Надо оставлять деньги регионов регионам – на социальное развитие. Суверенитет региона не может быть полноценным при такой зависимости от федерального министерства – изменение штатного расписания больницы надо с федеральным Минфином согласовывать!
Если требуешь уменьшения смертности и роста продолжительности жизни, при этом навязывая регионам универсальные решения, не учитывающие их специфику, или приходя в ужас от тех редких региональных министров, которые проявляют самостоятельность и смелость в принятии административных решений (не дай бог спровоцируют социальную нестабильность!), то не стоит удивляться лживой статистике. Она – отражение поручений и ожиданий и усыпление бдительности власти. Ведь больше денег дают не тому, у кого лучше реальный результат, а тому, кто быстрее отчитался и раньше других потратил предыдущую порцию. Построил, отремонтировал, сфотографировал, предъявил результат: фонтан, окна пластиковые, новый газон.
Но результат в другом. Вложенные деньги и отремонтированные метры – это все равно, как сказала бы мама, что коню педали. И нет, я сама не знаю, как измерить качество помощи. Но я знаю, как мерить нельзя. Это уже неплохо… Наверное, можно только людьми, своевременная помощь которым изменила качество их жизни, вернула им возможности, утраченные в силу возраста или болезни. Благодарными родственниками можно мерить. Молодежью, без самопожертвования оставшейся жить там, где стареют родители. Ростом жалоб на хамство и низкое качество помощи. Ибо именно рост (а не сокращение) жалоб свидетельствует, что люди знают о своих правах и о том, на какую помощь могут рассчитывать.
Ох, божечки. Это, видимо, баба Нюта отдохнула лишнего, и боевой дух вернулся…
Я еду из отпуска в поезде «Арктика» в чистеньком купе из Кандалакши в Питер. В Кандалакше я погрузилась в вагон около двух часов ночи после нескольких часов пути и полуторачасового ожидания поезда на станции в минус двадцать девять. Утром в дверь стучит проводница. Доброжелательно и вежливо спрашивает, что мне принести: чай или кофе. Я разлепляю глаза: на соседней полке мой приоткрытый чемодан с торчащими оттуда феном, проводами, планшетом, выбором шерстяных носков, термобелья, шарфов и нескольких тепленьких ночных рубашек, рядом на полу аккуратно поставленные зеленые угги с лужицей стаявшего снега под ними.
Надо сказать, что спросонья в глазах у меня всегда двоится, и первые десять минут мне проще смотреть на мир одним глазом. И еще волосы у меня короткие, и поэтому по утрам они стоят дыбом. Всегда. Равномерным кругом по всей башке.
Я стараюсь одной рукой плавно водить над чемоданом, как бы делая его содержимое незаметным для посторонних, другой рукой приглаживаю торчащие волосы. Смотрю на проводницу одним глазом и тоже вежливо отвечаю:
– Простите мне мой такой неприбранный вид. Мне чаю с лимоном, но попозже, и воду без газа.
Проводница с накрашенными глазами, в фартучке и в чем-то вроде кокошника, закрепленного на высокой прическе, успокаивает меня, мило махнув рукой:
– Да ну что вы, не переживайте! Я по утрам тоже такая, даже еще страшнее!
Возвращение к чтению
Когда-то очень давно, лет тридцать назад, мои летние никитинские каникулы совпали на несколько дней с маминым отпуском. Она в пять утра вскакивала и убегала за малиной или земляникой, одна. Я просыпалась – а ее нет. И я ждала-ждала… Или она сидела в дачном кресле, передвигая его каждые пятнадцать-двадцать минут из тени в солнце, и читала. Читала, читала, читала все время, прерывалась только еды нам приготовить.
Я говорю: «Мам, ну сколько можно!» А она вдруг ответила: «Нют, а ты не заметила, что я несколько лет ничего не читала, что я сейчас впервые с книгой года за три?»
Хм, действительно. Я запомнила это свое ощущение честного воспоминания. «А почему?» Мама ответила странно: «Не знаю, знаю только, что после смерти бабушки сил на художественную литературу у меня не было. А вот сейчас снова наконец-то смогла взяться». Я точно помню, что она перечитывала тогда «Иосиф и его братья».
Так вот. Я уже много лет, думаю, лет десять, ничего не читала. То есть я постоянно читала соцсети, газеты, прочитала целую библиотеку профессиональной литературы, но настоящих книг я не читала. Иногда, редко-редко, когда выходили книжки у друзей, я читала их. Но не по правде. Я их читала как бы глазами и ртом. Чтобы потом не стыдно было сказать: прочитала, конечно! А вот головой и сердцем – не читала. За эти годы посещения любимого книжного магазина на Тверской превратились в постыдную череду угрызений совести.
Недавно мой старший сын разглядывал книги в спальне и говорит: «Мама, а ты художественную литературу читаешь вообще?» Господи, как же мне было приятно ему ответить: «Знаешь, Лёвик, да, я снова начала читать».
Я снова начала читать после летнего отдыха, после китов и Шантарских островов. Сначала осторожно перечитала то, что было уже «прочитано глазами». «Лестницу Якова», «Ложится мгла на старые ступени», «Время колоть лед». Понравилось все. Но работа затянула меня и снова переключила на статьи и новости.
