— Не-ет, врешь, не уйде-ешь! — снова послышался в наушниках голос Назаренко. — Я тебя... — Но вдруг со злостью крикнул: — Все, братцы, отвоевались! Башню заклинило! И по вертикали пушка не идет.
Помолчал. И уже другим, жестким голосом приказал:
— Всем забрать личное оружие, гранаты и — из танка! Стрелку-радисту снять курсовой пулемет! Присоединяемся к группе Захарченко...
Когда покидали танк, неподалеку грохнул мощный взрыв. Это взорвалась (огонь, видимо, дошел до боеукладки) так и не успевшая сползти в лощину «пантера».
— Ага, все-таки доползалась, — удовлетворенно сказал, посмотрев в ее сторону, Назаренко. — А теперь, братцы, давайте постигать пехотную науку. За мной! — И первым ходко зашагал по сельскому проулку, сторонясь горящих домов.
Петр шел следом за ним, то и дело оглядывался на оставшуюся у полуразрушенного каменного фундамента тридцатьчетверку, прощался с машиной. Ведь столько боев она служила экипажу верой и правдой! Сколько много трудных километров фронтовых дорог намотали на себя ее надежные гусеницы! И вот теперь...
Представил, как, возможно, уже через час в ней буду хозяйничать гитлеровцы. Как под гогот солдатни в ненавистных мундирах какой-нибудь крестастый «тигр» вытащит ее на тросе из окопа. И как потянет за собой. В плен...
И не выдержал. Остановился, каким-то не своим голосом произнес:
— Командир! Разреши мне остаться! Честное слово, не могу! Будто живого товарища на произвол судьбы оставляю. Разреши!..
Старший лейтенант пристально посмотрел в глаза своему механику-водителю, видимо, прочитал в них такую нестерпимую душевную боль, что даже смешался, крутанул лобастой головой, сказал глухо:
— Хорошо, возвращайся. Хотя... погоди-ка. — И — стрелку-радисту: — Ляхов, передайте Трайнину пулемет и коробки с лентами. Мало ли чего... — Хлопнул Петра по плечу. — Давай, охраняй нашу любушку. А я, как малость стихнет, проведаю тебя...
Вновь оказавшись в танке, Трайнин первым делом надежно задраил все люки. Установил на место курсовой пулемет, заправил в него ленту. И лишь после этого, усевшись на командирское сиденье, огляделся через смотровые щели...
Бой уже шел на спад. Метрах в шестистах впереди пылали, а то и просто стояли, безвольно уронив хоботы своих пушек, фашистские «тигры» и «пантеры». Петр насчитал шесть подбитых машин. Остальные, уцелевшие, тоже отползли подальше от сельской окраины и теперь издали вели вялый, скорее отвлекающий огонь. Меж чадящих машин группами и в одиночку перебегали вражеские автоматчики, прячась за броню от минных разрывов.
И вдруг... Петр даже изумленно и тревожно охнул, заметив метрах в двадцати, за развалинами полусгоревшей бани, рогатые вражеские каски. Вот это номер! Неужели гитлеровцы нацелились на его танк? Или просто эта группа думает просочиться в село?
Мысли еще метались, а Петр уже действовал. Соскользнул с командирского сиденья, быстро пробрался к курсовому пулемету, держа палец на спуске, выжидал.
Гитлеровцы пошли. Настороженно озираясь, цепочкой кинулись... нет, не к танку, его они, видимо, считали уже безопасной стальной коробкой, а в направлении крайних домов. И тут из танка по ним длинной очередью ударил пулемет.
Из всей группы назад ушло двое или трое фашистов. Спасла их подбитая «пантера». Враги скрылись в дыму, а потом уползли за броню.
Отогнав гитлеровцев, Петр снова вернулся в боевое отделение. Попробовал маховик поворота башни. Безрезультатно. Башню заклинило намертво. Подергал подъемный механизм орудия и ему удалось поднять его сантиметра на два. Присмотрелся. Достал кувалду, зубило. Через минуту работы орудие стало свободно перемещаться по вертикали. И это уже хорошо.
Вовремя он управился! Гитлеровцы, видимо, решили разделаться с неподвижным, но мешавшим им танком, выкатили па прямую наводку противотанковое орудие. Да не рассчитали: выкатили как раз по фронту. Петр Трайнин, ни разу до этого не заглядывавший в прицел орудия, навел точно: угольник — в центр цели. Нажал на педаль спуска (снаряд-то, он знал, был уже в казеннике), и вражеская пушка, подброшенная разрывом, завалилась на бок. Надо же, попал!
Наступило утро 8 октября. За три дня беспрерывных боев фашисты выдохлись, отошли на исходные позиции. И просчитались. В ночь на 8 октября на плацдарм в районе Страхолесья переправились главные силы 77-го стрелкового и 1-го гвардейского кавалерийского корпусов.
И не только переправились, но сразу же выбили противника из ряда населенных пунктов, почти вдвое расширив по фронту удерживаемый плацдарм.
Вслед за этими соединениями вступила в бой и 150-я отдельная танковая бригада. Благодаря неимоверным усилиям ремонтников в строй было поставлено семнадцать танков. Отремонтировали и тридцатьчетверку старшего лейтенанта Назаренко.
А затем был бой за Горностайполь. Фашистов из села выбили довольно легко: успех решили и уменье и превосходство в силах.
