– А потом я оставила его лежать посреди улицы. – Голос Евы надломился. Первый шок прошел, и теперь сквозь него начал просачиваться ужас.
– Нет. Не ты. Это они оставили его лежать посреди улицы.
– Я старалась не смотреть на кровь. У него было разворочено все горло. Кажется, пуля прошла навылет. – После этих слов Ева вздрогнула и, оттолкнув руки Анджело, бросилась мимо раковины к унитазу.
Он молча придерживал ей волосы, пока она снова и снова опорожняла желудок. Затем закутал в одеяло и на руках отнес на маленькую кровать. Какой-то очень отдаленной частью мозга Ева сознавала, что Анджело видел ее без одежды – что он сам снял с нее эту одежду, – и оплакивала еще один их первый раз, испорченный войной. А может быть, войной подаренный. Анджело принес ей стакан воды и заставил выпить. Ева с благодарностью подчинилась, хотя и вздрогнула, когда ледяная влага скользнула в пустой желудок.
– Дыши, Ева. Просто дыши.
– Фон Эссен даже не спросил у него документы. Никакие! Он хотел его унизить. А потом убил.
Слова звучали неразборчиво из-за клацающих зубов. Ева только теперь поняла, до чего замерзла. Одеяло сползло с плеч, и голая кожа – там, где ее касалась сырость подвала, – покрылась мурашками.
Анджело тут же уложил ее на кровать и снова накинул одеяло. Затем разыскал и принес второе, подоткнул его со всех сторон и пристроился рядом, баюкая Еву в теплых объятиях. Постепенно ее дрожь унялась, а зубы перестали стучать на всю комнату. При этом Анджело ни на секунду не переставал бормотать что-то успокаивающее и задавать ей то один, то другой вопрос, словно понимал, что Еве нужно выговориться, выплеснуть все пережитое до последней подробности.
– Увы, это не редкость. Такое происходит сплошь и рядом. Еврейские мужчины в этом смысле более уязвимы. Их выдает сама плоть.
– Получается, Альдо умер ради документов, от которых никакого прока? Которые не смогли спасти даже его?! – Неверящий голос Евы взвился до истерической ноты.
– Ш-ш-ш. Тише, Ева, – прошептал Анджело, гладя ее по волосам. – Документы Альдо спасли множество жизней. И ты спасла множество жизней. Ты же на самом деле это понимаешь?
Но Ева лишь покачала головой, пока не готовая к похвале.
– Все это было… случайностью. Нам оставалось метра три друг до друга, когда позади раздался крик. Альдо шепнул мне не останавливаться, и я так и сделала. Просто пошла дальше. А он пошел навстречу смерти.
На этот раз Анджело промолчал. Ева чувствовала его ужас – тот эхом отражал ее собственный, – однако ладонь у нее на волосах была тяжелой и успокаивающей, и постепенно она расслабилась в тепле знакомых рук и коконе одеял. Сознание начало уплывать: схлынувший адреналин оставил после себя пустоту и усталость, но Ева боялась засыпать. Боялась, что тогда Анджело уйдет и она окажется в темноте наедине с кошмарами, против которых у нее не будет никакой защиты. От этой мысли ее сердце снова пустилось вскачь, а дыхание участилось.
– Ева… – Должно быть, Анджело заметил, как она напряглась, и его это встревожило.
Она придвинулась ближе и приникла губами к шее над белым воротничком, который маячил в темноте наподобие гало. Анджело окаменел, словно Ева застала его врасплох. Она на пробу лизнула щетинистую кожу на горле – и тут же услышала, как он подавил то ли ругательство, то ли стон. Ева не была уверена.
Приподняв лицо, она на ощупь отыскала рельефный выступ челюсти и покрыла ее жадными поцелуями, пытаясь добраться до рта и зная, какое отупляющее удовольствие за этим последует. Ей нужно было, чтобы он ее поцеловал, чтобы хоть ненадолго заставил забыть обо всем. Их губы встретились. Анджело с жадностью ответил на ласку, однако спустя секунду сам разорвал прикосновение.
– Ева, нет, – тихо сказал он и сел, выпустив ее из рук.
Ева хотела последовать за ним, но запуталась в одеялах и начала яростно извиваться, силясь сбросить их на пол. Внезапной волной накатили удушье и паника. Наконец она отчаянным рывком высвободила руки, сдернула одеяла до пояса, а потом и вовсе отшвырнула их в сторону, оставшись на кровати неприкрытой и непокорной.
Теперь она лежала, бездумно растекшись по простыне и глядя в низкий каменный потолок. Подвальный воздух приятно холодил кожу. Затем Ева перевела взгляд со стропил на собственное тело, пытаясь увидеть его будто бы со стороны – так, как видел его Анджело. Живот над простыми белыми трусами был не просто плоским, а впалым. Среди прочего война лишила ее и мягких округлостей форм, сделав силуэт скорее девичьим, чем женственным. Однако тени были к ней милосердны, даже великодушны, а грудь с двумя темно-красными пиками оставалась высокой и полной.
Ева подняла взгляд на Анджело. Тот смотрел на ее наготу с откровенным отчаянием и судорожно сжатыми челюстями, словно боролся с теми же самыми демонами, которые рыскали сейчас по ночным улицам и отняли жизнь у Альдо. В следующий миг их глаза встретились, и безысходный голод в лице Анджело наполнил Еву темным жаром и сознанием собственной силы. Слишком долго она оставалась беспомощной.
