Анджело остался на ногах. Капитан приблизился к нему со сложенными за спиной руками – похоже, это была его любимая поза.
– Мужчины только о ней и говорят, отец. Какая она красотка. Думаю, здесь ей придется несладко. Вы же понимаете? А в лагере тем более. Хотя в лагерях несладко всем.
– Да помилует Господь вашу душу[14], – прошептал Анджело, не доверяя себе большего. Пальцы почти ныли от желания стиснуть их на горле капитана.
– Ее не изнасилуют – не здесь, по крайней мере. Вы знаете, что немцу незаконно возлечь с еврейкой? Нельзя марать родословную. У нас высокие стандарты в этом отношении.
– О, милосердный Иисус! Прости нам наши прегрешения, избавь нас от огня адского и приведи на небо все души, особенно те, кто больше всего нуждаются в Твоем милосердии. Аминь, – повторил Анджело вслух, не сводя глаз с капитана и на этот раз особенно подчеркнув голосом мольбу о тех, кто нуждается в милосердии.
Дверь открылась, и солдат в каске втолкнул Еву в комнату с таким видом, словно тычки и запугивание входили в его должностную инструкцию. Глаза ее были распахнуты, а лицо бледно, но волосы и одежда казались чистыми, а сама она – невредимой.
– Сядьте, – велел капитан, и немецкий солдат, силой усадив Еву на стул, неподвижно застыл у нее за спиной.
– И вы, – скомандовал фон Эссен Анджело. На этот раз он подчинился, не отрывая взгляда от Евы. Сам капитан сел между ними, замкнув треугольник, словно собирался их стравить. – Я не хочу быть грубым. Моя жена очень к вам привязана, Ева. И сейчас сама не своя от происходящего.
Ева наконец отвела глаза от Анджело и с каменным выражением уставилась на капитана. Тот ответил ей таким взглядом, будто она предала его лично.
– Я предложил отцу Бьянко обменять вашу свободу на сведения о церквях, которые укрывают евреев. Не всех. Только десятерых. Но он сказал, что ничем не может мне помочь. Что вы об этом думаете?
Ева продолжала смотреть на него в упор. Капитан вздернул бровь, ожидая ее ответа, а когда его не последовало, подался вперед и доверительно понизил голос:
– Вы могли бы спасти друг друга. У меня нет желания вредить никому из вас. Мне просто нужно выполнить свою работу. Я испытываю огромное давление со стороны самого герра Гиммлера. – И капитан покачал головой. – Так почему бы тебе не сказать мне, Ева, где твой брат прячет евреев?
– Я единственная еврейка, которой он помог, и то потому, что мы выросли вместе, – твердо ответила Ева.
– Наверное, ты очень благодарна, – мягко ответил фон Эссен. После чего резко выхватил пистолет, но вместо того, чтобы наставить его на Еву, ударил Анджело рукояткой по лицу.
Голова Анджело откинулась, и вся левая половина лица обагрилась горячей болью. Однако он почти рассмеялся от облегчения. Если капитан собирался вести допрос таким образом, он ничуть не возражал. Еву спрашивать, Анджело бить. Будь его воля, он бы прямо сейчас вознес Господу благодарственную молитву.
– У вас уже есть я! Отпустите его, – закричала Ева.
– Скажи мне то, что я хочу знать, и можете быть свободны.
– Я единственная еврейка, которой он помог, – повторила Ева, закрыв глаза, точно боялась не вынести того, что последует дальше.
На этот раз боль обожгла правую половину лица.
– Я единственная еврейка, которой помог Анджело! – заорала Ева. – У вас есть я! Отпустите его!
По щекам покатились слезы. Очевидно, капитан полагал, что ее будет легче сломить. Анджело не был так наивен. Она не заговорит. Будет страдать, глядя на его мучения, но никого не выдаст.
– Откуда у тебя поддельный паспорт? – неожиданно сменил тему фон Эссен.
На этот вопрос Ева ответила без раздумий; здесь ее признание уже не могло подвергнуть никого опасности.
– От человека по имени Альдо Финци. Он когда-то работал типографом на заводе моего отца.
– Еврей?
– Да.
– И где я могу найти герра Финци?
– Он мертв, – резко вмешался Анджело, отвлекая внимание капитана на себя.
Тот презрительно вскинул брови:
– Как кстати.
– Уверен, что Альдо Финци с вами не согласился бы, – парировал Анджело.
– И как он умер?
– Месяц назад вы застрелили его на улице возле трамвайной остановки. Не припоминаете?
Анджело явно застал капитана врасплох. Тот склонил голову, словно роясь в глубинах памяти.
– Вы велели ему снять штаны, а потом застрелили в голову.
Похоже, капитан был потрясен, что Анджело знает такие подробности. Неужели он и правда считал себя настолько неуязвимым и непобедимым, что думал, будто все его преступления остаются без свидетелей?
– Вы застрелили человека посреди улицы, – тихо повторил Анджело. – Но если вы отпустите Еву, я вас не выдам.
– Думаете, кому-нибудь есть дело до смерти одного еврея? – неверяще спросил фон Эссен. – И вот этим вы собираетесь со мной торговаться?
