вот прямо сейчас,
сходит лёд в Неве.
и мы живём, и трава вырастает в наших следах,
и мы идём на свет, и лица у нас в этом свете,
и я бы хотела сказать, что буду любить всегда,
но получится только до смерти.
ЛОДКА*
Алексею Журавлёву
а я лежу на дне лодки, а лодка моя плывёт,
а я гляжу в серебристый северный небосвод,
а мне нисколько лет, я – песок и камни,
я – рыжая глина, я – чёрные влажные корни,
а лодка плывёт, и я касаюсь воды руками,
и вода заливается синим и чёрным.
а лодка плывёт на север, к северному сиянию,
а я есть никто, и я есть любовь, не более и не менее,
и руны легли перевёрнуты, мол, не смотри заранее,
поскольку отныне ты заслужила прощение,
поскольку, кто истинно любит, более неподвластен
никакому року, никакому предначертанию,
поскольку, кто любит, тот выше смерти и страсти,
того не собьют повороты и травы дурманные,
поскольку, кто любит, тот более – не течение,
тот – лодка, и берега, и небесный ветер,
и вот эта вода, глубокая, тёмная, пенная,
и ещё – человек, у которого взгляд светел.
лодка моя плывёт, и я – человек, и сосна, и камень,
я плыву на северо-запад, и у запада рот оскален,
и вокруг происходят вода и небо, и течёт
сквозь меня свет,
какой есть любовь и вечность, какому нисколько лет.
* Я написала это стихотворение и спросила: о чём оно?
Я не знала.
Я написала его за двадцать часов до смерти любимого.
ПОСЛЕ ВСЕГО
Алексею Журавлёву
Тяжелее всего – по утрам за плечи
вытаскивать себя изо сна в смерть,
напоминая: дальше не будет легче,
но планов много, и надо успеть.
Половина меня смеётся и собирается,
раздаёт шмотьё, собирается на войну.
Я – такая скотина, что везде прорывается:
думала, что сдохну, но ещё протяну.
Половина меня – во тьме, за гранью,
половина меня мертва, и ей там неплохо,
ну а если в целом, то стою вот, не умираю,
дел по горло от вдоха до вдоха.
Мой любимый обнимает ту меня, что мертва,
говорит со мной, и я слышу его слова,
на изломе мёртвого моего плеча –
его мёртвая ласковая рука,
я целую его, говорю: забери, мол, меня сейчас,
а он говорит: подожди пока.
НЕ ПОСЛЕДНИЙ СТИШОК ДЛЯ ЖУРАВЛЁВА
Я думала, что существует смерть,
что всё живое имеет предел,
что лишь камню не нужно бояться, чтоб не успеть,
потому что камень любить никогда не умел.
Я говорила: любовь конечна, верши земные дела.
Я лгала.
Мой любимый смеётся, сидя рядом со мной.
У нас будет маленький дом на карельских на берегах,
я ещё покажу ему Питер, прогуляемся над Невой,
я всегда буду с ним, а он навсегда со мной.
Не существует смерть. Не существует страх.
За чертой всегда наступает начало.
Он обещал любить меня вечно.
И я обещала.
И НЕБОЛЬШОЙ РАССКАЗ БОНУСОМ
ЛИС ГОСПОДЕНЬ
Алексею Журавлёву
О том, что в зеркала можно ходить, Тим впервые узнал от бабушки. Он совсем не удивился, потому что всё происходило по сказочным законам. Он очень любил сказки. Ему только исполнилось пять лет, бабушка была очень старенькая, она умирала и научила его своему секрету. Логично же.
В зеркалах был другой мир, и Тим был его хранителем. Тим не очень понимал, что это значит, потому что в пять лет хранитель представляется кемто высоким и сильным. И непременно с огромным мечом. В восемь лет, впрочем, тоже. Меча у Тима не было. Впрочем, воевать в зазеркальном мире было не с кем. Там жили зайцы, сороки и воробьи. Иногда они разговаривали с Тимом, чаще – нет. В этом мире совсем не было людей, но Тиму нравилось там бродить. Особенно, когда он пошёл в школу, и его там начали обижать.
Он и правда был не очень внимательным и не всегда понимал, что говорят учителя, но это всё потому, что какая-то часть Тима, наверное, всегда жила в том, зазеркальном мире. А его считали глупым, но это было не так.
Когда началась война, в зазеркальном мире полил дождь.
Сначала грохот снарядов раздавался где-то вдалеке. Но уже тогда бродить по другому миру было совершенно никак нельзя. Дождь шёл непрестанно, и Тим ничего такого не мог придумать, чтобы он прекратился хоть ненадолго. Потом взрывы стали раздаваться ближе. Тиму было страшно. Ему хотелось спрятаться в зазеркальном мире, уютном и спокойном, но укрыться там было негде. Тим раньше никогда не задумывался о том, почему в том мире у него нет дома. Это было естественно и правильно: он должен ночевать у себя в кровати, иначе расстроятся родители. Время там текло немного
по-другому, но всё же Тим не задерживался надолго в мире, который он хранил. Гулял по удивительным еловым лесам и березовым рощам, удостоверялся, что всё идёт хорошо, иногда перебрасывался парой слов с каким-нибудь зайцем, заглядывал в зеркальце, которое всегда носил с собой, чтобы вернуться, и оказывался в своём мире.
