<как написал Е. Крассовский в своем письме от 28 октября 1968 г.> Когда фронт подошел к старообрядческим поселениям, при первой встрече с советскими солдатами старообрядцам иногда было трудно объяснить, что они не «власовцы», а издавна проживающие здесь старообрядцы. После войны они получили те же права, что и все граждане Польской Народной Республики. В 1945 г. о. Аваев обратился к православной иерархии в Париже с вопросом, как функционировать в новых условиях. Ему велели подчинить единоверческий приход православному митрополиту в Варшаве, что он официально оформил 14 октября 1946 г. [Ленчевский 1956: 44]. В вопросах управления староообрядческая колония на Мазурах стала руководствоваться теми же самыми правовыми нормами, что и старообрядческие общины на территории Польши. Польские власти очень дружелюбно отнеслись к монахиням. 30 января 1956 г. в Войновском монастыре загорелся электрический свет. Электрификация монастыря была проведена по инициативе Русского культурно-образовательного общества и Сельскохозяйственного отдела Воеводского народного совета в Ольштыне [Среди старообрядцев в Войнове 1959: 4]. В это время были также установлены первые контакты между мазурскими старообрядцами и их собратьями из Августовского повята. В 1959 г. в Войново приехала группа девушек из Габовых Грондов и Бора, чтобы под руководством опытных староверок совершенствоваться в ремесле ткачихи. Затем в 1960 г. по инициативе Русского общества дети из Войнова провели время в совместном летнем лагере в Габовых Грондах [Письмо в редакцию 1959: 6; А-ак 1960: 7]. Однако более широких контактов не отмечено, если не считать частных встреч, преимущественно родственников, хотя и эти контакты были немногочисленными. Религиозные связи между колониями были нарушены. Спустя год после смерти о. Александра Аваева (1957) к единоверцам был прислан новый священник – о. Александр Макаль, который окормлял также православных репатриантов. В настоящее время приход фактически стал православным с элементами единоверия и насчитывает около 100 прихожан. С июня 1971 г. во главе прихода стоит священник Александр Шеломов.
Судьба же монастыря была решена – его ожидало закрытие, так как молодых девушек из старообрядческой среды больше не привлекал монашеский сан. В 1968 г. в помещениях монастыря проживали только две монахини: настоятельница Антонина (Антонина Кондратьева, род. 1890 г.) и Анафролия (Анна Илюшкина, род. 1885), и четыре белицы: Анисия (Анна Гурковская, род. 1897), Фима (Афимья Кушмеж, род. 1916), Паня (Прасковья Вавилова, род. 1898) и Лена (Елена Стопка, род. 1912). Они по-прежнему соблюдали федосеевские правила и не допускали ни к общим молитвам, ни к трапезе остающихся в браке. <Матушка Антонина скончалась 24 июля 1972 г., а не «несколько лет тому назад», как пишет А. Токарчик [1971: 38], в книге много и других ошибок, касающихся старообрядцев в Полыне>
Местные старообрядцы посещают свою моленную гораздо реже, чем раньше. Молодежь почти не принимает участия в богослужениях. Однако некоторые традиции сохраняются по-прежнему. Раньше взгляды местного наставника Василия Крассовского (1888–1972) на брак отличались от взглядов остальных наставников старообрядцев, проживающих в Польше. Крассовский утверждал, что в отсутствие духовенства обряд венчания, совершенный наставником, не является настоящим. В Белостокском воеводстве истинным считается не только брак, совершенный священником (а не перед священником), но также и наставником, потому что таинство брака связывает тех, что вступают в брак, а не тех, кто совершает таинство. Таким образом, наставники в Белостокском регионе венчают своих прихожан и считают такой брак таинством, а на Мазурах наставник только благословляет супругов, а таинство брака признается совершенным самим Богом. На такое отношение к сущности брака в Войнове оказали влияние взгляды местных «бракоотрицателей», тогда как среди прочих старообрядцев распространились взгляды Павла Прусского, который участвовал в полемике о браках перед тем, как перешел в единоверие. Такое толкование сущности брака было принято в конце XIX в. большинством старообрядцев из Польши и Литвы [Иванов 1898: 572].
В последнее время численность старообрядцев и единоверцев в деревнях сократилась, так как одни их жители переехали в города, другие в рамках воссоединения с семьями уехали в Германию, где <в ГДР проживают главным образом в городах Хойерсверда и Ошац, а также в окрестностях Халле> В настоящее время только в Галкове и Войнове проживают главным образом старообрядцы. В прочих деревнях старообрядцы живут в соседстве с мазурами, переселенцами из центральной Польши и репатриантами из-за восточной границы. В таблице 5 представлена вероятная численность старообрядцев и единоверцев на Мазурах в конце 1968 г. <Список старообрядцев был составлен Е. Крассовским, а список единоверцев – о. Александром Макалем, за что я приношу им глубокую благодарность.>
Таблица 5.
Примерная численность старообрядцев и единоверцев на Мазурах (состояние на 1968 г.)