– Война закончится. Германия проиграет. И вы ответите за свои прегрешения, – выплюнул Анджело окровавленными губами. – Отпустите Еву, и я за вас поручусь. Показания священника кое-чего стоят. Я скажу, что вы благородный человек, и вы вместе с женой спокойно вернетесь в Германию. В отличие от многих других, которым придется заплатить за свои преступления.
Фон Эссен рассмеялся:
– Не знаю, как вы пронюхали про еврея на улице. Но вы, очевидно, там были, а это только подтверждает, что Ева не единственная еврейка, которую вы укрываете.
Он снова выглянул за дверь, и спустя секунду в комнату зашли два офицера СС.
– Верните ее в камеру, – велел капитан солдату, охранявшему Еву. После чего повернулся к двум новоприбывшим. – Падре заберите тоже. Обрабатывайте его, пока не заговорит. И проследите, чтобы девчонка слышала его крики.
Их разлучили тридцать шесть часов назад. Анджело пытали и допрашивали тридцать шесть часов подряд. Сутки и еще полсуток ада. Ева слышала, как он просил пить. Вместо этого его окунули головой в ведро с ледяной водой и лишили сна. Слышала, как он кричит от боли, хотя пытается сдерживаться ради нее. Его избивали. Мучили. Угрожали подробными описаниями того, что сделают с ней. Однако у Анджело не вырвалось ни одного признания – только молитвы и тихие, но твердые слова, что ему нечего им сообщить.
В пятницу охрана начала освобождать камеры от мужчин – и евреев, и неевреев. В гестапо остались только Ева и две сестры-еврейки, которые уже были официально осуждены и теперь дожидались поезда на север. Услышав, как солдаты приказывают Анджело встать и двигаться на выход, Ева сразу бросилась к двери и прижалась к окошку. Его распухшее, багровое лицо было не узнать, однако солдаты не забрали у него сутану, и теперь обычно белый воротничок пятнали капли крови. Волочась мимо ее камеры, Анджело обернулся ради одного последнего взгляда, хотя и без того с трудом удерживался на ногах.
– Анджело! – закричала Ева. – Анджело!
Двое оставшихся солдат подтолкнули друг друга локтями и направились к ее камере. Ева немедленно отскочила от стекла, но, стоило двери открыться, все равно попыталась заглянуть им за спины. Ей нужно было знать, куда забирают Анджело. Ее тут же втолкнули внутрь, причем с такой силой, что Ева ударилась о противоположную стену.
– Ну-ну, Yraulein. Держи себя в руках. Что подумают твои еврейские подружки?
– Точно! Решат, будто ты крутишь шашни со священником. – И один из солдат сложил ладони в пародии на молитву, распутно причмокивая губами.
– Катитесь в ад, – выплюнула Ева на немецком. Глаза жгло от непролитых слез, разум отказывался верить происходящему. Анджело не могли увести просто так. Они обязательно еще увидятся.
– О-о! Маленькая Yraulein говорит по-немецки! – Первый солдат заметно удивился.
– Ты немецкая еврейка? – безучастно спросил второй.
– Катитесь в ад, – повторила Ева.
Он вплотную приблизил к ней лицо. Глаза военного были холодными, даже льдистыми. И голубыми. Почти такого же оттенка, как у Анджело. Но глаза Анджело напоминали небо. Теплое. Чистое. Бескрайнее. Любимое.
– Я уже там, дорогуша. Но, к несчастью для тебя, этот ад даже близко не стоял по сравнению с тем, в который ты отправишься. И очень скоро.
– Хотя это даже неплохо, – поддакнул первый солдат с фальшивой жизнерадостностью. – Твоему папочке не придется без тебя скучать. Ты же знаешь, куда его забирают?
Ева промолчала, не сомневаясь, что им и без того не терпится поделиться.
– Его расстреляют вместе с остальными. Тридцать три члена немецкой полиции погибли сегодня на виа Разелла от партизанских бомб. За каждого убитого умрут десять итальянцев. Мы освобождаем не только тюрьму на виа Тассо. «Реджину Чели» тоже вывозят. Всех евреев, партизан и антифашистов. Если не хватит пленных, будем забирать гражданских с улиц. Триста тридцать мужчин. В следующий раз партизаны дважды подумают, прежде чем подкладывать бомбы.
– Вот только следующий раз для многих из них не наступит, – добавил первый солдат. – Как и для твоего священника. Надеюсь, ты дала ему что-нибудь на память.
Ева закрыла голову руками и стекла на пол, слишком оглушенная, чтобы слушать дальше. Она даже не заметила, когда они ушли.
24 марта 1944 года
Анджело Бьянко, мой белый ангел.
Они забрали тебя,
и теперь меня нет.
Но когда‑то
мы были здесь вместе.
Глава 21Ардеатинские пещеры
Их выстроили в ряд с заложенными за голову руками, пересчитали, загнали в грузовики – точь-в-точь как евреев в ночь октябрьской облавы, – а затем отвезли к старой каменоломне возле знаменитых катакомб, куда вечно выстраивались очереди туристов, а горожане даже не заглядывали. В этом году туристов в Риме не было. Только немцы, осажденные итальянцы и католическая церковь. Только война, голод, безысходность и смерть.