Городская управа, с городским головой Рябцовым во главе, стояла на своем посту с самых первых дней. Впоследствии состав управы был изменен и место Рябцова занял кадет П.Э.Бутенко.
Возродился старый суд. Старший председатель судебной палаты Д.Н.Григорович-Барский приехал в Киев чуть не с передовым отрядом генерала Бредова и тотчас же созвал общее собрание судебной палаты, постановившее, начиная с последующего дня, открыть вновь все судебные учреждения округа. Председатель Совета присяжных поверенных, получив от Григоровича-Барского официальное уведомление об этом, немедленно созвал адвокатские Советы. По зданию суда стали тащить и перетаскивать мебель, восстанавливая помещения в прежнем виде…
Возродилась и пресса. «Киевлянин», молчавший с марта 1918 года, вышел с лирической статьей Шульгина под заглавием: «Они вернулись» … «Они» — это были те офицеры и юнкера, которые в ноябре 1917 года, после победы Центральной Рады, ушли из Киева на Дон. «Киевская мысль», вследствие политических трений в среде редакции, не могла быть восстановлена в старом виде. Вместо неё вышла газета, под названием «Киевская Жизнь», в которой не принимали участия руководившие «Киевской мыслью» меньшевики: Эйшискин, Балабанов, Дрелинг, Наумов. Д.И.Заславский (Hоmunculus) — по партийной принадлежности бундовец — остался в «Жизни». — Появилось несколько новых газет: состоявшее при каком-то торгово-промышленном комитете «Киевское Эхо», антисемитские «Вечерние Огни» и др.
Возрождение киевской адвокатуры — его мне пришлось наблюдать ближе всего — происходило далеко не безболезненно. Вероятно, та же картина имела место и в других сословиях и учреждениях; но здесь, благодаря публичному характеру нашей сословной жизни, все было более открыто и явно. Вместе с охватившей всех радостью, с первого же дня поднялась волна злобы. Среди адвокатуры она была направлена против бывших «советских служащих», то есть тех адвокатов, которые занимали при большевиках те или иные должности. Почти вся молодая часть сословия относилась к этой категории: не имея никаких запасов и средств, представители молодой адвокатуры неминуемо должны были поступать на службу. Они делали это с тем большим правом, что тактика саботажа была уже похоронена и на севере, а наш Совет присяжных поверенных, неоднократно запрошенный по данному предмету, никакого принципиального воспрещения не высказал.
Итак, было среди нас много — несколько сот — бывших советских служащих. Огромное большинство служило в различных канцеляриях на нейтральных должностях и ничем себя не скомпрометировало. Те, которые занимали политические посты, теперь уехали с большевиками. Наконец, было и несколько таких, которые, не переходя к коммунистам, опозорили себя и косвенно опозорили сословие своим поведениям, наживая деньги благодаря знакомствам в «сферах» или участвуя в отдельных неблаговидных затеях большевиков. Имена этих последних адвокатов были более или менее у всех на устах, и, казалось бы, не было ничего проще и естественнее, чем возбудить против данных лиц дисциплинарное преследование.
Однако, охвативший довольно широкие круги дух мстительности, подогреваемый юдофобскими настроениями, не удовлетворялся таким непоказным результатом. Многим неудержимо хотелось вести травлю. Они и стали травить всех бывших советских служащих, выдвигали фантастические проекты об исключении всех их из сословия об особой реабилитационной комиссии и т.д.
К сожалению, в первые недели этому по существу злобному и несправедливому настроению поддались довольно многие искренние и честные элементы. Некоторых охватила потребность к покаянию и самобичеванию и они, из самых благородных побуждений, поддерживали этим мстительные тенденции людей иного типа. К числу таких невинно-кающихся принадлежал и покойный Юрий Исаакович Лещ. Смысл его прекрасной речи в первом нашем общем собрании сводился к тому, что все виновны в трусости и чуть ли не в измене и что поэтому никто не смеет судить других. К сожалению, речь, которая в наиболее ярких своих частях носила характер обличения, была воспринята как поддержка наиболее резких правых резолюций. И в конце концов, несмотря на противодействие обоих Советов, была большинством голосов принята резолюция, заключавшая в себе элемент общего порицания поведению адвокатуры с самого начала революции.
Проявившиеся в этом общем собрании тенденции встретили, однако, все усиливавшееся противодействие среди прогрессивных элементов сословия. Организационным центром для последних явилась образованная еще в сентябре 1919 года «Адвокатская группа Союза Возрождения России». Группе удалось вызвать некоторый перелом в настроении сословия и провести свой, отнюдь не правый, кандидатский список на выборах в оба Совета.
Общее собрание для выборов в Совет присяжных поверенных было первоначально назначено на 1 октября 1919 года. Но этот день сулил нам нечто совсем иное…
30 сентября вечером я был в своей школе и засиделся там довольно поздно, так как происходило общее собрание «школьного коллектива» (то есть учеников и учителей) для обсуждения ряда вопросов. Оно затянулось часов до 11-ти вечера. Вернувшись домой усталый, я лег спать; а утром, часов в восемь, меня разбудили и сказали мне, что город эвакуируется и через несколько часов будет занят большевиками.
