— Но, Федор Иванович, — взглянул на парторга Трайнин, — тогда война шла...
— А сейчас? — вопросом на вопрос ответил Ломов. Повторил: — А сейчас, Петр Афанасьевич, разве не война? Еще какая! Хозяйство надо восстанавливать, хлеба не хватает. И кому как не нам, коммунистам, быть сейчас, как в армии выражаются, в первой цепи атакующих? Верно я говорю?
— Верно-то верно, но...
— Вот и хорошо, что вы поняли, — словно не заметив трайнинского «но», удовлетворенно кивнул головой Ломов. Взглянул на Лазарева. — Так что, Иван Евграфович, будем считать вопрос с назначением Петра Афанасьевича решенным?
— Конечно! — пристукнул по столу ладонью директор. И добавил успокаивающе: — Вы, Петр Афанасьевич, не сомневайтесь. Уверен, — справитесь! Технику вы знаете, с людьми, думаю, общий язык найдете. Оно и то — Герой, член партии! За вами пойдут! Ну а если в чем-то прижмет, приходите, посоветуемся. Договорились?
— Так точно! — не заметив, что отвечает по-военному, поднялся со стула Петр. — У кого дела принимать?
— Познакомитесь, — усмехнулся Лазарев. — Думается, он ждет вас не дождется...
— Кстати, Петр Афанасьевич, — добавил парторг, — ваш предшественник — дипломированный инженер. С Кубани, по эвакуации к нам прибыл. Но... Честно скажу, без сожаления мы отпускаем его. И дело свое он знает, по характеру покладистый, а с механизаторами общего языка так и не нашел. Без душевного огонька человек.
— Ну это вы слишком, Федор Иванович, — возразил Ломову Лазарев. — План-то хлебопоставок мы всю войну выполняли и перевыполняли. Значит, техника не подводила, механизаторы работали хорошо...
Но все это директор сказал таким тоном, что Петр понял: тот полностью согласен с оценкой, которую дал теперь уже бывшему главному механику совхоза парторг.
Предшественник Петра действительно оказался человеком своеобразным. Весь какой-то помятый, суетливый. Но особенно поражали его глаза. Темно-карие, почти черные, они смотрели на мир безразлично, что никак не вязалось с лицом, на котором, казалось, жила каждая мышца.
Встретил он Петра прямо-таки восторженно. Узнав, что тот будет принимать у него дела, быстро забормотал:
— Слава богу, слава богу! А то уж я думал...
Что он думал — не сказал. Вспомнив, что не представился, протянул узковатую ладонь:
— Николай Исакович...
И тут же заторопился:
— Ну что, начнем прием-сдачу?
— Согласен, — ответил Петр, дивясь тому, что у Николая Исаковича так ни разу и не затеплились живым светом глаза. — С чего начнем?
— А с чего хотите.
— Тогда с ремонтных мастерских.
Зашли в мастерские. Там стояло на ремонте два трактора. Трайнин подошел к одному, окликнул тракториста. Из ямы проворно выбрался паренек лет восемнадцати, Петр почти сразу узнал Фарида Сайфиева. Конечно, тот подрос, возмужал. А в сорок первом совсем еще мальцом был.
— Здравствуй, Фарид, — поздоровался Трайнин. — Эким ты молодцом стал, сразу и не узнаешь! Ну как с ремонтом?
— Здравствуйте, Петр Афанасьевич, — заулыбался Сайфиев. Восхищенно глянул на Золотую Звезду на груди Петра, прищелкнул языком. Но тут же спохватился: — С ремонтом у меня порядок! Завтра к вечеру сдам машину.
— Молодец! — похвалил его Петр. Спросил, кивнув в сторону трактора, стоявшего на другой яме: — Ну а тот как, тоже заканчивает ремонт?
— Как же, заканчивает... — В голосе Фарида послышалась неприязнь к тому трактористу: — Он уже месяц здесь загорает. Трактор по деталям раскидал и все. Вон и сейчас не жнет, не пашет.
— А те чо, жарко от этого? — раздался голос из-за соседнего трактора. — Больше всех надо?
К ним подошел здоровенный парень лет двадцати пяти. Настроен агрессивно. Это было видно по блеску маленьких глаз, зло посверкивавших из-под козырька низко надвинутой кепки. Но, увидев рядом с Фаридом мужчину в армейском кителе, с Золотой Звездой Героя Советского Союза, парень в первую минуту стушевался. Но тут же, независимо хмыкнул, уселся на свернутую в бухту гусеничную ленту. Вынул пачку «Беломора», ловко вышиб одну папиросу, сунул ее в рот, прикурил. Вызывающе взглянул на Трайнина.
— Что-то я никак не припомню тебя, парень, — подошел к нему Петр. — Ты что, нездешний?
— Допустим, — прищурился от дыма тракторист. — Ну и что?
— А он раньше в Сибири работал, — подсказал Сайфиев. — Да там, видно, спать на работе очень холодно, вот и потянуло в теплые края.
— Ты, паря, замолкнул бы, а? А то ушибу ненароком, — огрызнулся тот.
— Сибиряк, значит, — перебил парня Петр. — Оно и видно, силенкой не обижен. Только вот... не надоело тебе так-то?
— А как «так-то»? — не понял сибиряк.
— Ну вот так, перекуривать? Небось скучно?
— Ничо, мы привычные, — криво усмехнулся слесарь.
— Знакомые слова, слышал я их, — миролюбиво продолжал Петр. — Под Москвой, в декабре сорок первого. Тогда твои земляки, когда в атаку поднимались, тоже приговаривали: «Ничо, мы привычные. На медведя в одиночку с рогатиной хаживали, а здесь, когда скопом...» Смелые были ребята!... — И вдруг спросил без перехода: — А у тебя отец как, жив?
