Принимая поздравления от товарищей по палате, Трайнин в то же время был и несколько смущен. Ведь выходило, что теперь он уже дважды орденоносец (Указ о награждении его орденом Красной Звезды он прочитал в первый же день по прибытии в 6-ю танковую бригаду. Вычитал из газеты, которую ему показал старший сержант Яон), а вот ни одной из этих наград ему так пока и не вручили...
Что ж, на войне бывает и не такое.
Находясь в госпитале, Петр внимательно следил за сводками Совинформбюро. И на то у него были свои основания: сейчас в сводках часто упоминался Воронеж. Несколько раз упоминалось название небольшой воронежской железнодорожной станции Таловая. Той самой станции, близ которой в селе Александровка родился Петр, где прошли его детство и юность.
Да и с самой станцией у него было связано многое: Там он, молодой механизатор, несколько лет жил, работая в совхозе «Таловский», туда привел свою молодую жену, односельчанку Надю, здесь она родила ему первого сына — Леньку. Теперь Воронеж уже целых три месяца стойко сдерживал бешеный натиск немецко-фашистских войск, рвавшихся к Кавказу и Волге.
Но минул сентябрь, потом и октябрь. А Петра все не выписывали. Он нервничал, заявлял начальнику отделения при каждом обходе:
— Доктор, но я же совсем здоров! Честное слово, здоров! Хотите, стул любой рукой за ножку подниму?
Руки у него уже действительно окрепли. Помогли каждодневные, до седьмого пота, тренировки.
Кстати, по поводу этих тренировок соседи по палате вначале подтрунивали над ним:
— Ты, Петро, никак в цирке с силовыми номерами готовишься выступать? Двухпудовыми гирями небось креститься станешь, подковы гнуть?..
— Цирк — что! — отвечал обычно насмешнику Трайнин. — А ты бы в танке, за рычагами, посидел. Это, брат почище цирка.
— Ну уж! — не соглашался тот. — Ты там что, тяжелее гирь таскаешь?
— Угадал, тяжелее. Ты вот, к примеру, знаешь, какое усилие требуется механику-водителю, чтобы взять на себя рычаг управления? Не знаешь, верю. До тридцати килограммов, вот сколько!
— Да ну-у!
— Вот тебе и «ну-у!» Потому мне сила в руках и нужна.
И подковырки прекратились.
Тем временем наступило 7 ноября 1942 года. В этот день в их палату пришел уже не начальник отделения, а сам начальник госпиталя. Поздравив всех с 25-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, он присел на стул у койки Трайнина, объявил:
— Ну, готовься к выписке, танкист! Небось рад? Но я тебя и еще одной вестью обрадую. Ты, я знаю, воронежский, так? Вот и поедешь на Воронежский фронт
На Воронежский фронт! Петр готов был пуститься в пляс. На Воронежский фронт! А ну, как придется освобождать и село Александровку! А там — мать, сестры родители жены. А живы ли они? Такая мысль как-то обходила сознание стороной. Петр жил лишь радостью и надеждой. Надеждой на возможную встречу с родными.
Но на фронт Петру Трайнину сразу попасть не пришлось. По выписке из госпиталя он получил предписать прибыть на один из тыловых заводов, где формировались маршевые роты для 150-й отдельной танковой бригады.
Правда, на заводе пробыли всего три дня. За это время получили технику (наконец-то тридцатьчетверки!), обкатали ее. Скомплектовали экипажи. И — погрузка в эшелон.
Но снова не на фронт. Выгрузились в Подмосковье. Месяц с лишним проводили окончательную «притирку» в экипажах, стреляли по мишеням, выполняли упражнения по вождению. В 150-ю отдельную танковую бригаду прибыли лишь в канун Нового, 1943, года — 31 декабря.
Бригада располагалась южнее Воронежа, в районе населенного пункта Давыдовка, что в шестидесяти километрах от его, Трайнина, родного села Александровки.
...12 января 1943 года. Ночь тихая и морозная. Даже там, на противоположном берегу Дона, тишина. Ни выстрела, ни вспышки ракет. Мороз, видимо, загнал фашистов в хаты, блиндажи. Им и не ведомо, что здесь, на западной окраине села, сосредоточилась, готовая в любую минуту ринуться в бой, 150-я отдельная танковая бригада.
Да, в любую минуту. Ведь моторы танков механики- водители держат на минимальных холостых оборотах.
Рации работают только на прием. На всех машинах, кроме танка командира бригады. Но и он сейчас молчит, не выходит в эфир. До нужной минуты...
Петр Трайнин слышит, как справа от него нетерпеливо завозился стрелок-радист Михаил Воробьев. Знать, все уши прокололи пареньку однообразные шорохи в эфире.
Михаил молод, ему недавно исполнилось двадцать лет. Но повоевать он уже успел. Правда, в пехоте. Как и башенный стрелок Борис Липатов. Ну а потом оба попали в запасной танковый полк, где, пройдя переподготовку, стали танкистами.
Липатову — двадцать шесть лет. А командиру взвода (он же командир их экипажа) лейтенанту Владимиру Федоровичу Назаренко — двадцать пять. Он на целых двенадцать лет моложе его, Петра Трайнина. Воюет с сорок первого, успел отличиться, награжден орденом Красной Звезды.
Выходит, что он, Трайнин, «старик» в экипаже...
