Оба француза были незаметно вовлечены в этот круговорот, оглушены вечным криком и замучены предупредительностью мистера Уэллса, который четыре раза на дню изыскивал возможность забежать к ним, чтобы сообщить, что он спешит, и галопом ускакать, восклицая: «All right!» или «Go ahead!». Вынужденные сносить капризы докучливого и дурно воспитанного ребенка по имени мисс Леонора, имея немало собственных неотложных дел, они страстно желали поскорей уехать, и Жак возмущенно требовал полковника, чтобы наконец завершить их маленькое недоразумение.
От Алексея поступило несколько телеграмм: в Карибу все шло прекрасно. Эсташ и Малыш Андре также прислали о себе весточки Перро, и телеграф отчасти примирил достойного траппера с этим городом буйнопомешанных, заставлявшим его жалеть о лесах и равнинах Аляски.
Пришли вести и из Европы. Банкир Жюльена, приняв близко к сердцу просьбу, долетевшую к нему в Париж из Ричфилда, сделал все возможное и закупил требуемое оборудование для намывки золотого песка, после чего послал телеграфное сообщение, что все приборы приобретены, отправлены вовремя и в указанное место и поэтому должны быть на месте в точно намеченный срок.
И действительно, многочисленные ящики, не задержавшись ни на минуту ни в Париже, ни при отплытии из Европы, ни по прибытии в Нью-Йорк или во время транзитной перевозки по выделяющейся своей протяженностью трансконтинентальной железной дороге, поступили на склад в Сан-Франциско на день раньше срока, намеченного Жюльеном, причем в целости и сохранности. Оставалось только нанять китайских рабочих.
Это было нетрудно сделать, особенно в Сан-Франциско, где «подданных Поднебесной империи» особенно много. Друзьям следовало лишь отправиться в китайский квартал, который, вопреки предположениям, находился отнюдь не на окраине города, а, наоборот, в самом центре, в обшарпанных домах, где некогда проживали первые поселенцы, прибывавшие сюда со всех концов света. Па́годы с плоскими крышами, вертикальные вывески с иероглифами, вонючие подвалы, улочки, пыльные или грязные в зависимости от времени года, тошнотворные мясные лавки со странным и подозрительным мясом, ресторанчики, украшенные разноцветными фонариками, театрики теней, экзотическая еда, парикмахеры на улице и уродливые божки, смотрящие на вас отовсюду, создавали неповторимый облик импровизированного китайского города, возникшего в этом районе, давшем приют примерно тридцати тысячам китайцев. И сей своеобразный азиатский двор чудес исподволь неуклонно разрастался.
Джон Чайнамен, как пренебрежительно именуют китайцев янки, думает только о работе. Он приезжает в «Мелику» – Америку, чтобы поднакопить денег и потом вернуться к себе домой, и для достижения своей цели не отступает ни перед чем. Довольствуясь горстью риса, щепоткой чая и затяжкой опиума, Джон Чайнамен готов взяться за любую, самую черную работу. Он трудится на кухне и роет шахты, ходит за скотом и столярничает, ухаживает за садом и плавит руду. Ему все равно, чем заниматься. Однако, когда есть выбор, он предпочитает работы по дому, в порядке очередности: повар, лакей, «швея», «прачка» или «гувернантка». В поддержании порядка в доме китаец не имеет себе равных. Джон Чайнамен приспосабливается ко всему, и если он увидит, как делают какую-либо вещь, то тут же усваивает весь производственный процесс.
Китайцы стали в Калифорнии той силой, с которой уже нельзя не считаться. Именно они – главная рабочая сила на табачных фабриках Сан-Франциско, основных промышленных предприятиях города. В торговле обувью, производстве тканей, изготовлении консервированных фруктов и строительстве заняты также почти исключительно китайцы. Из них же получаются и великолепные специалисты по изготовлению относительно сложных механизмов, например, часов и будильников.
Представившись главному агенту китайского иммиграционного бюро, маленькому старичку в больших круглых очках, Жюльен объяснил ему в двух словах цель своего визита. Тот, отобрав из трех тысяч форм вежливости, употребляемых в Китае, вероятно, не менее сотни и продемонстрировав их французам, полистал огромный том in folio, столь же объемистый, как и регистрационный журнал в «Палас-отеле», но неизмеримо более засаленный, затем нажал кнопку электрического звонка, чем привел в движение целую армию клерков и конторщиков, и, сохраняя ласковое выражение лица, распек их всех своим пронзительным, тонким голоском. Через несколько минут около сотни «подданных Поднебесной империи» уже ожидали в просторном зале, где Жаку и Жюльену, в сложившейся обстановке напоминавших крестьян из Боса или Нормандии, когда те нанимают сезонных рабочих, предстояло сделать свой выбор.
