И вдруг волна ожила! Выдала хрипловатое:
— «Чайка», я «Сосна», мы застряли. Слышишь, «Чайка», мы застряли! Принимаю меры. Конец связи...
Теперь Малов испытывал сразу два чувства. С одной стороны, облегчение: Кондрашин наконец-то отозвался.
А с другой — непроходящую тревогу. Значит, на напарника рассчитывать не приходится. «Ну что ж, будем держаться наличными силами! — приказал сам себе Малов. — Не впервой. Тем более, что сейчас пехотное прикрытие имеется. Кстати, как там мой десант? — Высунулся из люка, глянул за башню. — Спешились. Правильно сделали, могло и осколками посечь. Теперь окопаются, приготовятся. Что-то будет, когда рассветет?..»
Тем временем фашисты уже прекратили огонь, решив, видимо, не жечь зря снаряды по невидимому советскому танку. А вот с утра, когда развиднеется...
Рассвет же — не за горами. Вон ведь, уже и небо студенистым становится. Значит, скоро.
* * *
На счастье, с рассветом удалось обнаружить выемку. Загнали в нее машину, укрылись чуть не по башню. Малов, приоткрыв крышку башенного люка, посмотрел влево, в сторону моста. Его пехотное прикрытие успело окопаться. Это уже хорошо.
Вдруг где-то в глубине леса, вначале глухо, а затем все явственней, зарокотало. По звуку — танковый двигатель. Сомнений нет: фашисты хотят заставить советскую машину обнаружить себя. Вскоре из леса выкатил вражеский танк. Осторожно, словно на ощупь, пошел прямо к мосту. Явно провоцирует. Ну что ж, встретим.
— Приготовиться! — выждав, подал команду Малов. — Бронебойным... Огонь!
Тридцатьчетверка знакомо дернулась от выстрела. И тут же Малов увидел, как немецкий танк качнулся, словно наехал гусеницей на валун, развернулся, встав поперек дороги.
— Огонь! — повторно скомандовал младший лейтенант.
И вражеский танк вначале нехотя, а затем все сильнее зачадил. Но радоваться успеху некогда. Они уже обнаружены. И вот-вот тридцатьчетверку накроет шквал артиллерийского огня.
— Дима! — крикнул Еремину Малов. — Давай задний ход! И — вдоль берега! Да зигзагами, зигзагами!
Но странное дело, вражеские батареи на этот раз молчали. Неужели снялись по темноте и отошли? Не может быть.
И вдруг... Вот теперь-то он понял, почему молчали вражеские батареи. Как это он просмотрел, когда немцы подкатили эти два орудия?! Они всего метрах в четырехстах. Теперь ждут, что танк, развернувшись, пойдет в обратную сторону.
«Что ж, надейтесь, — со злорадством подумал о вражеских артиллеристах Малов. — А вот мы вас сейчас...»
Но не успел он подать команду, как возле левого фашистского орудия вскинулся султан разрыва. И в тот же миг в наушниках у Малова раздался возбужденный голос:
— «Чайка», я «Сосна», мы на твоем берегу! Принимай помощь! Иван, ты слышишь меня? Я на твоем берегу! Бью по двум противотанковым!
Это был Кондрашин.
С противотанковыми пушками они вдвоем расправились довольно быстро. И вот тут-то злым огнем ощетинились молчавшие до поры артбатареи со стороны леса.
Обе тридцатьчетверки утюжили прибрежную полосу безостановочно, не отвечая на этот огонь. Малов и Кондрашин были уверены, что главное — впереди. Следовательно, нужно беречь снаряды.
Но снаряды — это еще не все. Таяло и горючее в баках.
Уже не раз рука Малова тянулась к ручке радийной настройки. Не терпелось переключиться на знакомую волну «Стрелы», поторопить. Но командир бригады, конечно же, и сам отлично понимает, что им здесь, за мостом, не сладко. И коль не выходит пока в эфир, значит Таплакен оказался довольно крепким орешком. Следовательно, и там сейчас жарко.
Мысли Малова перебил тревожный доклад Разгулина:
— Командир, танки! Идут на мост... с пехотой!
Младший лейтенант приник к смотровой щели. Действительно, из леса на равнину выкатилась одна стальная коробка, вторая... Ого, пять танков! И автоматчиков за ними — не меньше роты.
Вот оно — главное, начинается!
— «Сосна», я «Чайка», видишь коробочки? — запросил Кондрашина Малов.
— Вижу, — коротко ответил тот.
— Не горячись, подпускай ближе.
Вражеские танки шли неспешно, не отрываясь от пехоты. Огня не вели. Зато артбатареи буквально ошалели.
И Малов понимал тактику врага: гонять, гонять советские тридцатьчетверки по береговой кромке, не давать им возможности даже на короткую остановку.
Но — хитрость на хитрость. Вот этого-то фашисты явно не ожидают. И Малов командует своему механику-водителю:
— Дима, разворот! Идем с фрицами на сближение! — И уже по внешней связи: — «Сосна», делай, как я!
Да, гитлеровцы действительно не ожидали подобного. Советские тридцатьчетверки не мечутся по берегу, а на высокой скорости вырвались из огненной полосы и идут на сближение! Это же против логики!
Батареи, не успев сменить прицел, выбросили еще с десяток снарядов по пустому месту и ... смолкли. Ведь теперь можно угодить и по своим. Именно это и учитывал Малов, решаясь на столь дерзкий маневр. По его команде Еремин тут же взял на себя оба рычага управления. Тридцатьчетверка замерла. Грянул выстрел. Фашистский танк вздрогнул и стал, раскуриваясь чадным дымом. Его сосед начал было разворачивать угловатую башню, да не успел. Страшной силы взрыв приподнял и скинул эту башню в сторону. Снаряд, выпущенный танком Кондрашина, попал, видимо, в боеукладку.