Ева притянула его руку к губам, мягко поцеловала ладонь и повела ей по собственному телу: подбородку, шее, затем груди. Кажется, она слышала свое имя, но в ушах у нее стоял такой рев, что она не рискнула ничего отвечать. Просто не смогла. Прижав ладонь Анджело к левой груди, Ева задержала ее там, над грохочущим сердцем, вздрогнула и закрыла глаза. Рука Анджело была такой тяжелой и теплой, бережной и успокаивающей. Он не отдергивал ее, но и не дотрагивался до Евы сам, удерживаясь на грани между простым прикосновением и лаской.
Ей было все равно. Сейчас ее наполняло ненасытное, оглушающее желание, и она сдвинула ладонь Анджело чуть в сторону, чтобы охватить и вторую грудь. Пурпурные наконечники немедленно отвердели. Рука Анджело дрожала, и эта дрожь передавалась и Еве; в животе словно гудела скрипичная струна, которую пытал невыносимо медленным натяжением смычок. Тело вибрировало в возрастающем крещендо, и Ева повела ладонь Анджело ниже, мимо ребер и живота в прикрытую тенями ложбинку между бедер – к той последней точке, где ее рот приоткрылся в судорожном вздохе.
Ева чувствовала, как разрастается там болезненная, тянущая пульсация, словно ее сердце тоже последовало за рукой Анджело. Возможно, дело было в смерти, на волосок от которой она сегодня прошла. Возможно, в постоянной опасности, которая поджидала их за каждым углом. Но в эту секунду ее тело горело от нестерпимой жизни, жажды, нужды, удовлетворить которую могла только твердая ладонь Анджело, и Ева продолжала бездумно вплавляться в нее самым своим средоточием – содрогаясь, раскрываясь, а потом молча распадаясь на осколки.
Анджело не проронил ни звука и не сделал ни единой попытки высвободить запястье из ее хватки – невольный соучастник преступления. Однако затем в колодец времени упала первая секунда, вторая, третья, и горячий туман в мыслях Евы сменился холодящей ясностью. Стоило облегчению от разрядки поблекнуть, как здравый смысл вместе с амбарными замками запретов мгновенно вернулись на свои места.
Блаженство превратилось в ужас. Ева тут же выпустила ладонь Анджело и, отпрянув к стене, скорчилась на краю кровати. Рука взметнулась ко рту, заглушая рыдания. На этот раз она плакала от стыда, раздавленная тем, что она сделала, что он видел, что она заставила сделать его. И все же ее тело тихо пело, внося в раскаяние предательскую нотку.
Ева скорее почувствовала, чем увидела, как Анджело склонился над кроватью. Вновь набросил ей на плечи одеяла, прикрывая наготу и стыд, мягко вытер слезы на щеках, а потом вернул руку на волосы.
– Не плачь, Ева, – прошептал он. – Пожалуйста, не плачь. Я понимаю.
Но она лишь горестней разрыдалась, не в силах поверить его словам. Он обнял ее опять – так, что ее лицо оказалось спрятано в выемке его шеи, а руки зажаты между их телами. Анджело дышал с натугой и ощущался таким напряженным, словно только усилием воли подавлял желание сбежать.
– Прости, Анджело, – простонала она чуть слышно.
– Тебе не за что извиняться. – И Анджело, коснувшись губами влажного виска, продолжил гладить ее по волосам – размеренно, успокаивающе, как когда-то это делал Камилло. – Ш-ш-ш, Ева. Ш-ш-ш. Я понимаю.
Но слезы продолжали падать все равно.
Так Ева и уснула – спрятав заплаканное лицо у него на плене и с теплой рукой в волосах. Только тогда Анджело позволил себе отстраниться. Тело ныло от неудовлетворенного желания. Левая рука онемела, спина не гнулась после того, как он почти час пролежал, скрючившись неизвестной буквой. Ева не должна была узнать, какой эффект на него оказывала. И о том, что его воля вот-вот грозила рассыпаться в прах.
Он сказал, что понимает, и это действительно было так. Она жаждала соприкосновения с реальностью, которое могли дать только наиболее интенсивные переживания – секс, опасность, боль. Анджело выслушал достаточно исповедей побывавших в мясорубке солдат, которые опускались до самоудовлетворения, секса или еще чего похуже в почти невообразимых условиях. Такая реакция была естественной. Он понимал. И все же ему понадобилась каждая крупица веры и самоконтроля, чтобы не стать соучастником Евы и не воспользоваться ее минутной слабостью. Но он не остановил ее. Не отвел взгляда, как царь Давид от купающейся Батшевы, и теперь подозревал, что заплатит за это свою цену.
Хотя Ева заплатила первой. Она просила у него прощения, а ему хотелось ее благодарить. Анджело терзала эта мысль – позорная и правдивая. Открывшееся ему зрелище было прекрасно – открывшаяся ему Ева была прекрасна, – и он не мог пошевелиться, захваченный оглушающим изумлением, пока она не рухнула в такие глубины стыда и отчаяния, от которых у него самого навернулись слезы.
Он подводил ее снова и снова, но больше не знал, что с этим делать. Не знал, как исцелить ее, или удержать на краю, или спасти. Не знал, как стать тем, в ком она нуждалась. Знал только, что любит ее. Бесконечно и безнадежно.