Когда мы опять остались вдвоем, Хоук повернулся ко мне.
– Почему бы тебе не лечь?.. – Он оглядел камеру и задержал взгляд на ветхом матрасе, словно только сейчас понял, что здесь нет кровати. Его плечи напряглись. – Почему бы тебе не лечь?
– Спасибо, я постою.
Он двинулся ко мне с корзиной в руке. Сквозь его невозмутимость прорвались признаки раздражения.
– Предпочитаешь, чтобы я встал на колени?
Мои губы растянулись в язвительной улыбке, и я начала было соглашаться…
– Я не против. – Он опустил взгляд и прикусил нижнюю губу. – Тогда я как раз окажусь на одном уровне для того, что, как я знаю, тебе понравится. И вообще я всегда желаю меда.
У меня вышибло воздух из легких от потрясения, которое тут же сменилось гневом. Я оторвалась от стены и поспешила к матрасу. Медленно села, одарив Хоука ледяным взглядом.
– Ты отвратителен.
Усмехнувшись, он подошел и встал на колени.
– Ну, если ты так говоришь.
– Я это знаю.
На его губах появилась полуулыбка. Он поставил корзину на пол. Я быстро заглянула в нее – бинты и крохотные баночки. Ничего, что можно использовать как оружие.
Хоук жестом велел мне лечь. Выругавшись вполголоса, я подчинилась.
– Не выражайся! – пробормотал он, а когда опять потянулся к моей рубахе, я задрала ее сама. – Спасибо.
Я заскрежетала зубами.
Его губы тронула слабая улыбка. Он подвинулся, стоя на коленях, и достал из корзины прозрачную бутылочку. Стоило ему открутить крышку, в затхлый воздух ворвался резкий горьковатый аромат.
– Хочу рассказать тебе одну историю. – Сдвинув брови, он рассматривал рану.
– Я не в настроении слушать истории…
Он дернул вверх мою рубашку, я ахнула и обеими руками вцепилась в его запястье, смутно ощущая холод цепей на животе.
– Что ты делаешь?
– Клинок чуть не разрубил твою грудную клетку, – сказал он, и его глаза опять блеснули нечестивым золотом. – Рана продолжается на боку.
Рана была не такой уж скверной, но она в самом деле заходила на бок.
– Наверное, это произошло, когда у тебя отнимали меч? – спросил Хоук.
Я не ответила. Я не отпускала его руку и ожидала, что он просто вырвется, но вместо этого он вздохнул.
– Веришь или нет, но я не пытаюсь тебя раздеть, чтобы получить над тобой преимущество. Я не собираюсь тебя соблазнять, принцесса.
Мне следовало успокоиться, но эффект оказался противоположным. Жжение в груди поднялось к горлу, создав ком, сквозь который я с трудом могла дышать. Я уставилась на Хоука. Ну конечно, он вовсе не пытается меня соблазнить. Он уже в этом преуспел, заставив меня не только утратить бдительность, но и довериться ему. Я открылась ему, поделилась своими мечтами об иной судьбе, страхами, связанными с возвращением в столицу, и – боги! – рассказала о даре. Я поделилась с ним не только словами. Я впустила его в свою комнату, в свою постель, а потом и в себя. Он шептал, что мои прикосновения сводят его с ума, и он восхищался моим телом, моими шрамами. Говорил, что они делают меня еще прекраснее, и он…
Он мне нравился.
Он мне не просто нравился.
Боги, я влюбилась в него, хоть это и запрещено. Влюбилась настолько, что это сыграло роль в моем решении отказаться от Вознесения. У меня задрожали пальцы, а жжение из горла поднялось к глазам.
– Хоть что-то было правдой? – вырвалось у меня.
Мой голос был таким хриплым, что я с трудом его узнала. И в тот же момент, когда я вымолвила эти слова, мне захотелось вернуть их обратно, потому что я знала… я уже знала ответ.
Хоук застыл, как статуи в фойе замка Тирман. Я быстро убрала руки. На его челюсти задергалась мышца, но губы оставались плотно сжаты.
К горлу подступало рыдание, и я всеми силами старалась его сдержать, но ничего не могла поделать со стыдом, тлеющим в груди, как уголь. Я не заплачу. Я не заплачу.
Я больше не могла видеть Хоука и закрыла глаза. Это не помогло. Я тут же вспомнила, как он смотрел на меня с опухшими, блестящими губами. Веки защипало от гнева, стыда и глубокой боли, какой я никогда не испытывала.
Затем я почувствовала, как он осторожно поднял рубашку, едва не полностью обнажив грудь. На этот раз костяшки его пальцев не терлись о мою кожу. Как и раньше, я знала, что даже в тусклом свете бледные, почти глянцевые участки поврежденной плоти хорошо видны, особенно глазам атлантианца. Прошлой ночью я разделась для него и позволила ему всё рассмотреть, веря в то, что он говорил. Он был так убедителен. Теперь у меня внутри все сжималось при мысли о том, что он на самом деле думал.
Что он на самом деле чувствовал, когда трогал шрамы, целовал их.
Хоук нарушил тишину, и я вздрогнула.
– Будет жечь.
Мне показалось, его голос прозвучал более хрипло, чем обычно, но потом он наклонился, и рану обожгло теплой жидкостью. Боль затопила правую часть живота и рёбра. Я зашипела сквозь зубы. В воздухе разлился горький запах вяжущего средства. Жидкость запузырилась в порезе, и я приветствовала жжение, сосредоточившись на нем вместо пульсирующей боли в груди.
