С еще одной попыткой предложить помощь я решила приехать к ней домой. Мы же тут в хосписе очень хорошо понимаем, что такое умирать от рака с метастазами в легких. Напрашивалась я довольно долго. Просто в гости, на часок. Привезла цветы, сладости к чаю. Она уже была прозрачная, совсем прозрачная, не могла есть, с трудом сидела. У нее уже были сильные боли, но нас ждал накрытый стол. Никакой спальни и пижамы. Все как положено. Воспитание.
Мы столько раз в хосписе проговаривали вопросы смерти. На ходу, между звонками и чаем для гостей. Особенно когда грянул ковид, а она продолжала ездить на метро. Говорила: «Нюточка, может быть, я сама решу? Может, от ковида как-то спокойнее умирать, чем от рака?»
Она была одним из тех сотрудников, кто отказался уходить на удаленку и самоизолироваться. Последние пару месяцев она все время мне что-то приносила: браслет, который я ей сама когда-то дарила, бусы мамины янтарные, которые мама ей привезла из Литвы, чтобы от щитовидки помогали. Все подаренное мне возвращала. Потом подарила мне картину, которую нарисовала сама, – синюю с зеленым, трава и небо, на память. Она так методично, вдумчиво прощалась.
Дома, у нее в гостях мы наконец откровенно проговорили, как она хочет уйти. Не в хосписе, а дома, в своей постели. В хосписе же работа: туфли, костюм. Отказалась даже от индивидуального поста с той медсестрой, которую сама выберет. Все-таки она заслужила любой вип-сервис. Не захотела выбирать: «Нюточка, вы смеетесь, у нас все медсестры прекрасные. Кого пришлете – того и пришлете. Разве можно из них выбрать?» Другого ответа быть и не могло. Лояльность. Преданность. Воспитание.
Анна Серафимовна захотела, чтобы ей прислали хосписного священника отца Христофора для соборования и причастия. Сказала, что хочет быть похороненной, а не кремированной.
Уходя, я ей сказала: «Знаете, Анна Серафимовна, а вы не будете долго лежать. Вы вообще не сляжете, просто не сможете. Это не ваша смерть».
Так и случилось. Она не слегла, не захотела. Ее стержень, ее воспитание и прямая спина не позволили ей слечь.
Мне кажется, что когда Анна Серафимовна была маленькой девочкой, она всегда ходила в белых гольфах и никогда не пачкалась. И подзатыльников от мамы не получала. Очень правильным была ребенком и правильным выросла человеком.
И в ее болезни и смерти тоже все случилось как-то очень правильно. Тяжело, но правильно. За исключением одного – приходишь теперь в Первый московский хоспис, поднимаешься на второй этаж по центральной лестнице, поворачиваешь налево в первую дверь, а Анны Серафимовны больше нет. Это неправильно. Может быть, отошла куда-то? Или обедает. Когда вернется? Не знаете? Нам тут распечатать, подписать у директора и печать поставить…
9 декабря 2021 года
Сегодня ночью умерла Алёна Мешкова[49]. Алёнка. Умерла – какое дурацкое сухое слово про такого теплого и лучезарного человека…
Алёна заболела четыре года назад. Она с первого дня знала, что вылечить ее не получится, но общественники же не сдаются… Алёна лечилась и жила полной жизнью. Лечилась и ездила на море, лечилась и работала, лечилась и боролась с нами за «открытую реанимацию», лечилась и моталась по любимым подругам, лечилась и собирала деньги на детей с раком мозга, лечилась и приглашала нас всех в театр, лечилась и душой болела за порядки и регламенты фонда «Круг добра», снова лечилась и писала рабочие эсэмэски в сотни чатов, лечилась и искала директора в Благотворительный фонд Константина Хабенского себе на смену, такого, «чтобы и в теме, и потрындеть мог, и табличку нарисовать», лечилась и спрашивала, как у нас всех дела, лечилась и хохотала, красиво запрокидывая назад голову и смешно морща свой красивый носик, лечилась и влюбляла в себя врачей, лечилась и успевала забежать в гости, передать лот от Хабенского для благотворительного аукциона фонда «Перспективы», лечилась и ничего не забывала, даже поздравить меня с днем рождения сына.
Алёна приехала в хоспис несколько недель назад и продолжила жить. Собирала в палате совещания Правления фонда Хабенского, проводила зумы, слабея, выползала на улицу и кайфовала от погоды, ржала над анекдотами, плакала над тем, что мало успела, грустила, что предстоит расставаться, пела вечерами по зуму с Катькой Гордеевой, ждала приезда подруги, просила хотя бы немного пососать маленькую пельмешку со сметанкой и тартар из тунца, организовала «передачу власти» в фонде, раздавала подарки медсестрам, проговорила с врачом все свои пожелания на конец жизни, переселила хосписных попугаев с противными голосами подальше от пациентских палат (не уверена, что стоит возвращать их назад), ни на минуту не расставалась с подругами.
Как человек живет, так он и умирает. Алёна ушла, окруженная любовью своих потрясающих друзей, рядом с ней до конца был старший брат, наша медсестра держала ее за руку. Алёна спала. Она ушла без боли, без страха, без суеты. Нет, она не смирилась и не сдалась. Она просто невероятно достойно и мужественно приняла неизбежное. Ее чувство юмора не позволило ей унывать, а ее жизнелюбие и уважение к каждому из нас, остающихся, не позволяло ей жаловаться, чтобы у нас не осталось чувства вины.
