И вдруг... Дело было еще в Страхолесье, где их бригада, получив наконец-то двухнедельную передышку, занималась только одним — возвращала в строй те машины, которые еще можно было вернуть. Тогда-то к ним в экипаж и пришел замполит батальона капитан Лыков. Подсел к Петру, который, закончив подтяжку гусеничных лент, отдыхал на пустом снарядном ящике, порасспросил о солдатском житье-бытье, о том, что пишут из дома. И вдруг задал вопрос, которого Трайнин, честно говоря, не ожидал:
— А почему ты не в партии, Петр Афанасьевич? Прости, спрашиваю не ради любопытства. Давно прикидываюсь к тебе. Воюешь ты хорошо, ордена имеешь, Героем стал. Товарищи тебя уважают, больше того, пример с тебя берут. И вдруг — беспартийный. Что, небось считаешь, не созрел для такого дела?
— Да что-то вроде этого, Иван Сергеевич, — смутился Петр (ведь замполит словно бы прочитал его мысли). — Ведь коммунист — это... Словом, человек без страха и сомнения. Ну, а я...
— «Без страха и сомнения», — повторил Лыков. — Красиво сказано, Петр Афанасьевич. Но... не совсем верно. Совершенно бесстрашных людей в природе нет, дорогой. А есть те, кто во имя высшего партийного долга находят в себе силы перебороть свой страх, заставить его отступить. — Положил руку на плечо Трайнина, заглянул ему в глаза, поинтересовался: — А скажи-ка мне, Петр Афанасьевич, ты страха не испытывал, когда к тому вон, — кивнул головой в сторону околицы, — мосту под прицелом фашистских орудий шел? Да и потом, в сантиметре от смерти гусеницу пуская?..
— Ну какое там не испытывал! — махнул рукой Петр. — Мокрый от холодного пота был. Но в особенности — уже после боя, в селе... Верите, остановил машину, и вылезти из люка не могу. Руки-ноги не повинуются, и тело в такую дрожь бросило, что и не унять...
— Вот видишь. Но все-таки шел же!
— Надо было, вот и шел. Обидно ж, пять танков они нам, гады, перед этим сожгли! Да и третья атака, коль снова в лоб пошли бы, еще не одну смерть приписала бы. Вот я и решил... Думаю, уж лучше меня, чем их... А тут и экипаж мой план поддержал...
— Так, говоришь, лучше уж тебя, чем их? — потеплел еще больше глазами капитан Лыков. — И после этого еще считаешь, что до звания коммуниста не дозрел?! Дозрел, Петр Афанасьевич, полностью дозрел! У тебя и дела, и мысли полностью партийные! — Рывком поднялся со снарядного ящика, посоветовал: — Ты вот что, Петр Афанасьевич, пиши заявление в парторганизацию роты. И я, и комбат за тебя поручимся, дадим рекомендации. Да и остальные коммунисты... Словом, пиши! А мы, глядишь, уже завтра соберем собрание и решим. В твою пользу решим, верь! Такие люди, как ты, нашей партии ой как нужны!
Заявление Петр написал в тот же день. Отдал его парторгу роты. Но вот насчет собрания... Тот памятный разговор с замполитом произошел 21 октября. А в ночь на 22-е бригада получила приказ выступить и двигаться на городок Ровно. И потянулись чередой огненные дни
А затем гитлеровцы начали повсеместно отходить, даже не принимая боя. Танкисты недоумевали: с чего бы это? Но потом все прояснилось. Оказалось, что советские войска, действуя с плацдармов севернее Киева, добились в те дни значительного успеха. Тогда командование фронта решило изменить направление главного удара. И это не укрылось от противника: он тоже начал срочно отводить свои войска с второстепенных направлений, сосредоточивая их к северу от Киева...
Правда, 3 ноября 150-й отдельной танковой бригаде все же пришлось выдержать довольно тяжелый бой в районе Федоровки. Здесь батальоны перехватили колонну врага (до полка пехоты с танками и артиллерией) и громили ее до темноты. Но и сами понесли потери. Получив разрешение, на сутки задержались в Федоровке, приводили себя в порядок.
Здесь-то и состоялось, наконец, партийное собрание, на котором Петра Трайнина приняли в ряды ВКП(б).
А с утра — снова в бой, в который Петр пошел уже коммунистом.
Разведка доложила, что через Федоровку пытается прорваться еще одна вражеская колонна. Не вышло! Семнадцать броневых машин оставил противник на подступах к Федоровке. Три «тигра» сжег в этом бою экипаж старшего лейтенанта Назаренко.
А потом было преследование остатков разгромленной колонны. Шестнадцать километров гнали врага танкисты. На марше их догнала радостная новость: столица советской Украины — древний город Киев освобожден от немецко-фашистских захватчиков!
Но и это было еще не все. 7 ноября, в день 26-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, 150-й отдельной танковой бригаде за мужество и отвагу, проявленные ее личным составом в боях за освобождение Правобережной Украины, было присвоено почетное наименование — «Киевская».
Три дня отдыхала бригада — и снова вперед.
С ходу форсировав реку Тетерев, танкисты без особых потерь выбили врага из Малина. Труднее оказалось брать Коростень. Но все-таки ворвались и в него. А потом целых шесть суток отбивали яростные контратаки гитлеровцев, стремившихся во что бы то ни стало вернуть этот город, едва ли не ключевой узел в их обороне, проходящей по реке Уж.