Откинув голову, я держала глаза закрытыми, а на раны полилась еще жидкость, создавая больше пены и посылая новую волну боли по всему животу.
– Прости, – бормотал Хоук, и я почти поверила его сочувствию. – Это нужно сделать, чтобы выжечь инфекцию, которая могла туда попасть.
Чудесно.
Может, снадобье выжжет и мое глупое сердце.
Воцарилось молчание, но оно не продлилось долго.
– Жаждущие – это наша вина, – неожиданно сказал Хоук. – Точнее, их создание. Всё это. Монстры из тумана. Война. То, что стало с этой землей. С вами. С нами. Все началось с невероятно отчаянного и глупого поступка ради любви, за много, много веков до войны Двух Королей.
– Знаю. – Я прочистила горло. – Я знаю историю.
– Но знаешь ли ты подлинную историю?
– Я знаю единственную историю.
Я открыла глаза, отвела взгляд от цепей и перекрученных костей.
– Ты знаешь только то, во что Вознесшиеся заставляют всех верить, и это не истина. – Он наклонился и взял цепь с моего живота. Я напряглась, а он осторожно убрал ее. – Мой народ тысячи лет в гармонии жил со смертными, но потом король О’Мир Малек…
– Создал Жаждущих, – оборвала я. – Я же сказала…
– Ты ошибаешься. – Он сел, поставив согнутую в колене ногу и положив на колено руку. – Король Малек безнадежно влюбился в смертную женщину. Ее звали Избет. Одни говорят, что ее отравила королева Элоана; другие утверждают, что ее пырнула ножом брошенная любовница короля, который, по-видимому, не отличался верностью. Как бы там ни было, Избет была смертельно ранена. Как я сказал, Малек отчаянно хотел ее спасти. Он совершил запретное действие, чтобы вернуть ее, – тебе оно известно как Вознесение.
Сердце застряло где-то в горле, рядом со спутанным клубком эмоций.
Хоук поднял голову и поймал мой взгляд.
– Да. Первой вознеслась Избет, а не самозваные король с королевой. Она стала первым вампиром.
Ложь. Несусветная, невероятная ложь.
– Малек выпил ее кровь, остановившись, когда ее сердце начало замирать, а потом поделился с ней своей кровью. – Хоук склонил набок голову, его золотистые глаза заблестели. – Может, если бы ваше Вознесение не держалось в такой тайне, подробности бы тебя не удивили.
Я начала было садиться, но вспомнила о ране и шипучем снадобье.
– Вознесение – благословение богов.
Он усмехнулся.
– Это далеко не так. Скорее, действо, которое может создавать как почти бессмертных, так и кошмарных чудовищ. Мы, атлантианцы, рождаемся почти смертными. И остаемся таковыми до Отбора.
– Отбора? – переспросила я, прежде чем успела прикусить язык.
– Это когда мы меняемся. – Он поднял верхнюю губу и кончиком языка потрогал острые клыки. Я знала об этом. Читала в исторических книгах. – Появляются клыки, они удлиняются, только когда мы питаемся, и мы меняемся… в другом.
– Как?
Меня охватило любопытство. К тому же я подумала, что любые сведения могут помочь выбраться отсюда.
– Неважно. – Он взял тряпочку и продолжил: – Нас труднее убить, чем Вознесшихся, но можно.
Я и это знала. Атлантианцев можно убить так же, как Жаждущих.
– Мы стареем медленнее, чем смертные, и если беречься, то можем прожить тысячи лет.
Я хотела узнать все, что может пригодиться, особенно в чем еще меняются атлантианцы, но любопытство одержало надо мной верх.
– Сколько… сколько тебе лет?
– Больше, чем я выгляжу.
– Сотни лет? – предположила я.
– Я родился после войны – ответил он. – Я видел приход и уход двух столетий.
Двух столетий?
Боги…
– Король Малек создал первого вампира. Они… отчасти похожи на нас, но не во всем. Дневной свет на нас не действует, в отличие от вампиров. Скажи, ты когда-нибудь видела Вознесшегося при дневном свете?
– Они не выходят на солнце, потому что боги так не поступают, – ответила я. – Таким образом они выражают богам почтение.
– Очень для них удобно. – Усмешка Хоука превратилась в самодовольную ухмылку. – Может, вампиры и благословены тем, что близки к бессмертию, как и мы, но они не могут выходить на дневной свет, иначе их кожа начинает разлагаться. Хочешь убить Вознесшегося, не замарав рук? Оставь его снаружи и лиши укрытия. Он умрет еще до полудня.
Это не может быть правдой. Вознесшиеся не выходят на солнце, потому что таков их выбор.
– Им также нужно кормиться, и под кормом я имею в виду кровь. Им нужно принимать ее часто, чтобы жить, чтобы предотвратить возвращение смертельных ран или болезней, которыми они страдали до Вознесения. После Вознесения они не могут производить потомство, многие испытывают жажду крови, когда питаются, и часто в процессе убивают смертных.
Он промокнул тряпочкой кожу вокруг раны, вытирая лишнюю жидкость и стараясь не надавливать сильно.
– Атлантианцы не питаются от смертных.
– Без разницы, – бросила я. – Ты в самом деле думаешь, что я в это поверю?