававший в делах вероисповедания никаких новшеств. Он обвинил верующих Погорельской моленной в слишком мягком отношении к административным властям, назвав их отщепенцами [Akta Komisji Rządowej: б/н; Mecherzyński 1861: 90]. Требования нового наставника вызвали очередной конфликт в среде прихожан моленной, который разгорелся в период Царства Польского. Большинство жителей деревни перешли на сторону Ефима Борисова, который завоевал себе сторонников также в Погорельце [Gerss 1909: 67; Sukertowa-Biedrawina 1961: 46].