— Батя-то? — оторопел от неожиданного вопроса парень. И тут же нахмурился, смял папиросу. И уже другим, хрипловатым голосом, ответил: — Не-е, погиб... Аккурат под Москвой, в сорок первом... — Продолжил, словно оправдываясь. — Я тогда тоже в военкомат пошел. Но, сами знаете, бронь на механизаторов была.
— Это тоже знакомо, — кивнул Трайнин. — По личному опыту знаю... Так что теперь ты должен как бы за двоих работать. И за себя, и за отца, смертью героя павшего. Подумай над этим, парень. И еще. Мастерская — не курилка. Так что бросай папиросу и за дело.
Парень нехотя повиновался, вразвалку направился к своему трактору.
— Зря вы на него красноречие свое тратили, — сказал Петру Николай Исакович, как только они вышли из ремонтных мастерских. — Знаю я его. Такому хоть кол на голове теши, все равно не проймешь.
— А пробовали тесать-то? — взглянул на него Трайнин. — Вы и сейчас в сторонку отошли. Будто я — не я и лошадь не моя. А ведь на меня приказа еще не было, пока вы главный механик.
— Вот именно, главный механик, а не парторг. И убежден, что каждый должен быть на своем месте. На своем! Мое дело — машины. А с людьми душеспасительные беседы парторг должен вести.
— Но на машинах те же люди работают, — возразил Петр. — И от них зависит, будут ли эти машины в исправности. Что получится, если мы станем открещиваться от людей?
— Ну почему же открещиваться, — перебил Петра Николай Исакович. — Открещиваться ни в коем случае нельзя! Спросите любого механизатора: я, если надо, в ночь-полночь готов был им помочь. Но — по техническим вопросам, где я, так сказать, компетентен. А воспитательная работа — не моя стихия.
Так, споря друг с другом, они дошли до кузницы. Около нее в беспорядке были свалены культиваторы, плуги, бороны, прочий сельхозинвентарь.
— Что, ремонта ждут? — кивнув на эту кучу железа, спросил Трайнин.
— Да нет, это уже отремонтировано, — махнул рукой Николай Исакович.
— А почему все лежит навалом? — Петр осмотрел один культиватор. Потом потрогал некоторые узлы и гневно выпрямился. — Отремонтировано, говорите? Все — на живую нитку! Да этот культиватор по дороге в поле рассыплется!
— Кузнец же говорил, что все отремонтировал... — растерянно пробормотал Николай Исакович. — Правда, я не проверял...
На их голоса из кузницы вышел коренастый седобородый мужчина в кожаном фартуке. Петр сразу узнал Силантьича, кузнеца, проработавшего у наковальни без малого лет сорок. Мастер — золотые руки. Неужели он так схалтурил? Нет, в это трудно было поверить.
— Здорово, Силантьич! — подавив в себе вспышку гнева, обратился к кузнецу Трайнин. — Как живешь-можешь?
— Здорово, Петр Афанасьевич, — степенно ответил кузнец. — Проведать, знать, пришел? Ну спасибо тебе за уважение. — Перевел взгляд на Николая Исаковича, нахмурился, молча кивнул начальству.
— А что это ты меня, Силантьич, по имени-отчеству величаешь? — спросил Петр. — Раньше-то Петрухой кликал.
— Hy-y сравнил! То ж раньше было. А теперь какой ты Петруха? Эвон, Герой, вся грудь в орденах. Посмотреть пришел, аль себя показать?
— Не угадал, Силантьич, — сказал Трайнин. Кивнул на стоявшего рядом Николая Исаковича, пояснил: — Дела я у вашего главного механика принимаю.
— Эвон ка-ак! — удивленно протянул Силантьич. — Получается, в начальство выходишь?
— Да уж получается, — развел руками Петр. И уже озабоченно спросил: — А скажи-ка ты мне, Силантьич, кто это так халтурно инвентарь отремонтировал?
— Это какой же такой инвентарь? — вопросом на вопрос ответил кузнец. — Тот, что у кузни... Так я его еще и не принимался ремонтировать, Петр Афанасьевич.
— Как, не принимались?! — встрепенулся молчавший до этого Николай Исакович. — Вы же мне еще на той неделе доложили, что все отремонтировано!
— Ну доложил... Обманул, стало быть! — сердито ответил Силантьич. И — обращаясь к Трайнину: — Он, механик, меня и толкнул на тот обман, Петр Афанасьевич. Представляешь, привезли все это и чтобы в неделю сделать! Я — ему: а с кем? У меня ни кочегара, ни горнового. Один как перст. А он и слушать не хочет — делай, дескать, как знаешь. И ушел. Через неделю — снова в кузню. Лентяем обозвал. Это меня-то?! Ну и я, чтоб не цеплялся он, подклепал кое-где для виду да и доложил — сделал, мол. А какое там сделал!
Силантьич, удрученно махнув рукой, круто развернулся и ушел в кузницу. Петр, проводив его глазами, сказал, не глядя на своего предшественника:
— Кстати, Силантьич здесь еще до моего прихода в совхозе работал. И никогда лентяем не был! Мастерством своим на весь район знаменит!
— Нам сейчас не до славы, товарищ Трайнин, — устало отозвался Николай Исакович. — Да вы и сами скоро это поймете. Вот побудете в моей шкуре...
— А я в своей собственной шкуре хочу остаться! — резковато отрезал Петр. — Только в своей! И прежде чем что-то требовать с людей, постараюсь создать условия. Ну а оскорблять, тем более таких, как Силантьич.... Неужели вы так ничего и не поняли, Николай Исакович!