Потому что как человек живет, так он и умирает.
Сегодня в хоспис госпитализировали мамину давнюю-давнюю подругу. Они подружились еще в 1970 году, а то и раньше. Я смотрю на нее – а вспоминаю маму.
Сколько всего нам остается от любимых людей… Остаются воспоминания о них, остаются их друзья, остаются их вещи, записи, остаются любимые рецепты, от кого-то остается, доставшись по наследству, голос, смех, от кого-то привычки или осанка, кто-то научил вывязывать пятку на носке, кто-то штопать, кто-то водить машину…
Живем, взрослеем и обрастаем благодарностью к тем, кого уже нет. До чего ни дотронусь, о чем ни подумаю, – всюду ушедшие любимые люди.
Делаю перестановки и двигаю мебель – вспоминаю тетю Лилю.
Смотрю на пчел летом, накрываю на стол, ем шарлотку, пью медовуху – вспоминаю Марину Золотухину.
Беру в руки швабру, чувствую запах свежих огурцов – это каждый раз память о Маше Ливинской.
Серьги, любые – это всегда воспоминания о Бэлле Борисовне.
Нитки, коробка с катушками и пуговицами, ножницы, мелок в коробке – это бабушка.
Пластинки, записи в дневнике, трубку кто-то при мне закурил – папой запахло.
Грибы собирать, чистить, есть, готовить – мама.
Походы, рыбалка, шалаши – Димка Патрушев.
Хохот – Серёга… какой был хохот…
Духи мои любимые – это Алёна Мешкова подарила. Навсегда мой запах. Его уже все знают как мой… а он Алёнин.
Пушкин – мама и ее обожание «Онегина» и неумение запомнить более пары строк подряд…
Покупаю кому-то детские вещи – всегда вспоминаю Лизу Глинку, которая подарила мне гору вещей на рождение Лёвика.
Дальнее путешествие, горячий спор – Саша Романов.
Книги на английском, ГУЛАГ – Вера Ивановна Прохорова.
Математика – дядя Серёжа Травкин.
Цветы в горшках – Эсфирь Соломоновна, соседка.
Яйца крашеные на Пасху – тетя Лиза, соседка.
Шопский салат и пироги с капустой, осетрина, бульон – снова мама.
Шарф когда завязываю – всегда, каждый раз вспоминаю маму. Любой шарф.
Оладушки – бабушка.
Драники – папа.
Поправить картину, которая висит криво, – тоже папа.
Пареные яблоки – баба Маня, моя няня.
Новогодняя скатерть – бабушка.
Гладить и правильно складывать мужские рубашки – мама.
Каша из русской печки, георгины в саду – Анастасия Андреевна Дёмина.
Фраза «Никому не нужна ваша правда» – Юлик Крелин.
Кофта черная вязаная от всех холодов – Зоя Крахмальникова.
Держать все книжки с автографами на отдельной полке – папа.
Бабочки – всегда тетя Надя, хоть живые, хоть брошкой, хоть на обоях…
Слово «хавать»: «Нюточка, хавать будешь?» – дядя Боря Мишкин.
Цирк – всегда и только дедушка Лёня…
Маалокс сладенький от желудка – тоже дедушка Лёня… Не жадничал, всегда давал мне попробовать.
Жемчужные бусы – тетя Света Карабчиевская.
Война, песня про «Катюшу» – дедушка Лёня.
Холокост, фильм «Красотка», заповеди хосписа – Виктор Зорза. Ага, представляете, на фильм «Красотка» он сказал «not my cup of tea»…
Любой день рождения, чей угодно, – дядя Юра Левитанский, он не забывал ни один день рождения, а я забываю все.
Как костер надо разжечь – так сразу баб-Маня Антонычева в голове. Мы у нее всегда дрова для костра тырили…
В бане моюсь – дядя Жора.
Охотничьи рассказы – дядя Коля Сапенков.
Молоко парное – тетя Нина, через дорогу дом.
Если дети что-то врут – всегда вспоминаю, как мама цитировала «Денискины рассказы», «тайное всегда становится явным».
Сны разгадывать – бабушка научила.
Цветы, любые цветы – всегда мама.
Сколько же уже вокруг меня любимых мертвых… не хочу больше.
В хосписе сейчас мамина подруга, и я уже знаю, чем буду ее вспоминать…
Глава 3Человек в центре
Быть рядом с близким, когда ему плохо
Я всегда знала, как это важно – быть рядом с близким, когда ему плохо.
Я знала это по рассказам мамы, которая всю жизнь считала главным человеком в больнице нянечку. Именно нянечка поднимала больную, тощенькую, ослабленную туберкулезом Верочку и подносила ее на руках к запотевшему окну. Показывала что там внизу, на улице, под серым вильнюсским дождем стоит ее мама Маруся, смотрит на окошки, видит бритую Верочкину голову, машет рукой и улыбается сквозь слезы. Марусины заплаканные любящие глаза дали маме силы выжить.
Я знала это, потому что когда в одиннадцать лет я приходила в себя после первого в жизни наркоза, мне было так страшно, что я отказывалась открывать глаза. И только когда врачи пустили к упрямой девочке маму, и только когда мама взяла меня за руку, а я по очертаниям ее обручального кольца убедилась, что это именно она, я согласилась вернуться в сознание.