— А что рассказывать-то? — развел руками башнер. — Я ведь и служу-то всего два месяца с небольшим. В бою еще не был. Вот вы... — Скользнул ищущим взглядом по груди Трайнина, протянул разочарованно: — А старший сержант Яон говорил, что вас уже орденом наградили...
— Да знаю, что представляли за рейд, — отмахнулся Петр. — Но пока ходит где-то награда... Может, в прежнюю дивизию ушла. — Пояснил: — Мой-то танк во время рейда сожгли, а меня — в тыл, в запасной полк. Переучивался на тридцатьчетверку. А выходит, на этом тихоходе придется воевать.
— Да если б только тихоход, — глянул в сторону танка Чистяков. — А то ведь он и на ходу плох. Гусеница узенькая, чисто у немецких танков. Чуть где болотце, он уже и застрял. На глинистых подъемах опять же пробуксовывает, гусеница-то гладкая.
— Ладно, ладно, не увлекайся, — остановил башнера Петр. — Я и сам эту лайбу не хуже тебя знаю. Но воевать и на ней можно. Если, конечно, с умом...
В это время к ним подошел худощавый светловолосый танкист. Увидев его, Чистяков тут же вскочил. Поднялся и Петр. И хотя петлицы у подошедшего скрывал наглухо застегнутый комбинезон, Трайнин по реакции башнера понял, что это и есть их командир танка.
Действительно, это был старший сержант Яон. Тепло поздоровавшись с Петром, он тут же перевел взгляд на Чистякова. Спросил, строго хмуря почти не заметные на загорелом лице выцветшие брови:
— Пулеметные ленты снарядил?
— Нет еще...
— Тогда что же ты прохлаждаешься?
Чистяков стремглав бросился к танку.
— Хороший парнишка, — улыбнулся, посмотрев вслед башнеру, Яон. — Только молод еще... — Повернулся к Петру. — Из запасного?
— Оттуда.
— Ну, как там, в тылу?
— Да как в тылу... Люди всех себя отдают, чтобы вот нам, фронту, все нужное дать. Я вот был однажды на заводе, понавидался. Мальчонки, чтоб до станка достать, ящики себе под ноги ставят... Недоедают. Некоторые, чтоб силы на ходьбу не тратить, даже спят у станков. Часика три подремлют, а потом снова к станку...
— Да-а, геройский у нас народ! — кивнул, соглашаясь, старший сержант Яон. — За такой и жизнь отдашь, все равно в долгу останешься. — И тут же, без перехода, поинтересовался: — «англичанина»-то водил? Или только тридцатьчетверку?
— В основном ее. Но пробовали и «Шерман», и вот его, «Валентайн».
— Так это хорошо! — оживился командир танка. — А то доучиваться, брат ты мой, некогда. Я только что от комбата. Тот предупредил: со дня на день в бой...
Так оно и вышло. Уже 4 июля 6-я танковая бригада, куда попал теперь Трайнин, вступила в бой. Вначале теснила противника. Но вот дела пошли хуже. Враг сумел форсировать в районе села Хотьково речушку Рессеть, овладел Карановом и начал развивать наступление на Холмищи. Один из батальонов бригады (в его составе был и танк старшего сержанта Яона) совместно со 2-й гвардейской кавдивизией устремился наперерез гитлеровцам, и вскоре завязался встречный бой. Потеряли три «Валентайна» (в одном из них погиб комбат капитан Афентьев), но все-таки сумели не только остановить противника, но и потеснить его на линию Вяльцево, Желябово.
И снова — из боя в бой. Отражали контратаки гитлеровцев, пресекли их попытки прорваться к Козельску.
Однако противнику удалось прорваться к селу Грешня и окружить там наши стрелковые и артиллерийские подразделения. На выручку им бросили все тот же батальон 6-й танковой бригады и два полка кавалерийской дивизии. Бой был жестокий и длился почти весь день. И лишь когда солнце стало клониться к закату, танкисты и кавалеристы прорвали-таки с внешней стороны кольцо вражеского окружения.
В ходе боя танк старшего сержанта Яона несколько оторвался от основных сил батальона. И первым выскочил с тыла на огневые позиции изготовившейся к бою вражеской батареи. Словом, попал в такую же ситуацию, как некогда «бэтушка» старшего сержанта Обухана у подмосковной деревушки Вельмеж...
На раздумья — считанные секунды. Уйти, отвернуть в сторону? Но следом идут танки батальона, они еще ничего не знают об этой батарее. Значит...
— Командир, — обратился к старшему сержанту Яону Петр, — а давай-ка я их гусеницами проутюжу, а? Дело то знакомое, случалось уже...
— Жми, механик! — согласился командир...
Три орудия они смяли за считанные минуты. Но при наезде на четвертое лопнула правая гусеница. Танк остановился. И тут же в его борт ударил вражеский снаряд. Убило старшего сержанта Яона, машина вспыхнула. Трайнин и башнер Чистяков едва успели выскочить из этого костра. Отбежали в сторону, скатились в какую-то воронку. Уже оттуда увидели, как на оставшиеся орудия врага выскочил и начал их утюжить танк с башенным номером «213». Это была машина лейтенанта Гуревича
И тут налетела фашистская авиация. Посыпались бомбы. Осколками тяжело ранило Чистякова. Досталось и Петру: сразу несколько осколков впилось в правое предплечье, а один пробил кисть левой руки.
