Еще в одной палате есть бабушка: она все забывает, потом концентрируется на какой-то одной грустной мысли и все время плачет. Хочу домой. Или не хочу, чтобы меня выписали. Хочу жить или не хочу укол. И я говорю медсестрам: девчонки, ну простой же рецепт, вы вывезите ее в холл, где все время жизнь, не оставляйте ее в палате с этими навязчивыми мыслями. В холле все время движуха, суета, люди, звуки – она и не будет даже успевать плакать. Вывезли. Вроде довольны все – бабушка крутит головой и не плачет. Вот это я понимаю, паллиативная помощь!
А в другую палату привезли пациента, который месяц провел в реанимации. В белых стенах и кафеле, на белом белье, под белой простыней, глядя на белый потолок, среди людей в белых халатах. И тут вдруг к обеду угощают всех арбузом, он смотрит на арбуз долго-долго и так тихо и сипло говорит: «Какой красный…»
И параллельно происходит еще масса всего. Жизнь, где ругаешь сына за то, что он не сделал уроки, а потом вспоминаешьнаших молодых пациентов и затыкаешься. Где радуешься, что будут выходные с мужем в Тбилиси. Где знаешь, что на даче мужики делают новый сарай, и все папины «шурупы-плоскогубцы-гвозди-бечевки-и-это-нельзя-выкидывать-пригодится» будут теперь лежать аккуратно по коробочкам, как он любил.
В одном из хосписов переставили наконец мебель в холле, и всем родственникам будет уютнее. В другой хоспис пришел Костя-клоун[33] и встретил в одной из палат клоуна-пациента. Они говорили тихонько, наверное, про свою клоунскую жизнь, такую непростую, грустную и скрытую от нас почище секретов балетных подмостков. Сегодня клоуна-пациента не стало… И я почему-то уверена, что Костя-клоун очень это все близко воспринял.
И все никак не хватает времени сесть и структурировать эту не поддающуюся контролю жизнь. Ведь если все стройно набросать в блокнот, все по пунктам расписать, если коротенько так все поручения и сроки, если на каждый проект – отдельную страничку, то тогда ведь все успеешь и все получится, да? И будет меньше ошибок просто оттого, что я сделаю список ошибок и буду знать, что нужно исправить.
Илья вырвал меня на три дня из Москвы в Париж. Я страшно не хотела ехать. Причина одна – до фига работы в Москве, потом нагонять… Но вроде на три дня не много, и Париж был в жизни только однажды, галопом, часов за шесть.
Илья тоже был один раз проездом, и у него ужасно неудачная вышла поездка, с плохими воспоминаниями. Вот и я без настроения приехала, в голове его слова про грязь, про мерзкий дождь, про разочарование Эйфелевой башней, про хамство в метро. Нас из аэропорта довез типичный шереметьевский разводила, за сто восемь евро до гостиницы (вместо ожидаемых сорока). А я не расстроилась почему-то, он так убежденно и самозабвенно объяснял, почему надо ехать именно с ним, а остальные все жулики, и мы повелись… А потом он расслабился и явно возил нас кругами, зато в начинающихся сумерках я увидела все знакомые по школьным слайдам и фотографиям виды. И из подсознания вылезает (как у многих «London is the capital of Great Britain»): la place de la Concorde, l’Arc de Triomphe, les Invalides, le Pont-Neuf, les fenetres de ma chambre donnent sur la rue…[34]
И слышится мамин голос: «Нютка, если бы я в жизни повстречала живого француза, я бы за ним пошла на край света, лишь бы говорил… говорил… Нют, ну почитай из учебника стихи какие-нибудь». И сами собой из меня огромными пластами вываливаются стихи Аполлинера, Превера, тексты песен… Илья удивляется.
На бульваре Сен-Жермен я уже прекрасно ориентируюсь, могу экскурсию провести в любую сторону – именно эта часть Парижа была моим экзаменационным билетом. Гостиница – особняк XVII века, потрясающий персонал, как прислуга в «Красном и черном», в спальне кровать с балдахином, и в ведерке со льдом – бутылка. А потолок из старых деревянных балок с металлическими скобами. Напротив – букинистический книжный, и какой-то похожий на престарелого артиста покупатель в красных высоких кроссовках перебирает открытки. Это Латинский квартал (Le Quartier Latin). Моя мечта детства – учиться в Сорбонне, это за углом. Надо дойти поглядеть. Да и погода прекрасная, тепло, после Москвы хочется расстегнуть ворот, приятно снять и сунуть в карман ненужные перчатки и шарф. А Сена и остров Сите вот просто в двухстах метрах, мимо нескольких булочных, brasserie, cafe… Сена удивительно быстрая, бурлит и перекатывается и как-то очень эмоционально себя ведет. Еще чуть вперед от реки, от нашего особняка минут пятнадцать, виден Notre Dame. Но это завтра, а сегодня надо успеть поесть. И конечно, разбегаются глаза. Справа на уличном лотке креветки-мидии-устрицы с лимоном, слева из корзин торчат багеты, рядом ресторан с названием Café de Paris.
