– Как промок, ты что, на улице был?
– Нет, мы с волонтерами воду меняли в аквариуме с черепахами.
– Миш, иди руки помой.
– Не пойду, все равно сейчас на улицу.
– Миш, подожди меня внизу.
– Не буду, если я уйду, ты не закончишь.
– Мам, мы есть хотим.
– Лёва, руки! Миша, тапки! Лёва, не цепляй его! Миша, отойди от него!
– А-а-а-а-а!
– Миша, выйди из его комнаты! Идите есть.
– Мам, телефон!
– Миша, кончай злиться, иди есть. Миша, ешь из своей тарелки, у Лёвы то же самое.
– А-а-а-а-а-а!
– Миша, не ори! Лёва, не цепляй его!
– Мам, телефон!
– Лев, убери со стола.
– Ага, сейчас.
– Ясно, не надо, я сама.
– Ну мам!
– Ну Лев!
– Ма-а-а-а-а!
– Боже, Миша, что случилось? Ты чего орешь?
– Мам, давай обнимашки-и-и-и!!!
– Давай, сыночек.
– И я!
– Да-да, я вас очень люблю! Лёва, не надо, мне же тяжело, Миша, слезь с меня! Лёва, не цепляй его.
– А-а-а-а!
– Всё! Разойдитесь по комнатам!
– Мам, телефон!
– Миша! Тапки!
– Я ненавижу того человека, который изобрел тапки!
– А я ненавижу, когда вы без тапок.
– Ты сама без тапок.
– Ну, я люблю без тапок.
– Мы тоже!
– Вам нельзя.
– Почему?
– Не знаю, так положено: дети в тапках, родители без тапок. Лёва! Отойди от него.
– Я только поцеловать.
– Ну, тогда ладно.
– А-а-а-а!
– Не ори!
– Он меня укусил!
– Лёва, иди мыться.
– Я вчера мылся.
– А сегодня наступило сегодня.
– Мам, это только ты моешься два раза в день, а дедушка всегда говорил, что ты у нас самая грязная, раз столько моешься.
– Мама!!! Папа звонит, мы тоже хотим с ним поговорить.
– Да, Илюш. Все хорошо, Илюш. Дети задолбали. Очень люблю и тебя, и детей. Да, знаю, что так нельзя.
– Мам, телефон! Папа, поговори с нами, пока мама в телефоне.
– Мам, я есть хочу.
– А папа что говорил?
– Чтобы мы тебя не мучили.
– А зачем вы мучаете?
– Мы тебя любим.
– Я вас тоже.
– Мам, а мы есть будем?!
– Мам, мне ботинки эти малы совсем.
– Кончай столько есть, потому что тебе все уже мало́.
– Мам, давай завтра на роликах?
– Давай.
– Миш, иди мыться.
– Ты со мной полежишь?
– Да.
– Мам, не ложись с ним, а то ты опять первая уснешь, и он будет ко мне приставать.
– Давайте уже спать.
– А поесть?
– Ну ели же только что!
– Ну бутербродик. А сырок? Сырок же покупали, мам.
– Миш, давай я тебе почитаю.
– Нет, давай в дурака.
– Давай.
– Ура! Раздавай! Мама, ну мама, ну не засыпай, ну давай разочек! Мама, ну крести козыри, ну ма-а-а-а…
– Миш, я не сплю, не сплю, только свет выключи и обними меня, ага.
– Мама-а-а-а-а! Обнима-а-ашки-и-и!
Каждые выходные я заново понимаю, что в будни работаю на износ, потому что в каждую свободную секунду – голову заполняют воспоминания о маме и папе. А значит, глаза заполняют слезы, а сердце – боль. Это пройдет вообще когда-нибудь? Хочу, чтобы они были со мной, но чтобы без боли, это возможно вообще?
Вот обнимаю детей или спрашиваю сама, наконец-то в субботу, дождавшись своей, а не няниной, очереди: «Лев, что в школе? А ты завтрак взял? Поцелуй меня перед выходом, пожалуйста, и мусор забери. Миш, гренки или оладушки?» А в голове только одна мысль: что меня об этом уже никто не спросит никогда… Что мусор я уже никогда не буду выносить по просьбе мамы, что никто не спросит, почему шапку не надела и теперь вот уши замерзли… Что папа никогда не придет в пятницу вечером смотреть «Голос»…
Надо работать – работа занимает голову полностью.
Мы с Ильёй и Лёвой в эти выходные в Казани, точнее, под Казанью, возле Свияжска.
Едем погулять по Свияжску, который расцвел за последние десять лет и полон туристов. Очень красивый город-остров. Город-картинка. Нас водит по Свияжску местная учительница. Она ведет по единственной сквозной улице, полностью отремонтированной, с восстановленными за последние десять лет храмами, фресками, мостовыми. И рассказывает:
«Вот тут была тюрьма. А тут был интернат для детей-инвалидов с надписью над входом “Спасибо нашей Родине за наше счастливое детство”. А вот тут был храм, его взорвали, а с ним вместе погибли сорок местных старух и стариков, которые отказывались уходить от стен. Тут при восстановительных работах были найдены более пяти тысяч скелетов, во всех черепах дырки от пуль… Мы тут поставили камень в память о жертвах ГУЛАГа, и я всегда детям показываю это место… Чтобы помнили… А вот в этом храме была коптильня для рыбы, а в этом – психушка. Жуткое место был наш остров в советское время… Забытое Богом место… Я вот очень счастливая, что все это преображение я застала, что это на моих глазах все выросло… А здесь вот мой папа был заведующим в отделении по уходу за умирающими брошенными стариками, больница для хроников это называлось».
