Вечно я, подводя итоги ближе к последней декабрьской полночи, ворчу, что прошедший год был сложным, столько всего… Вот новый пусть… И в этом «пусть» с каждым новым годом все меньше силы, потому что ведь очевидно: пришедший год от ушедшего будет отличаться лишь состоянием меня самой. Поэтому пусть я стану хоть чуточку умнее, мудрее, спокойнее, пойму, наконец, что счастья, длинного и долгого счастья, спокойного безмятежного счастья не существует. Существуют лишь мгновения радости, и счастливы те, кто умеет их замечать, ловить, накапливать, как диснеевские вкладыши в детстве, и потом медленно перебирать в тишине своих самых плохих дней, чтобы поскорее оттуда выкарабкаться.
Каждый Новый год и Рождество, хоть вроде всё те же триста шестьдесят пять дней, проносятся мимо все быстрее, каждые следующие 31 декабря и 7 января приходят раньше, чем предыдущие, несделанных дел накапливается все больше, и все меньше времени остается на главное – на тех, кому я по-настоящему дорога, на тех, кому нужна я как я…
Нет времени на то, чтобы просто вместе смотреть кино, вместе болтать, вместе макать черный хлеб в масло от селедки, сидя в прокуренной кухне. Нет времени на поговорить, на обсудить, на вместе почитать перед сном и поделиться прочитанным. Нет времени жить…
В этом «сапсановском» московском темпе я просто уже не знаю, как притормозить и остановиться. Новый год неотвратимо настает снова и снова, в пять минут влезает все больше важного и глобального, а поймать счастливое мгновение в этой логистике переездов со встречи на встречу, в потоке дел, новостей, дедлайнов и совещаний становится просто невозможно.
Как мне заметить, что мои дети растут? Не выросли, а растут? Когда мне успеть прочитать купленные и подаренные книги? Как и куда мне двигаться дальше, если я не успеваю думать? Как принять, что Новый год, еще недавно вмещавший моих маму и папу, и сестру Машку с племянницей Лизой, и нас с Ильёй и детьми, быстро становится из нашего семейного праздника – праздником на четверых, без моих родителей, а дальше совсем уж махоньким – без наших детей: Лёвик уже взрослый, и всего через полчаса после начала нового года он убежал к друзьям… Да, еще всего несколько декабрей-январей, и у детей будет свой собственный семейный Новый год и Рождество, без нас…
Я хочу притормозить и цепляюсь за свой Новый год. Цепляюсь за живую елку, которая должна быть до потолка, и нарядить ее надо с мамой 29 декабря, а разобрать 21 января. И на елке обязательно должны быть вот эти фонарики, и наплевать, что детям нравятся эти дурацкие мигалки, я хочу эти, вот эти, с острыми колючими лампочками, именно эти останавливают время. И я цепляюсь за бархатную красную скатерть. Старую, привезенную еще дедом Васей из поверженной Германии темно-красную скатерть с золотистыми розами. Это моя новогодняя скатерть.
Она всегда, всю мою жизнь лежала на этом столе с 29 декабря по 21 января – это день рождения бабушки Муси, когда в дом снова, впервые в новом году, приходили гости, но тут главной была уже не елка, а бабушка. Потом скатерть надо было свернуть и убрать до следующего года, а елку надо было разобрать и вынести во двор, где стояли уже такие же, как она, облезлые, страшненькие, без иголок сироты, в остатках развевающегося на холодном ветру серебристого дождя. И я цепляюсь за эти бокалы, высокие, тяжелые, хрустальные, неудобные и неустойчивые бокалы для шампанского, те, про которые бабушка говорила: «Вера, детям в эти не наливай, разобьют…» Я цепляюсь за оливье и мандарины, за заворачивание подарков. И каждый год в Новый год эта скатерть, и елка, и бокалы возвращают мне меня, бабушку, маму и папу, возвращают мне другой ход времени. Каждый раз надеюсь удержать в эти три недели с 29 декабря по 21 января побольше тепла из прошлых лет, когда я была маленькой и беззащитной, а за столом, накрытым красной бархатной скатертью с золотыми розами, собирались те, кто составлял мою жизнь и был моей крепостью, а не те, для кого крепостью стала я. Я цепляюсь, но время не замедляется…
Я сижу с планшетом за столом, на котором лежит эта красная скатерть. Этот стол был куплен по случаю мамой в какой-то знаменитой московской мебельной комиссионке – потрясающий стол, раздвижной, сороконожка, уникальный механизм, – кто только за ним не сидел… Этот стол за годы сменил уже много квартир, переезжая вслед за родителями из Теплого Стана в Царицыно, потом на «Кантемировскую», потом уже на «Спортивную», только с папой, без мамы, а потом ко мне уже после папы… На этом столе в разное время торжественно и тихо лежали и прощались с нами бабушка, папа, мама, за этим столом мы их всех не раз поминали. И сегодня снова на нем красная бархатная немецкая скатерть с золотыми розами, и бокалы, всего три, остальные побились без бабушки… и рядом живая елка.