Отразили все контратаки. Затем передали Коростень стрелковому полку 226-й дивизии и форсированным маршем двинулись на новый рубеж. Здесь, юго-западнее Малина, вместе с другими частями заняли оборону фронтом на Житомир.
Петр Трайнин недоумевал: почему на Житомир, если этот город, как сообщалось в недавней сводке Совинформбюро, уже освобожден советскими войсками? Ясность внес вернувшийся от командира батальона старший лейтенант Назаренко. Сказал хмуро, придерживая рукой то и дело подергивавшуюся (после контузии) правую щеку:
— Готовьтесь, братцы, дела нас ждут жаркие. Фашисты вновь взяли Житомир, теперь всеми силами прут на Малин. Никак не примирятся, гады, с потерей Киева. — И тут же добавил уже другим, довольным, топом: — Но есть и приятная новость. Наша-то бригада теперь не только «Киевская», но и «Коростеньская!»
Да, прав был старший лейтенант, говоря, что бригаду ждут жаркие дела. Уже на другой день она вступила в ожесточенные бои с рвущимся на Малин противником, которые почти без перерыва продолжались вплоть до 10 декабря. В ходе этих боев в первом батальоне, куда входил экипаж старшего лейтенанта Назаренко, в строю осталось всего лишь... три танка. По приказу комбрига их тут же передали во второй батальон майора Хватова.
— Ну, а нас теперь куда? — обратился Трайнин к своему командиру. — Опять в пешем строю воевать?
— Не горюй, без дела не останешься, — попробовал было утешить механика старший лейтенант. — Вначале, может, в пешем, но должны же нас когда-нибудь пополнить.
«Нечего сказать, утешил, — подумал Петр. — Ишь, «должны же когда-нибудь»... Это как в том прогнозе: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет».
И он оказался прав. Новую машину они получили лишь в марте 1944 года. А до этого в числе других, тоже лишившихся танков экипажей, находились в резерве бригады.
Обидно! Тем более, что другие-то воевали. И неплохо. Недаром вскоре бригада Указом Президиума Верховного Совета СССР была награждена орденом Суворова II степени!
К середине марта бригада значительно пополнилась материальной частью и людьми. Готовилось наступление на Броды — крупный железнодорожный узел. Брать этот город предстояло во взаимодействии с частями 287-й стрелковой дивизии. По данным разведки, в Бродах оборонялось девять вражеских полков — восемь пехотных и один танковый!
Кроме того, подступы к Бродам прикрывали крупные и мелкие опорные пункты. Не выбив фашистов из всех этих гнезд, нечего было и думать о штурме Бродов.
Экипажу старшего лейтенанта Назаренко сразу же не повезло: 30 марта их танк подожгли.
Продвигаясь по лесной дороге, рота попала под огонь «тигра» и двух «пантер», находившихся в засаде. Выпустив несколько снарядов, они начали поспешно отходить к селу. Преследовали их сначала в ротной колонне, а затем, выйдя из леса, развернулись.
Фашистские танки уходили без выстрела, огибая село с юго-запада, то есть шли как раз тем маршрутом, который был задан и роте. Поэтому прибавили скорость, намереваясь все-таки сблизиться и уничтожить «попутчиков». Тем более что те вроде бы и не помышляли о сопротивлении.
Взвод старшего лейтенанта Назаренко находился на правом фланге роты, ближе всех к селу. Поэтому оказался первым в зоне огня вражеской батареи, ударившей по танкам метров с трехсот. Сразу стало ясно, что «бегство» «тигра» и «пантер» — не что иное, как уловка, хитрый ход с целью подставить советские танки под огонь затаившейся на окраине села батареи. При выстрелах «беглецы» развернулись на сто восемьдесят градусов, пошли на сближение, намереваясь ударить по левому флангу роты.
Какое решение мог принять в подобной обстановке командир? Единственное: приказать взводу Назаренко идти на батарею. А двумя другими взводами обрушиться на «тигр» и «пантеры».
По приказу Назаренко Трайнин до отказа потянул на себя правый рычаг. Однако тридцатьчетверка слушалась плохо — стояла весенняя распутица, гусеницы скользили на неоттаявшем грунте. Они еще не закончили разворота, как вражеский снаряд ударил в корму. Танк заполнился едким дымом. Но двигатель работал без перебоев. Может быть, снаряд не пробил броню? Откуда же дым?
Петр глянул в боевое отделение и похолодел. По днищу растекалось пламя. «Средний бак пробило! — мелькнула тревожная мысль. — Теперь не загасишь, нужно быстрее из машины! А то огонь доберется до боеукладки... Потянул на себя защелку, открыл свой люк. Дышать стало легче. Взялся за рычаг кулисы, чтобы выключить передачу и остановить танк. Но над головой резко ударило орудие. Экипаж ведет бой, а он... Вон и стрелок-радист на месте, припал к курсовому пулемету, бьет куда-то короткими очередями.
Да и нельзя покинуть машину вот сейчас. Их тут же перестреляют. Нет, нужно дойди до батареи, дойти и уничтожить ее. Но тут же с тревогой подумал: «Почему ни звука в наушниках? Неужели вышло из строя ТПУ?!»