– Зина, а что это за болезнь: не расцепить зубы и стакан гноя?
– Я не знаю, но в горле болезнь была, и во рту, я потом два года натощак каждое утро пила ложку водки с медом, всё-о, всё-ё-о-о-о, Нютачка, больше уже не болела голова.
– Нютачка, они все время едят, сил моих больше нет.
– Согласна, моих тоже. Давайте просто пиццу закажем.
– Вы что?! Целый холодильник еды: плов, суп, компот, сациви, сырники сделала, салат грибной. Не надо пиццу! Дети нормально должны кушать!
– Зина, если вы будете столько готовить, они и будут есть – вкусно же.
– Не знаю, что и делать. Лёва ест-ест и совсем не поправляется. Думаю, надо ему просто мясо много.
– Хорошо, я куплю сегодня.
– Не надо, Нютачка, вы отдыхайте, я сама куплю. А то вы покупаете в магазине просто красивое, а я на рынке лучше куплю хорошее.
Мама всегда говорила, что нам всем не хватает любви… Мама была права. Забавно. Мамы обычно правы. Чтобы у меня было чуть больше любви, я завела собаку, дети назвали ее Чубакка. Сначала Илья был против, но теперь он сам получает от этого белого комочка еще немного любви и для себя.
А у меня иногда совсем опускаются руки. От всего. От усталости. От количества дел. От ответственности. От понимания непосильности и неподъемности собственных планов. От нехватки времени и любви. И собака не помогает…
Помогают люди. Каждую неделю, каждый час, каждый день самые разные люди, сами того не понимая, помогают вставать по утрам и идти на работу, помогают не подавать виду, что я сама сомневаюсь в своих действиях, помогают верить, что все получится.
Надо поклониться многим людям вокруг, потому что из всего этого хаоса, в котором я живу каждую неделю, через годы складывается что-то очень приличное, на что нам всем будет не стыдно оглянуться.
Я вас всех очень люблю, только показать не умею – наверное, потому что я не собака.
У меня теперь вечерами появилась какая-то интересная и непонятная радость. Я прихожу домой и спрашиваю у Лёвика: как дела на работе?
Невероятное ощущение… Спросить у ребенка, что на работе, а не в школе…
Лёвик решил летом поработать. Допустим, причина мне не очень: раз уж мы не покупаем ему PlayStation, он заработает на нее сам. И да, я думаю, что если уж он получит зарплату, то пусть тратит так, как считает правильным.
Но вот то, что из предложенных мест работы (книжный, курьерская служба, фонд «Вера») Лёвка выбрал детскую программу фонда, – вот это приятно.
Каждое утро он уходит в офис, каждый вечер он мне рассказывает что-то, и я удивляюсь его погруженности, интересу, его умению разобраться до мелочей, его порядочности.
– Лёв, как там обстановка?
– Норм.
– А все вовремя приходят на работу?
– Мам!!!
– Мам, в детской программе все очень классные.
– Да? И как, на твой взгляд, Юля справляется с руководством всеми этими барышнями?
– Мам!!!
– Лёв, что это за сумка тут стоит?
– Ой, мам, это отсасыватель детский, очень классный, в виде жирафа. Давай покажу, как устроен! Мне завтра надо его в семью отвезти.
– Ты один поедешь в семью к больному ребенку?
– Мам!!!
– Мам, я сегодня на складе помогал. А почему кому-то нужны салфетки под трахеостому, а кому-то нет? И трубки почему все разные? Диаметр и из чего сделаны?
– Ни фига себе! У меня в Центре паллиативной помощи многих эти вопросы не интересуют. Ты крутой!
– Просто я не понимаю, почему одним пациентам вот такой набор расходки направляют, а другим – вот такой…
– Лёв, а тебе что больше нравится: на складе, с бумажками и договорами, или в фандрайзинге?
– Мне все нравится. Я бы с удовольствием вместо школы этим занимался.
– Ха-ха!
– Не смешно. Мне тут надо нафандрайзить на большую настенную карту страны три тысячи восемьсот рэ. Чтобы на карте отмечать всех подопечных детей.
– И что ты будешь делать? У папы попросишь?
– Мам!!! Я письма в несколько книжных напишу.
– Лучше «ВКонтакте» у себя напиши.
– Мам, давай я лучше в отделе фандрайзинга посоветуюсь.
Люблю его очень…
Всегда теряюсь, когда слышу вопрос: как дела? Ну, как всегда дела: зад в огне, всё бегом, ничего не успеваю, работаю круглосуточно, а в целом – всё окей.
На самом деле жизнь невероятно насыщенная и интересная, очень интенсивная, стресс – давно уже каждодневная норма, но ведь каждый выбирает по себе… Мне нравятся и скорость, и стресс, и объем работы, и быть на связи 24/7, и чувствовать себя полезной – мне все это дико нравится. И да, я иногда ною и плачу, и часто хочу, по-девочковому, чтобы меня обняли и пожалели, сказали бы, что я умница, что все получится или что я имею право все бросить и умотать в деревню.
И я иногда хочу, чтобы не советовали ничего, а просто тихо гладили бы по спине, а я бы всхлипывала и засыпала. Но я знаю, что с утра проснусь и снова буду уже ни фига не принцесса Фиона, а огр Фиона – могучая, страшная и зеленая.