Вынужденные жить в условиях постоянной германизации, старообрядцы и единоверцы подверглись ей в значительно меньшей степени, чем местные мазуры. Вероятно, процесс германизации был ослаблен благодаря религиозной обособленности старообрядцев, поскольку замена церковнославянских религиозных текстов на немецкие была невозможна, как это произошло с церковными гимнами на польском языке у Мазуров. <Профессор В. Хойнацкий рассказывал мне, что он в 1947 г. от Мазуров в Пише узнал о том, что во время последней войны гитлеровцы отнимали у идущих на службу Мазуров сборники религиозных гимнов на польском языке и давали на немецком> Тем не менее обучение в школе на немецком языке привело к тому, что молодое поколение слабо владеет русским языком, зато все мазурские старообрядцы фактически владеют тремя языками. Самые пожилые и те, кто посещает моленную и церковь, разговаривают между собой по-русски, среднее поколение общается на немецком (дома) и на польском (мазурском диалекте) на работе, молодежь в основном общается на польском (хотя дома используется также немецкий). Дети дошкольного возраста вообще не владеют русским языком, за исключением тех семей, в которых еще живы бабушки и дедушки. Полному исчезновению русского языка препятствует польская школа, в которой, как известно, обучение русскому языку начинается в пятом классе. Мазурские старообрядцы по сравнению со своими собратьями из Белостокского воеводства в большей степени сохранили чистоту говора, так как у них не было прежде постоянного внешнего контакта с русским литературным языком [Grek-Pabisowa 1968: 165–166; Grek-Pabisowa / Maryniak 1967: 461–462; 1968: 305–309; Grek-Pabisowa / Maryniakowa 1972: 323–329]. Зато они более недоверчивы к посторонним и менее открыты. Одной из причин этого недоверия и сдержанного отношения к чужим являются многочисленные репортажи о них, которые показывают их среду – как они утверждают – без достаточного знания историко-этнографических фактов [Bińkowski / Wasilkowski 1956; Bujak 1968: 6; Tokarczyk 1967: 2–3, 48–49; 1968: 137–138; E. К. 1969: 5; Маргелашвили 1972: 47–48]. <Вводящие в заблуждение сведения о «филиппонах» приводятся в книге: Włodarski / Tarowski 1968: 97–99, 101—Ю6.> Особенно сильно староверы были обижены тем, что прочитали о себе в книге М. Ваньковича «На тропах Сментка» (уже после 1945 г.), что их «мужчины носят козьи бородки и у многих выражен монголоидный тип» [Wańkowicz 1936: 73]. Процесс затухания религиозности у мазурских старообрядцев ослабляет их связь с русским народом и культурой. Те старообрядцы, которые после войны оказались на Западе, в письмах родственникам утверждают, что мазурская колония – это те же немцы, только «старославянского вероисповедания» [Юрьев 1959: 1]. По этой причине, а, может быть, также и по другим среда мазурских старообрядцев является не однородной и целостной, а скорее внутренне разрозненной. Польские власти относятся к старообрядцам с сочувствием и толерантностью, а такого отношения властей старообрядцам не приходилось встречать прежде.
Глава VIЭлементы традиционной религиозной культуры
Храмовая архитектура. Старообрядцы утверждают, что из-за прежних преследований в России по причине приверженности к «старой вере» они были вынуждены, подобно первым христианам, проводить религиозное служение в укромных местах: в частных домах, в лесах и в пещерах. Там они обустраивали свои временные моленные, которые своим внутренним убранством напоминали настоящие святыни. Переселившись на польские территории, они по привычке поступали так же, приспосабливая под молитвенные помещения частные дома и даже хозяйственные постройки, как, например, на Сувалкско-Сейненской земле в конце XVIII в. [Acta DZA: 17 об.]. Только после того как старообрядцы освоились на новом месте, стали доверять местным властям и землевладельцам, они стали возводить для моленных специальные здания, предназначенные исключительно для отправления религиозного культа.
Домашняя моленная обычно использовалась только ближайшими родственниками, хотя иногда служила и всей деревне. Моленная устраивалась в просторной избе, которая делилась на две части занавесью из светлого материала. Правая сторона предназначалась для мужчин, а с левой молились женщины. Верхняя часть стены напротив входной двери покрывалась чаще всего светлыми «обоями», т. е. тканым вручную льняным материалом или просто цветной бумагой. К этой стене на определенной высоте горизонтально прикреплялось обычно три ряда деревянных брусков или тонких досок, называемых тяблами (в настоящее время – только «полками»), на которых устанавливались иконы. Перед иконами находились «налои» (аналои), обитые материалом и предназначенные для литургических книг. В качестве алтарной стены всегда служила восточная стена избы. На это староверы обращали особое внимание, поскольку считали, что настоящий христианин должен устремлять свой взгляд к востоку, который символизирует свет, добро и правду (Христа), а оборачиваться спиной к западу, являющемуся воплощением темноты, зла и гибели (сатаны). Иконы и стена зачастую украшались вышитыми рушниками или цветной бумагой. Вдоль остальных стен устанавливались и прикреплялись лавки, на которые клались шапки, пояса и прочие мелкие предметы, мешавшие во время молитвы. Под лавками часто ставились небольшие бочонки с сеном, т. и. плевальницы, на случай, если бы кто-то был вынужден сплюнуть мокроту во время длительного молебна. Плевать на пол было строго запрещено, считалось грехом, а носовых платков раньше у крестьян не было. Кроме того, плевать можно было только в левую сторону – т. е. на «беса», а в правую нельзя, потому что там находится «ангел».