Мысли Петра переключаются на предстоящий бой. По всему выходит, что он будет жарким. Ведь из приказа, отданного экипажам с вечера, известно, что противник на рубеже Урыв, Голодаевка, Девица, Болдыревка создал довольно сильную укрепленную линию. Его оборона насыщена дотами, дзотами, минными полями, другими препятствиями. За ними засели части 7-й пехотной дивизии врага. У них — не менее двух артиллерийских дивизионов и более тридцати танков. И это не считая минометов, другого тяжелого вооружения...
По данным нашей разведки, противник особенно сильно укрепил населенные пункты Урыв и Болдыревку. На них-то и будет нацелен главный удар бригады.
Урыв, Болдыревка... Для них, Назаренко, Липатова и Воробьева, — это просто воронежские деревни. А для него, Петра — земля предков. Та земля, на которой он родился, по которой сделал свои первые в жизни шаги.
Скорей бы сигнал к атаке! Он доедет, дойдет, доползет до вражеских траншей! Ну а уж там... Там он выполнит свой долг перед родиной, что хоть и пишется со строчной буквы, но места в душе занимает — не обхватишь!
Медленно и нехотя рождался январский рассвет. И едва посветлело небо, над Селявным закружилось сразу несколько вражеских самолетов-разведчиков. Они даже высыпали с десяток мелких бомб, провоцируя танкистов на ответный огонь. Но те, затаившись в прибрежном кустарнике, промолчали. Было еще не время...
Наконец ожидаемый сигнал к наступлению — серия разноцветных сигнальных ракет. Не успели они погаснуть, как заработала наша артиллерия. Мощно, дружно. И тут же в наушники шлемофонов ворвалось долгожданное:
— «Стрепеты», я — «Стрепет-один», вперед!..
Команда еще буравила эфир, а Петр уже включил передачу. Дал полный газ. Тридцатьчетверка, неся на себе остатки снежной маскировки, устремилась к Дону. А там, по намороженным за ночь саперами колеям, — на противоположный берег.
Как только танки бригады вышли на западный берег Дона и, развернувшись в боевую линию, пошли в атаку, наша артиллерия перенесла огонь в глубину обороны противника. И тотчас же ожили уцелевшие от огневого налета по переднему краю вражеской обороны фашистские орудия и минометы. Правда, уцелело-то их немного, но и они представляли немалую опасность: Петр увидел, как от прямого попадания вспыхнула одна из наших тридцатьчетверок, другая, левее их танка, вздрогнула и поползла в сторону. Видимо, вражеский снаряд повредил у нее гусеницу.
Но главные события ждали их впереди. Едва машины бригады миновали небольшую деревушку Петропавловку, от которой остались одни печные трубы да присыпанные снегом головни, как с правого фланга (как раз по взводу лейтенанта Назаренко) ударили фашистские танки. Они контратаковали со стороны Урыва, контратаковали в спешке, открыли огонь, еще не успев развернуться в боевой порядок. Это-то и позволило лейтенанту Назаренко сориентироваться в обстановке и принять правильное решение.
— «Сокол-два», «Сокол-три», — услышал Петр в наушниках его команду. — Я «Сокол-один». Все в укрытие! С места — огонь!
Трайнин подметил впереди довольно вместительную вымоину и с ходу направил в нее свою тридцатьчетверку.
— Молодец, механик! — похвалил его Назаренко. — Ну сейчас мы их пощупаем на прочность! — И уже Липатову: — Боря, бронебойный!
Грохнул выстрел. Петру не видно, попал ли в цель командир. Мешает довольно крутой склон вымоины. Но по радостному восклицанию Липатова: «Есть, командир! Один закрутился!» — понял: попал.
Огонь с места, из укрытий взвод вел минут пять. А затем снова рванулся вперед, уже с ходу расстреливая отползавшие к Урыву уцелевшие танки врага...
В тот день бригада очистила от фашистов не только Урыв и Болдыревку, но и еще две деревни — Ново-Ивановское и Дубовое. Здесь ее и застала ночь. Поступил приказ закрепиться на достигнутом рубеже.
...Трайнин вместе с Липатовым и Воробьевым уже доканчивали третью банку «второго фронта» (так танкисты называли мясную тушенку), когда вернулся вызванный до этого к комбату лейтенант Назаренко. Влез в боевое отделение шумный, чем-то явно взволнованный.
Оглядел в неверном свете подсветки экипаж, кивнул на консервную банку в руках Петра, загремел раскатистым баском:
— С тушенкой, значит, воюете. А вот другие тем временем дела делают. Да еще какие!
— В чем дело, командир? — непонимающе посмотрел на лейтенанта Трайнин.
— А в том, старшина, что обскакали нас сегодня некоторые! Мы вот всего лишь паршивенький тэ-третий сожгли, а экипаж старшего лейтенанта Захарченко не только еще два танка на свой боевой счет приплюсовал, но и ценных пленных доставил!
— Как... пленных?
— А вот так!
И Назаренко начал рассказывать.
...Выбитые из Урыва, гитлеровцы поспешно отходили к Болдыревке. Рота старшего лейтенанта Захарченко преследовала их буквально по пятам.
Ворвались на окраину села. И тут Захарченко увидел два фашистских танка. Нет, они не встретили наши машины огнем. Им было просто не до этого. Дело в том, что один Т-III безуспешно пытался завести с буксира мотор другого...