С нетерпением и интересом я жду собственной старости, когда уже не будет этого темпа, когда можно будет только оглядываться назад, спокойно и без нервов оценивать произошедшее и с благодарностью вспоминать: какая невероятная была жизнь, как много было возможностей, какие были на пути люди, какие задачи, планы… Бог даст – оглядываясь назад, можно будет даже увидеть результат…
Сейчас спокойствие и мудрость, которые порой сопутствуют счастливой старости, для меня недосягаемы. А как же хочется… Я суечусь, я мчусь куда-то вечно, я не даю другим сделать полный вдох-выдох и снова принуждаю людей заныривать в глубину. Я часто слышу: береги себя, экономь силы. А зачем? Чтобы что?
Хоспис научил меня видеть, что люди уходят тогда, когда пора… И если нам смерть близкого кажется преждевременной, а в смерти ранней мы видим невероятную несправедливость, то, видимо, оттуда, сверху, обзор лучше, и им там хорошо видно, кого уже пора забирать…
Поэтому я и фигачу как могу, чтобы успеть… А силы на еще один день, а потом еще на один дают люди. Эта работа – помощь тем, кого нельзя вылечить – притягивает каких-то абсолютно гениальных людей. Это все медики, врачи и медсестры, те самые, которые с больными работают, вот ими-то я и «кормлюсь» – каждый день.
Приложилась и отпила от Люси Улицкой, с которой мне повезло провести половину дня и которая рассказывала мне про кривые разноцветные стеклышки, самые ценные свои драгоценности. Почерпнула от двух мам, чьи неизлечимо больные дети лежат в Паллиативном центре в Чертаново, и уж, казалось бы, ну у них-то откуда сила, да еще чтобы делиться, а тем не менее они могут напоить еще дюжину выдохшихся лошадей типа меня.
Брала силы у удивительной, очень скромной и при этом нереально сильной и умной Светы Чупшевой, генерального директора Агентства стратегических инициатив, которая при своей занятости еще как-то умудряется оставаться очень женственной, с такой особой северной русской красотой.
Встречи утром, встречи вечером, перед обходом, после беседы с растерянными родственниками; встречи после совещаний по закупкам и перед совещанием по стройке – все эти встречи выматывают, и все – дают силы. Люди потому что невероятные…
А значит, дела – прекрасно.
Я всегда не любила свой день рождения. Ругалась с мамой, что не хочу отмечать, просила, чтобы она не звала никого. Не знаю почему. Цветы и подарки обожала, конечно, и то, как мама всегда это обставляла: открываешь с утра глаза, а у кровати (как она успевала бесшумно все поставить?!), потрясающе упакованное, лежит именно то, самое долгожданное – кукла из «Лейпцига» с открывающимися глазами, колготки цвета фуксии, эластичные, как-ни-у-кого, джинсы-варёнки (божечки, нищее наше детство!), золотые тоненькие сережки-цепочки, билеты на «Лебединое озеро» в Большой, собрание сочинений Джеймса Хэрриота… И всегда букет тюльпанов с сиренью или пионы с сиренью. Всегда-всегда…
Потом, лет после девятнадцати, я поняла, что день рождения – это мамин день, и я стала отмечать его с родителями и дома: с вареной картошкой и селедкой и со спокойными и долгими разговорами про учебу-работу-мужа-книги-детство-войну-политику, и только так. В Новый год еще можно было уехать куда-то, но в день рождения обязательно к маме – она мне тюльпаны, а я ей – фрезии…
Потом родились свои дети, и то, что день рождения – праздник мамы, стало уж совершенно очевидным. Так что чего уж говорить, теперь, когда нет ни папы, ни мамы, отмечать день рождения совсем неохота. Начинается он всегда за неделю до плохим настроением, подведением итогов, самокопанием и самобичеванием. А утром в этот день теперь всегда слезы – мама не позвонит, папа не зайдет.
Я сегодня грущу, потому что наблюдаю в себе не самые лучшие перемены: я стала очень жесткой и резкой и не вижу возможности повернуть это вспять; я вижу, что ответственность делает меня слишком требовательной к другим и бескомпромиссной; я зачастую не готова выслушивать чьи-либо соображения или возражения, потому что точно знаю, что надо делать, и времени на вежливые разговоры и пошаговое убеждение просто нет. Переключаться на «маму и жену» становится все труднее, так как работа со мной 24/7, и я вижу, как трудно со мной всем дома, я чувствую, что многие близкие люди ужасаются этим переменам, но я не уверена, что нужно возвращать себя прежнюю, потому что вот такая жесткая мымра я точно более эффективна. Грустно.
После смерти мамы я стала совершенно особенным образом относиться к людям, которые проявляют заботу. Ведь когда уже никто не говорит тебе: «Ноги не промокли? Чаю хоть выпей перед выходом. А шарф взяла? Зонтик положи. Ты с ума сошла? Куда ты встаешь? Ты вся больная! Лежи, спи, никто там без тебя не умрет! Ты ела вообще сегодня?» – этого так не хватает…
Но мне повезло. У меня случились в жизни Люся Улицкая и Таня Друбич. И я точно вижу, что им не все равно: спала я или нет, и ела ли, и есть ли еще силы ползти…