И снова, пусть совсем ненадолго, они останавливают мое время. На какие-то недолгие мгновения, на те самые фантики. Стол, скатерть, бокалы, елка и оливье приносят уверенность в том, что завтра, и послезавтра, и послепослезавтра все можно будет поправить, что вообще ничего непоправимого в жизни нет… и пусть я верю в это лишь несколько мгновений, пока бьют куранты, может, все же я смогу вместе со скатертью передать эту уверенность и силу своим детям…
И все же я не люблю новогодние праздники, я не люблю тяжелое свободное время этих долгих промозглых сытых выходных, как вообще не люблю праздность. Я хочу на работу, потому что там от моих усилий зависит несколько больше, чем за столом, где время прячется под красной скатертью и за его ходом никак не уследить… Хочу на работу, потому что там, в хосписе, время растягивается, как будто все люди там, и я тоже, накрыты этой скатертью.
В хосписе почему-то всегда есть время на людей. Время на многих и многих счастливых и несчастливых (не несчастных, а несчастливых, это разное), на уходящих и остающихся, для которых хоспис стал лодкой или мостом, не знаю… Хоспис соединяет тех, кому не хватило времени и кому оно так отчаянно нужно, чтобы долюбить… Да, нас всех мало любят, нам всем не хватает теплоты и понимания, главное – не хватает прощения. Возможно, многим и прощать-то нечего, но, как правило, именно те, кому нечего, как раз больше других в прощении и нуждаются…
Именно в хосписе, когда перестаешь бежать и даешь себе время любить, жалеть и прощать, именно тут становится так важна и так заметна каждая мелочь. Именно тут понимаешь, что счастье – из мелочей. Из цветного белья, из вовремя закрытой или открытой двери, из правильного света лампы на тумбочке. Счастье в руке с вовремя протянутой зажигалкой и в том, что можно покурить вместе. Счастье вспоминать самые лучшие моменты и шептать их на ухо маме, даже если думаешь, что она уже не слышит. Счастье в том, что стало не больно, настолько не больно, что даже можно ответить на рукопожатие.
Тут, в хосписе, время останавливается и счастье приходит и остается с тобой долго-долго, если помылся первый раз за несколько недель, а то и месяцев, и чувствовал на голове, животе, на бедрах теплые струи душа. Тут каждый день – Рождество, а Новый год – такой же настоящий и честный, какой бывает только в детстве. Тут у людей уходит все наносное, и понимать и любить становится проще. Тут проще сказать, чем утаить. Проще попросить, чем терпеть и молчать. Тут не стыдно. Тут интуитивно понимаешь, что с одним пациентом надо вместе испытывать неловкость, если помогаешь ему сходить в туалет, а с другим нужно вместе поржать, когда вытираешь ему попу. Наверное, все это потому, что тут люди не прячут больше себя настоящих.
Именно здесь, на хосписной койке, нас наконец-то принимают полностью, такими, какие мы есть, со всеми нашими ошибками, сомнительными достижениями, с несовершенством наших дел и тел и с совершенством душ, всегда страдающих… И может быть, именно здесь мы все-таки почувствуем, что нас любят, и любили всегда, и наконец-то мы за все прощены, скопом, авансом, без суда и следствия, просто потому, что этого всем так хочется… Как бывало в детстве в Новый год, как бывает после причастия… Хоспис – это всегда про любовь, а значит – про прощение. Себя и других. И тех, кто уходит, и еще важнее – тех, кто остается.
Я провела этот Новый год в селе Поречье со всей семьей, в нашем новом благотворительном Доме милосердия под Ярославлем. Мы накрыли стол, пациентов помыли, одели и вывезли в большую комнату, где стоит пушистая елка, где теплая изразцовая печь, налили шампанское, сделали бутерброды с икрой. Алеша с Настей, сотрудники Дома милосердия, заранее упаковали подарки.
Наша собака Чубакка работала терапевтом, носилась и вызывала у кого улыбку, а у кого слезы умиления и массу воспоминаний о своих давних псах разных мастей и судеб. Мишка мой раздавал подарки, был Дедом Морозом. А потом мы запускали фейерверк.
Я боялась за сохранность колокольни, но вышло круто!
Это был настоящий теплый семейный вечер, потому что мы про жизнь на всю оставшуюся жизнь, потому что каждый Новый год должен быть счастливым, особенно последний…
Не люблю подводить итоги года, потому что каждый заканчивается неутешительным выводом: год был непростой. И каждый год вечно все желают, чтобы следующий был попроще. А проще не бывает… Каждый следующий тем сложнее, чем больше мы ждем от себя, и от других, и от года в целом.
Когда мне было лет тринадцать, я спросила папу, в чем смысл жизни. Я ждала исчерпывающего и ясного ответа: папа всегда все говорил правильно, и это был вопрос, о котором он не мог не задумываться. И папа почему-то ответил: смысл в том, чтобы просто жить, просыпаться каждое утро и жить…
Мне было обидно: он что, считает, что я маленькая еще? Что я честного, серьезного ответа не пойму?
И чем больше проходит лет, чем старше я становлюсь, чем труднее все проходящие годы, чем больше в них потерь и чем меньше надежд возлагаешь на год грядущий, тем лучше я понимаю, что папа, конечно, был прав, надо просто жить, каждый день, каждый месяц и каждый год.