Когда мы снова выходим на эту улочку через час, у входа трио играет джаз, а прохожие танцуют очень расслабленно, парами, и те, кто подальше, у перекрестка, тоже пританцовывают, а напротив музыкантов чудный цветочный магазин с разноцветными фрезиями, мамиными любимыми, в витрине. И конечно, я опять ее вспоминаю, как бы ей тут понравилось и как она легко и притягательно для папиных глаз начала бы сейчас пританцовывать ее любимый джаз… и как просто купила бы фрезии, не думая о сдаче и о том, что она тут на три дня всего, а они завянут, и в тысячный уже раз поражаюсь ее умению расслабляться и радоваться мелочам, умению, которое передалось моей сестре Маше и обошло стороной меня.
И конечно, подступают слезы, и через них я вижу, как одна из танцующих барышень подходит к музыкантам и поет:
Как много всего в выходные: в одном городе умирает мужчина без обезболивания, надо помочь – разруливаем; в другом – умирает женщина с тяжелой одышкой, и надо срочно достать концентратор кислорода – достаем, договариваемся (фонд «Вера» – вы уникальные все!); еще нужно одной девушке двадцати лет срочно помочь с обезболиванием, но она категорически не хочет ни скорую, ни в больницу – уговариваем на хоспис на два дня просто подобрать схему, сработали вместе Москва – Рига – Питер; еще узнаю́ за обедом, что у нас умерла коллега, сотрудница фонда «Вера», стыдно, что мало общались – рыдаем, переписываемся, собираемся на похороны. Еще пишу письма по управлению несколькими важными проектами и консультируюсь по важным вопросам с кучей народу сразу, хочу быть уверена, что отправлю всё в понятном и удобоваримом виде. Еще срочно в Питер надо, прямо туда-обратно одним днем; а завтра важная встреча вечером; и Зина просит поругаться на рынке с продавцом, который втюхал Илье гнилой виноград, – ругаюсь.
Неожиданно звонит одна женщина, у нее трое детей и умирает муж. Сорок семь лет, и все друзья говорят ей, что надо отдать его в хоспис, что она не справится, и вот она звонит и спрашивает, можно ли оставить его дома, что будет дальше, и как ему помочь, и к чему можно привлечь детей, потому что у них счастливый брак, и она не хочет его никуда отдавать, и совсем не знает, как купировать судороги… Мы с ней говорим, и я объясняю, что́ может быть впереди. Потом она звонит за консультацией в хоспис. Снова – мне, и мы обе плачем. И она благодарит меня, а я – ее. Мы обе благодарим друг друга за то, что он останется дома до конца.
Потом я смотрю на свои ногти и вижу, что маникюр не доживет до восьмого числа, а восьмого съемка на ТВ, и надо пойти сделать маникюр заново, а сил, времени и желания нет. Миша, засыпая, просит спеть ему «По диким степям Забайкалья», «Последний троллейбус», «Ты неси меня, река» и «Я хочу быть с тобой» «Наутилуса» – я пою всё.
И это все один день, и он не заканчивается, не заканчивается, не заканчивается…
И это жизнь – кажется, именно так это называется.
Все-таки для меня выходные дома утомительнее любого самого длинного рабочего дня.
Выходные дома с детьми – это постоянное ожидание: ну когда я уже сяду и смогу немного поработать в тишине, разгребу почту и накопившиеся бумаги?!
Ответ такой: когда в воскресенье они наконец-то уснут и я, вымотанная и опять забившая на всякие женские радости типа маникюр-педикюр, взлохмаченная и со стиркой под мышкой, сяду на диван перед теликом и посчитаю, глядя на часы, что уже через пять часов вставать на работу.
А любой выходной проходит примерно так:
– Мам, я деньги возьму у тебя в кошельке?
– Да.
– Мам, ты не вставай только, скажи, где у меня сухие ботинки.
– Лёва, надень ветровку, прохладно.
– Я ее сунул в сумку.
– Лёва, вытащи из сумки и надень, холодно.
– Мам, я есть хочу.
– Миша, поспи еще немного. Лёва сейчас уйдет, мы с тобой полежим и потом пойдем завтракать.
– Я не хочу лежать, я хочу есть.
– Ну иди съешь сырок и дай мне еще поспать.
– Мам, ты что, будешь спать, когда я есть хочу?!
– Ладно, встаю, сейчас иду.
– Мам, давай в кино сходим.
– Миша, нет, давай дома в тишине посидим.
– Мам, у тебя телефон звонит.
– Мам, Лёва опять кровать не заправил.
– Ты тоже не заправил, я сейчас везде заправлю.
– Мам, у тебя телефон звонит.
– Миша, давай пойдем мыться и чистить зубы.
– Мам, у тебя в айпаде блямкает.
– Миш, давай быстрее, надо еще зайти в хоспис.
– Мам, я поеду в хоспис на самокате.
– Миша, дождь, не надо на самокате.
– Мам, у тебя опять телефон звонит, я тогда на роликах.
– Миш, давай ты лучше возьмешь уроки.
– Мам, на выходные ничего не задано.
– Мам, я есть хочу.
– Опять?!
– Мам, я расту.
– Я знаю, но готовлю-то и посуду мою я…
– Не ты, а посудомойка.
– Мам, ну сколько можно, ты сказала, только на час зайдешь на работу, пойдем домой, я промок.