— Отходим! — крикнул Еремину Малов. Он отыскал глазами машину Кондрашина и передал:
— «Сосна», следи за мной. Сейчас отходим, но затем — новый разворот и повторим. Как понял, прием...
Но что такое? Тридцатьчетверка Кондрашина стала. Подбита? Вроде не дымит. Что со связью?
— «Сосна», «Сосна»! Я «Чайка». Иван! Ты слышишь меня, тезка? — с тревогой позвал Малов.— Ты слышишь меня?!
«Сосна» молчала...
* * *
Кондрашин с трудом открыл глаза. Голова раскалывалась от шума. Поднял руку, чтобы потрогать шею. И вновь потерял сознание.
Вторично очнулся от чьего-то голоса, звавшего:
— Командир! Товарищ старший лейтенант! Да откройте же глаза! Вы живы?
— Кажется, жив...
Совсем рядом увидел лицо склонившегося над ним младшего сержанта Снегирева.
— Кажется, меня контузило, — еле шевеля непослушными губами, сказал Кондрашин. Спросил: — Не горим?
— Вроде, нет, — ответил Снегирев. Потянул носом воздух. — Не пахнет...
— Что... с остальными?
— Стрелок-радист убит. Савин ранен, вести машину не сможет, — доложил Кондрашину Снегирев.
— А ты-то сам как?.. Вести машину сможешь? Занимай место Михаила!
— Есть!
Завизжал стартер. Двигатель взял сразу.
— Вперед! И следи за машиной Малова. Он сейчас снова маневр повторит, на сближение пойдет. Ну и мы тоже, понял?
— Понял, командир! — отозвался Снегирев. — Только танк Малова к мосту отходит!
Кондрашин отыскал через смотровую щель тридцатьчетверку Малова. И даже застонал от досады.
— Ну уж не-ет! — зло выдавил старший лейтенант. — Мы с этого берега — ни шагу! Снегирев! Давай разворот! И — на сближение! Одни будем щипать фашистов!
Взялся за маховик поворота башни. Ручка не поддалась. Дернул раз, другой... Заклинило!
— Снегирев, обратный разворот! Башню заклинило! Танк Малова видишь?
— Не вижу, командир!
— А, черт!..
Кондрашин резко повернулся к приемнику. Контрольная лампочка не горела. Рация вышла из строя. Значит, связи с «Чайкой» нет.
* * *
Да, танк младшего лейтенанта Малова отходил. Но не на тот берег.
— Дима, стой! — приказал механику-водителю Малов. Открыл башенный люк, высунулся по пояс, огляделся. Танк стоял на песчаной косе, тянувшейся вдоль берега.
Выбрался из башни, вскарабкался наверх. И сердце тревожно сжалось. До немцев было уже с полкилометра. Но не это кинуло в пот. Увидел: пехоту теперь вел лишь один фашистский танк. А два других, оторвавшись и взяв правее, гонялись... за ожившей тридцатьчетверкой Кондрашина! Гонялись нахально, без выстрелов. Зажимали с флангов, отрезая от реки. У одного танка даже был открыт башенный люк, из которого торчала фигура танкиста.
А что же Кондрашин? Почему он не ударит по приближающимся танкам врага? Кончились боеприпасы? Не может быть. Или из всего экипажа в машине остался механик-водитель? Ах вон в чем дело! Башня у кондрашинской тридцатьчетверки довернута в сторону. Заклинило ее, точно!
Все поняв, Малов скатился вниз, забрался в башню и, не включаясь в связь, скомандовал:
— Дима, вперед! Там Кондрашина зажимают!
* * *
— Товарищ старший лейтенант, нас отрезают! — выпалил Снегирев.
Эти слова придали Кондрашину новые силы. Вцепившись в рукоятку маховика подъема орудия, он попытался его сдвинуть. Ведь если орудие поставить горизонтально и, доворачивая танк вправо-влево, тоже можно навести его на цель. В какой-то момент показалось, что сдвинул, вроде провернул на четверть оборота. Прохрипел Снегиреву обрадованно:
— Ничего, Алеша, прорвемся, я сейчас. Ты только маневрируй, маневрируй!
Но больше маховик не сдвинулся.
Наблюдать за полем боя Кондрашину тоже было неудобно, под погон башни будто сунули клин, даже смотровые щели куда-то вверх глядят.
— Плохи наши дела, Алексей. Ни башня, ни пушка не сдвигаются... Остается...
Не договорил. А Снегирев понял его по-своему. Доложил:
— От моста нас отрезали, командир. Два танка. Думают отжать к своим.
— Ну уж это черта с два! На худой конец... Машина-то еще на ходу. Хотя бы одного, но рубанем!
— На таран? — негромко уточнил Снегирев.
— Говорю же, — на худой конец. Может, все-таки сдвину пушку.
Вновь завозился у маховика.
— Ишь, скалится, гад! — неожиданно бросил Снегирев после очередного разворота.
— Что? — не понял Кондрашин.
— Да немец, говорю, скалится. Вон с того танка, что от реки нас отрезал. Высунулся, гад, из люка, руками машет, что-то кричит нам.
— Далеко до него?
— Метров с полста, не больше...
— Может, его-то и рубанем? Ты как, Алеша?
В танке повисла тишина. Даже рокот двигателя словно бы отодвинулся куда-то.