Потом подруга Вика велела послушать «Все свободны» Михаила Зыгаря, хотя бы аудиокнигу. Ненавижу аудиокниги. Ненавижу. Я люблю, чтобы проникало в голову и в сердце через глаза и перелистывание страниц. Но когда читать?! Но раз Вика велела, я стала слушать Зыгаря в ванной, под душем. Зыгарь понравился. Он вернул мне кучу воспоминаний – о родителях, о моем взрослении… и всплыла в голове вот эта мама, жадно читающая Томаса Манна после трехлетнего перерыва.
Впереди у меня снова был отдых. В этот раз без китов, но тоже в безлюдной тишине, в Карелии. Я скачала кучу книжек. Думала, послушаю. Там же тоже в душе мыться буду, вот и включу.
Душа там удобного не было. Была баня. В бане слушать как-то не очень… Гуляя – тоже просто хотелось разглядывать тишину. Слушать лежа перед сном – странно. Это же такой алгоритм, знаете: лег – взял книгу – включил лампу – почитал – закрыл и убрал книгу – выключил лампу – уснул. Где тут аудио? Но в скачанном приложении оказалось можно и читать, и слушать. И я с осторожностью начала читать с телефона, без сухих страниц под пальцами.
Кажется, я могу сказать теперь: Лёвик, я возвращаюсь. Я начала читать художественную литературу. Снова. Впервые после смерти родителей. Я прочитала прекрасную «Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения», прочитала накопившегося за годы Акунина, прочитала «Народ избранный» и, конечно, «Чуму». Прочитала постпоттеровские детективы Джоан Роулинг. Часть даже на английском, возрождаясь. Зависла и жила две недели в мире Зулейхи, которая открывала глаза. Сейчас я читаю непрочитанную Светлану Алексиевич.
И хотя, как известно, «лета к суровой прозе клонят», я только-только начинаю любить и чувствовать стихи. С удовольствием прочитала для новогоднего капустника в Мишкиной школе (у них это почему-то называется «морковник») «Рождественский романс» Бродского…
Нет, я не потеряла десять лет. Я их накопила. И я очень рада вернуться. Возвращаться.
Время, когда я одна
Я не умею и не люблю быть одна. Ну то есть я вроде очень все сама умею, но как-то вот вечно кто-то нужен рядом. То телефон подать, то чаю намутить, то мусор вынести, то штору подержать, когда я ее за карниз цепляю, то файлик распечатать. Я вечно нахожу, чем напрячь людей рядом. Даже если вполне все могу сама… Ну просто не могу людей без дела оставить, видимо. Мама смеялась: пионервожатая, иди отсюда, оставь нас в покое.
Но в последние пару лет у меня физическая потребность в одиночестве. Мне просто необходимо иногда побыть одной. Я хочу находиться в помещении, где мало предметов, светлые стены, где нет людей, где тихо-тихо, как в советской больнице в отделении физиотерапии после 16:00. Где никто даже за дверью меня не дожидается.
Как ни странно, это практически недостижимая роскошь. Я даже в ду́ше с телефоном, потому что надо быть на связи. То начальство, то пациенты. Выходных нет, а если и есть – то лучший выходной тот, когда успеваешь сделать побольше из того, что было отложено «на выходные».
Я каждый день вижу очень много новых людей, и при том, как плохо я запоминаю лица, мне всегда кажется, что если кто-то здоровается или просто улыбается, то я должна обязательно знать, кто это, как зовут, вспомнить, где встречались, и главное – что я обещала сделать и, видимо, не сделала, раз не вспоминается. Жуткое чувство. Просьбы-то ко мне у людей в основном действительно не по радостному поводу…
Короче говоря, я в последнее время стала бояться любых дополнительных выходов в люди, когда это не по работе и можно избежать. Ни в кино, ни по магазинам, ни в гости – не хочу. Под подушку хочу, лицом в матрас. Заныкаться где-то, где нет ни души. Только вот где? Это прям уже патология, думаю. Как живут публичные, действительно всеми узнаваемые люди – я не знаю.
Время, когда я одна, – это дар. Можно подумать, почитать, написать что-то – мне всегда для этого нужна была тишина. В одиночестве можно не думать, как выглядишь. Можно будущее поконструировать – мечтать важно, без этого не построить ничего. Можно поничегонеделать. Можно пылесосить в наушниках, в которых орет Сурганова, и подпевать без стеснения, в голос. Короче, мне нужно время на такое вот сумасшедшее и такое простое свое собственное одиночество. Когда некого просить сделать чайку, и это счастье. Сама сделаю. И при этом так страшно это одиночество заполучить… А вдруг оно будет не на денек, а навсегда… до конца… так что за руку некого будет держать…
Но вот вчера у меня было несколько часов – одиночество part time. Одна любимейшая моя писательница, которую Бог наградил умением любить многих и без условий и видеть насквозь, дала мне ключи от своей загородной квартирки в Красновидово. Там такой замшелый кусочек приятного законсервированного Советского Союза. Квартиры от Союза писателей для тех, кто заслужил пыжиковые шапки. С синими елками на въезде. Там, естественно, даже не работает телефон, совсем. Не ловит сеть. И там нет интернета. Ну а как? Зато там прямо за окном журчит ручеек какой-то, его не разглядеть сквозь листву, но слышно, как вода бежит. Звук тишины. Там на балконе в скворечнике – птенцы. А из-под крана вода такая, как была в детстве в провинциальных гостиницах, когда с классом ездили. С запахом сероводорода. От нее волосы потом жесткие. Там я никого, ни одного человека не знаю, и никто не знает меня. Там никто от меня ничего не ждет. Это счастье. Там даже соседей нет.