Жюльен в двух словах объяснил цель своего визита маленькому старичку в больших круглых очках
Покончив с этой процедурой, Жюльен заплатил старичку небольшую сумму, в соответствии с числом нанятых рабочих, а также вручил ему чаевые, которые попросил распределить среди китайцев. Подобная щедрость по отношению к «подданным Поднебесной империи», столь непривычная, почти оскорбительная для Америки, где к представителям монголоидной расы относятся без особой любви, вызвала на бесстрастных узкоглазых лицах широкие улыбки. Один из китайцев от имени своих товарищей вежливо поблагодарил на ужасном английском великодушного сеньора за щедрость и сообщил, что все они с радостью уезжают из Сан-Флиско[175], чтобы приступить к новой работе.
Таким образом, все формальности были улажены. Послезавтра китайцам предстояло прибыть на борт парохода, дважды в месяц совершающего рейс между Сан-Франциско и Нью-Вестминстером. Вместе с ним должно было быть отправлено в Карибу в сопровождении канадца Перро и оборудование для намывки золота.
Завершив дела, оба друга вернулись в гостиницу, где снова нашли неизменного мистера Уэллса. Кандидат в верхнюю палату был озабочен больше обычного и нервничал так, что буквально приплясывал на месте.
– Ах, достопочтенный граф, что за жизнь!.. Что за жизнь, дорогой мой доктор!
Последнее обращение относилось к Жаку Арно, который, впрочем, не обратил на это внимания, ибо за время своего пребывания в Калифорнии привык, что его неизвестно почему титуловали попеременно то доктором, то профессором.
Надо заметить, что демократические американцы фанатично обожают титулы, ученые степени и звания, особенно после войны Севера и Юга[176]. Из страха прослыть людьми никчемными они называют себя командорами, генералами, полковниками, президентами, судьями, губернаторами или, по крайней мере, докторами, профессорами или инженерами[177]. Встретить человека, обладающего подлинным титулом, вроде Жюльена, – истинное счастье для янки. Поэтому легко себе представить, как часто, сверхчасто графский титул Жюльена звучал в устах мистера Уэллса.
– Вы правы, мистер Уэллс, не все столь безоблачно в благородной профессии кандидата, – равнодушным тоном ответил молодой человек.
– Кому вы это говорите, мой дорогой граф! Но я, совершенно добровольно, готов преодолеть все мыслимые и немыслимые препятствия и возложить свое пылкое сердце на алтарь свободы моей родины!..
– Неужели кто-то посмел в этом усомниться? – ехидно заметил Жак, не выдержав напыщенной патетики мистера Уэллса.
– Именно так, мой дорогой профессор! – продолжил американец, яростно комкая в руках газетный лист. – Именно так!.. Со страниц этого пакостного издания низверглась клевета…
– Клевета?..
– На полковника Батлера!.. Дорогого друга, которого я скоро назову своим сыном и который, к счастью, прибыл наконец, чтобы посрамить и покарать своих хулителей!
– Ого, а я совсем было позабыл о достойном полковнике! – протянул Жак.
– Почитайте, – сказал мистер Уэллс, протягивая газету Жюльену, – и убедитесь сами, что подобные намеки являются верхом бесчестья.
– Действительно, это очень серьезно, – произнес тот, быстро пробежав указанную статью. – Столь серьезно, что обвинения, если бы они подтвердились, полностью бы исключили возможность твоего поединка с полковником, мой дорогой Жак.
– Невероятно!..
– Посуди сам. Я дословно переведу тебе этот текст на французский:
«Мы, в Америке, – не дураки, и наши саквояжники[178] охотно переезжают из штата в штат в поисках косточки, которую можно было бы поглодать. Этих авантюристов от политики обычно встречают без восторга, но тем не менее терпят, при условии, что у них чистые руки.
Нередко саквояжник оказывается личностью темной: человеком, способным среди бела дня застрелить своего ближнего, а затем ловко избежать веревки, шулером, которого невозможно схватить за руку, кутилой, живущим на широкую ногу, не имея для этого определенных источников дохода.
Политиканствующий субъект, как правило, очень общителен, вызывает восхищение молодежи, популярен среди представительниц прекрасного пола, снисходителен, любезен, при случае готов даже явить чудеса храбрости: ведь люди, склонные к авантюризму, необязательно негодяи. Они могут пойти как в хорошую сторону, так и в плохую: это дело случая. Удачное или, наоборот, неудачное стечение обстоятельств делают из них честных граждан или мошенников. Мошенник же, опускаясь, становится вором.
Соотечественники мои, сегодня вечером, в преддверии послезавтрашних выборов, состоится большой парад[179]. Уэллса называют непобедимым, и, возможно, он действительно будет избран большинством голосов.
Я ничего не могу сказать о мистере Уэллсе. Это одно из тех ничтожеств, словно специально созданных для того, чтобы заполнять наши представительные ассамблеи.
Но остерегайтесь того, кто будет проводить сегодняшний митинг! Большинство жителей Сан-Франциско знают его как обычного пройдоху. Некоторые считают его проходимцем. Я же называю его вором!.. И готов представить надлежащие доказательства.