Сейчас там лил дождь, и Тим заходил совсем ненадолго. Родители удивлялись, почему он надевает в школу плащ, если на улице стоит жаркое и сухое лето.
Потом война начала быть совсем близко. Однажды утром Тим встал и увидел, что соседнего дома больше нет. Он удивился и опечалился, потому что там в подвале жила его любимая чёрно-белая кошка, которую он часто подкармливал. Ему очень хотелось верить, что в тот момент кошки в подвале не было, но больше он её не встречал.
За себя он не очень боялся. У него на шее висел счастливый камушек – куриный бог на ремешке.
Когда-то, когда папа ещё не начал пить, они все вместе были на море, и там папа нашёл этого куриного бога и подарил Тиму. Это было самое главное и настоящее, что имел Тим: мир и камушек.
Однажды он вернулся из школы (в тот день гремело и взрывалось особенно часто) и увидел, что его дома больше нет.
Папа, наверное, был на работе, а мама могла выйти на рынок или по делам, но в последнее время папа ходил на работу не каждый день, и Тим совершенно не знал, где он был сегодня. Что-то свистнуло в воздухе и взорвалось где-то совсем рядом, и Тим побежал. Было очень жарко. В его портфеле лежал лёгкий осенний плащ, скомканный и засунутый под учебники. Мостовая была выложена камнями, и когда-то между ними росли травинки, но сейчас они все сгорели. Тим забежал за угол и увидел человека в военной форме. Живот у него был разворочен, и были видны кишки, как на уроке естествознания, и лицо у него было бледным, но он был жив. У него открывался рот, хотя крика не было слышно, и в глазах его светилось нечто безумное, но живое.
В городе грохотало. Тиму было очень страшно.
Людей вокруг не было видно. Ему очень хотелось, чтобы рядом оказался кто-то взрослый, который объяснил бы ему, что делать, но здесь лежал только этот человек в камуфляже с ужасными кишками и открытым ртом, и можно было сделать только одно. Тим выхватил из кармана зеркальце, схватил незнакомого человека за руку и потащил за собой в зазеркальный мир.
– Ох, – сказал Тим, придя в себя на жёсткой каменистой земле, поросшей пушистым зелёным мхом. Дождь лил так, что его помрачённое ужасом сознание мгновенно вернулось на место. Он оглянулся. Раненого человека в военной форме нигде не было видно. Зато рядом сидел довольно крупный лис и смотрел на него ошеломлёнными глазами.
– Что, блин, случилось? – хрипло пролаял он.
Тим вздохнул.
Именно в этот момент он вспомнил то, что ему рассказывала бабушка: то, о чём она просила его забыть. Забыть, чтобы вспомнить в нужный момент.
И теперь он знал, как вылечить оба мира от дождя и войны. Ну… почти знал.
Они шли рядом с Лисом. Тот был хмурым, неприветливым и так и не назвал своего имени. Тим решил, что будет звать его просто Лис. Как в книжке.
– Куда мы идём? – хмуро спросил Лис.
– Мы ищем дом, – ответил Тим. Ему всё ещё было очень страшно. Он сжал рукой камушек на шее, и стало немного легче. Дождь шёл и шёл, не прекращаясь; липкие капли, словно тысячи ядовитых насекомых, кусали за открытое лицо и руки, заползали под капюшон плаща. Сырость поселилась везде. Мокрыми были и шорты, и футболка, и трусы, и кеды, всё было противным, холодным и мерзким. Хуже всего были те капли, что кусали за лицо: они мешали подумать и сосредоточиться.
– Какой ещё дом? У тебя тут есть дом? – Есть, – сказал Тим. – Я очень надеюсь, что мы его найдём, и всё будет хорошо. Я думаю, что тогда война закончится, и дождь тоже. Я только не знаю, получится ли.
– Я сейчас всё что угодно допускаю, – буркнул Лис.– Даже то, что это всё мне видится в бреду. Даже то, что так выглядит грёбаный ад. Или рай. Если бы я, конечно, верил в ад или рай. Давай по пунктам.
Ты ищешь дом. Ты полагаешь, что это каким-то образом поможет тебе или мне в чём-то более существенном, чем спрятаться от этого проклятого дождя? – Да, – кивнул Тим. – Мне так сказала бабушка.
Она раньше хранила этот мир. Ты, может, тут встретишь других говорящих зверей; ты не удивляйся. Их бабушка раньше спасала. То есть, они были людьми, а не животными. В войну. Неизлечимых раненых.
Перетаскивала их сюда, как я тебя перетащил. Только они, я думаю, уже не помнят, кем были.
– Так, – терпеливо сказал Лис. – Допустим.
Раненые. Превратившиеся в зайчиков и лисичек, умеющие разговаривать и забывшие, кто они такие. Что дальше? – Ну, дом, – пожал плечами Тим. – Там станет понятно, что делать. Я так думаю, что я вспомню.
Потому что раньше я не помнил, кто все эти звери.
Я с ними разговаривал, но думал, что здесь просто звери разговаривают. Я что-то сделаю, и мир вылечится. Оба мира.
– Оба – то есть, вот этот и нормальный? – уточнил Лис.