– О чем ты, пап?
– На самом деле я не отличаюсь от большинства. Я точно так же надеялся, что все образуется само собой.
– Что именно?
– Мир, Ева. То, в каком он ужасном состоянии. Я думал, достаточно будет исхитриться тут, изловчиться там, отыскать в законах лазейки, подходящие к нашей ситуации. И правда сделал все это. Удержал завод на плаву, сохранил дом, позаботился о тебе, Сантино и Фабии. Но мир не торопится исправляться сам собой. И Италия тоже. Они не исправятся без помощи. Я не могу больше сидеть сложа руки и надеяться впустую. Не могу продолжать прятаться в своей раковине и создавать стекло.
Я должен сделать больше. Мы все должны. Иначе погибнем.
– Папа… – Что-то в словах отца насторожило Еву.
Он поднял на нее полные грусти глаза:
– Я хочу поехать за твоим дедушкой, Ева. У меня долг перед Феликсом.
– В Австрию? Но… разве он не… в лагере?
– Вряд ли немцам нужен немощный старик. Работник из него никудышный. Так что я его выкуплю. Уж в чем в чем, а в торговле я всегда был хорош, ты знаешь. Я съезжу за ним и привезу сюда. А потом Анджело поможет нам спрятать его до конца войны.
– И как ты его оттуда вытащишь?
– «Острика» обеспечивает бутылками множество австрийских виноделен. Я был в Австрии десятки раз, ни у кого и сомнений не возникнет, что я опять еду по работе. При этом я гражданин Италии, мои документы ясно на это указывают. И у меня будут с собой бумаги, подтверждающие, что твой дедушка тоже итальянский гражданин.
– Откуда они у тебя?!
– У «Острики» очень хороший печатник. Помнишь Альдо Финци? Он делает этикетки для бутылок – и превосходные, – а еще новые паспорта для беженцев. Должен заметить, одна из лучших его работ. Я не хотел тебе говорить, прости. Незнание не ранит.
– О боже, папа, – простонала Ева. – Если вас с дедушкой разоблачат, то арестуют обоих.
И отберут завод, если узнают, что ты штампуешь там фальшивые документы!
– Завод мне больше не принадлежит, – ответил Камилло беспечно. – Так что не отберут.
– А синьор Сотело знает?
Джино Сотело был лучшим другом отца и его нееврейским партнером по бизнесу.
– Да. Джино знает. И если со мной что-то случится, надеюсь, позволит Альдо продолжать работу. Это вопрос спасения жизней.
У Евы оборвалось сердце. Ни о ком она не беспокоилась так, как об отце, а теперь он собирался подвергнуть свою жизнь страшнейшей опасности. В глубине души Ева уже не верила, что дедушка Отто жив. Его арестовали, отправили в лагерь, и дядя Феликс лишился последней надежды. Феликса они лишились тоже. Но его они теряли постепенно – шаг за шагом, унижение за унижением, пока у него не осталось ни одной причины не спускать курок.
– Не переживай так. Я скоро вернусь, и вернусь с Отто. Но я не могу его там бросить. Сам он не выберется. Австрийцам запрещено покидать страну, а австрийским евреям уж тем более.
– Папа, не надо. Пожалуйста! Очень тебя прошу.
– Все будет в порядке, я не привлеку внимания. Буду тихим и обходительным, как всегда. Человек-невидимка. Все пройдет гладко, вот увидишь.
– Если с тобой что-то случится, у меня никого не останется. Никого! – И Ева разрыдалась, все же променяв мужество на честность. Она не могла позволить ему уехать.
– Все будет в порядке, – повторил Камилло. – И даже если со мной что-то произойдет, у тебя всегда будет Анджело. Он мне обещал.
В отцовском голосе звучала такая убежденность, словно он мог изменить порядок вещей одной своей волей.
– Но, папа, как ты не понимаешь! У меня никогда не будет Анджело. – Ева перевела заплаканный взгляд на горизонт, пока слезы градом катились по щекам и жгли глаза. – У меня больше нет Анджело, нет дяди Феликса, а скоро не будет и тебя.
1943
16 сентября 1943 года
Признание: я никогда не чувствую себя в безопасности.
Только в среду горожане плясали на улицах, празднуя окончание войны для нашей страны. Италия сдалась Америке, и та гарантировала перемирие. Все говорили, что американцы вот-вот приедут и наши солдаты вернутся домой. Некоторые даже заявляли, что расовые законы отменят. Но в субботу немцы оккупировали Флоренцию и установили контроль над всей Италией к северу от Неаполя. Празднование закончено, но война – нет. Разве что поменялся расклад.
От папы по‑прежнему ни слова. Сейчас я стараюсь вообще о нем не думать – слишком больно. Может, это слабость, но до меня доходили слухи о трудовых лагерях. Что на самом деле это лагеря смерти. Что, если я никогда его больше не увижу? Поэтому я вычеркнула его из головы и просто продолжаю жить – день за днем, шаг за шагом. Прости меня, пап.