Зачем директору Дома милосердия ехать на работу в выходной день? Не пожар, не трубы прорвало… А ехать надо. Проживающих помирить…
Вот живут у нас две прекрасные пожилые особы. Одна – очень дама с характером, привыкла быть резвой, заводила, много путешествовала, журналистикой занималась, огонь, коня на скаку остановит, на гармошке сыграет и обнимет крепко, до хруста в ребрах. Другая – скромная, ласковая, тихая, готовит вкусно, рецептами делится без всяких секретов, обожает детей.
Жили они у нас, поживали, болели, лежали, поправлялись, поддерживали друг друга – и подружились. Да так сильно сдружились, что открыли друг другу самые тайные тайны. Кого любили, с кем и как жили.
И так оказалось, что любовник у них один был. И всё они думали, где это он пропадает и про кого рассказывает. И вот наконец-то встретились, познакомились соперницы в хосписе. Теперь не разговаривают…
Жизнь – на всю оставшуюся жизнь.
Если в выходные попробовать не работать, то, оказывается, можно многое успеть и даже получить удовольствие. Первый день я спала, потом я наконец-то прочитала все то, что уже несколько месяцев давило мой подоконник у кровати. Помыла полы и унитазы и полила цветы, заказала взамен сломанных новый утюг и сушилку для белья. Потом мы ездили в гости к друзьям на дачу, и там было так тепло и по-семейному, что я снова затосковала по тому прекрасному времени, когда можно было приехать на дачу к родителям: мама накрывала стол и расспрашивала, что на работе и как у нас с Ильёй…
А сегодня я наконец-то провела с Мишкой вдвоем несколько часов. Впервые за долгие месяцы. Несколько часов с сыном – это кайф. Сначала я долго его уговаривала сменить запланированный поход в музей Дарвина на что-то другое. В музее Дарвина мы были примерно двадцать восемь раз, и я совсем туда не хотела. Мишка с трудом уговорился на книжный магазин и кафе, при условии, что поедем на метро. В метро он открывал передо мной дверь и сам оплачивал мне проезд своей карточкой, держал мне место в вагоне.
Простые, обычно недоступные мне радости… В книжном мы с ним разглядывали канцелярку, комиксы, всякие блокнотики, читали куски из «Гарри Поттера» и пили кофе. Накупили кучу всего: от «Бабьего Яра» Анатолия Кузнецова (издание без советских сокращений) для Лёвика (чтобы не забывал корней) до сборника стихов Веры Полозковой для меня. Чтобы читать вечерами и тосковать.
Обратно мы ехали в метро, и я учила его надувать пузыри из баблгама. Вот прямо разрешила ему вытащить жвачку изо рта, распластать ее руками, потом натянуть на язык и выдуть пузырь. (Слава богу, Илья не видел, он бы на развод подал…) Меня тоже где-то в этом возрасте научил друг моей старшей сестры Маши. Он привез из Германии баблгам и поделился опытом.
А потом я разглядывала всех в вагоне. Потрясающие девушки с красивыми распущенными волосами, которые заканчиваются там же, где начинаются ноги.
Молодой парень с такими хренями в ушах, где в центре большая дырка. И я смотрела и пыталась понять, вот он что, каждое утро как-то специально расширяет эту дыру? Как? У него особое приспособление с гайками разных диаметров? Вообще-то мне это даже кажется красивым, но сама процедура ужасает…
Напротив ехала тетка, очень страшная, в каком-то жутком, совершенно не городском лыжном костюме, толстом таком, в шапке, в толстом длинном шарфе и с тяжелым рюкзаком. И у нее все было очень длинное: ноги, и руки, и пальцы, и нос, и губы, и даже разрез глаз очень длинный, и лямки у рюкзака, и какой-то страшно длинный шнур от наушников. Она его вытаскивала-вытаскивала-вытаскивала-выта… – вдруг у нее зазвонил телефон, и она жутким сиплым низким голосом прорычала в него: «Я в метро! Да! В метро, я говорю! Я в метро! Через полчаса! Через тридцать минут, я сказала!!!» А потом только одними губами добавила: «Отвали!»
И мы с Мишкой стали представлять кто там, на том конце провода, звонит и спрашивает, когда она приедет: наркодилер, ее подельник, бандит с пистолетом или старенький дрожащий дедушка, ее отец, с ужасом осознающий, что через полчаса она будет у него на пороге, чудовище, или ее сын, с трепетом считающий минуты до ее возвращения, или ее начальник по работе, везунчик, а? За каждым персонажем целая пьеса…
А теперь мы ходим с Мишкой по квартире, и вдруг, в момент тишины, кто-то из нас как заорет: «Я в метро! Я сказала же, я в метро!»
Праздники, ё-мое! Больницы работают по праздничному расписанию: ни обезболиться в праздники, ни обследование пройти.
У меня в сутки по нескольку раз звонит телефон. О чем же я думаю после очередного такого звонка среди ночи? Как всегда: кто виноват и что делать. Ведь это наши с вами мамы-папы-бабушки-дедушки-дети-мужья-жены стонут от боли. И даже родственники чиновников тоже, и родственники минздравовских работников тоже. А мест в хосписах Москвы действительно на всех не хватает, а тут еще и дети умирают, и у них тоже болит…