Это событие — большевистский налет на Киев в октябре 1919 года — имел в действительности точно такой же характер чисто кинематографической неожиданности, какой ему придан мною в этом описании. 30 сентября никому в Киеве (быть может, за исключением высшего военного начальства) не приходила в голову мысль о возможности прихода большевиков; а 1 октября этот приход стал, хотя и эфемерной, но все же реальной действительностью.
Было известно, что большевистские части, отрезанные на юге Украины, пробиваются на север. Известно было и то, что петлюровские войска с ними не сражаются, а пропускают их вперед — в тыл Добровольческой Армии. Но газеты сообщали об этих большевистских частях как о дезорганизованных, голодных и безоружных бандах, скрывающихся по лесам. И этим сообщениям нельзя было не верить; мы все видели, что представляет из себя отступающая красная армия, — здесь же говорилось о частях, отрезанных от своей базы и обреченных на гибель.
Известно было и то, что большевистские части подходят к Ирпеню, где стоит добровольческий заслон. Разумеется, Ирпень недалек от Киева, верстах в 20-ти, и это обстоятельство могло бы внушать некоторое беспокойство. Но в наших штатских головах не умещалась мысль о том, что Добровольческая Армия, победоносно продвигавшаяся в глубь России, занявшая Курск и Воронеж и подступавшая к Орлу, — не поставила у Киева достаточно сильного заслона, чтобы защитить его от дезорганизованных большевистских банд.
Тем не менее, случилось именно это невозможное.
В ночь с 30-го на 1-е большевики прорвали возле Пущи-Водицы тонкий добровольческий заслон и продвинулись вплотную к городу. Остальные части армии, чтобы не быть окруженными, должны были спешно отступить за Днепр. Город был оставлен на произвол судьбы.
Возбуждение среди жителей было колоссально. Большевистский налет считали кратковременным эпизодом, в мощь Добровольческой Армии еще верили. Но все представляли себе в самых мрачных красках, что большевики успеют натворить даже за несколько дней хозяйничанья в Киеве.
Несколько тысяч человек предпочло вовсе не переживать этих дней в Киеве и последовало за отступавшими добровольцами на левый берег Днепра.
Мы решили остаться в городе, но перейти на другую квартиру. Весь день ушел на приведение в порядок различных оставляемых вещей и бумаг, и только часов в семь вечера мы могли двинуться в путь. К этому времени в городе наступила уже знакомая нам полоса безвластья. Армия уже оставила город, пока еще никем не занятый. На улицах было жутко и тихо, и только издали доносилась порой трескотня пулеметов.
Не встретив на своем пути ни одного человека, мы прошли через Липки на Александровскую улицу и подошли к дому, в который направлялись. Подле дома стояла кучка солдат, как будто выжидающих чего-то. «Должно быть, какая-нибудь запоздавшая часть отступающей армии», подумал я. Не вступая ни в какие разговоры с солдатами, мы вошли в подъезд.
Как оказалось, это был передовой отряд большевиков.
Дом, в котором мы нашли приют, был во власти этого отряда всю последовавшую затем ночь. Несколько комнат было уже «реквизировано» для ночёвки солдат. А от времени до времени красноармейцы заходили в квартиры с различными требованиями — пищи, одежды и т.д.
Отряд перед нашим домом все увеличивался. Подвезли артиллерию, подъехали конные, и красноармейские войска заполнили всю лежащую перед ними улицу. Но вперед они отчего-то не продвигались. Так мы и легли спать, с красноармейским отрядом под окнами. На следующее утро, однако, солдат перед домом уже не было, а про ночевавших в доме сообщалось, что и они в середине ночи куда-то исчезли. В городе продолжала царить тишина.
Положение было для нас совершенно неясным. Обе борющиеся армии как будто боялись друг друга и опасались продвинуться вперед. А город Киев оказался как бы нейтральным островом между ними…
В действительности, как потом выяснилось, добровольцы не оставили всего города. Мосты через Днепр и Печерские высоты непрерывно оставались в их обладании. Разведчики, высланные стоявшей перед нашими окнами большевистской частью, по-видимому, сообщили ей эти сведения, после чего она поспешила ретироваться. Так обстояло дело в нашем районе; другие же части города, расположенные со стороны Брест-Литовского шоссе, были во власти большевиков.
Мы скоро увидели, что город не только не был нейтральной полосой, но, напротив, стал настоящим полем сражения.
Бой начался 2 октября. Мимо наших окон, спускаясь с Печерска на Крещатик, проскакала добровольческая конница. Со всех сторон раздалась пулемётная и ружейная стрельба. А вскоре к этим звукам присоединились знакомые напевы артиллерии…