Анджело с нами. Он вернулся. По его мнению, дела идут все хуже, а не лучше. Уговаривает меня ехать с ним в Рим. Не знаю, с чего он взял, что в Риме для меня будет безопаснее. Не далее как в июле его бомбили американцы, а на Флоренцию бомбы пока не падали. Но он утверждает, что сможет меня спрятать. Он помогает беженцам с начала войны. Фабия и Сантино останутся одни, но Анджело говорит, что я лишь подвергаю их опасности. Они тоже за меня боятся и умоляют уехать с Анджело. Верят, что он сможет меня защитить. Вот только они не знают, что Анджело вызывает во мне чувства, крайне далекие от безопасности. Рядом с ним я становлюсь безрассудной и яростной. А еще невыносимо грустной. Знаю, рядом со мной он тоже не чувствует себя в безопасности.
Глава 7Вилла
За последние восемнадцать месяцев Анджело приезжал из Рима во Флоренцию двенадцать раз, и ни разу – с личными целями. У него была не вызывающая сомнений причина навещать родной город, он прекрасно знал местность и ее обитателей, особенно в церковных кругах, свободно владел английским, неплохо – французским, сносно – немецким и, разумеется, бегло – итальянским. И хотя он был молод и хорош собой, отчего привлекал внимание везде, где бы ни появлялся, черная сутана, жесткий белый воротничок и отсутствующая нога обеспечивали его таким алиби, которому прочие итальянские мужчины могли лишь позавидовать.
Теперь в Италии прятались не только евреи; вдвое больше солдат в панике искали укрытие, чтобы их не застрелили на месте или, задержав, не выслали в немецкие трудовые лагеря. Сдавшись американцам 8 сентября, Италия поставила своих граждан в безвыходное положение. Отныне они были врагами, а не союзниками Германии, и немцы рассматривали итальянских солдат как военнопленных. Далеко не один молодой священник угодил на допрос в гестапо, а некоторым даже пришлось посидеть за решеткой, пока за них не поручились старшие коллеги. У Анджело таких проблем не возникало. Его вид точно соответствовал легенде, а это значительно упрощало перемещения по стране.
В то утро он сопровождал из Рима восьмерых иностранных беженцев. Анджело распределил их по поезду, чтобы, даже если одного поймают, у остальных была надежда спастись, и велел притвориться спящими. Так они могли бы сонно нашарить документы и сунуть их контролеру, не говоря ни слова и не выдав себя.
Дорога заняла шесть часов, но подопечные Анджело сыграли свои роли безукоризненно. Авантюра прошла так гладко, как он и надеялся. Вся группа высадилась на вокзале Санта-Мария-Новелла, и Анджело отвел их в одноименную базилику неподалеку. Там их встретил уже другой священник, которому предстояло сопроводить беженцев в Геную. Из Генуи их должны были переправить еще куда-то; в идеале – в безопасность.
Некоторых беженцев отвозили в Абруццо, откуда контрабандистам и местному священнику было легче доставлять их на территорию союзников. Анджело не знал имени этого священника. Каждый волонтер двигался фактически вслепую, видя лишь свой отрезок пути. Этого требовали соображения безопасности: даже схваченные, они не смогли бы выдать того, чего не знали. У их организации не было официального лидера, да и самой организации, по сути, не было – просто сеть отчаявшихся людей, которых обстоятельства подтолкнули к таким же отчаянным мерам. До сих пор система работала исключительно по милости Господней и за счет доброты и отваги каждого участника.
Однако Анджело приехал во Флоренцию не только из-за беженцев. Не на этот раз. Сейчас он действительно направлялся домой, и с безусловно личными целями. Он знал, что эта поездка неизбежна, что этот день придет, но до поры до времени наблюдал и выжидал. В июле, когда Бенито Муссолини сместили и генерал Бадольо занял его место, Анджело затаил дыхание. Многие думали, что старые законы вот-вот отменят и все наконец наладится. Этого не произошло. Затем американцы начали бомбить Рим, район Сан-Лоренцо превратился в руины, и Анджело почти отказался от своей затеи, решив, что во Флоренции безопаснее. Однако потом Италия заключила перемирие с союзниками, в Рим вкатились танки с немецкими оккупантами, и он понял, что ждать дальше нельзя.
Война ранила Флоренцию – состарила нестареющий город, – и теперь ее голова была низко опущена, точно у скорбящей вдовы. Как и в Риме, здесь кишели немцы, за провизией выстраивались длинные очереди, а жители и думать забыли о неспешных прогулках. Теперь они передвигались короткими перебежками, словно так их было труднее засечь. Заметить. Захватить. По натуре итальянцы были экспрессивными и обстоятельными. Обычно они не шли, а шествовали, но война положила конец и этому.
Теперь они метались.
Дойдя до больших ворот, Анджело обнаружил, что они не заперты. Надо будет отругать деда. Дни, когда двери можно было оставлять нараспашку, давно миновали. Затем пересек притихший двор виллы, которую когда-то называл домом, – виллы, где они с Евой плескались в фонтане и разбили несколько окон, пока он учил ее играть в бейсбол. Анджело с удовольствием отметил, что сад и особняк ничуть не изменились. Бабушка с дедушкой не переставали о них заботиться. Цветы по-прежнему демонстрировали буйство красок, а дорожки были тщательно подметены – ни осколков, ни других следов катастрофы, зажавшей всю Италию в кулак. Самые жаркие дни остались позади, сентябрьский воздух был теплым и мягким, над головой расстилалось безоблачно-голубое небо. Однако эта безмятежность наполняла Анджело тревогой, словно идеальная погода и приятный ветерок нарочно сговорились с нацистами, чтобы усыпить бдительность итальянцев.