Этим и закончились бои, о которых в сводке Совинформбюро за 8 октября было сказано предельно кратко: «В полосе среднего течения Днепра наши войска продолжали вести бои по расширению плацдармов на правом берегу реки в прежних районах...»
В прежних районах... Для Петра Трайнина за этими скупыми строчками таилось очень многое! За ними была героическая гибель капитанов Резцова и Черновола, лейтенантов Ткача, Паплина, Калачева и Эренбурга, младших лейтенантов Черненко, Батырова и Ежкова. Но с особой болью он переживал гибель механиков-водителей старшин Абдурашидова и Гудкова. Ведь еще вчера они вместе обсуждали свои дела, а сегодня...
Особенно тяжело переживал он гибель старшины Гудкова. По рассказам очевидцев Петр знал, что во время боя старшина был тяжело ранен. А когда механик-водитель еле выбрался из танка, его окружили фашисты, и тогда он, собрав последние силы, подорвал гранатой врагов и себя.
Знал Трайнин и другое. Когда в бою одному из наших легких танков перебило снарядом гусеницу, к нему на помощь тут же пришел экипаж лейтенанта Подобного. Расстреляв из пулемета гитлеровцев, окруживших неподвижную машину, он, взяв на буксир Т-70, вытащил его из зоны огня. В дальнейшем, действуя точно также, экипаж лейтенанта Подобного отбуксировал с поля боя еще две подбитых тридцатьчетверки, попутно раздавив гусеницами вражеское орудие и несколько пулеметных гнезд противника!
Отличился и экипаж легкого танка под командованием лейтенанта Кватанидзе. Он смело вступил в неравную схватку с фашистской «пантерой», сумел поджечь ее, а когда кончились боеприпасы, гусеницами своего танка вывел из строя четыре вражеских орудия, смял два пулеметных гнезда.
Когда у тридцатьчетверки старшего лейтенанта Назаренко перебило снарядом гусеницу, лейтенант Фурашев, огнем и лобовой броней защищал экипаж до тех пор, пока танкисты не устранили повреждение.
Подвиги... О смелости и отваге его боевых товарищей Петр Трайнин услышал в эти дни немало.
Капитан Захарченко, командуя спешенными экипажами, совершил умелый маневр и уничтожил группу гитлеровцев, вчетверо превышавших по численности его подразделение. А затем, приняв непосредственное командование над подоспевшими к нему артиллеристами лейтенанта Палия, подбил три вражеских «тигра» и пять «пантер»!
В этом бою отличился наводчик ефрейтор Артеменко. Когда расчет орудия вышел из строя, он один сжег два фашистских танка, гранатами уничтожил несколько вражеских солдат и офицеров!
Петр Трайнин восхищался подвигами других. А свои дела он вряд ли решился бы назвать подвигом. Ну прошел тот чертов мост. Повезло. Раздавил минометную батарею и два противотанковых орудия противника — опять повезло, что опередил врага. Умело маневрировал на поле боя, давая возможность старшему лейтенанту Назаренко сжечь только в одной атаке четыре фашистских танка. Совершил подвиги? Ничуть! Просто выполнял тяжелую солдатскую работу.
17 октября 1943 года в бригаду пришло известие о том, что старшина Трайнин, а также майор Безруков, капитаны Захарченко и Асессоров, лейтенанты Ачкасов и Калачев, ефрейтор Артеменко удостоены высшей награды Родины — звания Героя Советского Союза!
Что чувствовал Петр в те минуты? Вначале растерялся. Ведь, казалось, воевал как и все. Герой! Звание высокое.
Первым его поздравил (экипаж узнал об Указе, когда Трайнин вернулся после вызова к комбату) майор Безруков. Снова, как и в первые минуты после освобождения Страхолесья, обнял крепко, поцеловал механика-водителя.
— Ну что, не забыл, старшина, мои слова? Какие? Ну насчет представления тебя к Герою, помнишь? Так вот, рад тебя поздравить: свершилось! Отныне ты — Герой Советского Союза!
О присвоении ему такого же высокого звания комбат промолчал. Видимо, из скромности.
Федоровка... 4 ноября 1943 года... Петр Трайнин запомнит и это небольшое село, и эту дату на всю жизнь. Ведь именно здесь в этот день коммунисты бригады единогласно приняли его кандидатом в члены ВКП(б).
Решение вступить в партию созрело у него давно, еще в довоенные годы. Однако Петр был убежден, что в чем-то он еще не дорос, наконец, делом не заслужил права стать в один строй с коммунистами — людьми кристально честными, несгибаемыми.
Приглядываясь к ним на войне, еще больше утвердился во мнении: нет, не дорос, не заслужил. Ведь видел: под градом пуль и осколков, когда всем твоим существом владеет одно-единственное желание — стать маленьким, поскорее врыться в спасительную землю, вдруг поднимался один, неважно, командир или красноармеец, но обязательно с партбилетом у сердца и, крикнув лишь два слова — «Коммунисты, вперед!», не колеблясь, бросался вперед. И те, к кому были обращены эти слова, преодолев минутный страх, тоже вставали, готовые теперь либо умереть, либо победить. Третьего то два призывных слова не давали...
И часто Петр спрашивал самого себя: «Ну а ты-то вот так смог бы? Хватит у тебя духу загнать в потайной угол естественное чувство самосохранения во имя только одного — первым подставить грудь под свинец?» Спрашивал и... не находил ответа. Видимо, не готов был еще к нему.