Едва самолеты улетели, Трайнин, как мог, перевязал кусками разорванной нательной рубахи себя и Чистякова. Но что делать дальше? Башнер сам идти не в состоянии. А нести его Петр не может, обе руки онемели, стали словно бы чужие.
— Оставьте меня, товарищ старший сержант, — попросил Чистяков. — Уходите, пока не поздно. А то фашисты того и гляди в контратаку перейдут.
— А ты? Нет, Виктор, я так не могу, — произнес Трайнин. — Я тебя не оставлю. Надо что-то придумать... — Помолчал. — Снимай-ка поясной ремень. Да, да, снимай, у тебя руки работают. Снял? Теперь делай петлю с двумя узлами... Так. Просовывай в петлю обе руки...
— Ну зачем же так-то, — догадавшись, что задумал механик-водитель, слабо возразил башнер. — Я бы и сам мог за шею держаться. Руки-то у меня целы...
— Руки-то целы, верно, — согласился Петр. — Только крови ты много потерял, Витек. А ну, как потеряешь сознание да свалишься? Что я буду тогда с тобой делать? А так будет надежнее... Ну-ка сядь да руки свои вперед вытяни. Вот так...
И Трайнин, будто надевая на шею хомут, просунул голову между связанными руками башнера. С трудом поднялся и зашагал к деревне. К батальону. На его спине тихо постанывал Виктор Чистяков...
— Так как наши дела, герой? — начальник отделения госпиталя присел на койку Трайнина, взял поданный сестрой температурный лист, мельком взглянул на последние записи. — Ого! Да наши дела все лучше! Температура уже спала. — Участливо спросил: — Ну а как плечо? Ноет?
— Да уже почти нет, — ответил Петр. — Разве что иногда, к перемене погоды... И левая рука в норме... — Попросил, умоляюще глядя на начальника отделения: — Вы бы выписали меня, а, доктор? Ну что я здесь, уже здоровый мужик, прохлаждаюсь! Товарищи мои воюют, а я...
— Уже не ноет, говорите... — переспросил начальник отделения, как показалось Петру, намеренно пропустив мимо ушей его просьбу о выписке. — Что ж, это очень хорошо... — Начал ощупывать поверх повязки плечо Трайнина, изредка сдавливая его своими цепкими и умелыми пальцами. При этом, пристально вглядываясь в лицо, коротко спрашивал: — А здесь?.. А тут?..
— Да нет же, нет, доктор! — Плечо при сдавливании кололо раскаленными иголками, но Петр терпел. — Говорю же, все прошло...
— Все, да не все, — качнул коротко остриженной, с большими залысинами головой начальник отделения. — И не обманывайте меня, танкист, я ж по глазам вижу. Ишь, выписать... Да вам еще лечиться и лечиться. И потом... С такими-то руками и — за танковые рычаги. Боюсь, любезный вы мой...
— Я из боя не выйду, доктор! — перебил его тихо, но твердо Петр. Повторил: — Не выйду, слышите! И не вздумайте меня по выписке куда-нибудь в пехоту сунуть! Только назад, в танкисты! — И, чувствуя, что разговаривая таким тоном с начальником отделения, он явно перегибает палку, заверил уже просительно: — Я разработаю руки, доктор, ей-ей разработаю! Да они у меня уже...
— Верьте, ему, доктор, — вмешался в их разговор пожилой красноармеец-артиллерист с соседней, справа от Петра, койки. — Этот и в самом деле разработает. Эвон, все паровое отопление скоро нам попортит. Чуть что, давай трубы на себя тянуть или у койки отжиматься. На глазах — слезы, а не прекращает. Упорный!
— А соседей по палате так и вовсе на креслах-качалках закачал, — подсказала начальнику отделения мед сестра. — Сколько раз видела: поставит два по обе стороны своей койки, посадит в каждое кого-нибудь да качает сидя... — Запнулась, покраснела, поймав на себе недовольный взгляд Трайнина.
— Вот даже как! — уважительно посмотрел на Петра начальник отделения. — Ну-ну... Оно и то, не захочешь сам себе помочь, так и медицина спасует. — Посоветовал: — Только вы того, особо-то не увлекайтесь, старшина.
— Не старшина, а старший сержант, — счел нужным поправить его Трайнин.
— Ну уж это-то, положим, мне лучше знать! — с притворным недовольством нахмурил брови начальник отделения. — Правильно, к нам поступили старшим сержантом. А теперь... Нате-ка вот, почитайте...
Он достал из кармана своего халата свернутую вчетверо газету и узкую полоску бумаги. Газету оставил у себя, а листочки протянул Трайнину. Петр вчитался в машинописные строчки. Это была выписка из приказа по 6-й танковой бригаде о присвоении старшему сержанту Трайнину П. А. очередного воинского звания старшина.
— Ну удостоверились? — с доброй усмешкой спросил покрасневшего от радостного волнения Петра начальник отделения. — То-то! — Кашлянул многозначительно: — Но это, герой, так сказать, еще присказка. Сказка-то вот она, в газете. Просмотрите-ка этот Указ, нет ли здесь случайно и вашей фамилии...
И точно, в разделе «...наградить орденом Отечественной войны II степени» среди других была напечатана и его фамилия...
— Видите, какое я прописал вам сегодня лекарство! — получив, видимо, и сам немалое удовлетворение от выполнения столь приятной миссии, сказал начальник отделения. Пожал руку Петру: — Рад первым поздравить и с орденом, и с очередным званием, старшина! — Встал. — Ну, а поздравления от соседей по палате принимайте уже без меня. Спешу... — И вышел вместе с сестрой.